Юрий Массин — судья Второго Западного окружного военного суда в Москве
Екатерина Денисова — прокурор
Владимир Карпук — главный свидетель обвинения, актёр и режиссёр
Роман Силантьев — эксперт, историк и религиовед, конспиролог, специалист по несуществующей «деструктологии»
Галина Хизриева — экспертка, старший научный сотрудник лаборатории несуществующей «деструктологии», по мнению портала «Голос Ислама», «одна из ведущих профессиональных исламофобок России»
Елена Замышевская — экспертка, самопровозглашённая специалистка «по Колумбайну и Скулшутингу» (орфография авторская)
Светлана Мочалова — экспертка-криминалистка ФСБ
«Никита» — анонимный свидетель обвинения, экс-сотрудник фестиваля «Любимовка»
Запомним имена этих людей, только что безо всяких оснований посадивших в тюрьму двух человек.

А ещё запомним имена Вениамина Смехова, Константина Райкина, Олега Меньшикова, Льва Закса, даже Александра Розенбаума — и десятков других людей, которые выступили в суде и за его пределами в защиту невиновных Жени Беркович и Светы Петрийчук.

​​«Кадавры» появились на Литресе, теперь книгу можно купить в электронном или аудиоформате (аудио, кстати, очень хвалят, великолепная работа чтецов и звукорежиссера).
Еще весной @dessessay брал у меня для Литреса интервью: поговорили о мертвецах, культурных отсылках, Кодзиме и о вредных советах писателям. Читать тут:
https://news.1rj.ru/str/dessessay/524

Краснодарский независимый книжный магазин «Чарли» пострадал от пожара. Команда «Чарли» — важная часть книжного сообщества, давайте им поможем: https://news.1rj.ru/str/charlie_krd/2433

Сходил в подкаст к Диме Колыбелкину @dkvscinema, почти два часа говорили про Коэнов, Маккарти и мой любимый фильм «Старикам тут не место». Посмотреть можно тут: https://www.youtube.com/watch?v=QX5WFY--_jg

В 20-ю годовщину Беслана проект «Минута в минуту» выпустил подробную реконструкцию теракта.

Если когда-то вам нужно будет кому-то рассказать (или самому – вспомнить), что именно произошло в Беслане в 2004 году, то, кажется, надо показывать именно это видео.

Там нет версий и мнений, весь фильм – это цитаты документов и видеосъемок очевидцев.

При этом ощущение горечи, тоски и безнадежного хождения по кругу настигает с первыми такими документами – о том, что предупреждений о предстоящем теракте было достаточно, но все они были проигнорированы.

Всем жертвам – вечная память.

Всем живым – сил.

В рамках виртуального тура, посвященного выходу «Кадавров», я всю весну и лето ходил по подкастам. Завершился тур в подкасте «Экранизировано», где мы с ведущими полтора часа обсуждали «Слюни дьявола» Кортасара и «Фотоувеличение» Антониони. Получилось очень душевно, а главное — и фильм, и рассказ нам всем очень понравились. Послушать можно тут: https://podcast.ru/e/79sNL0PL_Pv

