К юнкорам Детского телевидения "Взлёт" Молодёжного центра "Дружба" приехали коллеги из соседнего города Раменское - активисты и юные журналисты отделения ВВПОД Юнармия по Раменскому муниципальному округу. Знакомство начинающих журналистов прошло в игровом формате. О том, как это было в репортаже Ярослава Ларионова по ссылке http://d.gpmdata.ru/10A60ab/9JCo2J9DnvzjlHnH4a7Y9jh4OzgK4i8pld8UNkoUVvAoLqS-rxdcC1LL9w5fORWnpy1YEFnmuy5_-4uVLwAjYZahjva-ueeQnhHoIjeFZF5xnvVcy6HGfbRy-m6uGKkjKJT2AEzv4otx7e-IQo1RXe44Tio6jzFdUYbELVh_ipN3nau5_5SrqRfx7b4JD24z68uiNm4OmR_tH43q_llO-WadUn4QfxsQZzaXbd1mrf6vP-3LxB4OPWOFwdg9mBLDhJEFp74PjPo


#dtvvzlet #dtvzhikoskyi #жуковский #дтввзлет #взлет #детскоетв #детскоетелевидение #детскоетелевидениежуковский #дтввзлет #взлет #детскоетв #жуковский #дружба

Удивительный, трогающий до глубины души рассказ:

Клирос пел «Свете Тихий», выводя гармонию так чисто, что воздух в храме казался натянутой хрустальной струной. Послушник Виталий стоял у подсвечника, выпрямившись в струнку, боясь шелохнуться, чтобы не нарушить это священное равновесие. Он любил устав. Любил строгую геометрию богослужения, где каждое движение, каждый поклон имели своё время и место.
И в этот момент, когда хор брал самую высокую, трепетную ноту, благолепие разрушилось.
Сзади раздался звук, похожий на скрежет железа по стеклу. Шарк-шарк. Шарк-шарк. Потом глухой удар — упала палка. Потом звон рассыпавшихся монет.
Виталий зажмурился, сжав челюсти до боли. Это был отец Тихон. Опять. Древний, согнутый в три погибели монах, который в свои восемьдесят с лишним лет упорно приходил на каждую службу, хотя мог бы молиться в келье. Он вечно опаздывал, путался в полах рясы, ронял книги и кашлял так громко, что заглушал чтеца.
Для Виталия отец Тихон был не старцем, а «искушением». Ходячей ошибкой в безупречном алгоритме монастырской жизни. «Ну зачем? — думал Виталий, раздраженно поднимая упавшую палку и суя её в дрожащую руку старика. — Зачем он мучает себя и нас? Ведь службы не слышит, только шум создаёт. Не монах, а рухлядь».
Виталий исповедовал это раздражение. Каялся. Духовник вздыхал:
«Терпи, брат. Немощь». Виталий кивал, но внутри клокотало:
немощь должна быть тихой. А эта немощь была громкой, неряшливой и пахла старым, нестираным подрясником.
Наместник монастыря, человек строгий и хозяйственный, в эти дни был занят другой проблемой. К монастырской кухне прибилась стая бродячих собак. Они выли по ночам, пугали паломников и таскали мусор. Был дан строгий приказ: не прикармливать. Ворота запереть, дыры в заборе заделать. Пусть уходят в деревню. Монастырь — место молитвы, а не псарня.
Виталий этот приказ одобрил. Порядок должен быть во всём.
В ту ночь ударил мороз. Такой, что брёвна кельи трещали, как винтовочные выстрелы. Виталий не мог уснуть. В груди ворочалось что-то тяжёлое — остаток дневного раздражения на отца Тихона, который на вечерне опрокинул аналой. Послушник встал, оделся и решил пройтись до котельной, проверить задвижки — это было его послушанием.
Двор был залит мертвенным лунным светом. Снег скрипел под валенками так громко, что казалось, этот скрип слышат на небесах. Проходя мимо хозяйственного двора, у задних ворот, Виталий заметил движение. Тёмное пятно на белом снегу.
Он замер, прижавшись к стене трапезной. Кто-то открыл маленькую, незаметную калитку, которую обычно использовали для выноса золы.
Это был отец Тихон.
Он был без верхней мантии, в одном штопаном подряснике и какой-то нелепой, драной телогрейке, наброшенной на плечи. Старик с трудом, превозмогая каждое движение, опускался на колени прямо в сугроб. Перед ним, сжавшись в комок, дрожала крупная, облезлая дворняга. Та самая, которую наместник вчера велел гнать палкой. Пёс не рычал. Он скулил — тихо, тоненько, почти по-человечески.
Виталий хотел было окликнуть монаха, напомнить о благословении наместника, но слова замерли в горле.
Отец Тихон достал из-за пазухи свёрток. Это был хлеб и, судя по запаху, котлета — его собственный ужин, который он, как знал Виталий, не съел в трапезной, сославшись на недомогание. Старик разломил хлеб дрожащими пальцами и протянул собаке. Пёс жадно, давясь, глотал куски.
Но поразило Виталия не это.
Когда еда кончилась, пёс продолжал дрожать. Шерсть на нём стояла дыбом, на морде были видны следы обморожения. И тогда отец Тихон распахнул свою телогрейку. Он обхватил грязную, возможно, блошиную голову пса обеими руками и прижал её к своей груди. Прямо к сердцу.
Старик наклонился так низко, что его седая борода касалась собачьей холки. И в ледяной тишине ночи Виталий услышал не молитву по уставу. Он услышал шёпот, от которого у него самого мороз пошёл по коже.