Всем привет! Я — Евстигнеев Максим, закончил философскую аспирантуру НИУ ВШЭ (https://www.hse.ru/org/persons/190886950/) и надеюсь в течении года защитить кандидатскую диссертацию. Моя основная специализация — философия Нового времени, а особенно И. Канта (один из главных героев моей диссертации). Вы можете также знать меня по стримам Васила (https://www.youtube.com/playlist?list=PLZn1C-cYXVSVE-EZ9bAUwhwdIq_ij0hfL) или каким-то другим моим выступлениям (https://youtube.com/playlist?list=PLjmTMlhWUZObfu6OWPm4IA9AUnQTcL1Pp&si=9iB-1yge3Ew54Y4P).

Объявляю набор на курс, посвященный "Критике чистого разума" И. Канта. Он состоит из нескольких мини-курсов, первый из которых посвящен трансцендентальной эстетике. C его программой можно ознакомиться по ссылке: https://disk.yandex.ru/d/v4ry6O_jo6KDZA .

Курс состоит из 5 занятий (5 недель) со следующей структурой. Сначала я 15-20 минут ввожу необходимый контекст, затем мы переходим к чтению-обсуждению выбранных фрагментов текста, которым уделяется основное время, затем идут заключительные замечания и общее обсуждение в оставшееся время. Ориентировочная продолжительность занятия 1.5 часа. Одно занятие стоит 500р, к курсу можно подключиться, оплатив все 5 занятий мини-курса. Чтобы записаться на курс, пишете в лс (@hydrochoerus_isthmius). 

Курс нацелен на аудиторию, имеющую базовое знакомство с философией и желающую разобраться в "Критике чистого разума", научиться работать с текстом и его разнообразными интерпретациями (по желанию аудитории, можно будет сделать особый акцент на кантоведческих дискуссиях, историческом контексте или современных интерпретациях текста).

Первое занятие пройдет в пятницу 31.10 в зуме в 19.00 (мск).

Философы (и не только) любят возводить генеалогию каких угодно идей к какому-нибудь влиятельному философу прошлого. Отцами всего на свете чаще всего становятся Аристотель и Кант. Именно к последнему Эндрю Брук возводит историю методологии когнитивной науки. Причём не к чему-нибудь, а к трансцендентальной аргументации!

Главное методологическое новшество Канта, метод трансцендентальной аргументации, как он его называл, стал одним из основных, возможно, самым важным методом когнитивной науки.

Brook 2007, p. 65

Интересно, конечно, не то, что словосочетание «трансцендентальный аргумент», кажется, впервые использовал Остин, а не Кант, а «трансцендентальный метод» — марбургские неокантианцы (хотя у Канта есть синонимичное transzendentales Verfahren, см. Круглов 2023, с. 239). Интересно, как Брук понимает, что такое трансцендентальный аргумент. Канонические формы трансцендентального аргумента были призваны обосновать существование внешнего мира как необходимого условия для доступного нашему познанию определённого устройства опыта, включающего временную последовательность ментальных состояний или различие реальности/лишь представления. Брук понимает эту идею несколько шире:

Вот простой пример: в одном из ранних экспериментов, направленных на изучение того, как работает память, участникам предлагалось запомнить короткий список случайных элементов (например, букв алфавита или чего-то подобного). Затем им задавали вопрос, встречалась ли определённая буква в этом списке.

Исследователи рассуждали так: если участники находят нужную букву быстрее, когда она расположена ближе к началу списка, чем когда она ближе к концу, значит, память работает по принципу последовательного поиска, начиная с начала списка. Если же время реакции остаётся одинаковым независимо от позиции буквы, значит, поиск является исчерпывающим — человек проверяет весь список целиком. Если же время реакции колеблется, но без какой-либо закономерности, можно предположить, что участники начинают поиск с произвольного места в списке и продолжают до тех пор, пока не находят нужный элемент.

И так далее — нам не нужно рассматривать все возможные варианты, чтобы понять кантовский смысл этого примера: исследователи на cамом деле наблюдали только время реакции. На основании этих наблюдений они делали выводы о скрытых механизмах, вызывающих наблюдаемое поведение. Именно таков метод трансцендентального аргумента, каким его описывал Кант.

