Елена Лукьянова на конференции «Российские реалии»:
Конституция - это ценностная, мировоззренческая декларация государства. Конституции возникли там, где ограничивалась абсолютная власть. Но сегодня, как сказал Ал Морозов, произошло «осквернение Конституции», и, по Гасана Гусейнову, «обнуление смыслов», которое делает невозможной реализацию ценностных принципов.
Конституция была безразлична людям. Но теперь отношение сильно изменилось. Поправки разрушают федерализм, наносят удар по демократии - политический плюрализм, сменяемость власти, представительство. Они носят неправовой характер.
«Небольшие поправки» блокируют реализацию основных принципов жизни государства. КС устранился от смыслового анализа. Это Новая Конституция и новое государство - неправовое, нефедеративное и недемократическое.
Конституция - это ценностная, мировоззренческая декларация государства. Конституции возникли там, где ограничивалась абсолютная власть. Но сегодня, как сказал Ал Морозов, произошло «осквернение Конституции», и, по Гасана Гусейнову, «обнуление смыслов», которое делает невозможной реализацию ценностных принципов.
Конституция была безразлична людям. Но теперь отношение сильно изменилось. Поправки разрушают федерализм, наносят удар по демократии - политический плюрализм, сменяемость власти, представительство. Они носят неправовой характер.
«Небольшие поправки» блокируют реализацию основных принципов жизни государства. КС устранился от смыслового анализа. Это Новая Конституция и новое государство - неправовое, нефедеративное и недемократическое.
Александр Морозов на конференции «Российские реалии»:
Все планы на 2020 Кремль реализовал. Конституция и законы в ее развитие, инфраструктурные проекты, энергичная смена правительства. Истребление независимой части общества тоже идёт по плану. Идёт реформа контроля и надзоров.
2020 - год окончания постройки единого путинского государства. Создана новая бюрократия (как при Николая II - и дожила до 1917). Путин тоже создал бюрократию, которая его переживет. Есть кадровые резервы, мощная система переподготовки людей, желающих стать чиновниками. Аналог по волонтерским организациям. Свой арт-форум, форум креативных индустрий.
Создаётся «сертифицированное общество», оно активно развивается, а независимое - истребляется и криминализуется. Осталось исключить возможность влияния независимого общества на муниципальную власть.
Все это создаёт квалифицированную модернизированную бюрократию, готовую к работе в сложных условиях. Это главная тема нашего будущего нашего унитарного государства. Главное для его выживания - состояние бюрократии, современные кадры. Пока это получается. Бюрократия учится проектному подходу, узнала слова «регуляторная гильотина».
Параллельно закрывают персональные данные о бюрократах и создаётся ядро бюрократии, отрезанное от заграницы. Возникает власть семей, они делят страну. И все это в рамках персоналистского, цезаристского режима. Наш Цезарь не харизматичен, это менеджер, правящей не за счёт народной поддержки. Совещания, долгие проекты, реализуемые с большим упорством, - мастерство рутинной работы.
Новая бюрократия может сохранится на следующие 50-70 лет. Это порядка 5 млн человек. Представления этой бюрократии о будущем - самый фундаментальный фактор, который будет влиять на трансформацию политического режима.
Все планы на 2020 Кремль реализовал. Конституция и законы в ее развитие, инфраструктурные проекты, энергичная смена правительства. Истребление независимой части общества тоже идёт по плану. Идёт реформа контроля и надзоров.
2020 - год окончания постройки единого путинского государства. Создана новая бюрократия (как при Николая II - и дожила до 1917). Путин тоже создал бюрократию, которая его переживет. Есть кадровые резервы, мощная система переподготовки людей, желающих стать чиновниками. Аналог по волонтерским организациям. Свой арт-форум, форум креативных индустрий.
Создаётся «сертифицированное общество», оно активно развивается, а независимое - истребляется и криминализуется. Осталось исключить возможность влияния независимого общества на муниципальную власть.
Все это создаёт квалифицированную модернизированную бюрократию, готовую к работе в сложных условиях. Это главная тема нашего будущего нашего унитарного государства. Главное для его выживания - состояние бюрократии, современные кадры. Пока это получается. Бюрократия учится проектному подходу, узнала слова «регуляторная гильотина».
Параллельно закрывают персональные данные о бюрократах и создаётся ядро бюрократии, отрезанное от заграницы. Возникает власть семей, они делят страну. И все это в рамках персоналистского, цезаристского режима. Наш Цезарь не харизматичен, это менеджер, правящей не за счёт народной поддержки. Совещания, долгие проекты, реализуемые с большим упорством, - мастерство рутинной работы.
Новая бюрократия может сохранится на следующие 50-70 лет. Это порядка 5 млн человек. Представления этой бюрократии о будущем - самый фундаментальный фактор, который будет влиять на трансформацию политического режима.
Николай Петров на конференции «Российские реалии»:
Новый конституционный порядок - показатель того, что политическому режиму мешает даже Конституция. Но ответа на главный вопрос - как будет передаваться власть - по-прежнему нет. До сих пор неизменная Конституция не мешала политрежиму сильно меняться - основной закон не играл большую роль в нашей жизни. Да, все плохо с местным самоуправлением, но демонтаж его идёт давно.
Режим перегруппировался и скоро станет новым. Рождается «большой президент» - президент плюс разные комиссии, госсовет, институты развития. Радикальное реформирование правительства в два этапа. И смена силовиков, осуществляющих полит репрессии. Очень сильные перестановки в верхах элиты.
И новые взаимоотношения: идёт декорпоративизация. А ранее была дерегионализация - разрушение регионов как автономных замкнутых систем. Теперь черёд корпораций - они перестают быть автономными. В них приходят технократы. Масштаб перемен - как сталинские чистки.
Выстраивается система: на 1 этаже - лидер, на 2 - будет несколько фигур и структур, которые займутся всей механикой: совбез, правительство, межд комиссия, ВЭБ - гидра с несколькими головами. Это уменьшит риск сбоев при трансформации.
Новый конституционный порядок - показатель того, что политическому режиму мешает даже Конституция. Но ответа на главный вопрос - как будет передаваться власть - по-прежнему нет. До сих пор неизменная Конституция не мешала политрежиму сильно меняться - основной закон не играл большую роль в нашей жизни. Да, все плохо с местным самоуправлением, но демонтаж его идёт давно.
Режим перегруппировался и скоро станет новым. Рождается «большой президент» - президент плюс разные комиссии, госсовет, институты развития. Радикальное реформирование правительства в два этапа. И смена силовиков, осуществляющих полит репрессии. Очень сильные перестановки в верхах элиты.
И новые взаимоотношения: идёт декорпоративизация. А ранее была дерегионализация - разрушение регионов как автономных замкнутых систем. Теперь черёд корпораций - они перестают быть автономными. В них приходят технократы. Масштаб перемен - как сталинские чистки.
Выстраивается система: на 1 этаже - лидер, на 2 - будет несколько фигур и структур, которые займутся всей механикой: совбез, правительство, межд комиссия, ВЭБ - гидра с несколькими головами. Это уменьшит риск сбоев при трансформации.
Кирилл Рогов на конференции «Российские реалии»:
В конце 90-х в России не было электорального доминирования. Поэтому - преемник, а не продление полномочий. Потом формирование клиентеллы, достижение электорального доминирования (70-75%) и контроль за парламентом. Дальше - попытки продлить полномочия. Общество идёт этой дорогой вместе с лидером: он либо идёт дальше с согласия общества, либо происходит оранжевая революция.
За последние 20 лет Россия и Нигерия поменялись местами в рэнкингах демократии. Мы уже в 20-30 худших по уровню свободы и электоральной демократии. И это семьи стран - Ближний Восток, южноазиатские страны и страны бывшего СССР.
То, где мы оказались, не следует ни из того, как мы начали либерализацию после СССР или положения в нем. Природная рента тоже фактор, но не определяющий. Нигерия показывает противоположный тренд. Мы перешли в другую историческую точку - выборы больше не важны.
