262.
«Вот скажи мне, Сашка, – сказала Арина Родионовна, подавая сорванцу кружку и дожидаясь, когда сердцу его станет веселее, – почему крепостные называются душами? Они все живые люди пока не умрут».
«Вот именно, добрая няня, отвечал подобревший Александр Сергеевич, – они, пока живы, числятся за земной канцелярией, а как помрут – за небесной. И, чтобы не было разночтений, ввели сквозной учет. Так нам в гимназии говорили. Но, я думаю, все это от того, что у них ничего своего нет кроме души, вот поэтому они просто души».
«Но ведь это неправильно, – прошептала Арина Родионовна, – так же нельзя, девятнадцатый век на дворе».
«А ты не умничай, чай есть кому думать, и давай-ка принеси мне еще кружку, а то растеребила ты мне ее, она еще веселья хочет».
«Вот тебе лишь бы бухать, а о народе думать ты совсем не желаешь».
«Перестань ворчать, колдунья, я все слышу, а о крепостных мне думать: я их заложил, чтобы жениться. Так что я свободен, по крайней мере в этой части».
Когда няня вернулась с новой кружкой, Сашенька уже спал.
«Какой он все-таки милый!» – подумала старая няня.

263.
«Сволочи,одни сволочи кругом!» – кричал боярин Морозов, глядя на индексы Нью-йоркской биржи.
«Подонки! – стонал рядом боярин Худостоев, – подонки!»
Так или примерно так стонали за своими пюпитрами и все остальные бояре. Дисциплину навести сегодня в Боярской думе было трудно.
Все строчили челобитные царю с просьбой вернуть вложенное в бумаги, нажитое непосильным трудом.
«Почему же они так делают?» – вздевая руки к потолку кричал какой-то совсем потерявший голову боярин.
«Потому что могут!» – нахмурившись, отвечал ему старший боярин и стукнул посохом по полу.
Никто не отреагировал. Все пытались выручить хоть что-нибудь за свои облигации и вели мысленные переговоры с брокерами.
«Ну продай как есть!» – молился в углу седой старик.
Впрочем, сегодня тут никто не помолодел.
А за окном шла обычная жизнь, ели, пили, трахались петухи и куры, их примеру следовали остальные.
Им не было дела до страданий бояр. У них не было ценных бумаг, впрочем, они и не знали об их существовании.
Все-таки сознательная жизнь лучше осознанной. Хотя нет, лучше, конечно, бессознательная.
Правда, неизвестно совпадают ли уровни удовольствия в этих случаях.
Да и черт бы с ним, с удовольствием, как-нибудь и без удовольствия и жили, и дальше проживем – решили пастухи и пустили своих животных на вольный выпас.
Авось, все сладится.

264.
"Пора уже разобраться нам с этими издателями! Сколько раз не пытались - ничего не получается. Расползаются и опять за свое. То земля плоская, то ноги кривые," - так начал очередное заседание старший боярин.
"Надо упразднить это все книгопечатание к черту! - закричал в ответ боярин Скоморохов, - и все наборы шрифтовые разбить, и буквы переплавить на медали памятные. Сколько праздников впереди!"
"Тихо ты, малохольный, - в ответ орал боярин Безухов, - кто тебе грамоты почетные печатать будет?"
"Обратно в пещеры!" - орал еще кто-то.
"Да успокойтесь вы, - сказал старший боярин, - нам поступил запрос сами знаете от кого передать все в одни руки, чтобы не было разночтений".
"Вот правильно!" - вместе заорали Безухов и Скоморохов.
"Вот можете же вместе работать!" - умилился старший боярин, - значит договорились?"
Долгое "даааа" было ему ответом.

265.
Поехали бояре в Рим.
Встретили там Китса и Шелли. И давай им стихи читать.
Бояре много стихов знали. Но особенно Пушкин.
Несколько дней шел марафон сказок.
Потом Шелли позвал Байрона, и тот скомпрометировал бояр своим присутствием. Им пришлось прекратить соревнование и удалиться.
Победа досталась англичанам, хотя Пушкин и не ушел.
Именно после этого Пушкин стал всем. Ибо все ушли, а он остался.
Таким образом он памятник себе воздвиг нерукотворный и присвоил себе слова Байрона «Ай да Пушкин, ай да сукин сын», сказанные им в восторге от стихов Пушкина, а впрочем, больше от его поступка.
Бояре ушли, а он не побоялся остаться один с тремя англичанами, ребятами непростых взглядов.
Когда его спросил Шелли, почему он так поступил, Пушкин ответил, что ему насрать. И что он любит итальянскую кухню и английских поэтов, и никто не отнимет у него этой любви.
Бояре же, вернувшись в посольство накатали донос на Пушкина, чем окончательно укрепили в нем его гордость.
При дворе он с тех пор пользовался безусловным авторитетом.