Метод трансцендентальной аргументации, по всей видимости, состоит в том, чтобы заключать о наличии напрямую ненаблюдаемых положений дел по наблюдаемым условиям. В указанном смысле трансцендентальной аргументацией пользовались, например, Максвелл и Больцман, когда объясняли давление газа на стенки сосуда через движение ненаблюдаемых молекул. Выходит, трансцендентальная аргументация — это ещё и основа методологии современной физики. Подозреваю, что и большинства других естественных наук.

Продолжение.

Начало.

С Кантом в когнитивных науках всё вообще интересно. Например, его записывают в свои союзники как сторонники когнитивной проницаемости восприятия, так и противники. Вот что пишет Деннетт:

Допустим, модуль PR получает речевую команду, которую по какой-то причине не может выполнить. Я предполагаю, что обнаружение такой неудачи передаётся обратно в модуль Контроля, который может справиться с ситуацией несколькими способами. Он может изменить свои указания для Перцептивного анализа, создав новый перцептивный набор. Это может привести к переинтерпретации поступающей стимуляции, вызывая изменённый ввод (на любом уровне) в модуль M, а затем — новую речевую команду для PR. Таким образом, первоначальная невозможность описать своё перцептивное переживание может привести к изменению самого этого переживания. Это, например, помогает объяснить повышенную способность различать — и переживать — вкусы вин, возникающую при освоении специального словаря дегустатора. (То, что я предлагаю, конечно, нечто вроде Кантовская машинерии, призванной соединить созерцания и понятия. Любая психологическая теория должна решать эту проблему; просто в некоторых моделях кантовская перспектива заметна лучше.)

Dennett 1978, p. 212

А вот что пишет Бердж:

Локк утверждал, что различия между «идеями» полностью лежат в спектре степени абстрактности или степени ясности и отчетливости. Кант атаковал эту традицию, вводя фундаментальное различие между созерцаниями и понятиями. Эмпирическое созерцание у Канта — это аналог восприятия. Он считал, что эмпирические созерцания являются единичными непосредственными (а значит, de re) представлениями. Для него понятия выполняют конститутивную функцию предикатов в суждениях. Понятия — это опосредованные, общие представления.

Такое различие продолжает доминировать в современной научной и философской мысли. Даже независимо от спора о когнитивной проницаемости, некоторые психологи (обычно, я думаю, не вполне осознанно) продолжают придерживаться локковской идеи о том, что между восприятием и мышлением существует лишь разница в степени абстракции.

Burge 2022, p. 654

В общем, неважно, чем вы занимаетесь и какой точки зрения в своей области придерживаетесь, — от Канта никуда не скрыться. Это не Гегель, это, видимо, настоящий конец истории.

Была такая философская теория восприятия — адвербализм. Теория несколько старомодна и в 20 веке формулировалась как альтернатива теории чувственных данных. Одной из мотиваций последней была идея, что ощущаемые свойства, например краснота и круглость яблока, логически должны быть инстанцированы какой-нибудь партикулярией. Если в случае галлюцинации такой партикулярии нет, эту роль должен взять на себя ментальный объект — чувственное данное яблока. Чтобы избежать постулирования ментальных объектов-заместителей, адвербалисты предлагали считать, что ощущаемые качества инстанцируются самим опытом. Вместо выражения «я вижу красное и круглое» корректнее было бы сказать «я чувствую себя красно и кругло». Отсюда и название — adverb — наречие. Теория печально известна трудностью объяснить, как происходит связывание свойств. Если я вижу два объекта — красный круг и зелёный треугольник — мой опыт нужно описать как «я чувствую себя красно, кругло, зелёно и треугольно». Но какой форме соответствует какой цвет, если все эти свойства являются модификациями одного и того же опыта?

Теория может звучать забавно, но похожая проблема существовала и в психологии. И если вам интересно, как можно вообразить себе такой адвербалистский опыт, то можно обратиться к психологу Энн Трейсман (Treisman 1980). Согласно её теории, наша зрительная система обрабатывает информацию в два этапа. На первом этапе система регистрирует базовые признаки, такие как цвет, форма, размер. Процессы их регистрации происходят параллельно — цвет и форма обрабатываются анатомически не связанными друг с другом процессами. Каким образом все первичные признаки интегрируются в один объект? Ответ Трейсман — внимание. Именно оно, направленное в определённую область как луч прожектора, «склеивает» разные наборы признаков. Это позволяет решать проблему связывания и при этом экономить вычислительные ресурсы.