Дальше - или 1) династическое правление, или 2) интеллектуализация персонализма (Узбекистан, Туркменистан), или 3) преемник с некоторой либерализацией, или 4) протесты - с переворотом или без. В сценариях 3-4 харизматичность не важна - преемник получает те же 80%.
Утрата навыка и ориентира выборов имеет тяжёлые последствия и долго восстанавливается. Но важно, что мы оказались в институциональной ловушке-дыре. По структурным показателям мы там не должны быть. Но авторитарные кусты-семьи и рушится могут кустовым образом - вместе. На этой оптимистической ноте я и закончу.
В конце 90-х в России не было электорального доминирования. Поэтому - преемник, а не продление полномочий. Потом формирование клиентеллы, достижение электорального доминирования (70-75%) и контроль за парламентом. Дальше - попытки продлить полномочия. Общество идёт этой дорогой вместе с лидером: он либо идёт дальше с согласия общества, либо происходит оранжевая революция.
За последние 20 лет Россия и Нигерия поменялись местами в рэнкингах демократии. Мы уже в 20-30 худших по уровню свободы и электоральной демократии. И это семьи стран - Ближний Восток, южноазиатские страны и страны бывшего СССР.
То, где мы оказались, не следует ни из того, как мы начали либерализацию после СССР или положения в нем. Природная рента тоже фактор, но не определяющий. Нигерия показывает противоположный тренд. Мы перешли в другую историческую точку - выборы больше не важны.
Дальше - или 1) династическое правление, или 2) интеллектуализация персонализма (Узбекистан, Туркменистан), или 3) преемник с некоторой либерализацией, или 4) протесты - с переворотом или без. В сценариях 3-4 харизматичность не важна - преемник получает те же 80%.
Утрата навыка и ориентира выборов имеет тяжёлые последствия и долго восстанавливается. Но важно, что мы оказались в институциональной ловушке-дыре. По структурным показателям мы там не должны быть. Но авторитарные кусты-семьи и рушится могут кустовым образом - вместе. На этой оптимистической ноте я и закончу.
Дмитрий Травин на конференции «Российские реалии»:
Путинских режимов было 4 - по числу его президентских сроков. Он постоянно трансформировал режим на протяжении 21 года.
Реформы - стабилизация - это первая ось. Начинали с реформ, потом стабилизация. Во внутренней политике начинали с манипуляций, закончили силовым подавлением. Ось 3 - начинали с партнёрства, перешли к «всюду враги». И ось 4 - начинали с коррупции, перешли к монополизации.
Начинали с реформ и неограниченной коррупции, бизнесу тоже никто не мешал. Бюрократия имела заработок в обмен на лояльность. Во внешней политике в нач 2000-х было партнёрство с США, желание вступить в НАТОи тд. Во внутренней политике симулировали героизм нового лидера в борьбе с терроризмом.
К 2003/04 от реформ отказались - их заменила нефтедолларовая подпитка (реформы дают сильно отложенный позитив). Реформы - вещь опасная, лучше без них, начинается стабильность. Во второй президентский срок произошел переход от партнёрства к конфронтации во внешней политике. Эти перемены - не следствие субъективных желаний, а следствие роста цены нефти (и западные страны дали разворот).
Третий срок Путина, с 2012. Падающий рейтинг спасли Крымом - та же манипуляция, иллюзия великодержавности. (Поэтому не надо было сверхрепрессивности). Самые большие изменения - по оси коррупции: Путин даёт карт-бланш силовикам на борьбу с коррупцией ради сохранения режима. Идёт монополизация ренты. Множество арестов губернаторов, силовиков, министров - все для монополизации ренты.
4 срок. Манипуляции неэффективны (последняя- Крым). Пришлось переходить к репрессиям. Мало кто понял уже, за что мы голосовали при обнулении. Поэтому в 2024 может быть попытка протестов а ля Беларусь. Манипуляции не проходят, поэтому придётся идти на жёсткое подавление. И оно может оказаться успешным.
Путинских режимов было 4 - по числу его президентских сроков. Он постоянно трансформировал режим на протяжении 21 года.
Реформы - стабилизация - это первая ось. Начинали с реформ, потом стабилизация. Во внутренней политике начинали с манипуляций, закончили силовым подавлением. Ось 3 - начинали с партнёрства, перешли к «всюду враги». И ось 4 - начинали с коррупции, перешли к монополизации.
Начинали с реформ и неограниченной коррупции, бизнесу тоже никто не мешал. Бюрократия имела заработок в обмен на лояльность. Во внешней политике в нач 2000-х было партнёрство с США, желание вступить в НАТОи тд. Во внутренней политике симулировали героизм нового лидера в борьбе с терроризмом.
К 2003/04 от реформ отказались - их заменила нефтедолларовая подпитка (реформы дают сильно отложенный позитив). Реформы - вещь опасная, лучше без них, начинается стабильность. Во второй президентский срок произошел переход от партнёрства к конфронтации во внешней политике. Эти перемены - не следствие субъективных желаний, а следствие роста цены нефти (и западные страны дали разворот).
Третий срок Путина, с 2012. Падающий рейтинг спасли Крымом - та же манипуляция, иллюзия великодержавности. (Поэтому не надо было сверхрепрессивности). Самые большие изменения - по оси коррупции: Путин даёт карт-бланш силовикам на борьбу с коррупцией ради сохранения режима. Идёт монополизация ренты. Множество арестов губернаторов, силовиков, министров - все для монополизации ренты.
4 срок. Манипуляции неэффективны (последняя- Крым). Пришлось переходить к репрессиям. Мало кто понял уже, за что мы голосовали при обнулении. Поэтому в 2024 может быть попытка протестов а ля Беларусь. Манипуляции не проходят, поэтому придётся идти на жёсткое подавление. И оно может оказаться успешным.
Реплика Павла Пряникова. Надо будет отдельный разговор устроить по темам, которые он затронул.
Forwarded from Толкователь
У ув. Бориса Грозовского @EventsAndTexts с большим интересом прочитал с десяток постов с сегодняшней Сахаровской конференции. Много всего верного прозвучало про нынешнюю ситуацию в России и наброски будущего. Но ощущение, что как генералы готовятся к прошлой войне, так и политологи обсуждают прошлую России.
Для начала – мы ничего не знаем о настроении элит, 100 тыс. высших семей, чтобы судить о её образе будущего. В страту социологов она не попадает, тем более публично откровенно не говорит. Можем судить только по обрывкам её поведения, которое иногда подсвечивается. И там пока установка одна: конвергенция лично их с Западом. Все их деньги, семьи, офшоры, недвижимость, устремления – на Западе.
Отсюда следует, что Запад – активный агент нашей политики. И в целом – внешняя политика. А ещё – экономика. России вообще не хватает политэкономистов и экономических историков, чтобы говорить о настоящем и будущем (да и о прошлом).
Внутренняя политика в России всегда была производной от её экстенсивной экономики и технологической отсталости. Нынешняя основа России – углеводороды. Мы по прежним 3-5 годам видим, что нефть даже по $60-70 за баррель не может разогнать нашу экономику выше 1-1,5% в год. Но сегодня и эти цены кажутся мечтой. А главное, даже сам Путин недавно признал, что эра нефти уходит.
России предстоит сложнейшая и долгая перенастройка её экстенсивной экономики. Что придёт на смену нефти и газа? Вероятно, водород. С нуля придётся строить эту отрасль. Немцы уже пообещали, что за $2 млрд. построят нам первый водородный завод. Но также вероятно, что один водород не покроет $100-150 млрд. в год дефицита экспортной выручки от постепенного истончения нефтегазовой ренты.
Неизбежно придётся мириться с Западом, покупать у него высокие технологии, быть агентом нашей очередной экстенсивной модернизации. Эти процессы переланадки экстенсивной экономики происходят в России только в Оттепель. И растягиваются на долгие годы (минимум на 8-12 лет)
Но и других проблем во внешней политике хватает. Это окончание эры доминирования России на постсоветском пространстве. На наших глазах происходит потеря Белоруссии, Турция приходит жандармом на Кавказ, наша глуповатая номенклатура (в лице Никонова-Молотова) пытается сделать врагом Казахстан – и потерять его. Непонятно, что станет с Средней Азией, по-прежнему переживающей демографический рост – придёт ли туда революционный ислам, чтобы сломать местную клептократию? Получит ли тогда Россия 10 млн. среднеазиатских беженцев?
