В попытке разобраться в тонкостях мирового опыта суверенной модернизации невозможно обойти вниманием Китай – самый масштабный и показательный пример подобной траектории.

Китайский путь модернизации обычно представляют как «экономическое чудо», аналогичное взлёту других восточноазиатских экономик эпохи глобализации. Однако куда точнее будет видеть в нём пример длительной институциональной адаптации.

С самого начала своего правления КПК выстроила систему, в которой любые реформы и эксперименты оставались под её контролем – и никогда китайский рынок не развивался автономно, просто потому, что он изначально встроен в партийное государство и работает в заданных им рамках.

Именно это стало основой внутренней стабильности и политического суверенитета государства. Но такая управляемость не возникла сама собой – страна «искала себя» через череду противоречивых исторических этапов, каждый из которых был попыткой приспособиться к новым вызовам.

Мао испытал систему в условиях крайней степени общественной мобилизации и политических кризисов. Дэн Сяопин постепенно встроил в систему рыночные стимулы. Цзян Цзэминь и Ху Цзинтао вплоть до мирового кризиса 2008 года ориентировались на модель «Китая как мировой фабрики». И вот, Си Цзиньпин делает ставку на технологический суверенитет и стратегическую централизацию.

Но обратите внимание, что базовые принципы – кадровая дисциплина, эксперименты «сверху» и контроль над стратегическими ресурсами – на всем протяжении существования коммунистического Китая остаются неизменными.

Как это работает?

Базовым механизмом стала кадровая вертикаль. Продвижение региональных и отраслевых руководителей напрямую привязано к конкретным показателям: рост экономики, низкий уровень безработицы, общественно-политическая стабильность.

Это позволило модернизации стать побочным продуктом «соревнования провинций», а центру оставалось лишь контролировать, чтобы ни один регион не превратился в чью-то персональную «вотчину».

Не менее важна и система ограниченного и продвигаемого сверху эксперимента в ограниченной сфере, который затем масштабируется на всю страну. Аграрная реформа, создание специальных экономических зон, введение рыночных цен на товары, пилотные высокотехнологические проекты – и многое, многое другое. Успешные практики применяются ко всей стране, неудачные сворачиваются.

Отдельным принципом стало разделение экономики на стратегическую и конкурентную части. Крупнейшие отрасли, такие как энергетика, транспорт, финансы, связь, оставались под контролем государства, а в менее критичных сферах развивался частный бизнес и жёсткая конкуренция. Это обеспечило как безопасность, так и гибкость системы, потому что ключевые ресурсы оказались под надзором, но при этом сохранилось и пространство для частной инициативы.

Управляемое приспособление – именно так следует описывать китайский путь модернизации. Внутренние и внешние кризисы заставляли страну корректировать траекторию, но сами институты адаптации оставались устойчивыми.

Именно эта институциональная связка и объясняет лучше всего, почему Китай сумел сохранить суверенитет, развить конкурентоспособную экономику и превратиться в одного из ключевых акторов XXI века.

Сегодня мы отмечаем День государственного флага России и День Республики Коми!

Флаг — это ориентир, который объединяет всех нас, многонациональный народ великой России. Там, где реет российский флаг, там всегда Победа!

Республика Коми — это родина российской нефти, родина лыж, родина лучших спортсменов, инженеров, педагогов и артистов нашей страны! Мы — надежный тыл и гордость всей России!

Наши земляки героически защищали и сегодня защищают Родину. Строили города, развивали науку, культуру, спорт. Мы гордимся уникальной красотой нашей земли и богатой историей республики.

Коми — это наша жизнь! Коми — это наша сила! Коми — это наша вечная любовь! Мы — сила Севера! Мы — мудрость народа! Мы — искренняя любовь к Родине!

Сегодня Коми выбирает путь созидания и опережающего развития. При поддержке Президента России Владимира Владимировича Путина мы превратим республику в настоящий центр притяжения Севера России — современный, популярный, где каждый житель может воплотить свои мечты! У нас впереди много важной работы — ради процветания Коми и благополучия каждой семьи!