Самый известный эксперимент, на который опиралась теория, был эксперимент на зрительный поиск. Было показано, что обнаружение одного признака (например, синего цвета среди красных объектов) происходит быстро и не зависит от числа элементов в поле зрения. Однако поиск сочетания признаков (например, зелёной буквы «Т» среди красных и синих символов) приводил к тому, что время поиска увеличивалось линейно с числом отвлекающих объектов. Как полагала Трейсман, это демонстрировало, что поиск одного признака требует сверки лишь с одной «картой», тогда как поиск конъюнкций признаков требует привлечения внимания, производящего связывание карт признаков для каждого отдельного объекта, увеличивая время поиска в зависимости от их количества.

Теория оказала огромное влияние на изучение восприятия и экспериментальные парадигмы. Однако на сегодняшний день у неё есть теоретические и экспериментальные проблемы. Связывание может происходить быстро, параллельно и без участия внимания, хотя оно и повышает его точность (см. Li et al. (2002); Thorpe, Fiz 1996). Трейсман сама отказалась от ранней версии теории. Однако интересно то, как в ней объяснялось, что мы видим в частях зрительного поля, на которые не обращаем внимания. В них бурлит что-то вроде супа из как попало связанных признаков, который упорядочивается в стабильные объекты, стоит нам направить внимание. Получается картина, которую Кевин О’Риган называл «иллюзией лампочки холодильника». Открывая холодильник, мы всякий раз видим лампочку горящей и можем ошибочно посчитать, что она там горит всегда. В действительности мы просто не можем открыть холодильник, не включая лампочку: мы не можем «посмотреть» на суп из бессвязных признаков, не направив на него упорядочивающий луч внимания. Адвербалисты в своё время могли бы привлечь внимание или высокоуровневые процессы для решения своей версии проблемы связывания, напитавшись интуиций у ранней теории Трейсман. Но ни они, ни сама теория до наших дней не дожили.

Этим летом Матвею Сысоеву удалось пригласить прочитать доклад в РАН целого живого Неда Блока (о позиции которого я тогда писал в серии постов, тут реакция на сам доклад). Теперь Матвею удалось достать нам с вами целого Тима Бэйна! Бэйн будет рассказывать про исследования возникновения сознания у младенцев. С точкой зрения Бэйна можно ознакомиться тут:

Доклад Тима Бэйна на другом мероприятии Consciousness in the Cradle: On the Emergence of Infant Experience
Статья-обзор актуальных исследований от Тима Бэйна с коллективом авторов, посвященная сознанию у младенцев Consciousness in the cradle: on the emergence of infant experience.

Также ждите больше материалов в канале Матвея. И обязательно приходите послушать!

Прошёл доклад Тима Бэйна. Его интересует, как можно отвечать на вопрос о моменте возникновения сознания в развитии человека. Разные эмпирические теории сознания опираются на очень разные маркеры. Некоторые теории вовсе не предоставляют маркеров, которые позволяли бы отвечать на вопрос об онтогенезе сознания. У Бэйна есть понятная и практичная идея: наш лучший ориентир на сознание на настоящий момент — wakeful responsiveness (условно — способность быть бодрствующим и откликаться/реагировать на среду).

Интуитивно это работает: новорождённый просыпается, начинает реагировать на лица, звуки, различать паттерны — и мы почти без сомнений готовы приписать ему что-то подобное опыту. Чтобы принять эту точку зрения, однако, придётся исключить плод из семейства сознательных существ. Бэйн предлагает основания для такого хода. Например, он показывает, что эксперименты, устанавливающие чувствительность плода на 35-й неделе к вторичной регулярности (global oddball), которая у взрослых отсутствует в бессознательных и вегетативных состояниях, не дают нам возможности сделать вывод о сознательности плода, поскольку сама парадигма валидирована на взрослых. Мозг младенцев может быть чувствителен к этому эффекту и во сне, и неочевидно, что его наличие у плода свидетельствует о сознательности. (Справедливости ради, в исследовании предпринимается попытка контролировать сон/бодрствование плода по сердечной активности, о чём Бэйн не упомянул, но сами авторы признают, что это проблематичный маркер.)

