Длинные выходные дали время посмотреть гигантский протокол судебного допроса Суцкевера по поводу его отношений с Альтманом. Триста с лишним страниц показаний главного учёного OpenAI о том, как он пытался свергнуть начальство в полном соответствии со всеми процедурами, законами и правилами. И о том, как всё это рухнуло за пять дней, когда "заговорили" деньги инвесторов.

Но главное здесь не драма корпоративного переворота. Главное — что Суцкевер проиграл ровно так, как проигрывают все люди его типа. Как проиграл Тьюринг, доведённый до самоубийства системой, которой помог выиграть войну. Как проиграл Вавилов, умерший от голода в тюрьме, пока Лысенко докладывал Сталину о победе мичуринской биологии. Как проиграл Тесла, умерший в нищете, пока Эдисон строил электрическую империю. Как проиграл Зиммельвейс, затравленный коллегами до смерти в психиатрической клинике за требование мыть руки перед операциями.

Это не случайные жертвы. Это системная закономерность. Люди, хорошо понимающие в знании, неизбежно проигрывают людям, хорошо понимающим в политике. Суцкевер понимал архитектуру нейросетей. Альтман - архитектуру власти.

Знание требует честности. Нельзя понять устройство реальности, построив карьеру на системном вранье. Нельзя делать научные открытия, если твой мозг натренирован удерживать две несовместимые позиции одновременно. Суцкевер слишком буквален, слишком честен, слишком наивен в своей вере, что правила что-то значат.

Альтман же гениален именно в способности говорить о "ценностях" и "миссии", делая ровно то, что требуют деньги без малейшего внутреннего конфликта. Это профессиональный навык управленца: способность к когнитивной гибкости, которая для учёного была бы фатальной.

Из протокола видно: Суцкевер действовал по правилам, использовал законные полномочия, защищал декларированную миссию. Формально был прав. Но проиграл, потому что не контролировал то, что реально даёт власть: операции, команду, деньги. И вот здесь начинается самое интересное. Что если их поражение — единственное, что спасает нас от окончательной катастрофы?

Люди типа Альтмана гениальны в навигации структур власти. Они умеют получать ресурсы, привлекать капитал, мобилизовывать команды, строить империи. Они эффективны в политической игре. И единственное, чего они не умеют — создавать настоящие прорывы.
Для прорыва нужна та самая наивная одержимость знанием, которую альтманы научились симулировать, но не испытывать. Нужна способность десять лет биться над проблемой, не думая о капитализации. Нужна когнитивная честность, несовместимая с политическим успехом.

И здесь работает спасительная диалектика. Альтманы получают контроль над деньгами и институтами. Но они никогда не получат настоящих инструментов господства. Потому что настоящие инструменты создаются людьми типа Суцкевера. А суцкеверы неизбежно проигрывают альтманам.

OpenAI после победы Альтмана: сто миллиардов капитализации.и трансформация в развлекательную платформу для масс и драйвера стройки электростанций для элит. Альтман выиграл всё, кроме главного — способности сделать следующий качественный скачок. Суцкевер ушёл и унёс с собой то знание архитектуры, которое могло бы дать настоящее господство.

Тьюринг создал основы компьютерной наук, но был уничтожен британским государством. Вавилов понимал генетику, но проиграл Лысенко. Лысенко получил власть, но СССР так и не получил генетического оружия. Каждый раз победа политиков над учёными означает, что инструменты абсолютной власти остаются незавершёнными.

Система устроена жестоко. Но в этой жестокости заложен предохранитель. Те, кто умеет получать власть, никогда не получат настоящего знания. А те, кто обладает знанием, никогда не удержат власть.

Но это и неплохо. Гениям сквозь альтманов не пробиться — а значит, человечество отдаст деньгами. Альтманы построят империи, получат капитализации, будут контролировать институты. Но настоящие инструменты абсолютной власти останутся незавершёнными. Потому что суцкеверы уходят. И уносят с собой ключи.

Текст Харичева "Кто мы?" вызывает 2 типа реакций критиков Одни читают его как этнографическое описание и пугаются: неужели русская культура и впрямь такая? Другие - как идеологический манифест и возмущаются: как можно призывать к этому? Обе реакции неверны, не учитывают роли и жанра.

Харичев не этнограф, не проповедник. Он администратор внутренней политики и избирательных кампаний. Его работа — артикулировать идеи, которые работают. Для этого он делает то же, что все политические философы: берёт реальные культурные паттерны и инструментализирует их. Описание переплетается с предписанием.