Круг союзников и просто друзей России сокращается до нуля.
Захотят ли 100 тыс. высших семей жить в «осаждённой крепости»? Ради этого номенклатура ломала Советский Союз, чтобы оказаться в Туркменистане во главе с луноликим аркадыгом, да ещё и лично невыездной?
Единственное понятно – Россия не воюет при низких ценах на нефть. И это уже хорошо. И также понятно, что любые смены настроек Уклада у нас происходят только сверху и извне – общество по-прежнему бессубъектно.
Для начала – мы ничего не знаем о настроении элит, 100 тыс. высших семей, чтобы судить о её образе будущего. В страту социологов она не попадает, тем более публично откровенно не говорит. Можем судить только по обрывкам её поведения, которое иногда подсвечивается. И там пока установка одна: конвергенция лично их с Западом. Все их деньги, семьи, офшоры, недвижимость, устремления – на Западе.
Отсюда следует, что Запад – активный агент нашей политики. И в целом – внешняя политика. А ещё – экономика. России вообще не хватает политэкономистов и экономических историков, чтобы говорить о настоящем и будущем (да и о прошлом).
Внутренняя политика в России всегда была производной от её экстенсивной экономики и технологической отсталости. Нынешняя основа России – углеводороды. Мы по прежним 3-5 годам видим, что нефть даже по $60-70 за баррель не может разогнать нашу экономику выше 1-1,5% в год. Но сегодня и эти цены кажутся мечтой. А главное, даже сам Путин недавно признал, что эра нефти уходит.
России предстоит сложнейшая и долгая перенастройка её экстенсивной экономики. Что придёт на смену нефти и газа? Вероятно, водород. С нуля придётся строить эту отрасль. Немцы уже пообещали, что за $2 млрд. построят нам первый водородный завод. Но также вероятно, что один водород не покроет $100-150 млрд. в год дефицита экспортной выручки от постепенного истончения нефтегазовой ренты.
Неизбежно придётся мириться с Западом, покупать у него высокие технологии, быть агентом нашей очередной экстенсивной модернизации. Эти процессы переланадки экстенсивной экономики происходят в России только в Оттепель. И растягиваются на долгие годы (минимум на 8-12 лет)
Но и других проблем во внешней политике хватает. Это окончание эры доминирования России на постсоветском пространстве. На наших глазах происходит потеря Белоруссии, Турция приходит жандармом на Кавказ, наша глуповатая номенклатура (в лице Никонова-Молотова) пытается сделать врагом Казахстан – и потерять его. Непонятно, что станет с Средней Азией, по-прежнему переживающей демографический рост – придёт ли туда революционный ислам, чтобы сломать местную клептократию? Получит ли тогда Россия 10 млн. среднеазиатских беженцев?
Круг союзников и просто друзей России сокращается до нуля.
Захотят ли 100 тыс. высших семей жить в «осаждённой крепости»? Ради этого номенклатура ломала Советский Союз, чтобы оказаться в Туркменистане во главе с луноликим аркадыгом, да ещё и лично невыездной?
Единственное понятно – Россия не воюет при низких ценах на нефть. И это уже хорошо. И также понятно, что любые смены настроек Уклада у нас происходят только сверху и извне – общество по-прежнему бессубъектно.
Аркадий Дубнов на конференции «Российские реалии»:
Распад СССР продолжается и сейчас. Меняется и характер экс-колоний, и экс-метрополии (Россия по образу мыслей элиты и многих людей - империя). «Хочется, чтобы страна была больше», - говорила Т.Дьяченко в 1999. Это работает как велосипед: пока крутишь педали - едешь, пока Россия усиливает своё влияние на окружающее ее пространство - она существует (в своём нынешнем виде).
В 2020 постсоветские менталитеты метрополии и колоний столкнулись. Россия не в состоянии удовлетворить на ценностные запросы зависящих от неё стран и ожидает вассальной верности себе (Беларусь, Армения).
Кыргызстан: внезапный переворот, власть в очередной раз свергли. Революционная толпа смела президента. Москва была настолько растеряна этими событиями, что приостановила выделение кредита. Но за новым президентом стоят олигархи и криминал, никакого поворота в политике не будет, Москва успокоилась. Страна остаётся надежным союзником путинской России, а что там охлократия, пренебрежение правом и тд - неважно.
Карабах: своё имиджевое поражение Россия обернула в свою пользу. Несогласованное с Западом миротворчество позволило довести контингент до 11 тыс, Карабах превращается в российский протекторат, как в лучшие имперские времена.
На этом фоне Абхазия запросилась глубже в Россию, чтобы исключить карабахский вариант для себя. Вероятно, планы Путина - обьединить постсоветские территории, нуждающиеся в России. В 2021 году это может коснуться и Молдавии.
Распад СССР продолжается и сейчас. Меняется и характер экс-колоний, и экс-метрополии (Россия по образу мыслей элиты и многих людей - империя). «Хочется, чтобы страна была больше», - говорила Т.Дьяченко в 1999. Это работает как велосипед: пока крутишь педали - едешь, пока Россия усиливает своё влияние на окружающее ее пространство - она существует (в своём нынешнем виде).
В 2020 постсоветские менталитеты метрополии и колоний столкнулись. Россия не в состоянии удовлетворить на ценностные запросы зависящих от неё стран и ожидает вассальной верности себе (Беларусь, Армения).
Кыргызстан: внезапный переворот, власть в очередной раз свергли. Революционная толпа смела президента. Москва была настолько растеряна этими событиями, что приостановила выделение кредита. Но за новым президентом стоят олигархи и криминал, никакого поворота в политике не будет, Москва успокоилась. Страна остаётся надежным союзником путинской России, а что там охлократия, пренебрежение правом и тд - неважно.
Карабах: своё имиджевое поражение Россия обернула в свою пользу. Несогласованное с Западом миротворчество позволило довести контингент до 11 тыс, Карабах превращается в российский протекторат, как в лучшие имперские времена.
На этом фоне Абхазия запросилась глубже в Россию, чтобы исключить карабахский вариант для себя. Вероятно, планы Путина - обьединить постсоветские территории, нуждающиеся в России. В 2021 году это может коснуться и Молдавии.
Андрей Колесников на конференции «Российские реалии»:
Наша внешняя политика - продолжение внутренней. Ключевая идея - догоняющее соревнование с Западом. Начал соревноваться Сталин, мы все в той же парадигме. Либо копируем (индустриализация, рыночные реформы), либо соревнуемся. Нынешняя борьба - тоже следствие отстройки от Запада: мы обороняемся и атакуем. Даже модные посёлки называются «бельгийская деревня» и «нидерландский квартал». Ориентируемся на них, при этом символически Запад - враг, особенно после 2014.
Продажа угроз, психология осаждённой крепости с 2018 перестала приносить политические дивиденды. Мы уже великие, а что дальше? Чем рейтинги поднимать? Приходится переносить борьбу с Западом на поле исторической политики. Свои достижения и неудачи Россия по-прежнему измеряет линейкой Европы и США. Попытки сформировать национально ориентированную элиту пока не получаются, как и поворот на Восток.
Наша внешняя политика - продолжение внутренней. Ключевая идея - догоняющее соревнование с Западом. Начал соревноваться Сталин, мы все в той же парадигме. Либо копируем (индустриализация, рыночные реформы), либо соревнуемся. Нынешняя борьба - тоже следствие отстройки от Запада: мы обороняемся и атакуем. Даже модные посёлки называются «бельгийская деревня» и «нидерландский квартал». Ориентируемся на них, при этом символически Запад - враг, особенно после 2014.
Продажа угроз, психология осаждённой крепости с 2018 перестала приносить политические дивиденды. Мы уже великие, а что дальше? Чем рейтинги поднимать? Приходится переносить борьбу с Западом на поле исторической политики. Свои достижения и неудачи Россия по-прежнему измеряет линейкой Европы и США. Попытки сформировать национально ориентированную элиту пока не получаются, как и поворот на Восток.