Похожие возражения Бэйн высказывает относительно схожести активности мозга плода с фазами сна взрослых. Большую часть времени мозг плода пребывает в состоянии, аналогичном REM (rapid eye movement, фаза быстрого сна) у взрослых. Взрослые в этой фазе могут видеть сны с богатой феноменологией и даже могут быть натренированы на дачу «отчётов» о своих сознательных состояниях во сне. Более того, при переходе от прото-REM к прото-не REM плод недолгое время находится в особом возбужденном состоянии, которое может быть кандидатом на прото-бодрствование. С точки зрения Бэйна, однако, неочевидно, что результаты на взрослых могут быть просто перенесены на выводы о сознательности плода. Плоду сознание, в сущности, и не нужно: утроба — тёплая комфортная среда, потребность в моторной и перцептивной активности минимальна. При рождении всё иначе: выброс адреналина, необходимость в обработке сенсорной информации — без сознания уже не обойтись.

В целом мне такой взгляд симпатичен, и он кажется интуитивно более привлекательным, чем идеи о том, что сознание формируется только к трёхлетнему возрасту. Тем не менее формулировка wakeful responsiveness не лишена трудностей.

Во-первых, компонент responsiveness трудно определить. Люди с сомнамбулизмом имеют определённую перцептивную чувствительность к среде и способны координировать действия. При этом компонент wakeful у них отсутствует. Вряд ли их состояния можно считать полностью бессознательными, но они точно лишены способности давать онлайн-отчеты о содержании своего опыта, коммуницировать и в большинстве случаев даже запоминать происходящее. Исключать их из семейства сознательных кажется все-таки поспешным.

Во-вторых, люди во время REM-фазы сна могут иметь богатую феноменологию, хотя компонент responsiveness у них как раз отсутствует. Учитывая, что плод большую часть времени проводит в REM-подобных состояниях, вполне правдоподобно, что в отсутствии способности к отклику плод все же может иметь феноменальный опыт.

Хотя конкретный подбор ориентиров может оказаться не идеальным, общий подход выглядит симпатично. Просто выбирать «любимую» теорию сознания для ответа на вопрос о его происхождении — плохая стратегия при отсутствии общепризнанного фаворита, и Бэйн это, на мой взгляд, довольно убедительно показывает. Теоретически нейтральный ориентир действительно хотелось бы иметь. Пока неочевидно, каким он мог бы быть.

Есть такая оса — сфекс. Её поведение привлекло большой интерес философов и когнитивных учёных в XX веке. В качестве примера её используют и сегодня. Служит сфекс примером негибкого и автоматизированного, бездумного поведения, которое лишь кажется продуманным со стороны. Стандартная история о сфексе звучит так: сфекс — вид несоциальных ос. Они роют норы, в которые приносят обездвиженное, но ещё живое насекомое-жертву, которой должна питаться личинка. Когда сфекс приносит жертву к норе, он оставляет её у порога, входит внутрь и проверяет, всё ли в порядке. Затем возвращается и затаскивает жертву. Однако если в момент проверки немного сдвинуть жертву от входа, сфекс возвращает её на место и снова заползает в нору для проверки. Повторить круг можно сколько угодно раз — обычно приводится до сорока повторений цикла. Каждый раз оса бездумно воспроизводила процедуру с самого начала, словно алгоритм просто перезапускался без изменений.

К этой истории обращалось множество философов — Деннетт, Хофштадтер, Годфри-Смит, Милликан и Блок. Служит она разным целям. Деннетт хочет показать, что внешне разумное поведение может быть лишь совокупностью жёстких алгоритмов, у человека — лишь количественно сложнее. Блок — что восприятие и перцептивные репрезентации возможны без когнитивных способностей вроде умения делать выводы и обращаться с пропозициональным содержанием. Пример яркий и удобный. Я и сам обращался к нему подобным Блоку образом.