В этот праздничный день хочу поделиться с вами особенным подарком — роликом Тимура Ведерникова с гимном Коми в исполнении наших талантливых местных певцов! Их голоса передают всю душу и красоту нашей республики!

С Днем Российского Флага! С Днём рождения, Коми! Слава России!

Подписывайтесь на мой канал в МАХ

Сегодня спор о будущем экономики в условиях тектонических технологических сдвигов сводится к ключевому вопросу: какая модель управления действительно способна обеспечить развитие?

Либеральная схема, где рынок движется сам по себе, эффективна при постепенном росте. Но когда стоит задача ускоренной трансформации, подобная парадигма становится ограничением.

Пример Китая и ряда других стран показывает, что технологический рывок возможен только там, где государство умеет задавать стратегию, концентрировать ресурсы, поддерживать дисциплину институтов и создавать пространство для управляемых экспериментов.

Для России эта тема особенно важна: технологический суверенитет из красивого лозунга должен превратиться в результат грамотного сочетания инициативы государства и креативности рынка.

🔗 Поразмышлял об этом в колонке для «Ведомостей»: https://www.vedomosti.ru/opinion/columns/2025/08/28/1134684-repetitsiya-tehnologicheskogo-rivka

Индия: федерализм как драйвер экономического роста

Особое место в ряду государств, которым пришлось пройти путем управляемой модернизации, занимает Индия.

Череда глобальных кризисов привела руководство страны к пониманию, что долгосрочного роста не будет без сочетания государственного контроля, частных инвестиций и региональной инициативы.

Именно поэтому индийская модернизация приобрела своеобразный федеративный характер, в котором центральное правительство задает рамки и обозначает приоритеты – а штаты выступают в роли лабораторий, испытывающих индустриальные механизмы на практике.

Придя к власти, Нарендра Моди предложил необычный синтез: сочетание традиционных элементов индустриализации (протекционизм, субсидии и льготы для отечественного бизнеса) с современными методами стимулирования конкуренции. Речь о программе Production Linked Incentive (поощрения производителей), в которой главным условием получения государственной поддержки становится уже достигнутый результат.

Да, в Индии по-прежнему убеждены, что модернизация возможна лишь при активной роли государства. Но в команде Моди считают, что эта роль должна быть не направляющей, а координирующей. Это и есть современный федерализм по-индийски: штаты предлагают собственные пути развития, а центр обеспечивает единство правил игры и стратегическую цель.

Ставка при этом делается на будущее: программа PLI охватывает прежде всего отрасли, способные задать долгосрочную траекторию развития.

Это производство электромобилей и их компонентов, полупроводников, солнечных панелей, дронов – и так далее. Более развитые сектора экономики (фармацевтика, текстиль, пищевая промышленность) включены в программу, но количество грантов по ним значительно меньше.

Таким образом, правительство страны надеется, что Индия сможет стать площадкой для по-настоящему прорывных технологий. Сама же модернизация станет не просто копированием чужого опыта, а способом создать самостоятельную конкурентноспособную систему замкнутого (но не закрытого) цикла.

Индустриализация — лишь один из пластов индийской модернизации. Параллельно формировался другой вектор — создание среды для технологического предпринимательства. Именно он из «мастерской мира» сделал Индию «стартап-нацией».

Этот имидж закрепился за страной в последнее десятилетие, и он не возник сам собой. Его основой стали целенаправленные усилия правительства. Власти быстро осознали, что сочетание молодого населения, достаточно высокой распространенности английского языка и развитой инженерной школы способно превратить человеческий капитал в стратегический ресурс.

Начиналось все с главной опоры будущей «стартап-нации» — аутсорсинга. Индия превратилась в мировой офисный центр: компании из США, Европы и Восточной Азии размещают здесь колл-центры, службы технической поддержки, центры разработки и аналитики. Накопленные компетенции со временем породили собственные продукты и сервисы, а инженеры, набравшись опыта в международных корпорациях, начали открывать собственные стартапы.