Татьяна Ворожейкина на конференции «Российские реалии»:
Авторитарные режимы почувствовали себя под угрозой - люди массово протестуют. Смотрите на Венесуэлу - уже 6 лет попыток покончить с авторитарным режимом. Масштаб выступлений был колоссальным. Авторитарные режимы на континенте рушились под куда меньшим напором. Но Мадуро, победив на фальсифицированных выборах-2018, устоял.
Это модельная история - в Беларуси очень похоже: там венесуэльский тупик. Устояв в момент максимального размаха протестных выступлений, режим консолидируется. И отвечает. В Венесуэле это было трижды. Потом военная, репрессивная составляющая режима резко усиливается. В Венесуэле армия распределяет продовольствие. В гражданских режимов власть перехватывают силовики, и без них из кризиса не выберешься.
Бойкот выборов не даёт оппозиции никаких результатов. Ничего не даёт. В этом смысле выдвижение Тихоновской - большой успех, а российский бойкот референдума по Конституции - неудача. После каждого спада протестных настроений все больше людей избирают стратегию exit. В Венесуэлу уехали больше 15%, в Беларуси та же картина. Выбор эмиграции перед тюрьмой работает на пользу режиму.
Есть много «окопавшихся» авторитарных режимов: Никарагуа, Турция. Только в Боливии удалось прервать эту цепь. Авторитарные режимы окапываются или наступают, режимы стали менее уязвимы к потрясениям извне и внутри. Этому благоприятствовала политика Трампа и пандемия.
Плюс прямое экономическое воздействие - Китай в последние десятилетия опровергает теорию модернизации: его рост не ведёт к демократизации и верховенству права. Другие авторитарные режимы берут с него пример.
Авторитарные режимы почувствовали себя под угрозой - люди массово протестуют. Смотрите на Венесуэлу - уже 6 лет попыток покончить с авторитарным режимом. Масштаб выступлений был колоссальным. Авторитарные режимы на континенте рушились под куда меньшим напором. Но Мадуро, победив на фальсифицированных выборах-2018, устоял.
Это модельная история - в Беларуси очень похоже: там венесуэльский тупик. Устояв в момент максимального размаха протестных выступлений, режим консолидируется. И отвечает. В Венесуэле это было трижды. Потом военная, репрессивная составляющая режима резко усиливается. В Венесуэле армия распределяет продовольствие. В гражданских режимов власть перехватывают силовики, и без них из кризиса не выберешься.
Бойкот выборов не даёт оппозиции никаких результатов. Ничего не даёт. В этом смысле выдвижение Тихоновской - большой успех, а российский бойкот референдума по Конституции - неудача. После каждого спада протестных настроений все больше людей избирают стратегию exit. В Венесуэлу уехали больше 15%, в Беларуси та же картина. Выбор эмиграции перед тюрьмой работает на пользу режиму.
Есть много «окопавшихся» авторитарных режимов: Никарагуа, Турция. Только в Боливии удалось прервать эту цепь. Авторитарные режимы окапываются или наступают, режимы стали менее уязвимы к потрясениям извне и внутри. Этому благоприятствовала политика Трампа и пандемия.
Плюс прямое экономическое воздействие - Китай в последние десятилетия опровергает теорию модернизации: его рост не ведёт к демократизации и верховенству права. Другие авторитарные режимы берут с него пример.
Алексей Левинсон на конференции «Российские реалии»:
Большая беда делает равнодушных обычно друг к другу россиян совсем другими. В зоне беды возникают очаги гражданского общества, высокоорганизованные гражданские группы. В феврале 2020 половина респондентов считала, что эпидемии не будет. И только 17% думали, что во время эпидемии люди будут заботиться не только о себе, но и о других.
Весной мы увидели, что вокруг «зон бедствия» появлялись структуры помощи. Много благотворителей, волонтеров, большой энтузиазм сил поддержки. А «просто люди» - совершенно другая картина. Никакого роста помощи не наблюдалось. Но мы видим очень серьезный рост сервисной экономики: доставка продовольствия и лекарств позволяла младшим реализовать свой долг по отношению к старшим. Так общество адаптировалось к ситуации эпидемии.
А вот обнуления и поправок в Конституцию общество как бы заметило. Закрепился депрессивный компонент в общественном сознании: опять ничего не изменилось, все долго будет так же. Обнуление травмировало людей. Это обусловливает и реакцию на Беларусь: не пойдём их путём, и не будем пытаться. Общество в депрессии. А на поверхности все хорошо. Все по-тихому. Власти это удобно: люди не шалят, не бунтуют.
Люди, ведущие себя благородно, есть - но общество их не видит.
Большая беда делает равнодушных обычно друг к другу россиян совсем другими. В зоне беды возникают очаги гражданского общества, высокоорганизованные гражданские группы. В феврале 2020 половина респондентов считала, что эпидемии не будет. И только 17% думали, что во время эпидемии люди будут заботиться не только о себе, но и о других.
Весной мы увидели, что вокруг «зон бедствия» появлялись структуры помощи. Много благотворителей, волонтеров, большой энтузиазм сил поддержки. А «просто люди» - совершенно другая картина. Никакого роста помощи не наблюдалось. Но мы видим очень серьезный рост сервисной экономики: доставка продовольствия и лекарств позволяла младшим реализовать свой долг по отношению к старшим. Так общество адаптировалось к ситуации эпидемии.
А вот обнуления и поправок в Конституцию общество как бы заметило. Закрепился депрессивный компонент в общественном сознании: опять ничего не изменилось, все долго будет так же. Обнуление травмировало людей. Это обусловливает и реакцию на Беларусь: не пойдём их путём, и не будем пытаться. Общество в депрессии. А на поверхности все хорошо. Все по-тихому. Власти это удобно: люди не шалят, не бунтуют.
Люди, ведущие себя благородно, есть - но общество их не видит.
Григорий Дурново на конференции «Российские реалии»:
Эпидемия наложила сильный отпечаток на протестную активность. Главное исключение Хабаровск. Плюс летние акции против поправок в Конституцию в мск и спб, владикавказский сход отрицателей вируса, башкортастанский успешный протест в Куштау, акции националистов.
Власти используют эпидемию как инструмент запрета всех публичных акций: отказы в согласовании, административные статьи и пропаганда («сидите дома»). На конец мая - начало июня пришёлся пик задержаний за одиночные пикеты.
Важнейшим способам борьбы со свободой собраний стали уголовные дела. На процессе против Юлии Галяминой ключевая фраза процесса - повторяющаяся реплика судьи «вопрос снимается». Защите не дают работать в процессе. В Хабаровске многих арестовывают после демонстраций.
Среди новых законопроектов есть дающие возможность запрещать любые публичные акции, запрещают иностранное и анонимное финансирование, затрудняют работу журналистов и запрещают акции у зданий МВД, ФСБ итд.
Эпидемия наложила сильный отпечаток на протестную активность. Главное исключение Хабаровск. Плюс летние акции против поправок в Конституцию в мск и спб, владикавказский сход отрицателей вируса, башкортастанский успешный протест в Куштау, акции националистов.
Власти используют эпидемию как инструмент запрета всех публичных акций: отказы в согласовании, административные статьи и пропаганда («сидите дома»). На конец мая - начало июня пришёлся пик задержаний за одиночные пикеты.
Важнейшим способам борьбы со свободой собраний стали уголовные дела. На процессе против Юлии Галяминой ключевая фраза процесса - повторяющаяся реплика судьи «вопрос снимается». Защите не дают работать в процессе. В Хабаровске многих арестовывают после демонстраций.
Среди новых законопроектов есть дающие возможность запрещать любые публичные акции, запрещают иностранное и анонимное финансирование, затрудняют работу журналистов и запрещают акции у зданий МВД, ФСБ итд.