Но делать я так больше не буду и вам не советую. Фред Кейзер весьма убедительно показывает, что повторяемый в таком виде анекдот о сфексе игнорирует и историю возникновения самого примера, и последующие дискуссии и исследования. Среди аналитических философов история стала популярна благодаря работе Дина Вулдриджа The Machinery of Brain (1963). Деннетт и Хофштадтер, благодаря которым история стала распространённым анекдотом, ссылались именно на неё. Однако сам Вулдридж не был биологом и не исследовал насекомых. Он даёт общую ссылку на двухтомник по биологии Хаксли и Уэллса The Science of Life (1931), а те уже отсылают к автору исследования — французскому энтомологу Анри Фабру (1915). Именно он, изучая сфексов, рассказал историю о том, как смог поймать особь в цикл из сорока повторений процедуры. Однако сам Фабр пишет, что ситуация не повторялась среди всех ос этого же вида — некоторые особи останавливали цикл после двух-трёх повторений. Это свидетельствует о том, что биологически сфексы вполне способны изменять своё поведение, не демонстрируя алгоритмическую жёсткость, которую им приписывали Вулдридж, а затем Деннетт, Хофштадер и прочие. Более того, в двухтомнике Хаксли и Уэллса есть ссылки на поздние исследования семейной пары энтомологов Пекманов. Они воспроизводили эксперимент на американских сфексах, и те продемонстрировали способность к весьма разнообразной адаптации процедуры. Позднейшие исследования также поддерживают гибкость поведения сфексов (Teschner 1959; Steiner 1971, 1979).

Кейзер иронично замечает, что однообразное повторение анекдотичной версии этой истории среди философов и когнитивных учёных само напоминает ошибочное представление о бессмысленном и репетитивном поведении сфексов. Но в целом понятно, почему так вышло: история показывает нам крайний случай, удобный своей наглядностью. Для близких мне вопросов — границы между мышлением и восприятием — он является эмпирическим контрпримером против размытия этой границы. И я бы, наверное, к этому примеру так и обращался, если бы мне не захотелось почитать о поведении сфексов подробнее и я не наткнулся бы на статью Кейзера. Учитывая, что историю в некорректном виде повторяют весьма респектабельные и осведомлённые в эмпирических исследованиях (к сожалению, не в области энтомологии) философы, возникают подозрения относительно многих других распространённых в философии научных анекдотов, а также относительно корректности моего личного понимания других эмпирических кейсов. Всё, что можно тут делать, — стараться проверять ссылки на эмпирические исследования и чаще общаться с самими исследователями.

Подписываюсь под словами Матвея. Тренд на интенсивное погружение философии сознания (как mind) в эмпирику в целом наблюдается с 70–80-х, но, наверное, именно в XXI веке мы видим какой-то взрыв внимания к эмпирике. Причём такой союз науки и философии выглядит не совсем так, как его себе представлял Карнап: философия как департамент по концептуальному прояснению научных терминов. Есть, конечно, и такие примеры. Но чаще встречаются обращения к науке для решения типично философских проблем. С одной стороны, это может казаться чем-то настораживающим (а с точки зрения некоторых философов вовсе нелегитимным). Это ощущение связано с распространённостью взгляда, согласно которому философия должна заниматься какими-то безосновными основами, корнями, не имея эпистемических прав на уже выросшую листву актуального научного знания. Такой взгляд мне не близок и порой даже кажется вредным. Многие интересные философские теории рождались, когда философ привносил в дискуссию что-то свежее из других областей — информатики, биологии, психологии, нейронауки, теории игр, лингвистики (список можете продолжить). Мне кажется, что этот тренд вряд ли исчезнет со временем. Возможно, будущее значительной части философии будет выглядеть как подобный союз. Уиллард Куайн был неправ по поводу очень многих вещей, но его метафилософская идея континуальности здравого смысла, философии и науки мне кажется довольно живой и актуальной. Лезть в эмпирику стоит, даже если это сложно, а получается не очень и не сразу.

Совет от питтсбургуского физика и философа физики Дэвида Уоллеса:

В конце концов, тот факт, что теория мира кажется «неинтуитивной», не является аргументом против неё, если её можно ясно выразить на языке математики. Наши интуитивные представления о том, что «разумно» или «вообразимо», сформировались для помощи нашим предкам на африканских саваннах, и Вселенная вовсе не обязана им соответствовать.

D. Wallace, How I learned to stop worrying and love FAPP, 2009 p. 17

В целом соглашусь, что конституирование — не сильно ясное отношение. Различие конституирования и просто каузального влияния звучит как какое-то серьёзное метафизическое/концептуальное различие, и суть таких различий в конкретных случаях хотелось бы ясно представлять. Но к применительно к расширенному познанию можно сформулировать проблему несколько скромнее.

