Что значит постоянный протест?

Ну вот например, мы сегодня с дочерью ездили в центр Тель-Авива. Вышли из метро и идём себе вдоль трассы по шоссе Менахем Бегин, а под ногами — книга протеста Израиля.

Шоссе Бегина как раз ведёт к нашей протестной улице Каплан, о которой говорила сегодня Ли Хоффман на дискуссии с Фёдором

Я раньше шутила, что мои дети учатся тайно от государства. Не в смысле, что я их подпольно учу, а в смысле, что таких школ, в которых они учились, официально не существовало. Это были даже не школы, а, как прежде говорили, творческие объединения, которые найти при помощи яндекса или гугла было нельзя. Тем более нельзя было в них попасть с улицы.
Ведь это такое счастье, когда твоему ребенку школа нравится, когда там ему интересно, когда там его уважают, когда он туда тянется и бежит со всех ног. Бежит к людям, которых он любит и которые любят его. Мне вот лично никаких других даров, кроме этого, и не надо.

Я не знаю и не вспомню, кто мне дал телефон Анны Константиновны Поливановой. Но я хорошо помню эту нашу первую встречу — у нее дома. Огромная комната, в которой книг было столько, что они выпадали и тошнились наружу из всех мест.
Мы с маленькой Настей-Стасей, наверное, сильно робели и жались в угол: к тому моменту мы обошли школ восемь и каждый раз по очереди рыдали. Сначала она — и я утешала, выгуливая девчонку. А по вечерам рыдала я — от бессилия и злости.
А тут какая-то частная встреча на дому. И вышла к нам говорить такая тощая и такая усохшая женщина, что я вообще испугалась, что она очень старенькая. Потом она закурила, весело подмигивая, как будто бы отвечая на мои мысли, — очень выразительно держа папиросу. А потом улыбнулась — такими огромными и большими зубами, — и взяла Стасю за руку.
— Ну с вами мы потом побеседуем, — сказала она мне и тут же всем корпусом повернулась к девочке. — Учиться хочется?
— Да, — сказала Настя.
— Но что-то не получается? Давай руку, пойдём.
— Да, — посмелее ответила моя девчонка.
— Ну щас будем разбираться, что не получается, — пробормотала она и забрала мою девочку в эту гигантскую комнату. Забрала вот так запросто, навсегда. Всю ее забрала, со всеми мыслями, надеждами, страхами и неудачами. И у моей девочки появился Большой Друг.

Это уже потом она стала для нас АКП. И навсегда она АКП. Ее фразочки и слова вписаны в словарь нашей семьи. У меня эти три буквы «АКП» разлиты по семейным чатикам. Причем не в смысле «АКП пишет, АКП ругает» в годы учебы ребенка. А мемами и каждый год, каждый месяц: здесь видосик, здесь фотка, тут какая-то картинка и везде подпись: «АКП про такое говорила…»

В годы учебы АКП не писала, она только звонила. Причем как звонила: сначала она долго и много рассказывала мне, какая у меня чудесная дочь. Запрещала перебивать, просила всё это слушать внимательно. И только потом переходила к проблеме, и тоже в своей манере: сразу выдавала решение. «И вот что мы с вами будем делать».
Не я буду делать, не Настя, не какие-то мифические люди, а мы вместе с АКП. Даже если речь шла о банальном пробуждении по утрам вовремя.
— Ну Анна Константиновна, как вы нам здесь поможете? Это мое дело исключительно, — прыталась я урезонить.
— Это наше дело, — говорила АКП. — Потому что теперь вы будете просыпаться с моими указаниями.

Я ужасно благодарна Арзамасу за видео и большое интервью АКП. Но я клянусь, оно и тысячной доли не передает, какое благословение — ее дар учителя. Для выкинутого ребенка из системы общего образования, который ну никак не мог вписаться ни в какой коллектив, зато хорошо вписывался в библиотеки. И АКП умела открывать для таких детей мир! Огромный, добрый, веселый, ироничный. В нем много любви, много познания, много классных знакомств, много шуток и там много хороших людей.

