Привет!

Меня зовут Марк Белов, я бакалавр юриспруденции НИУ ВШЭ СПб, магистр философии ЕУСПб, политический теоретик. Длительное время я не решался создавать телеграмм канал, но сейчас потребность в рефлексии и диалоге, хоть и через отсутствие, перевесила стыд и застенчивость за собственные мысли.

В сферу моих интересов входят теория государства, политическая онтология, учредительная власть, антропология государства и права, интеллектуальная история.

Созданием канала я преследую прежде всего прагматическую цель стимулирования собственного письма и мысли, но буду рад, если темы, волнующие меня, отзовутся в сердце у кого-то еще.

Эффект теории

Теория какой-либо современной социо-гуманитарной дисциплины представляет собой набор фундаментальных понятий, определений и авторов, обычно скомпилированных в толстый учебник под ГОСТовским бюрократическим названием и предисловием, вводящим в тоску любого студента начального курса университета.

В силу собственного профессионального пути я пишу прежде всего о юридических факультетах, на которых, за немногим исключением, предмет Теории государства и права в общей мир-системе образовательных дисциплин занимает периферийное положение. О теории говорят как о необходимом в развитии юридического мышления этапе, но включенное наблюдение образовательного процесса показывает, что большинство обучающихся стремится перейти от теории к практике. Причем это верно не только для общей теории права, но также для отраслевых дисциплин гражданского, уголовного, конституционного и др. права.

В чем же причина столь плачевного положения теории сегодня? Оставляя в стороне политико-экономическую сторону вопроса, рассмотрение которой требует отдельного поста, полагаю, следует говорить о состоянии «забвения теории» в отношении ее производящей функции во властной иерархии социально-гуманитарного знания.

Французский социолог Пьер Бурдье писал об «эффекте теории», то есть способности навязывать агентам социальной реальности способы видения этой самой социальной реальности. Теория тем успешнее, чем больше агентов принимают символические значения ей предлагаемые. Главным демиургом символизации социальной реальности сегодня, конечно, является государство, или точнее множественные агенты государства, воспроизводящие его эффект.

Сам Бурдье формулировал свою исследовательскую стратегию через «практическую теорию», или «теорию практик», которая должна была устранить искусственное разделение между исследователем и «игроком» в поле. Теория в этом смысле является одной из практик социальной реальности наряду с другими. И все же, поскольку теория предлагает миру символизацию, в ней сокрыт производящий, или творящий потенциал, способный изменять правила игры, вызывая к жизни тот самый «эффект теории». В конечном счете, хотел того Бурдье или нет, но и его исследовательская программа стала такой теорией.

Но недостаточно манифестировать эту творческую сторону теории. Она требует своего проявления и осмысления, чтобы быть не только сотворенной, но и творящей.

Теории государства

В Большой Российской Энциклопедии, которая находится на последнем издыхании, но ещё держится, вышла моя статья про «Теории государства» как междисциплинарную область исследований, фокусирующуюся на проблемах существования, функционирования и воспроизводства государства.

Статья изначально писалась для раздела политических наук. В ней, насколько позволял формат, я старался отделить предмет от Теории государства и права как юридической дисциплины. Тем не менее в процессе редактуры шеф редактор отдела правоведения указывал на то, что статья не имеет собственной специфики и по сути не отличается от статьи «Теории происхождения государства», настойчиво предлагая добавить в список ирригационную, патриархальную, теологическую и другие аисторические теории.

Этот случай, как мне кажется, сам по себе симптоматичен и отображает борьбу юристов за гегемонию определения политико-правовой реальности. Именно эти теории предлагаются на первом курсе юрфака, обычно без какой-либо проблематизации. Главной проблемой, конечно, как заметил Карл Шмитт, является то, что государство опрокидывается в прошлое, подменяя собой все иные политические формы. Вместе с тем иссыхает исток политического воображения.

Hegel, the Theorist

Продолжая рассуждения о теории и ее функциях, можно задаться вопросом о том, когда появилась теория? Кажется, что это достаточно странный вопрос, учитывая то, что теория в своем техническом состоянии, то есть как «упорядоченная система знания», возникла не вчера. И все же, некоторые авторы берутся утверждать, что теория – это не только относительно недавнее явление, но, что самое важное, она была изобретена одним конкретным человеком – Гегелем.

Конечно, такое утверждение подразумевает определенное понимание теории. Оно восходит к работам Франкфуртской школы, критическим исследованиям и различным studies, появившимся в западной академии в 60-70 гг. Смещение академии в сторону теории отметил Фредрик Джеймисон: «Теория начинает вытеснять философию (и другие дисциплины) в тот момент, когда осознается, что мысль лингвистична или материальна, и что понятия не могут существовать независимо от их языкового выражения».