И правительство помогло. В середине 2010-х годов был запущен целый ряд государственных программ, таких как Startup India и Digital India, которые упростили регистрацию компаний, обеспечили налоговые льготы и сформировали сеть технологических акселераторов. Инвестиций от государства не потребовалось: достаточно было упростить барьеры входа и результат не заставил себя ждать.

Индийская экосистема стартапов стала третьей в мире по числу компаний-«единорогов». По состоянию на декабрь 2024 года в стране было зарегистрировано более 1,5 млн стартапов.

Страна стала одним из мировых центров финтеха, добившись впечатляющих успехов в цифровых платежах и онлайн-банкинге. Система UPI (Unified Payments Interface) превратилась в государственный стандарт мгновенных транзакций, ускорив оборот капитала и включив в финансовую систему миллионы людей, которые прежде находились за её пределами.

Таким образом, Индия показала, что модернизация — это не только индустриальные мощности и инфраструктура, но и умение создать условия для предпринимательства. Новая идентичность выстроилась путем сочетания демографического ресурса и накопленного опыта при помощи частной инициативы. А от государства требовалось лишь не вставлять «палки в колеса».

Попытался разобраться, могут ли реформы быть успешными в вакууме, без идеологической поддержки. Приходим к выводу, что даже самые эффективные институты и инструменты быстро теряют устойчивость, если за ними не стоит ясный ценностный базис.

Для России это особенно важно: масштабные преобразования здесь не раз превращались в бюрократические эксперименты, непонятные большинству граждан. Современная государственная идеология выстраивается вокруг идей безопасности и суверенитета, но этого уже недостаточно. Для устойчивого роста требуется позитивная перспектива развития, которая позволит людям ощутить своё место в процессе перемен и объединит общество ради движения вперёд.

Об этом - в последней колонке для Ведомостей.

Без ясного образа будущего реформы теряют устойчивость и поддержку общества

Во время любой дискуссии о реформах и модернизации прежде всего поднимается вопрос о необходимых институтах и инструментах. Но настоящую устойчивость реформам придает ценностный мандат, объясняющий, каким образом власть представляет себе будущее. Там, где этот образ будущего сформулирован ясно, реформы получают запас прочности; там, где его нет, даже грамотный набор действий теряет эффективность при первом же кризисе.

Важно понимать, что под ценностями в этом контексте понимаются не агитационные лозунги, а рамка, которая превращает набор отвлеченных мер в стратегию, связывает экономические цели с представлениями о справедливости и национальном достоинстве. Такая рамка преобразует «политику развития» в полноценный общественный договор.

Первый эффект идеологического влияния – мобилизационный. Государство получает возможность объяснить людям, ради чего нужны перемены и почему стоит смириться с краткосрочными издержками ради долгосрочного выигрыша.

Второй эффект – интеграционный. Модернизация почти всегда увеличивает социальное напряжение, вызывает в обществе конфликты. Четко выстроенные идеологические рамки задают ценностные ориентиры и помогают удерживать общественное единство.

Третий эффект – стратегический. Идеология задает саму цель модернизации, определяя, что именно считать результатом. То есть каждая реализованная модернизация оказывается одновременно и ценностным проектом.

Успешные примеры такого пути известны. Китай связал экономическое обновление с идеей великого возрождения - возвращением статуса и самоуважения после «столетия унижений».

В Индии фундаментом развития стала концепция свараджа, предложенная Махатмой Ганди и связанная с принципом самоуправления во имя национальных интересов.

В Иране стратегия «экономики сопротивления» превратила вынужденные ограничения в инструмент технологической автономии.

Латиноамериканская индустриализация строилась то на идее выхода из периферийной зависимости, то на боливарианских представлениях о социальной справедливости.