266.
Бояре опять в печали. Нет сюжета, нет темы. Нечем потрясти округу. Не с чем привлечь внимание верхов и ненависть низов. Тоска.
Сидят угрюмые, постные, зал в паутине.
Старший боярин хмурится. Недоволен – не бояре, а сброд какой-то. Ни креатива, ни памяти. Не придумать, не вспомнить.
«Удивите меня !» – говорит он громко и топает сапогом. Тишина и так была тихая, а теперь вообще замолчала.
«А давайте налог введем новый?» – блеет кто-то из темноты. Это боярин Борисоглебский пытается быть актуальным.
«На что?» - буркает старший боярин.
«А давайте на пудру!» – подхватывает боярин Хренов.
«Почему на пудру?» – удивляется старший.
«А нехрен пудрится все время. Одни расходы. Это же все импорт. Свою не делаем,» – отвечает граф Уваров.
«А вас-то, граф, к нам как занесло?» – оживляется старший.
«Так тема то злободневная. Пора свою пудру делать. Если запретим заморскую, быстрее начнем свою изготовлять,» – отчеканил граф.
«Держи карман шире. Это чего мы стали сами замещать? – кричать с мест. – Пеньку может?»
В общем, развеселились бояре. А что еще нужно-то?
Смотреть и умиляться, как ладно все у них. Как справно.

267.
«Переговоры – это вам не лобио кушать!» – сказал боярин Морозов, вернувшийся недавно из дальних походов.
Отвозил родственников на дальнюю дачу на лето. Порассказывал, обхохотались все. Но не суть.
«Переговоры – это переговоры, – продолжил Морозов, – я вам как боярин и как князь могу сказать: проблемы тут в том, чтобы уровень соблюсти. Если переговоры не в уровень – всякие перекосы могут быть. Такие могут пойти, одним словом, косяки, что не оберешься потом греха».
Остальные бояре слушали его, открыв рот, как малые дети. Такая харизма была у этого боярина.
Позабыли, что сами много раз в различных толковищах участвовали.
«Тут такое дело, – продолжал Морозов, – что , если бы послать меня, то надо сначала убедиться, что и с той стороны будет энергичный человек. Иначе найдет коса на камень. Я, к примеру, буду жечь, а ему хоть бы хны. А значит что? Я буду не эффективен. В общем, лечить подобное надо подобным».
«Отбрехался, – подумали бояре. – Не хочет на переговоры, вот орел».
«Вот тебя и отправим, – сказал старший боярин, – ты там распугаешь всех, а потом решим, что делать дальше. Закроешь брешь, потянешь паузу. Ну, в общем, действуй по обстоятельствам. Понял?»
«Понял , - отозвался Морозов. – А с кем хоть переговоры-то?»
«А это мы сейчас с вами и решим,» – подвел черту старший боярин и открыл заседание.

268.
Кем быть? Чем заниматься?
Главные вопросы Маяковского, у которого росли года, мучают и любого другого джентельмена в поисках десятки.
То ли стать царем, то ли цезарем, то ли председателем. Но лучше всего, конечно же, императором.
Историки до сих пор спорят, откуда они все берутся.
Одни считают что с Венеры, другие, что с Марса. А они, как правило, согласно апокрифам, берутся из лобби. И это всегда чей-то выбор.
С тех пор как греки выдумали демократию.
Затем дальше больше – история немного все пошлифовала, особенно досталось именно демосу.
Кого считать народом? Вольно трактуя это широкое понятие, любое образование с тех пор стали считать демократическим, иногда республиканским, но всегда это слово было или хотелось, чтобы было прилагательным к слову «империя».
Вот так и жили. Выкликали и назначали.
Впрочем, это дело политиков. У всех остальных все проще, и им Маяковский все четко размерил. Делать мебель или еще что.-то.
Мебель нужна в лобби. Значит спрос будет.
Про что сказка? Вот вопрос, на который тоже нелегко дать ответ. Она про то, что жить это не быть и тем более не казаться.
Вот как-то так.