Сергей Медведев на конференции «Российские реалии»:
Ковид, как томография, показал расколы внутри России. Первый симптом - социальная аномия и атомизация. Отсутствие солидарности. Люди без масок. Даже те, кто в них, - без уважения к пространству соседа. Социальной дистанции - ноль. Есть раскол по возрасту. Молодежь ходит на концерты и разносит вирус пожилым. Межпоколенческой солидарности нет.
Бедные госпитализируются по ОМС или не дозваниваются до Скорой, а в Москве все неплохо, особенно у богатых. Очень большое социальное неравенство. И между Москвой и регионами. Знакомую на Скорой везли из Астрахани в Москву (смогли вызвать Скорую только из Москвы). Наконец, раскол межсословный: власть в бункере, все по 2 недели в карантине перед встречей с Путиным, а он потом без маски. У нашей власти, в отличие от других лидеров, особые отношения с вирусом.
Несколько уровней тотального недоверия. Граждане не доверяют государству. Во вторую волну нет ни выплат, ни попытки контролировать ситуацию. Не доверяют статистике и вакцине. Не доверяют друг другу - это проявляется в симуляционном ношении маски на подбородке. Не доверяют медицине - и это на фоне героического поведения врачей - из-за общего упадка здравоохранения.
Множество людей поддались теориям заговора - это результат демодернизации, архаизации.
В России очень низкая ценность человеческой жизни - это еще
из крепостничества. Дворяне тоже закрепощены государством, их жизнь принадлежит не им. Ценность жизни и сейчас очень низка. Поэтому ценится риск, кураж, удаль. Ремни безопасности оскорбляют человеческое достоинство, как и маска.
Отрицательные результаты теста на ковид можно купить. Да люди не хотят их сдавать.
Апатия, фатализм, конформизм - эти три черты определяют и социальную жизнь, и отношения власти и населения. Люди готовы принять все. Они ничего не ждут от власти и уминают по домам. Власть это считывает, и это определяет границы репрессий. Ковид укрепил режим: бюджеты не растрачены, обнуление проведено, все можно.
Ковид, как томография, показал расколы внутри России. Первый симптом - социальная аномия и атомизация. Отсутствие солидарности. Люди без масок. Даже те, кто в них, - без уважения к пространству соседа. Социальной дистанции - ноль. Есть раскол по возрасту. Молодежь ходит на концерты и разносит вирус пожилым. Межпоколенческой солидарности нет.
Бедные госпитализируются по ОМС или не дозваниваются до Скорой, а в Москве все неплохо, особенно у богатых. Очень большое социальное неравенство. И между Москвой и регионами. Знакомую на Скорой везли из Астрахани в Москву (смогли вызвать Скорую только из Москвы). Наконец, раскол межсословный: власть в бункере, все по 2 недели в карантине перед встречей с Путиным, а он потом без маски. У нашей власти, в отличие от других лидеров, особые отношения с вирусом.
Несколько уровней тотального недоверия. Граждане не доверяют государству. Во вторую волну нет ни выплат, ни попытки контролировать ситуацию. Не доверяют статистике и вакцине. Не доверяют друг другу - это проявляется в симуляционном ношении маски на подбородке. Не доверяют медицине - и это на фоне героического поведения врачей - из-за общего упадка здравоохранения.
Множество людей поддались теориям заговора - это результат демодернизации, архаизации.
В России очень низкая ценность человеческой жизни - это еще
из крепостничества. Дворяне тоже закрепощены государством, их жизнь принадлежит не им. Ценность жизни и сейчас очень низка. Поэтому ценится риск, кураж, удаль. Ремни безопасности оскорбляют человеческое достоинство, как и маска.
Отрицательные результаты теста на ковид можно купить. Да люди не хотят их сдавать.
Апатия, фатализм, конформизм - эти три черты определяют и социальную жизнь, и отношения власти и населения. Люди готовы принять все. Они ничего не ждут от власти и уминают по домам. Власть это считывает, и это определяет границы репрессий. Ковид укрепил режим: бюджеты не растрачены, обнуление проведено, все можно.
Элла Панеях на конференции «Российские реалии»:
В 2020 программа, намеченная в 2019 году, выполнена Путиным вопреки реальности (и это было видно людям), через неадекватные поступки. Это не забудется, и это сильно делегитимизирует власть. В стране происходит одно, а правящая группировка действует поперёк реальности. Эпидемия закончится, а это расхождение может остаться.
До эпидемии общество постепенно накапливало социальный капитал (после его уничтожения в СССР и перестройки институтов в 1990-е). Социального капитала накопилось достаточно для бума благотворительности и возобновления желания участвовать в политике.
В 2020 эпидемия сбила уровень социального капитала - она нарушает связи между людьми. Символом порядочности и статуса стало социальное дистанцирование. Часть ресурса у людей уходит на адаптацию к этой новой реальности. Плюс резкое ухудшение экономической ситуации - у людей мало ресурсов на гражданское участие.
Но за время эпидемии в глазах граждан полностью опозорилась та часть системы, с которой люди сталкиваются чаще всего: школа, медицина, соцпомощь. Родители узнали, чему учат их детей, и схватились за голову. Школа генерирует большую нагрузку на семью. Докторам тоже припомнят все плохое - от них натерпелись. Мнение о медицине сильно ухудшилось.
Соцслужбы провалились, они не смогли взять на себя заботу о стариках. Они привыкли, что большую часть работы по уходу делают родственники - а тут они на карантине.
Эпидемия пройдёт, а это знание останется.
Многое делалось «по традиции» - как выборы, продолжение советских выборов. Голосование на пеньках снижает эту легитимность. Меняется формат, и у людей открываются глаза: «А зачем мы в этом участвуем»?
Боролись за посещение родственников в реанимации, а теперь закрылись и больницы. Попал туда человек - и ни придти, ни дозвониться. Все эти завоевания перечёркнуты, но люди про это не забудут.
Растёт инфраструктура горизонтальных связей. Общаться в зуме, всем членам семьи по гаджету. Научились работать, учиться, менять работу в интернете - это рост гибкости и скоординированности. Это конвертируется в навыки соорганизации. Выросли общие гигиенические стандарты. Поэтому за временным снижением соцкапитала из-за пандемии развитие российского общества продолжится, и деградация политической системы не сможет его остановить.
Государство тоже дезорганизовано, и ощущение усиления режима мнимое. Просто мы сталкиваемся с силовой ипостасью режима: когда у тебя нет ничего кроме молотка, тебе любая проблема кажется гвоздём. Поэтому развитие событий может быть самое неожиданное.
В 2020 программа, намеченная в 2019 году, выполнена Путиным вопреки реальности (и это было видно людям), через неадекватные поступки. Это не забудется, и это сильно делегитимизирует власть. В стране происходит одно, а правящая группировка действует поперёк реальности. Эпидемия закончится, а это расхождение может остаться.
До эпидемии общество постепенно накапливало социальный капитал (после его уничтожения в СССР и перестройки институтов в 1990-е). Социального капитала накопилось достаточно для бума благотворительности и возобновления желания участвовать в политике.
В 2020 эпидемия сбила уровень социального капитала - она нарушает связи между людьми. Символом порядочности и статуса стало социальное дистанцирование. Часть ресурса у людей уходит на адаптацию к этой новой реальности. Плюс резкое ухудшение экономической ситуации - у людей мало ресурсов на гражданское участие.
Но за время эпидемии в глазах граждан полностью опозорилась та часть системы, с которой люди сталкиваются чаще всего: школа, медицина, соцпомощь. Родители узнали, чему учат их детей, и схватились за голову. Школа генерирует большую нагрузку на семью. Докторам тоже припомнят все плохое - от них натерпелись. Мнение о медицине сильно ухудшилось.
Соцслужбы провалились, они не смогли взять на себя заботу о стариках. Они привыкли, что большую часть работы по уходу делают родственники - а тут они на карантине.
Эпидемия пройдёт, а это знание останется.
Многое делалось «по традиции» - как выборы, продолжение советских выборов. Голосование на пеньках снижает эту легитимность. Меняется формат, и у людей открываются глаза: «А зачем мы в этом участвуем»?
Боролись за посещение родственников в реанимации, а теперь закрылись и больницы. Попал туда человек - и ни придти, ни дозвониться. Все эти завоевания перечёркнуты, но люди про это не забудут.