Это такой принцип у АКП — не надо искать лучшие миры, надо их создавать для себя, под себя и наполнять своими людьми. Я уж и не упомню, как это точно в ее исполнении звучало, но я помню, что из той беседы ушла с новым девизом жизни «Хорошо там, где я есть». А пришла я, на минуточку, поговорить о выпускных экзаменах ребенка, потому что Стася затеяла сдать ОГЭ и ЕГЭ подряд (в общей сложности за 13 месяцев, простите за старорежимное упоминание 9 и 11 класса прежде).

И Настюша сдала. Спокойно, уверенно, аккуратно. Та самая девочка, которую пинали в обычных школах за то, что медленная, на вопросы учителей не отвечает, а книжки под партой читает про драконов. А в Малой школе, оказалось, что с учителями можно обо всем поговорить, и есть мильярд варьянтов, что прочитать «сверх того».

Уникальность АКП не в том, как она хороша с детьми. Ее уникальность в том, как она хороша с людьми и с самой собой. Как она вдохновляла, как принимала взросление, как много в ней было мудрости и душевной чуткости. Это человек необыкновенного чудесного мышления, когда сочетаются огромная эрудиция и такое же огромное сочувствие к живому. Это большая потеря. Я соболезную семье и всем ее близким, коллегам, друзьям. Светлая память!

Я — не фанат академической музыки…

Эту фразу в разных версиях я услышал вчера несколько раз. И хотя я сам ее не произносил, но в последний раз был на концерте академической музыки лет пять назад — еще в позапрошлой жизни. Если не считать оперы «Мадам Баттерфляй» в парке Яркон, которая всегда чуть больше пикник, чем поход в театр, и чуть больше про семейное мероприятие, чем про музыку.

А пять лет назад это была самая что ни на есть филармония. Тогда Курентзис дирижировал Бетховена и это было довольно мило, но даже ярый Теодор не смог удержать меня от позевывания в отдельные моменты. (В детстве таких моментов было большинство, потому я и не фанат академической музыки.)

…но!

Это слово шло каждый раз после дебютной фразы. Потому что то, что мы вчера услышали, очевидно, очень понравилось даже тем, кто не фанат академической музыки. Вчера Алексей Гориболь, Полина Осетинская и потрясающий и неизвестный мне раньше скрипач Владислав Песин играли избранное из Леонида Десятникова по случаю его 70-летия. А тенор Сергей Годин спел для нас песни на стихи Хармса и Олейникова.

Я, в отличие от сидевшего рядом Льва Ганкина, не обладаю достаточным понятийным обозом, чтобы описывать музыку, тем более академическую. Я могу только поделиться ощущением — скучно не было ни в один момент. Было красиво, страстно, нежно и удивительно. Музыка Десятникова включает в себя сотни тем, ритмов и аккордов, которые моментально окунают тебя в знакомое звуковое поле, чтобы сразу же из него выдернуть. Иногда знакомые тропы идут параллельно, смело переплетаясь, иногда чередуются. Вот японская гармония в духе Хисаиси, а вот кусок советской песни, вот почти акустическое техно, вот внезапное танго, а тут вдруг финальные звуки заставки из «Спокойной ночи малыши». Как можно такое написать, записать и сыграть — мне совершенно неведомо, потому называю это встречей с гением. Причем гений был коллективный, не только Десятникова, но и исполнителей.

Эта музыка настолько инклюзивна, что даже громкий голос из телефона: «Население России делится на…» посреди одной из пьес выглядел продолжением перформанса. (Для Израиля это вообще характерно — услышать что-то вроде «Маршрут построен» в конце спектакля или разговор в голос прямо в середине действия.)

Ну а когда в конце Гориболь объявил пьесу из «Альбома для Айлики», которую они с Осетинской артистично разыграли в четыре руки на одном рояле, я совсем замечтался. Приедет Айлика (я ведь сразу, не без удивления, понял, что это за Айлика) в Израиль в свой первый раз, посадим ее в машину — да и повезем в Хайфу к прекрасному Десятникову в гости. Попьем чаю, полюбуемся на вид, поделимся болями, послушаем историй.

И спрошу я его то, что вчера было неловко спрашивать. Композитор сидел в первом ряду, а я иногда бросал на него взгляд и думал: возникает ли у него в голове — спустя столько лет исполнения его музыки — мысль: «Ай да Лёня, ай да сукин сын!»?

Ведь это же просто невозможно, как круто.

