Русский Левиафан?

В РАНХиГСе появился новый журнал под простым, но прямым названием «Государство». Он позиционируется как научно-популярный и, судя по всему, предназначен прежде всего госслужащим. Я его полистал. Это такая солянка c лозунгами, собранными из облака смыслов: государство, правда, традиции, нравственность и т.п., приправленная иммунологическими метафорами вируса и болезни. Я думал, что в нем может быть хоть какая-то разработка концептов, но нет.

К примеру, с одной стороны, критикуется левиафанный характер любой власти, «разрушающий российскую идентичность», с другой — важнейшей скрепой русского народа, как пишут авторы, является государственничество. Но позвольте, как звучит название самого известного трактата о нововременном государстве? Возможно, как заметил один мой товарищ, «левиафанство в их интерпретации это демонизация государственничества». Но в таком случае следовало хоть как-то развести эти явления.

Примечательно, что ценностью является не государственность как политическая форма объединения людей, а именно государственничество. Из государства создаётся идол, смертный бог. Как напрямую в статье: «ощущение государства как сверхценности». Не обошлось и без анахронизмов, отсылающих явление государства и связанного с ним патриотизма к XV в., хотя в этот период русские люди использовали обозначение «Русская земля», а то, что можно было бы назвать государственным патриотизмом, начало складываться к концу XVI — нач. XVII в.

Вообще идея государства и ее эмпирическое воплощение в России как в современности, так и в прошлом, еще нуждаются в подробных исследованиях. Но подобные тексты точно не способствуют расколдовыванию русской сказки.

На 1 сентября

Попробовать себя в роли преподавателя мне хотелось всегда. В этом году представился случай. Один семестр я буду вести Теорию государства и права в одном юридическом колледже Петербурга.

При устройстве мне сказали, что дадут полную свободу действий: от составления программы до тематики семинарских занятий и литературы. Обрадовавшись я сразу начал думать о том, как преобразить скушную и сухую дисциплину тгп таким образом, чтобы студенты увидели в теории инструмент преображения действительности, хотя бы юридической, а не гипотезу, диспозицию и санкцию.

Изначально идея была давать исключительно тексты о типах правопонимания, культуры права, социологии права и.т.п. Короче, сделать из тгп философию права. Однако довольно быстро пришло осознание, что для студентов это будет медвежья услуга. Я стал размышлять о том, чем же по прошествию времени для меня является тгп. Все таки это не философия права и смешивать их до состояния неразличения было бы неправильно.

Я вспомнил слова Гадиса Гаджиева, которые он говорил на вводных лекциях по гражданскому праву (которые я в дальнейшем не посещал): «Юриспурденция позволяет надеть юридические очки». Действительно, наверное, самое главное, что должна давать тгп — это юридическое мышление. С долей критической теории и двойного объективирования субьекта, конечно.

Но реальность, как обычно, еще больше прибила к земле. На встрече для преподавателей сказали, что и программу дадут, и темы семинаров, и все занятия должны будут идти в строгом соответствии с этой программой. Все для того, чтобы студенты потом могли сдать тест для аккредитации вуза.

Вот так был предоставлен не холст, а раскраска по цифрам. Но это дело поправимое и, думаю, достичь можно будет и целей сдачи тестирования и преображения дисциплины.

Мне теперь, однако, интересно почитать какие-нибудь работы классические и нет о методике преподавания, критическом и либертарном преподавании. Если кто-то такие знает, буду благодарен за наводку. Ну и поскольку на меня подписано какое-то количество преподавателей — буду рад советам как вести себя со студентами. Ими уже успели напугать)

Тут с коллегами согласиться нельзя. Как минимум поскольку юристы были главной группой, заинтересованной в создании государства как универсальности. См. Бурдье П.:

Как следствие, формирование юридическо-административных структур, являющихся составными частями государства идёт вместе с формированием сословия юристов и того, что Сара Хэнли называет «Family-State Compact», соглашение между юридическим корпусом, конституировавшимся как таковой посредством строгого контроля собственного воспроизводства, и государством.