​​Недавно, наконец, добрался до «Загадки Амигарского ущелья» Дзюндзи Ито. Сюжет такой: в одной из префектур в Японии произошло сильное землетрясение, расколовшее целую гору. В образовавшемся ущелье люди обнаружили необычное явление: тысячи дыр в породе в форме человеческих тел. Дыры уходят глубоко под землю, ученые опускают в них длинные шнуры с камерами, но дна найти не могут, дна как будто бы и нет. Тут проявляется еще одна особенность этих самых дыр – некоторым людям кажется, что они видят дыры в форме собственных тел, и эти «родственные дыры» как бы «зовут» их, людям хочется найти «собственную, идеальную» дыру и залезть в нее, провалиться туда.
Одна из героинь тоже находит свою дыру – она пытается сопротивляться «зову», но дыра как будто затягивает ее в себя: «мой силуэт говорит мне: зайди, зайди в меня!» Ее подруга закладывает дыру камнями, но это не помогает – зов сильнее.
Я прочел несколько новелл Ито, и мне ужасно нравится то, как он работает с навязчивыми состояниями, как натурально описывает их, буквализирует. В другой его знаковой работе «Спираль» навязчивое состояние, как несложно догадаться, принимает форму спирали – в первой главе отец героя заворожен спиралями, он собирает предметы в форме спирали, ест только еду спиралевидной формы и принимает ванну лишь после того, как закрутит воду в ней в водоворот. Со временем его состояние ухудшается настолько, что собственное его тело начинает ломаться, трансформироваться и принимать форму спиралей: глаза вращаются в орбитах независимо друг от друга, язык удлинняется и сворачивается спиралью (это сложно объяснить, манга – очень визуальный вид искусства, кадры из нее передают заспираливание мира гораздо лучше и эффектнее любого текстового пересказа). В финале главы его тело находят закрученным в спираль, а когда его кремируют – дым из крематория закручивает небо прахом сумасшедшего. И если вы думаете, что это – безумие, то нет – это только начало новеллы: дальше образы спиралей и связанного с ними ужаса лишь множатся и даже самый психически-крепкий читатель нет-нет и подумает, что это уже перебор.
У Ито мне особенно нравится то, что описанные в его новеллах кошмары, несмотря на всю их абсурдность, не выглядят «надуманными». Попробую объяснить: знаете, бывают «как бы страшные» книги или фильмы, где ты буквально видишь, что автор тужится, накидывает крови, жестокости и «жути» с одной только целью – впечатлить читателя: «смотри как могу». И ты, читатель, в такие моменты закатываешь глаза и думаешь: я уже сотни раз это видел, кого ты пытаешься впечатлить? Яркий пример: фильмы франшизы «Пила», которые на протяжении десятка частей довели своих зрителей до такого состояния, что к перезапуску (который – вот это поворот! – называется «Спираль») зрители уже настолько привыкли к сценам пыток, что никого уже было не впечатлить иглами и разъятыми телами. Кажется, в экономике это называется «закон убывающей доходности», чем чаще ты повторяешь прием, тем хуже он работает.
Ито – и это совершенно очевидно – никого не пытается впечатлить, он просто описывает собственные навязчивые состояния – тем и берет. В этом смысле его метод работы очень напомнил мне Линча. Сразу вспомнилась «Голова-ластик» или сцены из «Шоссе в никуда», где человек с белым лицом предлагает герою позвонить домой (я до сих пор не изжил травму, нанесенную моей психике этой сценой), или сцена в камере, где с героя буквально слезает его собственное лицо (почему? ну, как бы вам объяснить: потому что). Многие авторы пытаются повторить этот вид кошмара, но эпигонам обычно не хватает главного – понимания, что оригинальные сцены не несут в себе задачи напугать или вызвать отвращение. Страх, отвращение и пресловутая «странность» в работах Линча и Ито – это, кажется, побочный продукт, а главное в них… да хрен его знает, что в них главное, если честно. Наверно, вот это ощущение, когда закрыл книгу (или выключил фильм) и сидишь трогаешь собственное лицо, проверяешь – не слезает ли оно с тебя и не закручивается ли оно в спираль.

​​«Почти два килограмма слов» переиздали в твердой обложке и новом оформлении. Купить можно везде: например, на Озоне, Бук24 или в Читай-городе.

Дочитал «Табию 32», очень хорошо.
Сюжет такой: Россия пережила «Кризис» и уже много лет находится в тотальной изоляции, которую в мире книги называют «карантином». Чтобы спасти страну от распада, новая власть объявила «переучреждение». Во всех бедах, оказывается, виновата русская культура, зараженная милитаризмом, шовинизмом и имперством. Власть отменяет Грибоедова и Лермонтова и учреждает новую культуру – шахматную. Дети в школах теперь зубрят не фрагменты из «Горя от ума», но партии Ботвинника и Фишера. Главный герой, студент Кирилл, приезжает в столицу изучать историю шахмат и постепенно обнаруживает, что шахматная культура тоже отравлена, а все научные светила скрывают от людей одну важную деталь – шахматы давно мертвы.
В пересказе, возможно, звучит не очень впечатляюще, но это и неважно. Сюжет в романе Конакова нужен лишь для того, чтобы проверить на прочность несколько гипотез. Это по-сути и есть роман-гипотеза. В этом смысле шахматная основа текста прекрасно работает – ты, читатель, не историю читаешь, ты решаешь задачу.