Нет, я, конечно, нашел какое-то удовольствие в "Лимонове", "Лете" и даже "Жене Чайковского". Но передайте КС, что за вчерашний вечер, потраченный на просмотр "Исчезновения Йозефа Менгеле", он мне должен (хотя бы 80 евро за билеты 🙂 ).
Если бы не уморительная израильская публика вокруг, слушать брюзжание которой было куда интереснее, чем смотреть эту бессмысленную нудятину, вечер был бы потерян.
Очень жалко превосходного актера Диля, чья работа только подчеркивает никчемность всего остального. Лучше пересмотреть три раза "Мастера и Маргариту", где его роль беднее, но все остальное на порядок-два-три лучше, чем в "Менгеле".
Отныне зарекаюсь ходить на КС в кино. Только дома, причем имея альтернативный фильм в запасе.

Так получилось, что некоторые жанры, попадая на русскую почву начинают расцветать и интересно мутировать, становясь мощнее своих источников.

Например, русский даб. На мой взгляд, россияне поняли даб, как мало кто в мире. Русский даб лиричный и атмосферный, без всякой травы погружающий в ностальгические образы, навеянные то «Союзмультфильмом», то беспощадным советским искусством, где не было кодекса Хейза, а потому хэппи-энды были не в чести. Second Hand Band, Netslov, Dubchairman и прочие герои рубежа тысячелетий добавили русской тоски в ямайские доморощенные музыкальные эксперименты (Горохов писал, что даб родился из склеенных вручную петель магнитной пленки) и получилась музыка, с которой можно уходить жить в сибирские леса. Для нее не нужно ничего, кроме костра и луны над головой. И колонки, конечно.

Или вот русская опера — на мой взгляд, куда интереснее и красивее итальянской. Глинка, Чайковский, Бородин и Десятников ничуть не хуже (а по мне — лучше), чем Пуччини, Россини, Перголези и даже Верди. Во многом это вопрос вкуса, но то, что русская опера выросла в отдельное явление со своими шедеврами, а не просто эпигон итальянской, кажется, искусствоведческий факт.

А еще доносы — точно не русское изобретение. Первые доносы в истории были написаны клинышками на глиняных и восковых табличках (некоторые авторы считают, что таковых больше 90% среди древних текстов, хотя я в этом сильно сомневаюсь). Но в русской среде этот жанр разросся как на дрожжах и приобрел новые смыслы. С помощью доносов у нас можно было не только восстановить справедливость, но и отжать квартиру, дачу или жену у несимпатичного лично доносчику человека. И это еще не все: русский донос позволяет выполнять более мелкие задачи, например, держать домовой чат в узде.

Возможно, доносы — это самый массовый жанр, но все же большая часть из них к искусству не относится.

Самый успешный интродуцированный литературный жанр — это, наверное, русское фэнтези. Фэнтези — жанр по определению эскапистский, а где еще так важен эскапизм, как не в тоталитарной стране?

Вообще, истоки у него не только в Дансейни, Толкине и Льюисе, как у современного западного жанра. Началось все с мрачных русских эпических сказок и былин (включая жития святых), с Пушкина и Гоголя, потом были А-Толстой, Булгаков и пр. (Понятно, что в западном фэнтези тоже есть аналоги этих истоков, типа скандинавских мифов или Мэри Шелли.) Но у нас жанр расцвел, развился и сильно разветвился.

«Трудно быть богом» и «Суер-Выер», «Мифогенная любовь каст» и «Сердце Пармы» — все максимально непохожие друг на друга шедевры русского фэнтези.

Приключения Жихаря из «Время Оно» когда-то смешили в голос, с чем не справился Пратчетт. У Макса Фрая выходили очень милые книжки, похожие на плед у камина с приаттаченным котиком и порталом в любопытную и смешную мультивселенную. Даже первые два «Дозора» одного фашиствующего недопсихиатра были вполне достойным образцом городского фэнтези.

Были, конечно, еще и «Волкодав», и Ник Перумов, всегда же есть какой-то фон. Откуда мы будем знать, насколько хорошее хорошо, если не видим, что плохо?