Растёт инфраструктура горизонтальных связей. Общаться в зуме, всем членам семьи по гаджету. Научились работать, учиться, менять работу в интернете - это рост гибкости и скоординированности. Это конвертируется в навыки соорганизации. Выросли общие гигиенические стандарты. Поэтому за временным снижением соцкапитала из-за пандемии развитие российского общества продолжится, и деградация политической системы не сможет его остановить.
Государство тоже дезорганизовано, и ощущение усиления режима мнимое. Просто мы сталкиваемся с силовой ипостасью режима: когда у тебя нет ничего кроме молотка, тебе любая проблема кажется гвоздём. Поэтому развитие событий может быть самое неожиданное.
Анна Темкина на конференции «Российские реалии»:
Гендерные конфликты, обсуждение харассмента имеет эмоционально взрывной характер. Одни считают, что феминизма в современной России мало, другие - что чересчур много. Споры очень эмоционально напряжены.
Новая феминистская повестка - это и новый словарь. Миту, абьюз, харассмент, домашнее насилие. Феминизм десятилетиями тлел в академических инициативах, теперь - взрывной рост инициатив. Это революция достоинства.
Но она совпала в России с консервативным поворотом: «закон о гендерном равенстве - угроза демографической безопасности семьи, чреват разрушением института семьи и духовных ценностей». Этот анииглобалистский поворот глобален, он заметен во многих точках Земли. Это популизм: народ против элит, против новых репродуктивных технологий. Это глобальный тренд.
Отсюда тревоги и моральные паники. Гендерный национализм удобен, когда государство благосостояния не может выполнять своих функций. При этом у нас антигендерный поворот имеет сильный антизападный тренд.
В результате либеральная повестка сближается с гендерной: борьба против несвободы. Советская женщина была эмансипирована, но это была эмансипация в интересах государства. Наоборот, милитаристская культура ведёт к насилию, дедовщины, хамству.
Больше всего эмоций вокруг харассмента. Политики идентичности и феминизма - и много , и мало в то же время. Возникает вопрос - кто мы как нация, мы особые или живём в глобальном мире? Новые нормы сталкиваются со старыми, и нормы среднего класса сталкиваются с нормами тех слоев, для которых насилие - норма жизни. Общество должно будет договориться само с собой о сексуальности, власти, теле, гендере, классе...
Гендерные конфликты, обсуждение харассмента имеет эмоционально взрывной характер. Одни считают, что феминизма в современной России мало, другие - что чересчур много. Споры очень эмоционально напряжены.
Новая феминистская повестка - это и новый словарь. Миту, абьюз, харассмент, домашнее насилие. Феминизм десятилетиями тлел в академических инициативах, теперь - взрывной рост инициатив. Это революция достоинства.
Но она совпала в России с консервативным поворотом: «закон о гендерном равенстве - угроза демографической безопасности семьи, чреват разрушением института семьи и духовных ценностей». Этот анииглобалистский поворот глобален, он заметен во многих точках Земли. Это популизм: народ против элит, против новых репродуктивных технологий. Это глобальный тренд.
Отсюда тревоги и моральные паники. Гендерный национализм удобен, когда государство благосостояния не может выполнять своих функций. При этом у нас антигендерный поворот имеет сильный антизападный тренд.
В результате либеральная повестка сближается с гендерной: борьба против несвободы. Советская женщина была эмансипирована, но это была эмансипация в интересах государства. Наоборот, милитаристская культура ведёт к насилию, дедовщины, хамству.
Больше всего эмоций вокруг харассмента. Политики идентичности и феминизма - и много , и мало в то же время. Возникает вопрос - кто мы как нация, мы особые или живём в глобальном мире? Новые нормы сталкиваются со старыми, и нормы среднего класса сталкиваются с нормами тех слоев, для которых насилие - норма жизни. Общество должно будет договориться само с собой о сексуальности, власти, теле, гендере, классе...
Оксана Мороз на конференции «Российские реалии»:
Вместо публичной немоты у нас теперь публичная афазия и эхолалия. Нет возможности вступать в диалог, проявляя при этом уважение к другому субъекту. Эти коллективные практики создают ситуацию отсутствия диалога, субъекты которого ответственны за общественный климат.
Получается, «граждански ответственные суждения» не несут в себе интенция понимать другого, они не толерантны даже на уровне безразличия и уважения к другому. Споры происходят в пузырях фильтров, но круги от них расходятся далеко. В результате коммуникативное пространство вепонизируется.
Под личной ответственностью понимают ответственность другого, - говорит философ Оксана Тимофеева. Пытаются найти виновного, ответственность - не моя интенция, но то, чего я ожидаю от других. Это ведёт к коммуникативным поломкам.
Дальше Оксана привела примеры: Монгайт про Капотню, «национализм» жителей Патриарших... Локальная история становится поводом для хейта, довольно агрессивного. Или дискуссия о гении и злодействе: разговор о Прилепине. Юзефович высоко оценила его - и началось... Затем Константин Мильчин назвал убийством неполучение литературной премии романом Елизарова.
Даже в рекреационном пространстве соцсетей люди ведут себя очень бурно. Мы спорим о том, кто и какое право на высказывание имеет. Столкновение со снобистским дискурсом все время ведёт к тому, что одному из участников разговора отказывают в праве на присутствие. Коммуникация становится химерической, очень много пассивной и активной агрессии, обесценивания, канцелярита.
Но есть зоны роста. Ведь есть способность упаковывать своё высказывание в разные системы знаков, в разные жанры. Это может дать эффект, когда появятся люди, способные переводить с языка на языками переходить из одного регистра в другой.
Вместо публичной немоты у нас теперь публичная афазия и эхолалия. Нет возможности вступать в диалог, проявляя при этом уважение к другому субъекту. Эти коллективные практики создают ситуацию отсутствия диалога, субъекты которого ответственны за общественный климат.
Получается, «граждански ответственные суждения» не несут в себе интенция понимать другого, они не толерантны даже на уровне безразличия и уважения к другому. Споры происходят в пузырях фильтров, но круги от них расходятся далеко. В результате коммуникативное пространство вепонизируется.
Под личной ответственностью понимают ответственность другого, - говорит философ Оксана Тимофеева. Пытаются найти виновного, ответственность - не моя интенция, но то, чего я ожидаю от других. Это ведёт к коммуникативным поломкам.
Дальше Оксана привела примеры: Монгайт про Капотню, «национализм» жителей Патриарших... Локальная история становится поводом для хейта, довольно агрессивного. Или дискуссия о гении и злодействе: разговор о Прилепине. Юзефович высоко оценила его - и началось... Затем Константин Мильчин назвал убийством неполучение литературной премии романом Елизарова.
Даже в рекреационном пространстве соцсетей люди ведут себя очень бурно. Мы спорим о том, кто и какое право на высказывание имеет. Столкновение со снобистским дискурсом все время ведёт к тому, что одному из участников разговора отказывают в праве на присутствие. Коммуникация становится химерической, очень много пассивной и активной агрессии, обесценивания, канцелярита.
Но есть зоны роста. Ведь есть способность упаковывать своё высказывание в разные системы знаков, в разные жанры. Это может дать эффект, когда появятся люди, способные переводить с языка на языками переходить из одного регистра в другой.
Нурия Фатыхова на конференции «Российские реалии»:
Этика возникает из желания равного отношения к людям, из желания справедливости, их включения/исключения отдельных субъектов. Но есть серая зона - что есть хорошо, и что плохо. Особенно это видно при смене этических парадигм: военная этика, потом религиозная, научная... Мы постоянно переживаем войну этик и смену этических парадигм. Часто в результате многолетней борьбы людей за субъектность при смене этической парадигмы происходит включение новых субъектов.
Сейчас: биоэтика (сама природа наделяется субъектностью) и смена гендерной парадигмы. Это тоже включение новых субъектов- на равных правах: женщины, гомосексуальные люди. Этому способствовал более равный доступ к ресурсов и крушение империй. Можно услышать людей, ранее исключённых из публичного пространства. Таким поворотам всегда сопутствует ресентимент- «титульная нация» сопротивляется.