269.
«Бояре тоже люди!» – сказал Виссарион неистовый, известный впоследствии как Белинский.
«Это отчего же у вас такая чехарда?» – засмеялся Герцен.
«Это не чехарда, - нахмурился Виссарион, - а убежденность, что пока человек жив, он человек».
«Но ведь они давно умерли!» – не унимался Герцен .
«Ну хорошо, – устало согласился Белинский, – были людьми».
«И что человеческого они сделали?»- вступился за всех сразу Тургенев.
– Да хоть бы и то, что не дали империи распасться.
– А что, были предпосылки?
– Конечно.
– Какие?
Разговор пошел вскачь. Реплики сыпались одна за другой.
Могли остаться с ордынцами. Ну были бы просто в другой империи.
Могли растащить все по удельным княжествам. Было и такое.
«Так в чем уникальность бояр, Виссарион?» – опять душил его Огарев, помогая Герцену.
«А что, быть человеком уникально?» – воззрился на них Белинский.
«Неплохо ты их, – сказал Тургенев. – Впрочем, это вполне уникально».
«Так что ничья!» – подвел итог зашедший неожиданно с веранды Троцкий. – Шашлыки стынут, айда быстрее в сад».
Все гурьбой кинулись в двери.
Лишь Владимир Ильич остался тихо сидеть в углу и щуриться на солнце.
Так звали кота хозяина.
Не подумайте чего.

270.
«Когда-то не было земли,..» – сказал унылый дьяк исторического приказа.
Его недавно выделили из приказа правды.
Этот дьяк не нравился никогда боярам, ибо говорил вещи непонятные, имел заскорузлый вид и дружил с Ломоносовым.
«Да, – повторил дьяк, – земли не было , а мы были, ибо мы на своей волне , своим путем и в своей галактике».
Бояре продолжали молчать. Не то чтобы им сказать было нечего, просто они половину слов, которые произносил этот немытый черт, не знали. А поступило распоряжение заслушать дьяка этого насчет исторических паттернов и нарративов.
Соотнестись и соответствовать.
Старший боярин не сказал, кто велел, только показал наверх. Одни подумали – бог, другие – царь.
Да какая разница – решили бояре. Нас не спрашивают – мы молчим. Такой закон в думе Боярской. И он не раз спасал многих здесь сидящих.
«Так вот бояре, – продолжил дьяк, – исходя из всего вышесказанного ждет нас столкновение с другими вселенными на предмет исторической правды. Смотрите, не облажайтесь. И, если дойдет до обмена мнениями, говорите одно – мы всегда были и будем, а откуда вы взялись – еще надо изучить. Многие питаются от нашего тела, этого мы дозволять не будем. И пойте! Пойте!»
Чем дальше говорил дьяк, тем туман в головах становился гуще и пели они все громче.
А потом – бац, и все исчезло. Ни дьяка и тумана.
Они от неожиданности даже петь перестали.
Чудеса – думали бояре про себя. Вслух боялись.
А ночью снился боярам тот дьяк, и все грозил землю снова у них отобрать.
А они все пытались узнать, как же так. У них ведь земля всегда была.

271.
Карл Маркс и Фридрих Энгельс были, как известно, неразлучны.
Часто им даже памятники ставили совместные. Ну, может, не часто, но иногда.
И вот как-то озверевший от голубей Маркс спрашивает Фридриха: «Как так получается, дорогой Энгельс, на меня срут а на тебя нет?»
Друг натурально удивляется и отвечает: «Я право смущен даже, Карл, неужели ты не знаешь, что ты выдумал среднего человека, homme moyen, так сказать, и лишил человечества традиций?»
«Это же не я, это Кетле, ты же знаешь! « – закричал основатель марксизма.
«Я-то знаю, – улыбнулся товарищу Фридрих, – но голуби нет».
«Ах, вот ты значит как!» – окончательно раскипятился пролетарский вожак и хотел было плюнуть в коллегу, забыв что он памятник.
«Голуби, Карл, это признание. Они срут только на великих, посмотри вот хоть на Пушкина».

