Время от времени его тянет на кабацкий разгул. Именно – кабацкий. Холеный, барственный, чистоплотный Блок любит только самые грязные, проплеванные и прокуренные «злачные места»: «Слон» на Разъезжей, «Яр» на Большом проспекте. После «Слона» или «Яра» – к цыганам… Чад, несвежие скатерти, бутылки, закуски. «Машина» хрипло выводит – «Пожалей ты меня, дорогая» или «На сопках Маньчжурии». Кругом пьяницы.

воспоминания Георгия Иванова

Милый друг! Ты юною душою
Так чиста!
Спи пока! Душа моя с тобою,
Красота!
Ты проснешься, будет ночь и вьюга
Холодна.
Ты тогда с душой надежной друга
Не одна.
Пусть вокруг зима и ветер воет —
Я с тобой!
Друг тебя от зимних бурь укроет
Всей душой!

1899

Милый, дорогой мой друг Александр Васильевич.

Прости, что пишу несколько слов только. Остро люблю Тебя. Сейчас узнал об убийстве великого князя Сергия. Скитался я по улицам, и не к кому было пойти. К Тебе было бы можно, если бы Ты был здесь. Нужно было отвести душу. Так все трудно и так сложно совсем неразрешимо, что будет с Россией и со всеми вами. Чувствую все определеннее: «Ныне мы — дети божий, но неизвестно, что будем!» Экзаменов, по всей вероятности, не будет — это комически малый результат великих событий. Однако — и это приходится принять во внимание. Но живем мы много и хорошо, только вот от событий тяжело и смутно. Откладываю подробности до другой минуты. Все мы, конечно, Тебя любим и помним и кланяемся. Кланяйся, пожалуйста, от нас всех очень Иулиании Ксенофонтовне. Крепко обнимаю Тебя, милый, незаменимый.

письмо Гиппиусу А.В., 04.02.1905, Петербург, 24 года

Живи, живи так хорошо, как пишешь, радуюсь за Тебя; и сам, может быть, когда-нибудь, заживу. Господь с Тобой.

из письма Андрею Белому, 05.02.1911, 30 лет

Утешаюсь цветами. Думаю о цветах.

Только цветы!!

Все остальное в Москве мучительно, грузно и нудно.

из письма Андрея Белого, 06.02.1905, 24 года

Вот река полноводнее
Тянет белые льды.
Дышит лето господнее
От холодной воды.

Я с мятежными думами
Да с душою хмельной
Полон вешними шумами,
Залит синей водой.

И смотрю, торжествующий,
В ледоходную даль…

весна 1907

Милый, я еще не надоел Тебе письмами? Можно писать хотя бы два слова каждый день?

Весь Твой Боря

письмо Андрея Белого, 08.02.1905, 24 года

Я облачился перед битвой
В доспехи черного слуги.
Вам не спасти себя молитвой,
Остервенелые враги!
Клинок мой дьяволом отточен,
Вам на погибель, вам на зло!
Залог побед за мной упрочен
Неотвратимо и светло.
Ты не спасешь себя молитвой —
Дрожи, скрывайся и беги!
Я облачился перед битвой
В доспехи черного слуги.

1902

Милый,

я хочу Тебе сказать, что нынешней весной упразднится золото последних лет и будут нежноэмалевые розы. Будь счастлив. Спасибо за письмо. Все так ясно, так огнисто, так зеркально.

Нежно любящий Тебя Боря.

БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 11.02.1905

Милый, Милый,

спасибо за письмо. Счастье. Солнце. Опять. Весна. Будет. Радость. Жемчуг. Бирюза. Рубин. Топаз. Хризопрас. Вот. Нежно и горячо Тебя любящий

Боря.

БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 12.02.1905, Блоку - 24

И снова подхожу к окну,
Влюблен в мерцающую сагу.
Недолго слушать тишину:
Изнеможенный, снова лягу.

Я на покой ушел от дня,
И сон гоню, чтоб длить молчанье…
Днем никому не жаль меня, –
Мне ночью жаль мое страданье…

Оно в бессонной тишине
Мне льет торжественные муки.
И кто-то милый, близкий мне
Сжимает жалобные руки…