Что в целом мы хотим от психологии? Цель психологии обычно описывалась одним из двух способов: объяснение ментальных феноменов или объяснение поведения. Первое, вероятно, — более классический способ говорить о задачах психологии. У нас есть некое множество феноменов (восприятие, память, внимание, мышление), которое мы хотим изучить эмпирическими средствами. Объединены эти феномены могут быть, конечно, на основании дотеоретического здравого смысла (в чём психология не уникальна — попробуйте-ка определить на дотеоретических основаниях «жизнь» или «физическое»), который затем оттачивается самой наукой. В случае второго способа у нас есть поведение организма, и нам бы хотелось его объяснить. При этом, скажем, строение мускулатуры и нервных окончаний, хотя и напрямую относящееся к вопросу «как организм производит некоторое поведение», психолога, конечно, напрямую не интересует. Поведение психология хочет объяснить с помощью особого класса процессов и состояний организма. В каком-нибудь карикатурном бихевиоризме это были бы процессы подкрепления и склонности-привычки организма. Их сменяют внутренние процессы и состояния — модель когнитивной системы, обрабатывающей информацию, приходит на помощь. Когнитивная система, конечно, может реализоваться на очень разных компонентах, но пришла эта модель в психологию для объяснения ментальных феноменов/поведения вполне реальных организмов. Мы смотрим на внутренние состояния организма как на компоненты системы обработки информации.

Идея расширить модель за пределы лишь внутренних состояний организма сама по себе не является какой-либо концептуальной ошибкой. Можно ли посмотреть на калькулятор, блокнот или костыль как на часть общей когнитивной системы «человек-калькулятор-блокнот-костыль»? Вполне себе. Вопрос только такой — зачем? Хотим ли мы объяснить поведение организма или системы «человек-калькулятор-блокнот-костыль»? В случае блокнота, калькулятора или костыля, думаю, многие психологи и философы испытывают сомнение. Иначе выглядит практика исследований нейропротезирования или нейроинтерфейсов. Бывает просто неудобно противопоставлять органического когнитивного агента внешнему искусственному агрегату.

Иначе говоря, что считать конститутивным для мышления или познания — вопрос, который скорее должен решаться с оглядкой на научную практику и цели исследования. Я разделяю значительную долю скепсиса в отношении идеи расширенного познания и расширенного ума — многим просто непонятно, какой практический вклад в исследовательские задачи психологии осуществляют эти идеи, хотя они весьма любопытны. Но для отдельных случаев этот фреймворк может быть вполне полезен, и слишком серьёзно относиться к вопросу конституции, и тем более заниматься углеродным шовинизмом, думаю, не стоит.

Кстати, поздравляю Дорожки Алетейи! Топовый подкаст, коллеги приглашают гостей, которых часто больше нигде не послушать. Подписывайтесь и слушайте!

В прошлом посте мне хотелось подумать о связи проблемы конститутивных свойств психологических естественных видов и объяснительной практики, но так вышло, что попал в очередную дискуссию об экстравагантных методологических программах в когнитивной науке.

Вдохновлять эмпирических учёных на исследования — это хорошо. Но мой тезис касался объяснительной роли самой идеи Extended cognition/mind (EC). Есть похожий случай. Если вы когда-нибудь пытались найти эмпирические работы, написанные в рамках энактивистской/4E-программы, вы наверняка сталкивались с такой проблемой (если вам удавалось найти что-то кроме философских работ): эксперимент и его результаты сами по себе вполне интересны, но если просто выбросить последний абзац с обсуждением философских тезисов, вы никогда не узнаете, что исследование вообще задумывалось как работа в рамках энактивистской программы. Эмпирическое исследование нужно не для проверки философских тезисов, а для установления эмпирического положения дел в связи с эмпирической гипотезой. Методологическая программа оправдана тогда, когда она позволяет нам углубить понимание эмпирических результатов, получить объяснительный прирост или является практически удобной.