272.
«Считается, что сказку сделать былью можно только в каком-то своем мире иллюзий, но это же вранье. Доколе вы, бояре, будете отворачиваться от реальности, а?» – так, говорят очевидцы, начал свою речь пассионарий Годунов.
«Мы должны и будем погружать наш народ в мир приятных грез и осуществлять их всем на диво. Для начала предлагаю построить мост. В Париж. Чтобы не по почкам и буеракам, через леса и болота, а как в преданиях говорится, ехать как по скатерти».
Бояре сидели зачарованные. и тут же проголосовали «за».
Правда, в последний момент струсили и решили спросить у царя. Но тот был в этот день в хорошем расположении духа и проект утвердил.
Очень ему Годунов понравился. Он потом так и говорил своим, мол, масштабный человек – это вам не мелочь по карманам тырить.
Больше пассионария того никто не видел. Ходили смутные слухи, будто на проект вся казна и ушла, а человека того или похожего видели в том Париже, в шикарном дворце.
Где-то в центре построился шельмец. Сделал сказку, так сказать.
И еще с такой фамилией был царь, но, говорят, просто похожие фамилии, а люди разные.
Вот и так бывает. Заходишь в сказку,, а она не твоя.

273.
«Ты пойми, дурья башка, – говорил товарищ Орлов Петру Третьему, – есть идеи, есть идеология, а все остальное геополитика».
Петр Третий мотал головой, пучил глаза – дышать ему было нечем – собеседник навалился на него в попытке повязать бант на шею красиво.
Когда немного отпустило, Орлов огляделся: перед ним расстилалось поле до самого залива, стояла дивная тишина и никого.
Бант красиво получился – он оглядывал свою работу, разговаривая вслух: «Жаль,недоговорили мы с тобой , жаль».
Сказав эти волшебные слава, Орлов взлетел графом в седло и поскакал ко вдове: «Боже, какой ужас, – подумал он ,- что я натворил, расстроил, наверное, императрицу».
Впрочем, так всегда в этой истории – сядешь писать про одно, а кончается всегда адюльтером.

Пикуль в сердцах встал из-за стола и посмотрел в окно на залив. Перед ним расстилалось поле.
«Хоть бы посадили что-нибудь, – сказал с досадой на себя писатель. – Все-таки тащить на себе историю тяжкий труд. И не ценит никто».
«Валя,иди, покушай!» – раздался женский голос.
Граф Орлов вздохнул и отправился обедать.

274.
«Однако, – подумал Пьер де Кубертен, – эдак мы до мышей дойдем».
«О чем это он?» – прочитал мысли барона маркиз де Сад.
«А, это он про женский футбол!» – пояснил всем собравшимся на спиритическом сеансе сэр Алекс Фергюсон.
«Хватит мезагонии! – прервал охватившее всех коллективное бессознательное Карл Юнг, – я вас сейчас всех вылечу разом».
«Как бы не так! – решил Набоков. – Не отпущу этих прекрасных людей из их прекрасных розовых кущ».
«Да хрен тебе не отпустишь, – мысленно убила его Роза Люксембург. – Я всех вас сгною на баррикадах».
«Как вы все задолбали!» – ловил себя на неприятном Морис Дрюон.
«Ну а что собственно, девочки в трусиках это так мило! – вполне наяву соображал с похмелья кто-то в Челябинске. Жена мне разрешает женский футбол. Что тут такого? Вы бы еще Тутанхамона на совместный сеанс пригласили».
«А чем тебе Тутанхамон не нравится?» – решил вступиться за древние мощи собутыльник из Красноярска.
«Все нормально», – подумал первый из Челябинска и услышал: «Следующая остановка Центральный парк».
«Как это я в Нью Йорке оказался?» – недодумал он и снова заснул.

275.
Стремительно идет вперед нападающий, он стремится забить. Защитник хочет забить нападающего. Тренер просто хочет забить.
Что тут скажешь. Игра есть игра, даже когда она не приносит удовлетворения – сказал лектор университета марксизма-ленинизма и со вздохом отпустил всех трех слушателей.
Потом он посидели, уставившись в стенку напротив.
Потом вздохнул еще раз и пошел в партком отмечать свое направление. Партком оказался закрыт. Нет, не партком, конечно, а дверь, на которой висела табличка партком».
«Давно ждешь?» – вдруг спросила его проходящая мимо дама. Он притомился и присел на стул рядом с дверью.
Решил дождаться. Отметиться надо, иначе у него на кафедре не зачтут как общественную работу.
Он открыл рот чтобы сказать: «Нет,недолго» .
Она перебила : «Парткомов-то нет уже лет тридцать, все никак табличку Петрович не может поменять. Ностальгирует. А он тебе зачем?»
«Отметить направление. Я лекцию прочел вашим сотрудникам».
«Странный вы дядя какой-то, – пожала плечами дама, – какую лекцию, каким сотрудникам? Мы выращиваем новые мысли, и сотрудников у нас нет. Все сами. Все сами».
Лектор побледнел. Дама ушла.
Вот такие дела. Чего делать – непонятно.