Этим летом в отпуске я впервые за два года вернулся к худлиту. Нонфикшн, новости и профессиональная литература не оставляли времени и ресурса для художки.
Я прочитал подряд четыре книжки, совершенно случайно выбранных, полученных из разных источников. Все они оказались представителями русского фэнтези — и все очень хорошие. Все, кроме одной (2024) выпущены в 2025 году. Из четырех авторов двое живут в России, а двое — вне.

Не знаю, почему так вышло, что все подряд оказались фэнтези. Случайно — или повышение потребности в эскапизме вызвало какой-то подъем жанра. Будет ли новый бум научной фантастики?

Первая книжка — «Остров Лемпо» — практически детская, в чрезвычайно востребованном мной жанре дачного фэнтези, тем более, что это дача в моих любимых местах. Написал ее некто Валлу Кананен, а прекрасно иллюстрировала его дочь Лийса. Семья приезжает на дачу, где детей похищает леший. Дальше одна линия уходит в мифы и легенды древней Карелии, а по другой вызывают Лизу Алерт. Все это мило, забавно, живо и максимально далеко от суровой реальности. Реальность просвечивает, но если сравнивать с другими историями о пропаже детей, то это скорее реальность Карлсона, чем звягинцевской «Нелюбви».

Вторая книжка — «Когната» Сальникова (кстати, его «Оккульттрегер» тоже был городским фэнтези) — сюжетно вполне для подростков, хотя множественные прибаутки и отсылки зумерам будут вряд ли понятны. По жанру я бы назвал его военным фэнтези, хотя формально оно поствоенное, но двигатель действия все же война и наличие двух ярко выраженных противников. Сотрудник спецслужб (буквально — МГБ, антураж — 1950-е) и бывалый вояка ведут принцессу вражеской расы к ее родне, и по ходу их приключений разворачивается история мира, в котором расы людей-коммунистов и драконов-феодалов отвоевали и достигли непрочного мира. В эту книжку реальность впивается с помощью узнаваемого советского антуража и эзоповых размышлений, но они еще не так крамольны, как в следующей.

Третья книжка — «Вегетация» Иванова — уже совсем не для детей, несмотря на то, что она инкрустирована боями техники, по мощи не уступающими «Трансформерам» Майкла Бэя. Это такое техно-постапокалиптическое фэнтези. Мат, сексуализированное насилие, много социальной философии — все это не про нежную душу. Действие в книжке построено как по лекалам: набор персонажей-функций, разветвление линий, сюжетные ходы — все как-будто рассчитано и взвешено на весах, и поначалу это раздражает. Но ивановский язык, характерная речь персонажей, размышления об устройстве общества (понятно, какого) и, конечно, антураж (а у Иванова он всегда один и тот же — Пермь) — захватывают с макушкой, и вот уже раз — и книжке конец.

Четвертая книжка — «ПГТ Диксон. Трилогия» моего многогранного друга Виктора Меламеда — не просто для взрослых, а для взрослых прокачанных. Это сюрреалистическое фэнтези, в котором самыми узнаваемыми чертами реальности предстают насилие и иерархичность. Все остальное — одно большое ни на что не похожее видение. Возможно, это больше поэма, чем роман. Витя разбивает смыслы, но никогда — до конца, только до тех пор, пока они не подойдут к краю неузнаваемости. Из этих осколков — смыслов, слов, сюжета — собирается вполне цельная картина, где ничто не выглядит лишним. Ну, то есть правила этого мира становятся понятны (интуитивно, не умом), и вместе с этим становится ясным, что они нигде не нарушаются. Даже если в этом фэнтези есть эзопов язык, он зарыт глубже, чем слова, а если есть эскапизм — то только от логики реальности, но не от ее ужасов.

Вот такой интересный набор получился. Все разное, но у меня выстроилось в цельный ряд, идущий от детства к зрелости, от знакомого к незнакомому, от уютного к жуткому, от словесно-простого к словесно-вычурному. И все же все эти книги объединяет одна странная вещь: все они очевидно написаны людьми, родившимися в Советском Союзе (двое — в конце 60-х, двое — в конце 70-х), и этот советский бэкграунд невозможно экстрагировать из их книжек. Я не имею в виду, что он плохой или хороший, травмирующий или ностальгический, портящий или улучшающий. Он просто есть, и я, тоже родившийся в СССР всего немного позже, его вижу, чувствую, распознаю, и в каком-то смысле рад тому, что могу это делать. Потому что это добавляет глубины всем этим книгам в моих глазах.