Я думаю, вопросы к EC у скептиков можно описывать следующим образом. Можно очень серьёзно относиться к психологическим естественным видам и их конститутивным свойствам — и это не преступление и не ошибка. Это просто требует от нас формулировать очень сложные и очень хорошо эмпирически обоснованные теории. С этим есть проблемы даже в отношении восприятия, а психология восприятия, по мнению многих, является наиболее эмпирически проработанной частью психологии. Что уж говорить о мышлении, внимании или метакогнициях. Альтернативный способ задавать границы психологических процессов — просто смотреть на цели объяснения. И это тот способ, каким, мне кажется, можно интерпретировать скепсис в отношении EC.

Возьмём эффект Гугла, который приводит Алексей. Сами эксперименты показывают нам следующие феномены:

1. Сложные вопросы и нехватка информации приводят к большей доступности ассоциаций, связанных с компьютерами/поисковиками.

2. Убеждение, что опросник не сотрёт из поля информацию, приводит к немного худшему её запоминанию, а убеждение, что информация будет стёрта из поля опросника, — к немного лучшему. Указание запомнить информацию не оказывают значимого эффекта.

3. Факт, что информация сохранена, запоминается лучше, чем факт, что она была стёрта.

4. Если информация сохраняется в конкретную папку, ассоциированное с ней название папки (при подсказке) запоминается лучше, чем сама информация при свободном воспоминании.

Теперь посмотрим, как результаты интерпретируют сами авторы. Мы обнаружим, что выявили особенности вполне нерасширенной человеческой психики:

This is preliminary evidence that when people expect information to remain continuously available (such as we expect with Internet access), they are more likely to remember where to find it than to remember the details of the item.

И о сравнении с транзактивной памятью Вегнера и коллег:

The social form of information storage is also reflected in the findings that people forget items they think will be available externally and remember items they think will not be available (experiments 2 and 3).

These results suggest that processes of human memory are adapting to the advent of new computing and communication technology. Just as we learn through transactive memory who knows what in our families and offices, we are learning what the computer “knows” and when we should attend to where we have stored information in our computer-based memories.

Продолжение.

Начало.

Всё, что мы сказали, мы сказали о том, как люди запоминают, обрабатывают и вспоминают информацию; как работают адаптивные механизмы памяти, когда люди убеждены в доступности той или иной информации. Авторы даже не оценивают эффективность группы человек + компьютер (как, например, в экспериментах, на которые ссылаются Вегнер и коллеги, когда пишут про групповой ум и транзактивную память, оценивая эффективность работы диады): оценивается индивидуальная эффективность человека.

А теперь добавьте ко всему этому, что на систему «человек — компьютер» можно посмотреть как на единую когнитивную систему, в которой процессы обработки распределены. Человек на некотором этапе подаёт запрос в другую часть системы — компьютер — чтобы получить информацию. Можно ли так посмотреть на эту ситуацию? Конечно. Объясним ли мы с помощью этого что-нибудь ещё, что не объяснили на предыдущем шаге? То есть добавьте к выводам выше следующее:

One could argue that this is an adaptive use of memory—to include the computer and online search engines as an external memory system that can be accessed at will.

We are becoming symbiotic with our computer tools (8), growing into interconnected systems that remember less by knowing information than by knowing where the information can be found.

Я просто не уверен, что мы действительно смогли прояснить что-то ещё в отношении эмпирического положения дел. Как, думаю, не уверены и остальные скептики EC. Картинка любопытная, и она может очень радовать своей прикольностью, но, кажется, ничего существенного в интерпретацию результатов это не добавляет. Все самые существенные и любопытные выводы касаются адаптивности человеческой психологии. Эксперименты оценивали именно её. Использовались вполне стандартные методы по оценке времени реакции человека. Результаты экспериментов формулируются относительно неё.

Ещё раз напомню, что я готов признать хорошие случаи расширения познания за пределы мозга для целей объяснения. Помимо упомянутых мной ранее нейропротезов и нейроинтерфейсов, случай группового или распределённого познания, о котором вспоминает Алексей, — тоже может быть хорошим кейсом. Понятно почему: мы напрямую оцениваем эффективность группы и коммуникации внутри неё.

Для многих других случаев эта ценность, по крайней мере, неочевидна, а для некоторых — прямо сомнительна. Объяснительная неэффективность EC-интерпретаций не подрывает использование идей EC для хороших случаев. Но у нас должны быть соответствующие объяснительные цели и позволяющие их достигнуть объяснительные плоды. Использование EC не должно быть просто холостым ходом. Кажется сами сторонники хотят, чтобы к предложению относились не просто как к метафоре.