Опыт стран, переживших «идеологизированный разворот», показывает, что краткосрочная мобилизация общественной поддержки не сможет компенсировать пробелы в институциональной структуре государства, если ценностные идеологемы не переведены в набор конкретных правил, метрик и процедур. Отсюда вытекает главная практическая задача любого реформатора – перевести язык ценностей на язык реальной политики.

Образ будущего должен быть конкретным и ограниченным. Конкретным, то есть способным описать не только желаемое, но и путь к нему. Ограниченным, значит, опирающимся на реальные бюджетные и институциональные пределы, а не обещающим решить все проблемы сразу.

Для России это особенно важно еще и потому, что наша страна не раз оказывалась в ситуации, когда технические и институциональные реформы предпринимались без внятного образа будущего. В результате они быстро теряли общественную поддержку, воспринимались как бюрократические эксперименты и оказывались недолговечными.

Сегодняшняя российская идеология во многом строится вокруг вопросов безопасности, суверенитета и защиты от внешнего влияния. Она сыграла важную роль в консолидации общества и преодолении расколов, унаследованных от 90-х годов.

Но подобная парадигма в первую очередь отвечает на вопрос «как сохранить существующее», а не на вопрос «куда двигаться». Для устойчивого роста требуется достройка этой основы образом будущего, который даст людям ощущение своего места в проекте модернизации, покажет, ради чего стоит создавать семьи, работать, инвестировать усилия в общее развитие. В этом случае актуальные сейчас традиционные ценности станут базисом, который объединяет общество ради рывка вперед.

Именно поэтому вопрос о формулировании и артикуляции образа будущего для России стоит не менее остро, чем сама повестка экономического роста.

Уже несколько десятилетий Венесуэла является одной из фокусных точек нового геополитического противостояния. Каракас пытается восстановить роль регионального лидера, вернуть себе статус быстроразвивающейся экономики – и для этого Николас Мадуро делает ставку на расширение сотрудничества с Россией и странами БРИКС, а также на диверсификацию внешнеэкономических связей.

Это очень сильно не нравится политикам в Вашингтоне – США в борьбе с боливарианской республикой используют весь набор инструментов давления: от санкций и дипломатических демаршей до наращивания военного присутствия в Карибском бассейне.

По сути, прямо сейчас мы наблюдаем новую редакцию доктрины Монро – в Белом Доме убеждены, что Латинская Америка по-прежнему должна оставаться в зоне исключительного влияния Вашингтона.

США ограничили доступ Венесуэле к мировым финансовым рынкам, ввели запрет на импорт жизненно важных товаров, пытались сменить режим насильственным способом. Кульминацией противостояния до недавнего времени было введение эмбарго против государственной нефтяной компании PDVSA, что лишило страну главного источника валютных поступлений.

Но Венесуэла активно искала альтернативные варианты развития: еще в 2018 году для обхода санкций был запущен национальный цифровой актив «Эль Петро» (пусть и не очень себя проявивший). Китай и Индия стали главными импортёрами венесуэльской нефти, Иран предложил уникальную сделку по обмену конденсата на сырьё, Россия через «Роснефть» инвестировала в крупнейшие месторождения. И экономика, пусть и обложенная со всех сторон, с 2021 года снова показывает рост.

Понятно, что такого унижения Дональд Трамп допустить не мог: летом этого года Вашингтон резко усиливает военное присутствие в Карибском море. И сразу же нашелся повод, а именно – борьба с наркотрафиком. Нанесены удары по венесуэльским кораблям (если точнее, небольшим лодкам). Дональд Трамп поспешил сообщить о «смертоносных ударах по наркокартелям», но, понятно, что вопрос прежде всего политический. И не просто так госсекретарь Марко Рубио открыто заявляет о необходимости вооруженного вмешательства.

Что делать Венесуэле? Продолжать укреплять связи с Россией и БРИКС. Этот процесс уже движется в нужном направлении: запускаются совместные проекты в сфере энергетики и космоса, открываются предприятия военно-технического сотрудничества. Именно за этим геополитическим вектором — усилением горизонтальных связей с глобальным Югом — единственный шанс для Венесуэлы восстановить потенциал, некогда позволявший ей носить титул «гиганта Южной Америки».