Я не знаю, что напишет первое поколение авторов, родившихся в 90-е (может, уже что-то дельное написало — подскажите?), и мне ужасно любопытно, возможно ли вообще избавиться от советского культурного наследия так быстро, но его инерция до сих пор достаточно явственна. И пока самым распространенным жанром остается донос, возможно, эта инерция продлится еще долго.

Начав читать художку, остановиться уже сложно, и после четырех разнообразных фэнтези-книг я прочитал еще три, которые тоже случайно оказались в одном жанре. Как его назвать, не знаю. Это документальный фикшн. То есть что-то, противоположное фэнтези и максимально приближенное к реальности.

Автор берет персонажей из недалекого прошлого (все три книжки — про первую половину XX века), собирает фактологию, а потом пишет роман, в котором фактология окружается вымышленными (или точно угаданными) переживаниями, мотивациями, диалогами — но так, чтобы они не противоречили уже известному. Ну, или почти не противоречили.

В принципе, таких книг, где реальный человек становится вымышленным персонажем, достаточно много. В этом новом жанре процент вымышленного сильно меньше, но все же достаточный, чтобы не назвать это чисто документальной прозой. Вымысел касается внутреннего мира персонажей, а не сюжета, который соответствует реальным событиям.

Одна из моих самых-пресамых любимых книг — «Террор» Симмонса — тоже про реальных людей, но степень вымысла там огромна, в том числе потому, что документальные лакуны большие, ведь речь о середине XIX века и пропавших экспедициях, которые оставили очень мало источников. И это не говоря о мистической составляющей. Книг с таким уровнем вымысла довольно много.

Здесь же про персонажей известно и документировано гораздо больше, но простор для додумывания все равно есть, и оба автора справились с этим блестяще. Да, эти три книжки написали два человека — Саша Филипенко и Бенхамин Лабатут.

За Сашу спасибо театру. Постановки «Кремулятора» в Израиле я так и не дождался, поэтому решил прочитать источник.

Главный герой — противоречивая личность, начальник первого московского крематория на Донском кладбище. Ровно тот человек, который кремировал, а потом ссыпал в братскую могилу моего прадеда, доцента МГУ Юделя Рувимовича Закгейма. Было это, кстати, в 1936 — еще до спецоперации 1937 года. Мой прадед был именным политзеком, а не по спискам.

Противоречив потому, что он не только сочувствующий товарищ чекистских палачей, но еще и белогвардеец, воевал за разные стороны, побывал в «капстранах». И тем не менее сохранялся в такой ключевой для репрессивной машины должности и удерживал доверие властей в течение многих лет.

Книжка не отпускает и читается за один вечер. Всю дорогу представлял, как это можно сделать в театре, теперь мечтаю сравнить с реальной постановкой. История героя — сказочная по количеству поворотов, но очень правдоподобная, исходя из того, что мы знаем про пертурбации того времени. Внешний ресерч показал полное соответствие известной фактуры рассказу Филипенко. Хотя остались и вопросы, на которые не смог ответить интернет. Например, интересно, действительно ли герой пересекался с Газдановым или это прикольная выдумка автора. В еще одной моей любимой книжке — «100 лет и чемодан денег в придачу» — таких встреч у героя море (Сталин, Мао, Трумен и пр.), но ясно, что все это полная выдумка. Художественный это прием в «Кремуляторе» или раскопанный забавный фактик — не знаю. А вы?

За автора вторых двух книг спасибо хозяйке рижского Vilki Books Арине, которая буквально впихнула их мне, уверенная, что я оценю. Ну что ж, спасибо этой прежде совершенно незнакомой девушке, она меня сразу разгадала :)

Бенхамин Лабатут — новая латиноамериканская книгозвезда. Почему-то его называют чилийским писателем, хотя он родился в Роттердаме, провел детство в Гааге, Буэнос-Айресе и Лиме, а в Сантьяго оказался только в 14 лет. На мой взгляд, это делает его вненациональным писателем, и никаких специальных латиноамериканских черт я в его книжках не распознал. Но автор очень крутой, и я бесспорно крайне советую его почитать. На русском вышло еще эссе «Камень безумия», но это скорее лонгрид, чем книжка, и очень откликающийся.