Паттерны реальны
Харичев не выдумывает "цивилизационный код". Он фиксирует наблюдаемое.

Когда пишет, что для русского врача больной — императив, а не клиент, это не установка. Русская медицина формировалась и держится до сих пор на том, что страдающий человек — моральный вызов, а не счёт к оплате. Пока английские хирурги в XIX веке соревновались в скорости ампутации, Пирогов придумывал наркоз. Можно сказать, что русские не были способны к виртуозной хирургии, не имели инструментов и искали обходные пути. Но факт остаётся фактом: там, где одни оттачивали скорость избавления от конечности, другие думали, как избавить человека от боли.

Институты, обычаи и неформальные способы решения проблем у нас близки к южной Италии или Испании. Мы не верим в кодифицированный закон и правила — это тоже факт. Клиентское общество, где люди сильны группами от семейных до идентичностных — это наблюдаемая структура.

Харичев цитирует фильм "Брат". Это фиксация культурного императива. В русском языке "правда" объединяет истину, честность, справедливость и моральную правоту — всё сразу. Truth - только фактическая истина. Когда Харичев пишет про "правду", он описывает веру в моральную истину, существующую независимо от процедур. Это противоположность западной модели, где правда — результат правильного процесса. Обе системы несут возможности и ловушки. Обе существуют.

Инструментализация — это работа
Харичев берет реальность и объединяет ее с нормативной идеей. Он ассоциирует реальные феномены с патриотизмом, служением, государством. Превращает описание в предписание, это его работа.

Рекламщик Coca-Cola говорит: "Счастье — это когда все вместе пьют колу". Он не врёт. Он ассоциирует колу с образами счастья, семьи, праздника. Это его работа — инструментализировать эмоции для продажи продукта.

Харичев делает то же самое. Он не обязан верить в каждое слово. Он обязан создать работающую систему из существующего материала.

Критики не понимают жанра
Нынешний читатель не различает описание и предписание. Для него описание без осуждения равно одобрению. Этнограф говорит "так есть" — он слышит "так правильно".

Когда Харичев пишет "жизнь для нас стоит меньше", западный читатель слышит призыв к жертвам. Но это признание культурного паттерна, где индивидуальное может быть принесено в жертву высшим ценностям.

Критики требуют определённости: либо чистое описание (этнография), либо чистая пропаганда. Но сам жанр политической философии — инструментализация реальных паттернов для идеологических целей.

Фукуяма пишет про западную идентичность, про требование признания, про кризис либерализма — и никто не обвиняет его в пропаганде. Западные идеологи говорят про "общечеловеческие ценности", но описывают западные. Притворяются, что QALY (метод оценки жизни в деньгах в США) и процедурная справедливость — это универсально.

Харичев не притворяется, что описывает универсальные ценности. Он говорит: вот наши.

Когда Харичев пишет про "веру" и оставляет её абстрактной, без конкретного содержания, критики видят манипуляцию: "Вера неизвестно во что, во что начальство скажет". Справедливое опасение.

Но вера как социальный конструкт работает везде одинаково. "Свобода", "демократия", "права человека" на Западе тоже абстрактны и наполняются конкретным содержанием в зависимости от политической необходимости. Западная инструментализация этих понятий приводила к войнам не меньше, чем иные идеологии.

Что с этим делать
Читайте Харичева как политического философа, делающего свою работу.

🗓7 ноября — дата, которую в России уже не празднуют, но и забыть не могут. Октябрьская революция создала страну, до сих пор определяющую глобальное позиционирование России. Парадокс - современная РФ живёт на репутационном капитале СССР, но не готова это признать из-за непроработанной травмы 1980-х.

Значимые российские партнёры в мире — от Пекина до Каракаса, от Пхеньяна до Луанды —советское наследие. Связи выстраивались десятилетиями на основе антиимпериалистической солидарности и реального партнерства в индустриализации. Ким, Си, Ортега, Лула работают с Москвой не потому, что их вдохновляют "традиционные ценности", а потому что помнят советскую альтернативу американской гегемонии.

Сегодня официальная идеология говорит о "консервативных ценностях" и "духовности",  которые весьма ограниченно экспортируются и по большому счету присвоены совсем не нашими друзьями. Не получится современному светскому государству стать "святее Папы Римского" или пастора-протестанта Среднего Запада.

Реальная же модель России — это работающее социальное государство советского типа. Бесплатное здравоохранение и образование, пенсионная система, материнский капитал — вся социальная инфраструктура не просто сохранена, а развивается. Продолжительность жизни выросла с 65 до 73 лет, детская смертность упала в разы, Москва строит "лучшую в мире систему бесплатного здравоохранения" — но объясняет это "эффективным менеджментом", а не развитием советских принципов всеобщего доступа.

