Стукнула ещё одна оконная рама, на этот раз сверху, и оттуда раздались отборные ругательства на хорошем итальянском. Я только успел поднять вверх указательный палец и открыл рот, собираясь поставить это произношение в пример сопрано, как на меня обрушился поток ледяной воды, мимо моего уха просвистел пластиковый тазик, и, упруго отскочив от перил балкона, шумно покатился по двору.

О том, что видела той ночью, Анетта никому не сказала. Страшно было, особенно когда смотрела, как Матушка прижимала белый платочек к глазам, смахивая ненастоящие слезы, при этом в уголках тонких бледных губ таилась довольная улыбка.

А когда они пришли в снятый номер, у него вообще напрочь отказал разум, а как еще можно объяснить то, что он набросился на нее как оголодавшая собака на кость!

Я иду к скоплению деревьев. Каждая ветка прогибается под белой сверкающей субстанцией. Этот мир ярок, но не настолько ярок, как Харибда. Черный воздух. Что-то дымится. Здесь почва поднимается вверх, к опушке. В ней прорезаны глубокие рытвины, дым исходит именно от них. Темный, горький. Три борозды – горящие шрамы на вершине холма. Эти отметины, оставленные посадочными опорами, – единственный признак того, что здесь когда-то была Харибда.

Нормальность неплохо удается имитировать, если, конечно, постараться. Первым делом нужно убедить себя в собственной нормальности, тогда и окружающие, последовав примеру, поверят в нее – совсем как овцы, которые одна за другой прыгают с обрыва.