Пример - борьба за закон о домашнем насилии. Вытащить этот вопрос из серой зоны в зону права. Обвинения в домогательствах - это тоже из области права. Новая этика уже состоялась: мы ведь все понимаем, что депутат Слуцкий вёл себя плохо. Только механизм репутаций не работает. Поэтому субститутом юридического обвинения становится публичное обвинение в домогательствах.
Получается, надо договариваться и о том, что такое хорошо, и о том, как об этом говорить. Мораль становится репрессивной инстанцией - из-за дефицита институтов мы скатываемся в морализаторство. Дискуссии тогда происходят в модусе поиска наказания. Никто не надеется найти счастье, но надеется наказать виновного. Это очень сложная дилемма - понять, что есть проступок, договориться о норме и о том, как реагировать на ее нарушение.
Этика возникает из желания равного отношения к людям, из желания справедливости, их включения/исключения отдельных субъектов. Но есть серая зона - что есть хорошо, и что плохо. Особенно это видно при смене этических парадигм: военная этика, потом религиозная, научная... Мы постоянно переживаем войну этик и смену этических парадигм. Часто в результате многолетней борьбы людей за субъектность при смене этической парадигмы происходит включение новых субъектов.
Сейчас: биоэтика (сама природа наделяется субъектностью) и смена гендерной парадигмы. Это тоже включение новых субъектов- на равных правах: женщины, гомосексуальные люди. Этому способствовал более равный доступ к ресурсов и крушение империй. Можно услышать людей, ранее исключённых из публичного пространства. Таким поворотам всегда сопутствует ресентимент- «титульная нация» сопротивляется.
Пример - борьба за закон о домашнем насилии. Вытащить этот вопрос из серой зоны в зону права. Обвинения в домогательствах - это тоже из области права. Новая этика уже состоялась: мы ведь все понимаем, что депутат Слуцкий вёл себя плохо. Только механизм репутаций не работает. Поэтому субститутом юридического обвинения становится публичное обвинение в домогательствах.
Получается, надо договариваться и о том, что такое хорошо, и о том, как об этом говорить. Мораль становится репрессивной инстанцией - из-за дефицита институтов мы скатываемся в морализаторство. Дискуссии тогда происходят в модусе поиска наказания. Никто не надеется найти счастье, но надеется наказать виновного. Это очень сложная дилемма - понять, что есть проступок, договориться о норме и о том, как реагировать на ее нарушение.
Иван Микиртумов на конференции «Российские реалии»:
Состояние умов либеральной общественности в США истерическое. Ты не понят, ты не можешь повлиять на ситуацию и не можешь ничего сделать с «врагом». В результате ненависть обращается вовнутрь. The New York Times под влиянием этого перестала публиковать карикатуры - чтобы никого не обижать. Ее превращение в партийную газету (тут Трамп прав) - это плохо для свободы слова.
Убедить сегодня кого-то в пользе гражданских добродетелей сложно. Мешает разгул бесстыдства со стороны власти. Она может попирать любые нормы - это и делает ее властью. Так у нас, но и в США тоже так. Разговоры об эмансипации тревожат людей, когда касаются привычными практик. Люди, которые долго помалкивали, начинают говорить - и это вызывает нервную реакцию. В то же время обвинения в домогательствах осложнена тем, что это кампанейщина, следствие конкурентной борьбы.
Кто у нас будет реализовывать закон о домашнем насилии - те же чиновники-жулики? Ведь еще нет нового понимания, что такое новые семейные отношения. Мы ведь предельно циничны и любую норму игнорируем или используем в своих целях. Так может быть и с законом о домашнем насилии.
Цинические стандарты задаёт верхушка. В такой ситуации новые законы бесполезны. Поможет только кооперация групп. А государство будет вбрасывать в них темы, которые из взрывают изнутри. Позицию морального доносительства будут стимулировать. Ответ на все это - дерегулирование, убрать государство из этой сферы.
Уйти от морализаторства и согласиться, что эти вопросы лучше регулируются на групповом уровне, чем на национальном. Маска морализаторства не спасёт. А там, где мы терпим фиаско, мы вынуждены прибегать к морализаторству, моральному принуждению.
Состояние умов либеральной общественности в США истерическое. Ты не понят, ты не можешь повлиять на ситуацию и не можешь ничего сделать с «врагом». В результате ненависть обращается вовнутрь. The New York Times под влиянием этого перестала публиковать карикатуры - чтобы никого не обижать. Ее превращение в партийную газету (тут Трамп прав) - это плохо для свободы слова.
Убедить сегодня кого-то в пользе гражданских добродетелей сложно. Мешает разгул бесстыдства со стороны власти. Она может попирать любые нормы - это и делает ее властью. Так у нас, но и в США тоже так. Разговоры об эмансипации тревожат людей, когда касаются привычными практик. Люди, которые долго помалкивали, начинают говорить - и это вызывает нервную реакцию. В то же время обвинения в домогательствах осложнена тем, что это кампанейщина, следствие конкурентной борьбы.
Кто у нас будет реализовывать закон о домашнем насилии - те же чиновники-жулики? Ведь еще нет нового понимания, что такое новые семейные отношения. Мы ведь предельно циничны и любую норму игнорируем или используем в своих целях. Так может быть и с законом о домашнем насилии.
Цинические стандарты задаёт верхушка. В такой ситуации новые законы бесполезны. Поможет только кооперация групп. А государство будет вбрасывать в них темы, которые из взрывают изнутри. Позицию морального доносительства будут стимулировать. Ответ на все это - дерегулирование, убрать государство из этой сферы.
Уйти от морализаторства и согласиться, что эти вопросы лучше регулируются на групповом уровне, чем на национальном. Маска морализаторства не спасёт. А там, где мы терпим фиаско, мы вынуждены прибегать к морализаторству, моральному принуждению.
Людмила Петрановская на конференции «Российские реалии»:
Люди на общем уровне согласны, что не надо обижать слабых, судить о человеке по его групповой принадлежности, обкрадывать будущие поколения, эксплуатируя природу. Но из хорошей идеи «должно быть больше справедливости» мы быстро попадаем в ситуацию скандала. Движение к тому, чтобы было меньше насилия, оборачивается сюрреализмом.
На самом деле, это не Новая этика, а старая. И 30 лет назад все бы сказали, что Вайнштейн ведёт себя нехорошо. Но добавили бы , что там, в элите у них такие нравы. Теперь мы пытаемся отменить нравы и обычаи, говоря: везде должна быть единая, тотальная нравственная норма. Это тревожит всех, кто жил при тоталитаризме. Вдобавок стирается черта - грань между изнасилованием и неудачным жестом. Это дезориентирует.
Случаи тяжелого насилия и дурная шутка становятся чем-то одним, это путает людей. Смазывается грань между оскорблением чувств и реальным насилием. Жертва виртуальна, распространяется идея - и это эквивалентно насилию. Мы согласились, что нельзя судить о человеке по его принадлежности к группе. Но теперь эта принадлежность «автоматом» делает человека жертвой. Если человека оскорбляет все - это ли не поддержка тотальной виктимности. Ты не знаешь, где и когда ты окажешься виноватым.
Очень много абсурдных ситуаций. Спасатель и агрессор склеиваются, между ними маленькое расстояние. Это почти одна фигура. Под соусом защиты и уважения, под лозунгом «давайте сделаем меньше насилия» начинается насилие. Всеохватная стратегия морализаторства не оставляет шансов убежать - и ты виноват в непредсказуемый для себя момент.
Чтобы невротичность снижалась, надо помнить, что ради снижения насилия, ради признания субъектности нельзя действовать любыми средствами. Каждого выносит свой кейс, люди движутся своим темпом и по своей траектории, и нельзя любыми средствами добиваться правильных целей.
Люди на общем уровне согласны, что не надо обижать слабых, судить о человеке по его групповой принадлежности, обкрадывать будущие поколения, эксплуатируя природу. Но из хорошей идеи «должно быть больше справедливости» мы быстро попадаем в ситуацию скандала. Движение к тому, чтобы было меньше насилия, оборачивается сюрреализмом.