Как максимум поскольку сдача государства другим дисциплинам привела к глухоте по отношению к политической стороне права, что в своем пределе сказывается на том, что государство видится главным творцом права и единственным пространством его реализации. Об этом прекрасная статья Булата Назмутдинова.

Проблема не в том, что юриспруденция может изучать государство, а в том, что учебный курс ТГП по своему наполнению на уровне ГОСТ никак не развивается. Причем есть и авторы, и замечательне преподаватели, которые двигают ТГП методологически и предметно (см. Честнов И., Поляков А., Осветимская И.). Но это поле эксперимента остается только магистрантам. Бакалавры же вынуждены заучивать скучные тавтологические определения, кочующие из одного учебника в другой. Моя первая заметка была именно об этом плачевном состоянии ТГП.

Не забьется сердце современного поэта

Семен Ларин и Николай Герасимов говорят о безутешности в отношениях с философией и условиях материальной действительности, подпитывающих это чувство. Еще раньше об этом писали Андрей Денисов и Антон Сюткин. Коль скоро я пытаюсь думать о политической философии и философии права, то попробую сказать, что (если отвлекаться от экономической составляющей, поскольку в ней все примерно равны) эмоция безутешности усиливается от дисциплины к дисциплине. Постараюсь объяснить.

Если говорить об истории философии, которой занимаются Семен и Николай, то эта одиссея подразумевает, хотя бы потенциально, достижение некоторой Истины, искупляющей или оправдывающей страдания философа. Понятно, что Святым Духом сыт не будешь. И все же этот горизонт может поддерживать и, по всей видимости, действительно поддерживает на этом пути. Чего нельзя сказать о занятиях политической философией.

Будучи разделом практической философии политическая философия неразрывна с праксисом и не содержит внутренней истины как дисциплина (хотя сам праксис, или ситуация, может обладать Истиной). Поэтому Арендт и говорила о политической теории, а не философии, поскольку в делах человеческих невозможно достичь знания, может быть лишь мнение. В связи с этим в определенный момент теоретическая эквилибристика, заключающаяся в постоянном пережевывании разных авторов и концептов, приводит к разочарованию. Дело не в том, что умозаключения перестают отражать реальность, но в том, что реальность отказывается резонировать с теорией. Тут сталкиваешься не с левой или правой меланхолией, связанной с неудачами практического воплощения политического проекта, а с чувством более глубоким — бессилием мысли вообще.

Поэтому, как писал Александр Градовский:

Те идеи, что некогда вдохновляли армии республиканской Франции, что заставляли биться сердце Шиллера и Фихте, что составили славу Монтескье и Конта, — эти идеи не двинут теперь ни одного батальона и от них не забьется сердце современного поэта.
Градовский А. «Общество и государство (теоретические очерки)»

Дорогой БРАТ и ОТЕЦ Ваня Баранов завел канал, посвященный философии языка и политической философии. Ваня также крупнейший специалист по Макинтайру.
Подписывайтесь!

И снова к рубрике — мои самые умные, красивые, талантливые друзья (которые иногда забывают о своей чудесности, но слава богу у них есть друзья, чтобы напоминать им об этом).

Во-первых, Саша и Максим сшили в единое "аудиополотно" интереснейшее, многоголосое повествование к фестивалю Digital Rain. Приведу лучше слова самого Саши о результате их совместного усердного труда, потому что лучше не смогу сказать:

[...] почти двухчасовой (и мне сложно найти точное определение) не предзаданный маршрут, аудиоколлаж, документальный подкаст — «Радио Штубниц», в котором рассказывается голосами непосредственных участников не столько история петербургского медиаискусства, сколько культурных явлений 80-х и 90-х годов, начиная от приезда Джона Кейджа, транзитом через сквоты, выставки, акции, перформансы, вечеринки, телепередачи, заканчивая в данной редакции (и да, будет еще обновление!) возникновением Радио Порт.