Пока читал(решал), думал о нескольких параллелях.
Во-первых, вспомнил «Историю твоей жизни» Теда Чана – тоже текст о власти языка. Там по сюжету героиня-лингвистка пытается наладить с контакт с пришельцами, изучая их язык, начинает мыслить, как они – язык чужих, чуждых существ полностью изменяет ее восприятие времени: время для нее больше не «длится», она видит все события одновременно, в том числе будущее, и в будущем – внимание, спойлер! – видит смерть своей дочери, но ничего не пытается предпринять, чтобы «изменить» это самое будущее. Язык чужих настолько изменил ее саму, что мысль о «будущем» и попытках как-то его «менять» кажется ей абсурдной.
Конаков в «Табии» заигрывает с той же идеей, но продлевает метафору языка дальше, развивает ее: насколько наша культура определяет наше сознание? И как изменится сознание, если эту самую культуру сломать об колено? В реальности «Табии» живут люди, для которых мы – условные читатели русской классики – чужие. А они – чужие для нас. Герои и сами прямым текстом
подчеркивают свои отличия от нас, сегодняшних:

«Помимо речи, шахматы трансформировали и наши способы мыслить, и наши способы чувствовать. Люди, воспитываемые не на Достоевском, но на Ботвиннике, гораздо более рациональны, конструктивны, спокойны и трудолюбивы. Все это ­прекрасно, хотя россиянам прошлого, жившим накануне Кризиса, мы, вероятно, показались бы кем-то вроде механических кукол, или картонных манекенов, или персонажей плохо написанного романа. «Безжизненные и бесчувственные», — сказали бы про нас».

«Ваш Д. А. У. и придумал для спасения страны заменить литературу шахматами — гениальный ход. Но следует понимать, что вследствие этого хода изменилась не только школьная программа, не только названия некоторых улиц, не только содержимое библиотек и книжных магазинов — сама наша речь стала другой. Легче всего это прослеживается в идиоматике. Сейчас, встретившись с какой-нибудь нелепостью, я скажу «бонклауд», а в начале XXI века выражались витиевато: «бред сивой кобылы». Если вам что-то непонятно, вы пожалуетесь «не попадаю в квадрат», но еще ваш дедушка сказал бы «не врубаюсь» или «не догоняю». О чем-то несложном наши предки говорили «одной левой» (вместо нынешнего «в два хода»)»

>>> продолжение ниже >>>

Другая книга, которую я вспомнил, читая «Табию», — «Граф Ноль» Уильяма Гибсона. В самом начале «Графа Ноль» главного героя разрывает на части взрывом (не могу не упомянуть: его выслеживает заминированная робо-собака-камикадзе!). Но у героя хороший агент, поэтому герой не умирает – его тело собирают заново, выращивая кожу и покупая органы.

«… буквально час спустя после взрыва он уже был в Сингапуре. По крайней мере, большей своей частью. Хирургу-голландцу <…> и его бригаде потребовалось три месяца, чтобы собрать Тернера заново. Они клонировали для него квадратный метр кожи, вырастив ее на пластинах коллагена и полисахаридов из акульих хрящей. Глаза и гениталии купили на свободном рынке. Глаза оказались зеленые».

Тут вы спросите: квадратный метр кожи и акульи хрящи - это, конечно, круто, Алексей, но при чем здесь шахматы? И какая связь между Анатолием Карповым и гениталиями, купленными на свободном рынке? А вот какая: киберпанк научил нас, что тело и сознание человека – не храм, а конструктор, ничего святого там нет, отредактировать и заменить можно любую деталь: глаза, сердце, даже память. Сколько сюжетов мы уже знаем о редактировании воспоминаний? Начиная с классических романов Дика и заканчивая (или скорее продолжая) «Полицией памяти» Еко Огавы.

Россия из «Табии 32» и Тернер из «Графа Ноль» очень похожи: роман Конакова ведь тоже о том, как люди заново собирают взорванное тело собственной культуры, в процессе полностью изменяя его – или нет? Это то же самое тело или уже совсем другое? Изменится ли наш образ мышления, если Бабеля заменить на Ботвинника? А если нас так легко «переделать», то существуем ли мы вообще? И кто такие – эти «мы»?

Тут хочется вспомнить еще один роман, который, мне кажется, прекрасно рифмуется с «Табией 32» — это «Англия, Англия» Джулиана Барнса. В романе Барнса мы тоже наблюдаем за масштабным культурным экспериментом. Миллиардер Джек Питман выкупает небольшой (150 кв.миль) остров в Атлантическом океане и нанимает команду спецов – историков и пиарщиков. Их задача – сделать из острова что-то вроде Диснейленда, «уменьшенную, улучшенную версию Англии». Для туристов. Слоган компании: «увидеть Англию такой, какой вы всегда себе ее воображали, только более чистой, комфортной, приветливой — словом, менее хаотичной».
Авантюра смехотворная, но последствия ее гораздо интереснее самой затеи. Проект Питмана неожиданно становится популярен и постепенно вытесняет настоящую Англию. Копия убивает оригинал, или, точнее, истощает, грабит его. В финале настоящая страна терпит крах, не выдержав конкуренции с «лучшей версией себя».
«Англия, Англия» в этом смысле идеальный постмодернистский роман, осмысляющий все ключевые механизмы постмодернизма: в тексте Барнс постоянно задается вопросом, что именно нас объединяет, делает нас – нами? Национальность, место рождения, пережитые травмы? Есть ли хоть что-то такое, что связывает нас по-настоящему, или же любую общность можно симулировать, а чувство принадлежности внушить? Простого ответа, конечно же, нет, но в целом весь корпус текстов Барнса, начиная аж с дебютного «Метроленда», всегда пронзает одна ключевая мысль: все на свете, все, что нас окружает – история, нации, культурные коды, империи, – по Барнсу, это лишь нарративы, и все они – ненастоящие («История – это всего лишь то, что нам рассказали историки»), и потому опираться на эти нарративы вредно и даже опасно. В мире есть только одна вещь, которая держит человека на плаву, не дает ему утонуть в симуляциях – это любовь. В конечном итоге ни история, ни культура, ни политика не определяют тебя, тебя определяют только люди, которых ты любишь, и о которых заботишься. Все остальное – дым. Вот такая христианская мысль, заложенная в ядро постмодернистского романа.