Премьер из трущоб

Как Нарендра Моди к 75-летию покорил самую большую демократию мира

Биография этого человека выстроена по канонам классического болливудского сюжета: мальчик из небогатой касты гханчи, пытающийся заработать на жизнь продажей чая, верит в светлое будущее своей страны – и успешно его воплощает в реальность. Для этого приходится уйти в подполье, стать политическим активистом, выработать собственную идеологию, убедить в ее реальности сторонников и оппонентов.

Должность премьер-министра родного штата Гуджарат стала настоящим испытанием на прочность. С одной стороны – уверенный экономический рост региона, с другой стороны – межнациональная напряженность, перетекшая в полноценные погромы, в которых погибло более тысячи человек. Моди судили, и, пусть он Верховным Судом Индии был признан невиновным в произошедшем, Гуджаратская бойня остается на его совести.

Именно в это время формируется политический стиль Моди – комбинация националистической риторики, управленческого подхода и религиозного символизма. Индийский премьер-министр убежден: по-другому страну, только в Конституции которой закреплено 22 языка, не объединить. Его достаточно жесткие шаги по отношению к меньшинствам (религиозным и национальным) объясняются задачами, которые стоят перед современной Индией.

Задачи эти – крайне серьёзные: на данный момент Индия (или Бхарат, как с недавних пор звучит официальное название этой страны на хинди) представляет собой самое населённое государство в мире, по объёму ВВП страна занимает четвертую позицию, уступая лишь США, Китаю и Германии. И это положение необходимо отстаивать, формируя устойчивую экономическую модель, способную выдержать глобальные вызовы.

Для этого Моди старается поддерживать баланс во внешней политике: ведутся попытки сохранить теплые отношения со странами Запада, развивать особые связи с Москвой, поддерживать контакты одновременно с БРИКС и QUAD, искать противовесы китайскому влиянию в регионе.

Получается не все – и практика показывает, что усидеть на «нескольких стульях» не удастся бесконечно долго. Но страна движется вперед – и население страны это ощущает. Отсюда и достаточно уверенный третий премьерский мандат для Моди: результат для Индии необычный.

Сегодня Нарендре Моди - 75. И "премьер из трущоб" продолжает уверенно контролировать страну, которая всерьез претендует на роль одного из центров многополярного мира.

Доверяй – но проверяй?

Довольно показательные цифры опубликованы на днях ВЦИОМ. Согласно опросу, 58% россиян уверены в честности выборов, а среди тех, кто регулярно приходит на участки, показатель доверия к избирательному процессу достигает 68%.

И это вопрос принципиальный, потому что именно доверие к власти является основой легитимности любой политической системы. Особенно в условиях беспрецедентного внешнеполитического давления.

Заслугу нашего ЦИК в полном переформатировании образа выборов преуменьшить нельзя – в России на наших глазах сформировался новый стандарт электоральной открытости, реализуемый, в том числе, и за счет современных технологий.

Но огромную роль играет и само общество. Это подтверждается масштабами общественного наблюдения – во время ЕДГ-2025 за чистотой процесса следило более 147 тыс. наблюдателей, а результаты выборов оценили на сотнях круглых столов и экспертных дискуссий.

Интересно, что традиционный образ «неразбирающегося волонтера с горящими глазами и пустой головой» потерял актуальность.

Теперь наблюдатели (в том числе и от оппозиционных партий) проходят серьезную подготовку, это обученные специалисты, которые способны разобраться не только в тонкостях «классических» выборов, но и в цифровых технологиях, от блокчейна для электронного голосования до анализа видео с участков при помощи искусственного интеллекта.