Во-вторых, у Вани появился тг-канал о философии языка (моей любимой) и политической философии (тоже любимой). А Ваня — это человек, глубине и ловкости чьей мысли я не перестаю удивляться, у которого, нисколько не преувеличивая, я многому научился и за чьей мыслью мне всегда интересно следить.

И, в-третьих, давно пора было также посоветовать тг-канал Марка (каюсь, что не сделал это раньше), пишущего о теории государства, политической онтологии, учредительной власти, антропологии государства и права, интеллектуальной истории. Каждый раз, когда я слышу фразу "теория права", мне становится страшно: что ничего не пойму и что будет скучно. Так вот, читая тексты Марка, мне становится только страшно интересно — а это, пожалуй, многое говорит о его умении рассказывать!
А еще Марк некоторое время назад отреагировал на мой текст о притягательности бюрократии, указав на другую, не менее любопытную и важную, сторону вопроса, о которой я не особо задумывался.

Вы можете, конечно, подумать, что я предвзят в своих рекомендациях. Во-первых, да, и что вы мне сделаете, я в другом городе? Во-вторых, именно потому что я люблю своих друзей, я способен не завидовать им (а просто радоваться за них; и это при нынешней экономике внимания!) и честнее (открытее, охотнее, глубже?) вступать во взаимодействие с их мыслями.

Ну вот, спасибо за внимание!

👆Создаём сетку тгк. Пора менять интеллектуальное пространство!

Дорогой Дима написал. У него недавно появился канал про исследования боли. Нам всем бывает больно, а последние три года в особенности. Но если её раз - делить и по - делиться, то в этом находится коллективная сила.

По ту сторону

Спустя полтора года мы наконец выложили записи ключевых спикеров нашей секции на Векторах 2024: «Политическое сообщество по ту сторону аналитической и континентальной философии». Софья Коваль, Артемий Магун, Чарльз Тейлор, Андрей Олейников, Полина Ханова, Евгений Логинов, Сергей Коретко, Марина Безенкова, Антония Сулез, Борис Маслов, Даниеле Лоренцини, Дмитрий Середа, Джефри Николас.

Самые разные темы от истории деления философской традиции в праве, эпистемологии, политике до пост-правды и теории истории. Тогда в Москве состоялся синтез.

Подписывайтесь на канал, позднее (не через полтора года) появится круглый стол по аналитическому-континентальному Гегелю с Антоном Сюткиным, Денисом Масловым, Гаррисом Рогоняном, Артемом Морозовым, Макаром Сапуновым, Никитой Боркуновым и Ваней Барановым. А еще записи конференции прошлого года, посвященной междуцарствию и учредительной власти.

Яша Мунк о роли Критических Правовых Исследований и конкретно Деррика Белла в создании того, что он называет «идентиарный синтез»*:

Согласно приверженцам появившейся дисциплины критических правовых исследований, ни общие принципы, закрепленные в Конституции США, ни конкретные прецеденты, созданные предшествующей практикой, не являлись в достаточной мере определяющими факторами, которые могли бы заставить судей выносить те или иные решения.

<...>

Вдохновленный таким «критическим» подходом, но разочарованный тем, что его авторы оставили без внимания вопрос расовой справедливости, Белл сам применил аналогичный постмодернистский инструментарий к проблеме расы. Он заявил, что обычное идеализированное понимание якобы имеющего место прогресса в борьбе за гражданские права безнадежно наивно. Наиболее громкие судебные дела этого периода были обусловлены отнюдь не моральным просвещением или принципами, закрепленными в Конституции, а расовыми интересами белого большинства.

*Идентиарный синтез — термин, который , по мнению Мунка, описывает политику идентичности как целостную идеологию, имеющую конкретный интеллектуальный исток в виде «постмодернистской философии».