Герой Конакова тоже, кажется, на протяжении всей книги бежит за этой мыслью, но так и не может догнать ее, и роман «Табия 32» переживает собственную «ничейную смерть», и завершается самоубийством – довольно очевидной постмодернистской отсылкой к «Защите Лужина». Впрочем – Каисса! – даже в таком виде и с таким финалом роман чертовски хорош.

Сергей Карпов, переводчик «Бесконечной шутки», «Иерусалима», «Распознаваний» и еще примерно половины самых крутых книг в ваших личных библиотеках, завел тг-канал. Вы знаете, что делать:
https://news.1rj.ru/str/KarpovTranslations/3

Когда-нибудь я снова буду писать сюда про книги (сейчас, например, читаю новый роман Оушена Вуонга, и он прекрасный), а пока что канал можно переименовать в «Вестник Сергеев Карповых». На этот раз напишу сюда про другого Сергея Карпова, который не переводил «Бесконечную шутку», зато сделал другую крутую штуку – проект Pole.media, объединяющий документалистов и художников всех направлений. Команда «Поля» организует подкасты и снимает кино, издаёт медиа со статьями о сложном будущем и не менее сложном прошлом, проводит образовательные программы. Я уже писал тут про подкаст «Что случилось с атомной мечтой», в котором Сергей рассказывает о том, как образ идеального будущего закончился Чернобыльской катастрофой, и как это отразилось (или отразилось недостаточно; или исказилось) в культуре.
Еще Сергей снял документальный фильм под названием «Мы тебя везде ищем» о буднях человека, который работает Дедом Морозом во время войны (довольно иронично, что фильм именно с таким названием пока не найти в интернете, но Сергей обещает, что в декабре фильм можно будет посмотреть на
их сайте).
Сейчас в «Поле» Сергей запустил лекторий, посвященный теме страха в культуре. Среди лекторов, например, Олег Пащенко и я. Я немного расскажу о страхе перед прошлым, подробнее обо всем – тут.

Последние два года я работаю над сценарием видеоигры «Мор 3». Мы с командой написали для нее какое-то умопомрачительное количество сюжетных веток, квестов и диалогов. До этого я писал только книги, и потому работа над интерактивным миром, конечно, потребовала адаптации. Герои и сюжеты в игре работают не совсем так (или даже – совсем не так), как на бумаге: в романе диалог это чаще всего последовательное движение от начала к концу; возможны, конечно, варианты и способы сломать линейность, как было у Павича или Кортасара, но их не так много, а базовая механика все равно одна; в игре любой диалог это буквально «сад расходящихся тропок», он похож на лабиринт, постоянно умножающий развилки, тупики и петли. Диалог в игре – это три-четыре-пять переплетенных диалога внутри одного, и работа над игровым нарративом в этом смысле немного напоминает плетение косы из предложений; писать нужно так, чтобы отдельные ветки не перепутались и не сломались друг об друга, работали и вместе, и по отдельности, и главное – чтобы все они были одинаково интересны (добиться последнего сложнее, чем может показаться). Игрок должен чувствовать «вес» каждой отдельной реплики внутри диалога, даже если все они в конце приведут к одному результату. Диалоги в «Море» в этом смысле – это литературный конструктор, из которого каждый игрок сам собирает историю, и задача писателя тут – не просто написать, но как бы срежиссировать события внутри диалога, провести игрока по веткам из реплик так, чтобы, выбирая между ними, он чувствовал себя соавтором, активным участником.
За последние два года я написал так много этих диалогов-петель и диалогов-деревьев, что теперь иногда, говоря с людьми, мысленно представляю разговор в виде ветвистой, интерактивной таблицы в редакторе, где я могу, выбирая реплики, направлять беседу. Не знаю, хорошо ли это, возможно, мне понадобится реабилитация.
Новый «Мор» выйдет 9 января 2026 года, а в Стиме уже можно добавить игру в вишлист и даже поиграть в бесплатную демоверсию. Вы знаете, что делать.