Элиты предпочитают говорить о "банкротстве советского проекта", одновременно инвестируя именно в советскую социальную инфраструктуру. Это раздвоение на уровне государственной идеологии: внутри страны советское наследие переименовывается в "традицию", а вовне мы охотно пользуется советским "кредитом доверия". Признать эффективность советской модели хоть в чем-то означает вернуться в состояние травмы, когда казалось, что Запад выиграл окончательно.

Результат: страна с работающей моделью социального государства, с реальной альтернативой неолиберальному демонтажу welfare state, не  артикулирует и не "продает" эту модель.

Кризис самоочевидности проявляется в постоянном вопросе на всех уровнях: "А зачем мы это делаем?". В советском проекте этот вопрос был невозможен — ответ был встроен в систему смыслов от школьной политинформации до Политбюро. Помощь Анголе была логичным продолжением борьбы за освобождение угнетённых, за мировую справедливость.

"Сопротивление Западу" — это не цель, а средство. Ради "более справедливого мира"? Хорошо, но откуда взялось это стремление к справедливости? Если отвечать честно — это 1917 год, это большевики, это 70 лет советской истории. Именно советский период создал логику глобальной солидарности с угнетёнными.

Но признать советское происхождение смысла невозможно, поэтому приходится говорить о "тысячелетней традиции". Так, советсая по сути стилистика получила новую упаковку, не полностью ей подходящую. Объяснения стали фантомными, как боль в удалённом зубе. Зудящее "зачем?"

В итоге внешняя репрезентация работает как пустая коробка с советской маркировкой — содержания нет, но капитал узнаваемости держит всю конструкцию.

7 ноября напоминает о революции, которая дала России глобальную идеологическую субъектность. Сверхдержавой Империя была, но реально альтернативная другим проектам история – все-таки СССР. Современная Россия не может ни отказаться от этого наследия, ни присвоить его. Это цена травмы — сложности с пониманием и – как следствие - упаковкой в продукт того, что именно работает и почему это важно для мира.

PS. СССР создал свой внутренний ориентализм: от партийных руководителей "национальных республик" ожидался особый стиль — гиперболизированные восхваления Москвы, клятвы в верности, эмоциональная интенсивность, искусственная цветистость из книг Леонида Соловьева о Ходже Насреддине, несвойственная живым языкам.

Сегодняшние лидеры Центральной Азии воспроизводят ту же модель с Трампом, что их предшественники использовали с Брежневым. Даже язык остался прежним — вчера в Белом доме большинство участников воспевало Трампа по-русски.

С визами шенгенскими история забавная и образцово литературная. В т.н. "реальности" поменялось мало что – вот уже 3 года большинство виз однократные, но с юридической точки зрения – песня в кафкианском духе.

Начнем сначала. Есть такая "копенгагенская школа изучения проблем безопасности" (Бузан, Вэвер, 1990-е). Она описала изящную технологию: не нужна реальная угроза — достаточно правильно о ней сказать. Секьюритизация (securitization) — это речевой акт, превращающий обычный вопрос в экзистенциальную угрозу.

Формула простая:
1⃣ Секьюритизирующий актор – как правило власть от политической до "санитарной" (ага, это и про ковид тоже): "X угрожает Y";
2⃣ Аудитория принимает с некой степенью непротивления
3⃣ Можно вводить чрезвычайные меры (emergency measures), минуя обычные правила.

Главное: доказательства необязательны. Речевой акт сам создаёт реальность.

И то, что сделала ЕК – в учебники.
§1 — образцовый речевой акт: "Превращение миграции в оружие, акты саботажа, угрозы кибершпионажа и потенциальное злоупотребление визами... означают, что заявители на визы из России должны тщательно проверяться".

Смесь действий государства, конкретных инцидентов и потенциальных угроз. Без статистики, без доказательств любой связи между типом визы и угрозами. "Assessment concluded" ("оценка пришла к выводу") — готово.

Магия: от "Мы обвиняем российкую госполитику в том, что она делает X" к "русские заявители = риск".
Юридическая обёртка: "By way of derogation" ("путём отступления") — отступаем от стандартных правил ради безопасности. Дальше технически чисто: whereas clauses (особая западная правовая хрень, не имеющая прямого аналога в русском – преамбула с "принимая во внимание, что…") строят threat narrative (нарратив угрозы), articles (статьи) устанавливают нормы как ответ не на реальность, а на этот "whereas...".