276.
Крошка-сын пришел к отцу и спросил:
- В чем смысл жизни, батя, зачем это вот все: горшки пеленки и прочие страдания. Что дальше, что ты видишь там со своего роста, чего я не вижу?
Папаша посмотрел с грустью на сына, потом взял его и посадил себе на плечи:
- Теперь ты видишь столько же, сколько и я. Тебе стало понятнее?
- Да, нам всем п****.
- Это-то понятно с детства всем, но дело сынок в нюансах. С ними мы и мучаемся всю жизнь.
- Да, - задумчиво сказал крошка-сын, хреново тут у вас.
- У нас, но жизнь есть жизнь, куда деваться. Собирайся, отведу тебя в музей. Все какое-никакое, а занятие.
- Ну да, - вздохнул сын, а потом пива пить?
- Не исключено! - прищурился отец.

277.
Однажды Шаляпин зашел в детский сад «Ромашка» города Челябинска, чтобы… ну соскучился он по детям просто. Что такого?
Дети радостно встретили знаменитую звезду. Напоили молоком с пенкой, накормили кашей.
Разомлел певец и говорит: «Вот, ребята, знаете ли вы Марадону?»
Один мальчик не зассал и сказал, что да, знаем.
«Вот, – удовлетворенно продолжил кумир, – а знаете, что он забил однажды гол рукой на чемпионате?»
«Знаем!» – осмелев, хором ответили дети.
«Повезло, что судья не заметил,» – продолжал упорный мальчик. «Именно. А потом Марадона сознался. И объяснил это высшими силами, так сказать. Мол, они хотели».
Дети притихли.
«Но на самом деле, – голос певца загремел, – это был экзистенциальный выбор. Просто этого слова не знал тогда футболист. А теперь его даже вы знаете. Знаете?»
«Да, – ответил все тот же мальчик. – Это когда нельзя , но очень хочется».
«Сынок, – ласково сказал Шаляпин, – а ты мудрый не по годам».
«Да, – сказал мальчик, – мне уже семнадцать».
Шаляпин задумался над словами малыша, а потом встал и вышел, не прощаясь.
«Что это было?» – зашептались дети.
«Искусство, – сказал мальчик, – а его хрен поймешь».

278.
Как-то раз было так.
Совершенно достали половцы. Их посол требовал непрерывно переговоров о судьбе то гуннов, то хазар. А то, бывало, и вообще несносно так говорил боярам спросонья «а вы кто такие, а?»
В общем, боярам пришлось пообещать дебаты.
Поехали в степь половецкую. В большом шатре все устроили. Отрядили по три человека с каждой стороны и давай хлестаться словами. И пребольно так хлещутся, даже зрителям не по себе.
Устали потом, конечно. И как-то без особых разочарований в конце концов обошлось. Договорились в следующий раз в думе боярской так же сделать .
Половцы очень довольные были. Проводили бояр с удовольствием. Правда, почему-то без застолья.
Бояре ехали обратно - и долго, и обидно.
Все-таки эти половцы нисколько не лучше печенегов, решили они, когда уже до дому добрались.
Лучше, конечно, может, с хазарами, сказал один из них.
А может и так – закивали остальные. А еще лучше в Орде. Там хоть кормят.
«Дома, дома надо сидеть, – назидательно сказал на заседании думы старший боярин, когда отчитались бояре о поездке. – Вы же фишку не сечете, а без фишки за околицу ни-ни. Если что я сам лучше, или как царь батюшка велит».