​​«Император Радости» (The Emperor of Gladness) Оушена Вуонга – это история молодого парня по имени Хаи. В порыве юношеского отчаяния он однажды пытается спрыгнуть с моста, но ему мешает пенсионерка, живущая в доме с видом на этот самый мост. Старушка жалуется, что ее достали прыгуны и просит не портить ей и без того отвратительный день. Но Хаю некуда идти, и тогда она предлагает ему крышу над головой. Так начинается их дружба.
Несколько лет назад в интервью Максиму Мамлыге Оушен Вуонг признался, что ему не нравится западный нарративный канон, а именно – убежденность многих авторов в том, что история должна строиться на конфликте или столкновении. Свои книги Вуонг предпочитает строить, я цитирую, «по японской нарративной модели «кишотенкетсу», которая предполагает, что для развития истории конфликт не нужен».
Хичкоку часто приписывают фразу «Кино – это жизнь, из которой вывели все пятна скуки». И если это так, то Оушен Вуонг целенаправленно работает против этой формулы, он строит текст, буквально из «пятен скуки» состоящий. Тут я оговорюсь: это вовсе не значит, что он скучный, нет, это значит, что он сопротивляется любым попыткам навязать ему, тексту, сюжет или структуру, он будто собран из повседневности и поэзии, из сцен, которые любой другой условно-западный романист вырезал бы из книги ради темпа или «докрутил» бы, добавил драмы и напряжения. Вуонг то и дело «дразнит» читателя загадками: в одной из глав герои собираются в путешествие на машине, чтобы найти место смерти отца одного из них – звучит как обещание драматичного сюжета! Но нет – в тексте Вуонга роуд-трип выглядит как неловкая, обреченная на провал возня, которая заканчивается быстрее, чем ты успеешь зевнуть. В другом месте книги в повествование ненадолго заглядывает детектив, который расследует таинственное убийство десятилетней давности, и вот тебе уже кажется, что сейчас сюжет про маньяка «выстрелит», сыграет – но нет, тру-крайм тонет в повседневности – как и все остальное в этом медленном, грустном романе.
В этом смысле «Император Радости» – идеальный пример кишотенкецу. События внутри каждой главы здесь полны обычной, повседневной жизни, нам раскрывают каждого из героев, подсвечивают их с разных сторон, дают им слово и – и все. Потому что – за исключением попытки Хая спрыгнуть с моста – никаких «поворотных событий» в книге нет, а ее герои – это буквально поэт, пенсионерка и сотрудники придорожной забегаловки. Даже название романа – ловушка: звучит пафосно, а на деле – в него зашита горькая ирония, ведь East Gladness –это название крохотного и абсолютно ничем не примечательного городка где-то в кишках Америки.
Главный герой исполняет обязанности соцработника, ухаживает за старушкой, работает в придорожном фастфуд-заведении и борется(безуспешно) с зависимостью, а еще иногда по телефону врет матери – она думает, что он учится на врача в Бостоне, и, занимаясь поджаркой кукурузного хлеба, Хаи в трубку рассказывает маме о том, как вскрывает воображаемые трупы на воображаемых занятиях. И да, даже этот сюжет с ложью маме не имеет в романе ни кульминации, ни развязки – он просто есть.
Вообще, надо сказать, это очень свежо – прочесть для разнообразия книгу, которая не пытается с тобой заигрывать, и если отправляет героев в путешествие – то завершается все обычно как в жизни – ничем: героям кажется, что сейчас произойдет что-то важное, но – ничего не происходит, а жизнь просто тикает дальше.
Но Оушен Вуонг – талант такого масштаба, что даже книгой о повседневной скуке жизни умудряется вдребезги разбить читателю сердце. Мы часто читаем в рецензиях на романы подобного рода: «этот персонаж в книге ни для чего не нужен, эта сцена не развивает историю, этот сюжет не завершен, а финал скомкан». И в случае с романом Вуонга все эти претензии легко парировать: ну да, так и задумано.
Об этом прямо говорит Грацина, одна из героинь романа: «Просто жить свою жизнь и быть достойным человеком – это самое сложное. Быть никем и твердо стоять на ногах – достаточно».