На самом деле, это не Новая этика, а старая. И 30 лет назад все бы сказали, что Вайнштейн ведёт себя нехорошо. Но добавили бы , что там, в элите у них такие нравы. Теперь мы пытаемся отменить нравы и обычаи, говоря: везде должна быть единая, тотальная нравственная норма. Это тревожит всех, кто жил при тоталитаризме. Вдобавок стирается черта - грань между изнасилованием и неудачным жестом. Это дезориентирует.
Случаи тяжелого насилия и дурная шутка становятся чем-то одним, это путает людей. Смазывается грань между оскорблением чувств и реальным насилием. Жертва виртуальна, распространяется идея - и это эквивалентно насилию. Мы согласились, что нельзя судить о человеке по его принадлежности к группе. Но теперь эта принадлежность «автоматом» делает человека жертвой. Если человека оскорбляет все - это ли не поддержка тотальной виктимности. Ты не знаешь, где и когда ты окажешься виноватым.
Очень много абсурдных ситуаций. Спасатель и агрессор склеиваются, между ними маленькое расстояние. Это почти одна фигура. Под соусом защиты и уважения, под лозунгом «давайте сделаем меньше насилия» начинается насилие. Всеохватная стратегия морализаторства не оставляет шансов убежать - и ты виноват в непредсказуемый для себя момент.
Чтобы невротичность снижалась, надо помнить, что ради снижения насилия, ради признания субъектности нельзя действовать любыми средствами. Каждого выносит свой кейс, люди движутся своим темпом и по своей траектории, и нельзя любыми средствами добиваться правильных целей.
Советское градостроительное наследие — типовые многоэтажные районы на окраинах городов — кажется крайне недружелюбным, неприспособленным для жизни пространством. Многие полагают, что лучшее, что можно сделать с панельными районами, — отправить их под снос и заново застроить современными домами. Но такие районы есть во многих городах мира. Действительно ли у них нет будущего? Опыт Германии показывает, что эти районы стигматизируются незаслуженно: они вполне поддаются массовой ревитализации и благоустройству. Немецкий подход к модернизации такой застройки — комплексный и хорошо продуманный; он демонстрирует, что городское планирование может быть ориентировано на нужды человека.
Эта практика внимательно и с любовью описана в книге Марии Мельниковой «Не просто панельки: немецкий опыт работы с районами массовой жилой застройки». Книга стала итогом проекта «Ревитализация и реновация панельных районов: кейсы Восточной Германии», который был поддержан фондом Александра фон Гумбольдта. Применим ли подобный подход в России? Какие усилия требуются от градостроителей, городских проектировщиков и управленцев, урбанистов и исследователей, чтобы улучшить качество среды для системного развития панельных районов? Приглашаем обсудить эти вопросы в ходе презентации книги Марии Мельниковой и последующей дискуссии.
Презентация книги Марии Мельниковой и дискуссия – сегодня в 19.00, приходите!! Сегодня соберется «звёздный» состав (см. ниже). Анонс здесь, регистрация тут. Книга полностью тут, фрагменты – здесь и здесь. Размышления Эммы Тарасенко о книге и о двух подходах к реновации – немецком и нашем – в журнале ШЭР.
Участники дискуссии
• Мария Мельникова, городская планировщица, научная сотрудница Центра компетенций по крупным жилым массивам (Берлин), участница урбанистической команды UrbanБайрам (Уфа), выпускница магистратуры Высшей школы урбанистики НИУ ВШЭ, автор книги «Не просто панельки: немецкий опыт работы с районами массовой застройки».
• Андрей Головин, специалист по стратегиям развития территорий, старший преподаватель, научный сотрудник факультета городского и регионального развития Высшей школы урбанистики им. А.А.Высоковского НИУ ВШЭ, управляющий партнёр международной архитектурно-планировочной компании MLA+.
• Анна Желнина, социолог города, научный сотрудник Социологического института РАН (СПб), член правления исследовательского комитета по городскому и региональному развитию Международной социологической ассоциации.
• Олег Паченков, социолог, директор Центра прикладных исследований Европейского университета в Санкт-Петербурге, руководитель проектов Центра гуманистической урбанистики UP (Urbanism & Participation).
• Сергей Сиваев, профессор факультета городского и регионального развития Высшей школы урбанистики им. А.А.Высоковского,
• Эмма Тарасенко, культуролог, философ, исследователь города, обозреватель ШЭР.
• Лариса Шрекенбах, руководитель проектов Инициативы «Жилищное хозяйство в Восточной Европе» (Initiative Wohnungswirtschaft Osteuropa (IWO, Германия)
• Данияр Юсупов, архитектор, урбанист, со-основатель студии средового проектирования design: :unit (СПб), специалист по ревитализации городских пространств.
• Екатерина Малеева, директор проектов, КБ «Стрелка».
Модератор — Борис Грозовский, обозреватель, автор Telegram-канала EventsAndTexts.
Эта практика внимательно и с любовью описана в книге Марии Мельниковой «Не просто панельки: немецкий опыт работы с районами массовой жилой застройки». Книга стала итогом проекта «Ревитализация и реновация панельных районов: кейсы Восточной Германии», который был поддержан фондом Александра фон Гумбольдта. Применим ли подобный подход в России? Какие усилия требуются от градостроителей, городских проектировщиков и управленцев, урбанистов и исследователей, чтобы улучшить качество среды для системного развития панельных районов? Приглашаем обсудить эти вопросы в ходе презентации книги Марии Мельниковой и последующей дискуссии.
Презентация книги Марии Мельниковой и дискуссия – сегодня в 19.00, приходите!! Сегодня соберется «звёздный» состав (см. ниже). Анонс здесь, регистрация тут. Книга полностью тут, фрагменты – здесь и здесь. Размышления Эммы Тарасенко о книге и о двух подходах к реновации – немецком и нашем – в журнале ШЭР.
Участники дискуссии
• Мария Мельникова, городская планировщица, научная сотрудница Центра компетенций по крупным жилым массивам (Берлин), участница урбанистической команды UrbanБайрам (Уфа), выпускница магистратуры Высшей школы урбанистики НИУ ВШЭ, автор книги «Не просто панельки: немецкий опыт работы с районами массовой застройки».
• Андрей Головин, специалист по стратегиям развития территорий, старший преподаватель, научный сотрудник факультета городского и регионального развития Высшей школы урбанистики им. А.А.Высоковского НИУ ВШЭ, управляющий партнёр международной архитектурно-планировочной компании MLA+.
• Анна Желнина, социолог города, научный сотрудник Социологического института РАН (СПб), член правления исследовательского комитета по городскому и региональному развитию Международной социологической ассоциации.
• Олег Паченков, социолог, директор Центра прикладных исследований Европейского университета в Санкт-Петербурге, руководитель проектов Центра гуманистической урбанистики UP (Urbanism & Participation).
• Сергей Сиваев, профессор факультета городского и регионального развития Высшей школы урбанистики им. А.А.Высоковского,
• Эмма Тарасенко, культуролог, философ, исследователь города, обозреватель ШЭР.
• Лариса Шрекенбах, руководитель проектов Инициативы «Жилищное хозяйство в Восточной Европе» (Initiative Wohnungswirtschaft Osteuropa (IWO, Германия)
• Данияр Юсупов, архитектор, урбанист, со-основатель студии средового проектирования design: :unit (СПб), специалист по ревитализации городских пространств.
• Екатерина Малеева, директор проектов, КБ «Стрелка».
Модератор — Борис Грозовский, обозреватель, автор Telegram-канала EventsAndTexts.
Не просто панельки: немецкий опыт работы с районами массовой застройки
Книга о том, как городские планировщики и городские управленцы могут работать с типовыми многоэтажными районами на окраинах городов. В ее основе - долгие часы чтения документов на немецком языке, разговоры с десятками экспертов, сотни тысяч шагов в районах…
Политическое событие года #3. Обнуление, отравление и фальсификация (дело против Юли Галяминой выдумано целиком).