Оба романа построены схожим образом — это некрепко связанные рассказы о разных исторических личностях: их жития и открытия, а главное — внутренний мир. Чем дальше по тексту, тем меньше документального и больше вымысла, но границу прочертить сложно. Лабатут пишет так, будто он реально засел в головах у своих героев. Они выходят очень живые и достоверные, и вызывают много сочувствия, потому что Лабатут хорошо рисует, чем оборачивается такая гениальность в частной жизни. У каждого таланта есть оборотная медаль, и не пусть вам не приведется дружить или тем более жить с гением.

«Когда мы перестали понимать мир» — книга о ядах, квантовой механике и математике. Ее герои — Шварцшильд и Эйнштейн, Бор и Шредингер, Гейзенберг и Гротендик, Тьюринг и Габер. «MANIAC» — книга о математике, кибернетике и теории игр. Ее герои — Эренфест, фон Нейман и Ли Седоль. А среди рассказчиков — Фейнман, Вигнер и родственники фон Неймана.

Я не представлял себе, что история героев главного хита Стивена Хокинга, от которого я впервые узнал про конфликты между физиками на фоне возникновения квантовой механики, может быть рассказана таким образом. Не только без формул, как у Хокинга, но через призму исторического контекста, психологических особенностей и частной жизни героев. Конфликт между Шредингером и Гейзенбергом показан в новых красках. Не только как конфликт идей, что мы видим у Хокинга, но и как конфликт людей. Причем людей особенных. Не будем ставить диагнозов, но ясно, что все они — далеко не нейротипичные люди, что бы это ни значило.

В общем, интересное развитие жанра охудожествленных биографий произошло. Вымысел не двигает историю, не вводит новые факты, а лишь подсвечивает и подкрашивает подлежащие мысли и мотивации персонажей. Делает их живыми людьми, а не бюстами на факультете физики или математики или фамилией в перечне палачей. Не то чтобы они от этого становились приятнее, но понятнее — точно.

Книжка, по которой поставлен последний фильм Кирилла Серебренникова про Менгеле, судя по всему, относится к тому же жанру. Но фильм настолько никчемный, а рецензии на книгу такие невоодушевляющие, что добавлять ее к своему списку не буду. Если вы другого мнения — напишите. А если есть еще подобные книги — рекомендуйте!

Пришла дочь из школы. Говорит: на английском надо было написать короткое эссе, я выбрала тему "Нужно ли вынести Ленина из мавзолея".
Хорошая тема, говорю, покажи, что написала.

С ее разрешения делюсь с вами этим текстом. Горжусь и греюсь.

Does It Matter Where He Lies?

We all know who Lenin was and where he's lying. There's a big debate on whether he should continue lying there or be moved into a different place.
The idea of a cruel ruler of a non-existent country being kept in a room like a tourist spot might feel weird. That's because it is. All the other Soviet rulers were buried like regular people. He should be too.
However, we all also know that in reality Lenin was, is and forever will be a mushroom. So if you put him in the ground he would release spores and probably produce an army of mini-Lenins. And no one would like that.
So sure, you can take him out of the Mausoleum.
At your own risk.

Кажется, пора дать ей Горчева почитать.

Накатала тут детям утреннюю зарисовку, как говорит Фёдор, в столетнем стиле, а концовка типа Зощенко. (Я бы, правда, поспорила. Потому что здесь было отчетливое подражание Дэфо и Твену, но, видимо, не получилось)

Фёдор в общем, в том числе, предложил, чтоб текст пожил и здесь.
Но у меня опять же есть свои соображения: мне отчего-то кажется, что высказывания в публичном поле о всякого рода национализме, патриотизме и прочих высоких идейных материях, только разжигают битвы, а не сближают нас.
А вот детям, напротив, обязательно надо такое говорить, писать и с ними обсуждать.
Ну то есть я лично не могу найти язык для разговора об этом в публичном поле.
А в домашнем режиме — вполне себе.
Ну вот и хочется спросить: а как с этим у вас?