От данного замечания отталкивается профессор литературы и критический теоретик Эндрю Коул, который в своей книге «The Birth of Theory» связывает возникновение определенного типа мышления, теоретического мышления, с наследием Гегеля и средневековой диалектики. Сам анализ Коула носит достаточно бурдьевистский характер. Он пишет, что Гегель, родившийся в Германии конца 18 в. попал в мир средневековый по своему характеру. Пруссия того времени по-прежнему имела феодальную экономическую структуру, в университетах заправляли гильдии, и Гегелю, молодому человеку, нацеленному на профессорскую кафедру, приходилось считаться с этими обстоятельствами. Революционер внутри, он наблюдал несоответствие между отсталой действительностью, окружавшей его, и непоколебимым трансцедентальным субъектом Канта, и именно это помогло ему «изобрести» теорию, путем возрождения средневекового метода диалектики.

Коул в статье о функциях теории выделяет три сущностных характеристики теории, которые проявляются в мысли Гегеля:

1. Теория, в отличие от философии, бросает вызов основаниям, на которых построен мир. Субъект Гегеля не обладает какими-либо трансцедентальными схемами. Только в такой ситуации становится возможным появление Другого со всей его сложностью и значимостью.
2. Теория подчеркивает языковую сущность человека. Опыт структурно построен как язык. В нашем распоряжении нет готовых категорий, которые только и ждут своего применения. Напротив, категории не предзаданы языку, но формируются им.
3. Теория историзирует мысль, пытаясь осмыслить материализацию исторического опыта в различных сферах культуры.

Теория, как пишет Коул, является «движением от философии внутри самой философии». Гегель действовал изнутри философского дисциплинарного поля, но предложил метод, который уводил философию от ее абстрактности и бесконечности к конкретике и конечности. После Гегеля мы сталкиваемся с процессом мышления как практикой, сопряженной с проблемой опыта. Мышление не спонтанно, но конкретно, изменчиво и, что самое важное, материально. Материализация мысли в концептах и понятиях есть эффект теории. И, видимо, именно поэтому Жижек справедливо замечает, что Гегель был большим материалистом, чем Маркс.

В субботу в alma mater расскажу о практически не освещенной у нас теме политического конституционализма. Возможно, впереди паровоза, ведь у нас и юридический конституционализм еще страдает. С другой стороны, основной тезис доклада в том, что нам необходимо рассмотрение права через политику, а не политики через право (да, это по прежнему не для всех очевидно).
Но политический конституционализм предлагает не вульгарный примат политики над правом, а неразрывное сосуществование двух сфер. И в этом, как постараюсь показать, его преимущество.

Как принято говорить в телеграмах, добрые вести с книжных полей.

Открыт предзаказ на книгу Татьяны Борисовой «Когда велит совесть. Культурные истоки судебной реформы 1864 года в России»

Судебная реформа 1864 года стала попыткой радикальных преобразований российского общества, причем не только в юридической, но и в нравственной сфере. Начиная с 1830‑х — 1840‑х годов в публичном дискурсе человек, государство и его законы стали связываться сложной сетью различных понятий и чувств, а «долг совести» и «чувство истины» стали восприниматься как доступные всем сословиям средства этической ревизии русской жизни. В центре исследования Татьяны Борисовой — понятие совести, которое вступало зачастую в противоречивые отношения с понятием законности. Почему законность и судопроизводство в Российской империи стали восприниматься значительной частью образованного класса как безнравственные и аморальные? Как совесть получила большую преобразовательную силу, действие которой оказалось непредсказуемым для самих реформаторов? И почему порожденная переменами судебная практика стала ярким явлением русской культуры, но в то же время замедлила формирование правового самосознания и гражданского общества?

Оформить предзаказ на книгу со скидкой 25% можно на nlobooks.ru.

Тезисы к политическому конституционализму

Немного запоздало, но несколько тезисов по итогам выступления на семинаре теории государства и права в питерской вышке.
Политический конституционализм – это политико-правовая доктрина, которая делает акцент не на формальных правовых процедурах, но на их политическом основании. Представители данного направления указывают на то, что правовые институты и процедуры, будь то суд или законотворческий процесс, никогда не способны полностью вместить себя современный источник власти демократических обществ – народ. В результате, за счет представительного правления образуется некоторый избыток, который скрывается, вытесняется в бессознательное наших политических порядков. Власть остается у ограниченного круга лиц, а большинство на самом деле остается один на один с системой, чья легитимность и справедливость ставится под сомнение, но с которой ничего нельзя поделать, ведь для этого требуется обращение к тем самым юридическим конституционным основаниям, которые не следует ломать ни в коем случае. В итоге получается закольцовывание, из которого при ординарном ходе вещей не выйти. В целом подобный подход сближается с Критическими правовыми исследованиями (Critical Legal Studies), отличаясь тем, что ставит перед собой не только задачу деконструкции правовой системы, но также построения нормативной теории, напрямую прилагая свои инструменты к анализу конституционных процессов.