И это тренд восходящий – то есть к следующим выборам (а напомним, что это выборы в Государственную Думу) гражданское общество будет принимать самое полное участие. Для этого уже формируется полноценная инфраструктура, которая в этом году успешно прошла стресс-тест.

А значит, к ключевым выборам Россия подойдёт с весьма прочным запасом общественного доверия, подкрепленного реальными практиками электоральной прозрачности

Выступая на заседании клуба «Валдай», Владимир Путин практически озвучил манифест альтернативной глобализации. В условиях, когда прежний мировой порядок окончательно потерял устойчивость, Россия предлагает не разрушать существующие институты, а вместо этого их модернизировать.

Потому что механическая замена старых структур новыми не имеет смысла: ключевые организации, такие как ООН, по-прежнему обладают значительным потенциалом, для реализации которого нужно лишь отразить реальный баланс сил XXI века.

Россия не закрывается от внешнего мира – сам по себе Валдайский форум в Сочи с участием более 140 экспертов из 40 стран это подтверждает.

Желание изолировать нашу страну извне тоже не реализовалось, став еще одной неудачной попыткой Запада сохранить свою гегемонию. Теперь на международной арене действуют десятки самостоятельных центров силы – и именно это положение дел нужно институционализировать.

Отказ западных стран смириться с этой новой многополярной конфигурацией становится главным источником международных кризисов. Попытки сохранить иерархический порядок глобальной системы порождают конфликты, которые могли бы быть урегулированы на основе диалога.

Россия же по-прежнему исходит из того, что соперничество можно превратить в баланс интересов только через гибкость, готовность к диалогу, уважение к суверенитету. В этом процессе места давлению и санкциям нет.

Дальше, отвечая на вопросы журналистов, Владимир Владимирович процитировал «Бородинскую годовщину» Пушкина. Полностью стихотворение читать не стал – были на то причины.

Позволю напомнить, какие строки были опущены:

Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали —
Смотрите ж: всё стоит она!
А вкруг ее волненья пали —
И Польши участь решена…

Ключевой сигнал сегодняшнего дня, адресованный США и их союзникам: Москва не стремится к конфронтации при условии соблюдения стратегических интересов России.

Есть альтернатива идущему противостоянию: это переход к обновленной модели международных отношений, где нет места одностороннему диктату.

Вопрос в том, найдутся ли на Западе силы, готовые эту альтернативу понять и принять. Впрочем, если не найдутся – читайте Пушкина.

Там все сказано.

Новый 68-й для поколения Z

Поколение Z, «зумеры», – люди, родившиеся после середины 1990-х. Но обыкновенная история взросления, входа поколения в активную общественно-политическую жизнь для «зумеров» совпала с полным сломом текущей системы.

Миллениалы формировались в эпоху, когда экономический рост казался бесконечным, а глобализация – естественным процессом. Они не стремились ломать систему: правила были понятны, а успех зависел от собственных усилий. Мир обещал вознаграждение тем, кто умеет «вписаться».

Зумеры же оказались полной противоположностью. Их взросление пришлось на время кризисов, пандемий, стагнации и обрушения социальных лифтов. Система не дала им ни стабильности, ни уверенности в будущем. И их стратегия изменилась: они предпочитают действовать напрямую, самостоятельно конструируя собственную среду, где результат зависит только от них.

В проявлениях этой новой реальности ощущается единый почерк.

Протестная активность начинается в низовой среде (университетские, фанатские или геймерские сообщества), протестующая молодежь самоорганизуется через платформы, изначально для этого не предназначенные (в том числе игровые чаты), после чего в ходе протестов предъявляют претензии не к отдельным политикам, а к самому государственному устройству, которое протестующим кажется несправедливым.

Именно поэтому наиболее наглядно «революции 20-х годов» совершаются в странах с хрупкой политической системой. Перу, Непал, Кения, Сербия, Марокко, Бангладеш – везде политические протесты вызывают ощущение «дежавю». Везде короткие видео, горизонтальная координация, игровые чаты, везде главным ресурсом становится способность к быстрой мобилизации аудитории.