Мунк Я. Ловушка идентичности. История об идеях и власти в наше время. М.: Individuum, 2025.

Должники и негодные приставы

Юридические каналы вчера отметили 10 лет положениям закона о банкротстве граждан.

А вот как описывает взаимоотношения должников и приставов (бейлифов) в Англии 18 в. историк Эдвард Томпсон:

Но должники были лучше организованы, а бейлифы более жестоки. Последние жили в отношениях непосредственного симбиоза с лондонским криминальным сообществом; под прикрытием своих служебных обязанностей они, как считалось, занимались вооруженным грабежом и шантажом. Презрительно прозванный «негодным приставом» бейлиф имел полномочия на короткое время удерживать должников как заключенных у себя в доме, где их выжимали как губку: раз попавшего туда человека (был ли он должником в действительности или нет) запугивали и вытягивали все деньги, сколько их было у него самого или у его друзей.

<...>

Если бейлиф или его агент-информатор был достаточно неразумен, чтобы зайти в Монетный двор (или его хватали и затаскивали внутрь), то он подвергался одному из ряда ритуальных наказаний: «судьи» в капюшонах судили его, а затем приговаривали к порке, или заставляли произносить богохульства, есть отбросы, пить страшно соленую воду], или присуждали к «накачиванию». «Накачивание», когда голову наказуемого подставляли под уличный насос, могло быть расширено до многократного погружения в зловонную канализацию, пока наконец перепачканную жертву не заставляли поцеловать кирпич, обмазанный человеческими экскрементами, и сказать:

Я негодяй, и негодяй по натуре...


Интересно, сколько должников сегодня хотели бы сделать то же самое со своими финансовыми управляющими?

Томпсон Э. Виги и охотники: происхождение Черного акта 1723 года. М.: Новое литературное обозрение, 2025.

Сэмюэл Мойн в книге «Последняя утопия: права человека в истории» эту логику возникновения прав человека переворачивает. Мойн пишет, что в эпоху Гроция и Гоббса на самом деле не государство мыслилось по модели индивида, как принято считать, но естественная природа человека виделась схожей с новой политической реальностью, то есть по модели государства:

Этот индивид, как и государство, не терпел над собой никакой высшей власти. Именно по этой причине, как и в тогдашнем межгосударственном противоборстве, естественные индивиды воображались в состоянии перманентной вражды друг с другом, либо смертельной, либо регулируемой. Никакие универсальные нормы для таких индивидов не действовали; в списке моральных заповедей, которые мог бы признать каждый человек, как утверждали Гроций и Гоббс, оказывалась только одна: право человека на самосохранение.

Главный тезис Мойна в том, что права человека, которые сегодня видятся нам универсальными, изначально явились инструментом размежевания и разделения единой христианской Европы на суверенные национальные государства. Использование ius, означавшего до этого естественный и единый божественный закон, в целях определения естественного права перехватывало риторику универсальности, помещая ее в ограниченную границами государства Нового времени территорию. В этой ситуации вплоть до послевоенного периода второй мировой права человека являлись не самоценностью, но отсылали к возникавшему пространству гражданственности и социальной целостности конкретного политического сообщества.

Т.е. государство действительно являлось бенефициаром прав, но не потому, что ему их отчуждали. Скорее, дарование прав и борьба за права были необходимым условием утверждения государства в новой структуре международных отношений. И даже значимость революций в США и во Франции, как пишет Мойн,

одновременно состояла и в отрицании самой возможности таких доктрин прав человека, которые явил ХX век, и в подготовке почвы для них.

Короче говоря, цель книжки Мойна в том, чтобы показать критическую генеалогию возникновения современной доктрины прав человека и подчеркнуть, что, несмотря на развитие идей космополитизма и «морали земного шара» , права человека сегодня по прежнему не вырвались из клетки государства.