279.
Однажды Корней Иванович Чуковский пришел к детям. А дети заперлись и не пускают.
Великий сказочник завис и не знает, что делать – ведь у него не закрыта путевка от общества любителей, – так и денег не дадут. А без денег невозможно ничего делать даже в сказочном мире.
Но Чуковский не сдался и говорит, мол, им пустите – расскажу вам, чем на самом деле занимались Гарри Поттер с тараканицем, когда горело море.
Дети ошалели от таких перспектив и открыли двери, все открыли и на выход и на вход.
Корней Иванович в жесткой, как это за ним водилось, форме попросил воспитательницу отметить путевку, ну она и отметила. Несколько раз.
Дети были счастливы. Стало понятно, что дядя Корней писал сказки в их садике. Все же правда.
Вот на стене крокодил, вот шланг пожарный. А вот и таракан с Поттером играют на волынке.
Просто надо смотреть на мир открытыми глазами – сказал Чуковский и, прищурившись, по-доброму погладил подвернувшегося мальца по голове.
Тут и обедать позвали.

280.
«Мечты, мечты, где Ваша сладость? А почему вопрос, а почему, где «а» не «о»? О, ваша сладость – было бы куда лучше,» – так начал боярам рассказывать о парадоксах мироздания великий знаток зданий Иван Кузьмич Стрежевой.
Сам он был из служивых крепостных, выбрался через общественный дизайн. Было одно время такое модное течение. Называлось «все балбесы в одном месте». Впрочем, тут всегда так – где больше трех, там все балбесы вместе.
Бояре в основном спали на этих лекциях, которые их заставляли слушать по линии корпоративного монархического университета, где и подвязался ныне Стрежевой, получив вольную от своего помещика.
«Не надо горевать об ушедшем, – продолжал лектор, – вы все бессмертные, а поэтому всего у вас будет еще вдоволь. Только бессмертие и бесконечность принадлежит боярам, а все остальное народу. Вот, говорят, человек смертен. Да. И это все потому, что он совершенно не старается, не хочет в бездну погружаться, не желает постигать пространство и время. Но вы, обладатели ума и таланта и наличнооо капитала ( тут его глаза увлажнились – они всегда у него блестели, когда он говорил о чужих деньгах), а вы, черт бы вас побрал, все спите и спите!» – выдохнул Иван Кузьмич, и привратник выставил его за дверь.
«Потом приходи, – сказал, – видишь, господа отдыхают».
Стрежевой вздохнул, достал из вещмешка зачерствелую горбушку и почвтый полуштоф да так и побрел в сторону Стромынки.
Ждали в Суздале.

281.
Бояре это бояре.
Феномен боярина в его бояре. Бояр – это как баян, но только в голове.
Он играет там всегда бодрую музыку с утра и еще более бодрую вечером.
Бояр провоцирует боярина на совершение полезных дел. Радение о бюджете или вот еще – о воспитании чувств.
Также бояр отвечает на позывной «свой-чужой», причем автономно, не спрашивая самого боярина.
В конце каждого боярского года бояры перезаряжаются в зарядном приказе, где дьяки проверяют, как боярин провел зиму и лето.
Потом принимается решение о выдаче дальнейшего разрешения боярину использовать бояр.
Если бояр прекращает свое действие, то и боярин тоже перестает быть боярином, а становится гардеробщиком в думе боярской.
Поэтому, проходя мимо вешалки, на удивляйтесь обилию там розовощеких намытых, но с бессмысленным взглядом человечков.
Это они. Экс-бояре. Небояры, в общем.
Такая у них непростая судьба.

282.
Решили бояре поговорить о нравственности.
Нужен был авторитетный докладчик. Сначала думали из синода кого нибудь позвать, потом думали насчет Талейрана , но в результате остановились на герцогине де Шеврез.
Почему – объяснил анонимно кто-то из бояр – эффектная женщина, ну и вообще.
Явилась к боярам герцогиня в алмазных подвесках и ну их всех соблазнять. Еле успокоили.
После перерыва знатная дама, вышедшая из народа, рассказала, как надо отделять нравственные поступки от всех прочих.
Если это весело и приносит прибыль – это нравственно, если скучно и бедно, то без-.
Вот и все. Все просто, господа бояре.
Кстати, обратилась она к старшему боярину, где мой гонорар?
Тот заверил ее, что все уже в карете ждёт. Тогда не смею вас задерживать – сказала де Шеврез и вышла.
Бояре долго потом сидели и разделяли свои поступки по методу дерзкой иностранки.
Статистика была не в пользу скуки. И бояре решили устроить вечеринку. Чего грустить-то?
Жизнь хороша, и все веселее становится.