Понять зумеров можно, если взглянуть на их культурную среду. Они выросли на фильмах и играх 2000-х, где главный герой всегда «иной»: избранный, но одинокий, непонятый, но готовый бороться со всем миром. Интернет закрепил это воспитание: здесь каждый может быть главным, если нажмёт нужную кнопку, каждый теперь сам себе режиссер, продюсер и биограф.

В этом смысле актуальной становится параллель с событиями 1968 года. Тогдашний молодежный протест, от Парижа до Беркли, был реакцией на разрыв между быстро меняющимся обществом и консервативными институтами власти.

Сегодняшние зумеры сталкиваются с тем же несоответствием, только в иной технологической и социальной среде. Но в обоих случаях речь идёт о борьбе за контроль над правом определять смысловые категории политической жизни.

Однако есть и принципиальное отличие. Протест 1968 года был идеологическим: молодежь требовала больше демократии, больше свободы, больше возможностей для самовыражения. Протест зумеров носит иной, структурный характер: они требуют изменить саму форму политического участия.

Поэтому все попытки включить поколение Z в старые партийные форматы или «молодёжные парламенты» выглядят неубедительно, потому что сама идея представительства кажется для поколения прямого действия несостоятельной.

Именно в этом и состоит главный вызов для политических систем современности – признать, что зумеры действуют по своим правилам, и создать реальность, которая может соперничать с перелистыванием экрана.

Решением может стать формирование механизмов постоянного участия, где эффект от принимаемых решений ощущается быстро, очевидно и наглядно. Позитивный опыт такого взаимодействия уже есть - нужно лишь его развить.

Опора на элементы прямой цифровой демократии, от участия в проектировании городской инфраструктуры и социальной политики до вовлечения в развитие системы образования, цифровых профессий и местного самоуправления, способна стать основой для новой модели государственной легитимности.

Попробовал разобраться, почему зумеры всё чаще становятся движущей силой политических перемен и почему государствам придётся научиться говорить с ними на их языке.

В Боливии завершается эпоха «левого эксперимента». После почти двадцати лет у власти партия «Движение к социализму» (MAS), символ антиколониального курса латиноамериканской страны, уступила место правоцентристам.

На президентских выборах победил Родриго Пас Перейра, получивший около 55 процентов голосов. Причиной такого результата, впрочем, стали действия самих левых: они так и не сумели выдвинуть единого кандидата. Слишком серьезным оказался раскол между сторонниками Эво Моралеса и действующего до недавнего времени президента Луиса Арсе.

Даже сейчас говорить о полноценном развороте «вправо» нельзя, потому что боливийское общество, как и прежде, разделено почти поровну между двумя лагерями — левым и правоцентристским.

Следует ли в таком случае воспринимать поражение латиноамериканских социалистов частью глобального тренда?

Определённый сдвиг вправо заметен по всему континенту, но он не универсален. Победа «трамписта» Милея в Аргентине, усиление Букеле в Сальвадоре, Нобоа в Эквадоре будто бы демонстрируют проамериканские тенденции в регионе, однако крупные страны вроде Бразилии сохраняют дистанцию от США и ведут собственную геополитическую игру.

Сказываются и неосторожные действия американской администрации: агрессия в Карибском бассейне, уничтожение кораблей Венесуэлы и прямая угроза вторжения для смены власти в Каракасе не пройдут незамеченными.

Для России происходящее одновременно и вызов, и возможность. Да, левые правительства Латинской Америки традиционно выступают в качестве партнеров Москвы, но новая элита Латинской Америки прагматична – и тоже готова к сотрудничеству.

Если мы сумеем предложить конкретные инвестиции и технологии, то стратегия по сохранению влияния в регионе будет вполне реализуема.

Боливия, как и весь южноамериканский континент, вступает в новый цикл колебаний политического маятника. Но именно действия мирового сообщества покажут, насколько реалистичным будет американское возвращение «доктрины Монро».