А рассказик будет ниже

Из милого в противное за ноль минут, или Одной фразой

Утро пятницы. Заходят в калитку двое мужиков, лет по 60.
— Ой, шалом, все дела, а мы тут жили лет 40 назад. Не, не здесь, вот там наверху.

Выглядывает соседка.
— Ой, шалом! А можно к вам зайти? А мы вот такие, мне было 12-13 лет, когда мы уехали отсюда, а там росло дерево, а там жили родители, а там бабушка, то-сё.
— Заходите, добро пожаловать, — говорит наша бабушка.

Я на веранде ковыряюсь, слышу ласковое воркование наверху. К бабушке утром ещё сын зашёл. Ну вот они там и поют на 2 баритона, один бас и одно сопрано. Приятно.

Спустя сколько-то минут мужики спускаются. И я их, наконец, нормально вижу на лестнице. Один лысый, спортивный, в футболке и штанах. Второй расслабленней, в пиджаке, в шляпе и солнечных очках.
— Мир вам, говорю! Хорошей субботы!
В пиджаке проходит на улицу, а лысый вдруг наклоняется через калитку и говорит:
— А скажи мне, там кто живёт: иуди о арави?
Я смотрю на него, говорю:
— Христиане.
Он очень заметно расслабляется, очень заметно выдыхает и тут же улыбается:
— Хорошей субботы.

Я влетаю в дом: вот как так можно было, одной фразой испортить всё впечатление?!

С Рождеством всех, кто празднует!
С наступившей Ханукой всех, кто знает!
С ожиданием чуда всех, кто верит!

Мне в юности очень нравилось, что два Рождества. Казалось, что это специально для того, чтобы между ними поместилось чудо.
Сейчас понятно, что чудеса случаются постоянно, а не только в определенный промежуток времени. Да и сами чудеса я стала оценивать как-то иначе.

И вот эту зимнюю радость я считаю настоящим чудом чудесным, берегу и люблю это очень.
В этом году наше семейство разъехалось в Европы (в частности, часть в Праге, между прочим), и я торчу дома одна с мохнатыми детьми. (Что прекрасно, разумеется, а не жалоба какая. К тому же в пятницу я иду на выставку-распродажу к подруге, так что у меня тут тоже все путём)).
Ребята шлют фотки, мемы, ссылки. Чатики горят смешными историями и видео, и оттуда все время льется музыка, смех и что-то ещё, что мозг опознает как "богатое иностранное")).
Я улыбаюсь всю дорогу и ржу во весь голос. Мёрзну вместе с ними и греюсь вместе с ними.

И вот подумалось мне, что очень хочется поделиться этим теплом и чувством доброго. Ведь сегодня — тот самый день!

Кстати, я тут узнала, что у Flight radar есть специальный трекер Санты. Сейчас, наример, олени мчатся с подарками и Сантой над Украиной и Беларусью. Поэтому я хочу быстро пожелать, чтобы они щедро осыпали эти места и их народы, и всех нас, кто хочет этого, добром и добрым чудом.

Праздничного вам настроения!

Шорт-нотис. Из разряда «а вдруг»

Если вы в Тель-Авиве и до заката думаете, чем себя занять — айда в сторону парка на Бен-Цви (там, где русская православная церковь) к моей подруге Марине Крисов. Марина — поведенческий психолог и специалист по инклюзии. Именно она вывезла из-под бомбёжек Украины больше тысячи семей с особыми детьми. Мы вместе с ней работаем и тусуемся в лагере «Дерево» — с большим удовольствием и теплом.

А сегодня у Марины — художница Маша Орлович и благотворительная ярмарка во дворе дома. Дом, кстати, буквально внутри парка — того самого, который сто лет отремонтировали и вот только открыли.

На ярмарке можно купить картины, украшения ручной работы, футболки с авторскими принтами и другие красивые вещи — для подарков и для себя. Будут чай, музыка, немного новогоднего настроения и, главное, возможность просто побыть вместе.

Часть средств от продажи пойдёт на поддержку программ для семей с детьми с особыми потребностями в Израиле, а также на зимний лагерь для семей из Израиля и Украины. Про тепло и свет — в самом буквальном смысле: в последние недели во многих городах Украины электричество есть всего несколько часов в сутки.

До 16:00 (прямо до заката)
Mavkiim 4, вход B, Тель-Авив