В большом количестве психологических исследований, в том числе касающихся артефактов, влияния среды, техники и прочего, EC нам может никак не помочь. Вспомните исследование братьев Дрейфусов о стадиях обучения пилотов истребителей. Дополнение к результатам экспериментов, что топливные индикаторы, педали, мотор и закрылки самолёта вместе с пилотом формируют комплексную когнитивную систему, которая обучается и адаптируется к условиям полёта (или в рамках которой пилот взаимодействует с воздушной средой с помощью закрылок и педалей как продолжения своей когнитивной системы), не добавит ничего существенного к имеющемуся объяснению адаптации и обучения самих пилотов. Психология занимается психикой, и система обработки информации — рабочая модель психики последние 70 лет. Эта модель используется для самых разных задач за пределами психологии. Её расширение за пределы традиционного использования даже в рамках самой психологии не противозаконно. Но это расширение должно быть мотивировано соответствующими преимуществами. Иначе сомнения в его полезности буду вполне оправданы. Чтобы быть чем-то большим, чем метафора, нужно предлагать больше, чем просто интересный способ взглянуть на явление. Эти преимущества понятны для некоторых случаев, но не очень понятны для других.

Сегодня я буду в гостях у друга и коллеги Дмитрия Боровика.

Дмитрий занимается социологией, религией и социологией религии. Религию мы и будем обсуждать. Тема для моего канала необычная, но эпистемология религии имеет много интересных сходств с эпистемологией восприятия.

Приходите и подписывайтесь на Дмитрия!

#стрим

Сегодня в 20:00 по мск проведем трансляцию вместе с Андреем Коченковым, автором канала Кафедра Истории Безуспешной Философии. Мы обсудим эпистемологию религии, Жирара, конверсию и деконверсию, а также поотвечаем на ваши вопросы. Вопросы можно задать как в чате, так и с донатом. Задать вопрос с донатом или поддержать наш стрим можно на Donationallerts или Donatpay, а также по номеру карты: 2202 2050 7205 0724 (СБЕР). Обязательно приходите, друзья, будет интересно!

Запись трансляции останется на канале после стрима, подписывайтесь на мой Youtube-канал и на канал Андрея, друзья, если вы этого еще не сделали!

Кристофер Пикок о примерах в философии

Это утверждение о причинном объяснении является просто применением к свойствам мысли, высказанной Элизабет Энском несколько лет назад (в 1969 году) в ответ на утверждение Дональда Дэвидсона о непрозрачности контекстов «потому что...» ['because ...']. Энском отметила, что мы можем просто применить теорию определенных дескрипций Рассела, чтобы устранить неоднозначность предложения «Международный кризис произошел потому, что человек с самым большим носом во Франции выступил с речью». (Энском писала в то время, когда крупноносый Шарль де Голль только стал президентом Франции. Современным студентам приходится объяснять эту историю, чтобы они могли оценить этот случай. Это урок для всех, кто выбирает примеры, если хочет, чтобы его примеры имели вневременную доступность).

C. Peacocke, The Primacy of Metaphysics (2019), p. 17

Сколько мы насмотрелись примеров из американских ТВ-шоу семидесятых, американской политики и прочего... Мне как-то пришлось разбираться в правилах бейсбола чтобы понять «The Intentionality All-Stars» (1990) Хогланда. Лучше и правда дальше из греческих трагедий или римской истории.

Патнэм о времени в 1967 году:

Я прихожу к выводу, что проблема реальности и детерминированности будущих событий теперь решена. Более того, она решена физикой, а не философией. Мы узнали, что живем в четырехмерном, а не трехмерном мире, и что пространство и время — или, лучше сказать, пространственные и временные отрезки — являются лишь двумя аспектами единого четырехмерного континуума со своеобразной метрикой, которая иногда допускает расстояние (y, x) = 0, даже когда x =/= y. Действительно, я не верю, что в отношении времени остаются какие-либо философские проблемы; существует только физическая проблема определения точной физической геометрии четырехмерного континуума, в котором мы живем.

H. Putnam, Time and Physical Geometry, p. 247