1903

Мама, у меня эти два дня, что я не писал тебе, были очень полные. 12-го вечером пришел Чулков, мы пошли с ним в цирк. Пришел, конечно, как всегда, в решительную минуту. Перед его звонком у меня начались какие-то острые мысли, и я сел писать письмо Метнеру — с отказом от издания моих книг в «Мусагете». Письма этого, впрочем, я до сих пор не послал — может быть, и не пошлю, — описать, почему так думал, не могу. — Вечером с Чулковым вернулись и пили чай. Когда он уходил, я почувствовал вдруг, что он бесконечно несчастен и болен, и мне стало остро жаль его. После его ухода — опять писал и читал. Потом — без конца не мог заснуть и тосковал, как давно не бывало (от трех до пяти часов ночи на 13 февраля. Не чувствовала ли ты себя скверно?). Утром все прошло, но я вдруг решил искать себе отдельную квартиру (об этом мы давно говорили с Любой). Пошел — и сразу нашел: на 8-й линии (угол Набережной) — дверь в дверь с моим массажистом: три меблированных комнаты с ванной и телефоном — «для одинокого» — 55 р. Грязновато, хозяйка — купчиха, старая. Есть должны носить из ресторана (в том же доме). Я решил отложить решение до сегодняшнего дня. — Вернулся домой к обеду. Пришел Верховский приглашать меня участвовать в третейском суде между ним и гр. А. Н. Толстым (это — очень давняя и грязная история, в нее замешаны многие писатели (секрет!) — но мы будем разбирать только часть — инцидент с ни в чем не повинным Верховским). Я согласился. Не успел уйти Верховский, пришли Мейерхольд и Сюннерберг. Мы очень оживленно говорили до ночи, ели блины. — Сегодня утром мы с Ангелиной были в банках, устраивали дела, получив наконец все деньги (еще тридцать одна тысяча с лишним). Разделили на этот раз по закону, по настоянию Ангелины и Марии Тимофеевны — мне 5/8, то есть девятнадцать с половиной тысяч. Итого, у меня опять тридцать тысяч с лишком. — Пришел домой — и не уезжаю. — Решил остаться. Солнце светит, весна, хоть и мороз. — Весь мой несостоявшийся уезд связан с тяжелыми мыслями третьего дня ночью, а все — с отношением Любы к тебе, которое меня постоянно мучает (мы почти не говорим об этом). Но отъезд не разрешит дела. Иногда я думаю, что все разрешится как-нибудь, когда придет время. А ты что думаешь? В Любе эти дни есть светлое. Кризис с моим отъездом миновал, может быть, и это повлияет.

Я чувствую себя, в общем, очень бодро. А ты? Пиши. Господь с тобой.

Саша.

письмо от 14.02.1911, Петербург, 30 лет

Милый Александр Александрович. Сын короля. Мне родимый. Можно ли 19-го числа в понедельник к Вам и Любовь Дмитриевне на новоселье к обеду. Буду занят до 4-х ч. дня. Так значит после 4-х. Спросите и посоветуйтесь с Любовь Дмитриевной. Очень хотел бы, чтобы так случилось, что невзначай в этот день у Вас были Александра Андреевна, Мария Андреевна и Франц Феликсович. Другого дня и времени не выберу. Буду в Петербурге всего три дня по многим делам, и все время уже размечено. Можно ли, нельзя ли — напишите в обоих случаях на:

Колокольная, 3. Кв. 10.

Книга “Нечаянная радость” там получена. Очень, очень тронут, благодарю, обнимаю и целую. “Король на площади” послан, оправдательные документы привезу, а об нем поговорим при свидании. Если 19-го нельзя, назначьте (20-го нельзя) 21-го, тогда я сделаю перемены в распределении времени, но лучше бы 19-го. И хотелось бы со всеми сразу повидаться, т.к. порознь никак не поспею побывать у всех. Если у Вас нельзя, то напишите, у кого можно из нашего сообщества. Выезжаю отсюда 18-го. Всего лучшего. Всем очень усердно кланяюсь.

Любящий Вас нежно

письмо Панченко С.В., 15.02.1907, Москва, Садовая Триумфальная, д. Смирнова, № 213, кв. 15. Блоку 26 лет

У окна не ветер бродит,
Задувается свеча.
Кто-то близкий тихо входит,
Встал – и дышит у плеча.

Обернусь и испугаюсь…
И смотрю вперед – в окно:
Вот, шатаясь, извиваясь,
Потянулся на гумно…

Не туман – красивый, белый,
Непонятный, как во сне…
Он – таинственное дело
Нашептать пришел ко мне…

1902

Милый Саша,

Христос с Тобой. Что-то мне радостно. Радостно ли Тебе? Я думаю, что теперь время летит к счастью. Господь да хранит Тебя.

Любящий Тебя.

БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 17.02.1905

Ты не пленишь. Не жди меня,
Я не вернусь туда,
Откуда в утро злого дня
Ушла моя звезда.

Я для другой храню лучи
Моих великих сил.
Ты не пленишь меня в ночи.
Тебя я не любил.

Я за звездой – тебе чужой,
Я холоден с тобой.
В земле родной огонь живой
Храню я для другой.

1902

Ты пишешь, что я должен не беспокоиться. Это ведь только способ выражения — беспокойство. Теперь особенно — все, что я о тебе чувствую, — превышает все беспокойства; т. е. беспокойство достигло предела и перешло уже в другое, в какой-то «огненный покой», что ли. Благодарю тебя, что ты продолжаешь быть со мною, несмотря на свое, несмотря на мое.

из письма супруге, 19.02.1915, Петроград, 34 года