Далее тезисы:

1. Политический конституционализм предшествует юридическому конституционализму. Как и истоки любой идеи, доктрину политического конституционализма можно найти уже в древности. Конечно, это очень грубо и отдает мифологией анахронизма, но, учитывая тот факт, что современный политический конституционализм сближается с нео-республиканскими теориями (Скиннер, Петтит, Вергара, МакКормик), это мифотворчество оправдано и понятно.
В античности политический конституционализм обращается к устройству полиса, рассматривая круговорот различных режимов правления (Полибий), а также видя наилучшим устройством – смешанное правление (Аристотель). В таком виде произвольная власть одних уравновешивается властью других. В эпоху Возрождения Макиавелли определит, что движущей силой хороших законов всех обществ является противостояние двух классов – grandi и populus. Соответственно, основной характерной чертой античного и нововременного понимания конституционализма является неизбежный конфликт и его стабилизация законами. В это время «политическое тело» мыслится по аналогии с телом физическим, что ведет к тому, что политическая форма имманентна человеческому сообществу, его составляющему. Это важно.

2. В эпоху Просвещения все меняется. Под влиянием ньютоновской физики баланс между различными силами в обществе начинается пониматься динамически: разные части общества наращивают свою силу, которая уравновешивается наращиванием силы противоположной стороны. Если древние понимали конфликт как «болезнь политического организма», которую необходим преодолеть для общего блага, то теперь противостояние разных сил происходит для обогащения самих этих сил. В рыночной логике эта конкуренция приводит к бесконечному прогрессу. В этом контексте рождается государство, чьей целью становится поддержание этого динамического эквилибриума не между группами, составляющими одно целое, но между атомарными субъектами частной инициативы. Для этого государство само должно стать субъектом. На его структуру перекладывается идея динамического равновесия, из которой вытекает доктрина разделения властей и происходит формирование основного на сегодняшний день типа политики – законное правительство против законной оппозиции.

3. Если в древности законы были производным политики, то теперь политика становится подчинена закону, точнее — законным процедурам. Rule of Law приводит к тому, что «политическим» является только то, что определено как «политическое». Остальное же признается экстремистским и посягающим на основы конституционного строя, то есть на основы политико-правового образования как такового.

4. Политический конституционализм в качестве современной доктрины берет свое начало с лекции английского юриста Джона Гриффита, прочитанной в Лондонской школе экономики в 1977 году. Гриффит был обеспокоен тем, что английские суды по сути своей подменяют законодателя, а парламент является закрытым клубом, куда простому обывателю никогда не пробиться. Гриффит вообще не признавал, что существует нечто под названием «право» (right), но отмечал, что в обществе есть лишь частные и коллективные интересы. Современные исследователи не столь категоричны, и, конечно, признают, что право, как явление, существует. Но они также обеспокоены тем, что широкие судебные полномочия нарушают существующую систему сдержек и противовесов. Выходом из этого является расширение демократического участия граждан, признание того, что законы не самоценны, но подвержены материальным интересам разных групп. По их мнению, именно обращение к политической конституции, включающей в себя экономические условия, политические интересы, отношения господства и подчинения, идеологию и проч., может помочь выйти из кризиса современных правовых систем.

5. Как не трудно заметить, политический конституционализм появляется и развивается прежде всего в странах общего права, где суды обладают широкой дискрецией. Однако, я полагаю, что политический конституционализм применим и к отечественной ситуации. Не способная пережить родовую травму социализма, российская юриспруденция склонна к двум крайностям: абсолютному идеализму и абсолютному нормативизму. Идеалисты полностью отказывают в существовании вне юридических элементов в праве, постоянно обращаясь к идеальным конструкциям римского права и «нормальным» гражданским зарубежным системам. То же верно и для конституционной практики: «Конституция у нас хорошая, вот если бы только исполнялась!». На противоположной стороне лагеря же прогосударственные юристы, чье понимание правопорядка полностью сливается с движением государства. Но они, хотя бы, осознают, что это последствия политической борьбы, как откровенно указывал Сергей Белов. И хотя я, конечно, симпатизирую идеалистам, их «детская болезнь в конституционализме», закрывает возможности «борьбы за право».

В этом тупике политический конституционализм может помочь открыть новые перспективы, не сводя право к простой воле, и, в то же время, не отступая перед натиском политического.

В качестве иллюстрации мышления о «политической конституции» и «юридической конституции» можно посмотреть исходники проекта «Непрошедшее время» с Глебом Павловским и Тамарой Морщаковой. Павловский прямо говорит о том, что учреждение конституции 93-го — это политический, а не юридический акт. Тогда как Морщакова приводит все свои рассуждения в строгих юридических категориях.