Что можно было бы сделать?
Вариант 1 (Прибалтика): "Русские — враги, потому что русские". Ясно.

Вариант 2 (Южная Европа): "Визы продолжаем выдавать, потому что отельеры Марбельи и Салерно хотят денег". Тоже честно.

Вариант 3 (выбранный): 20 страниц процедурной точности, references (ссылки) на Regulations (регламенты), whereas clauses, derogations (отступления), assessments (оценки). Результат: никто не доволен.

Выбранная конструкция не добавляет ни прочности, ни обоснованности. Она добавляет кафкианский абсурд.

Север недоволен: хотели прямой запрет по нацпризнаку. Юг недоволен: экономические потери, но не может громко возразить, потому что "безопасность".

Проевропейские русские оскорблены больше всех: вместо прямого "вы враги" им дают процедуру, где они должны доказывать свою благонадёжность через три предыдущие визы, принадлежность к "categories of reduced risk" ("категориям сниженного риска"), подтверждать "integrity and reliability" ("честность и надёжность").

Блогосфера проевропейских русских сейчас полна обоснованных воплей. Прямое "вы враги" можно отвергнуть. На "ваши деньги не нужны" можно ответить: а в Эмиратах ок.

Но когда тебя заставляют проходить assessment, собирать доказательства "lawfully used visas" ("законно использованных виз"), подтверждать принадлежность к approved categories - это унижение ради унижения.

Секьюритизация как упаковка неразрешимого противоречия, создание видимости обоснованности там, где лишь политический тупик.

К. Каллас: "виза - привилегия, а не право". Это честная формулировка секьюритизированной парадигмы. Но вместо прозрачного провозглашения условий доступа к привилегии (именно об этом сейчас просят наши эмигранты-оппозиционеры) — документ на 20 стр. с сылками на Европейскую конвенцию по правам человека; упоминаниями "фундаментальных прав"; исключениями для "vulnerable categories" ("уязвимых категорий").

Европейская юридическая традиция строится на процедурной точности как гарантии справедливости. Но когда эта точность применяется на основании undisclosed assessment (нераскрытой оценки) - "речевом акте без доказательств", она становится оскорблением.
Человек должен доказывать "честность и надеждность", проходить scrutiny (проверку), зная: критерий один - гражданство.

Сегодня – всемирный день науки ООН. И я имею кое-что сказать по этому поводу.

Наука — это деньги. Которых всегда не хватает. Гранты урезают, бюджеты замораживают, приоритеты меняют. Но есть одна категория людей, которая никогда не отступает: родители умирающих детей. Потому что люди более всего неравнодушны к себе. А твой ребёнок — это и есть ты.

В 1955 году педиатр Шарплс основала Cystic Fibrosis Foundation — её двое детей умирали от муковисцидоза. С четкой задачей – победить болезнь. Фонд инвестировал в биотехстартапы собранные деньги. Результат: $3,3 миллиарда прибыли на вложенные 40 млн и кратное увеличение жизни для больных муковисцидозом сегодня. В 1984 году экономист Одоне узнал, что его сын Лоренцо умрёт через два года от адренолейкодистрофии. Не имея биологического образования, он изучал биохимию в библиотеках, организовывал научные конгрессы, обзвонил сотню фармкомпаний, нашёл химика, согласившегося синтезировать экспериментальное лекарство. Лоренцо прожил 30 лет, но главное – для других детей болезнь оказалась побеждена через профилактику «маслом Лоренцо». В 1998 году юрист Кроули получил диагноз болезни Помпе для двоих детей. Он ушёл с работы, взял кредит под залог дома в $100,000, основал биотех-стартап. Через 18 месяцев продал его за $225 миллионов. Его дети получили лечение. Сегодня более 3000 пациентов по всему миру живут благодаря этому лекарству.
Таких историй на самом деле множество – я привел те, про которые можно почитать книги и посмотреть фильмы.

Родительская филантропия эффективнее государственной науки по простой причине: экзистенциальная мотивация. Когда на кону жизнь твоего ребёнка, ты готов рисковать всем — домом, карьерой, репутацией. Не отступаешь, когда все говорят "невозможно". Так получилось, что я в этом неплохо понимаю. Когда в справочнике написано: «Терапии нет. Без поддерживающего лечения дети редко доживают до 10 лет» - это очень освежает мозги и заставляет двигаться быстрее.

Не благотворительность в российском смысле — "купить пилюлек Андрейке". Это венчурная филантропия: понять саму природу болезни, предотвратить её для тысяч будущих детей и чем черт не шутит может и самому в этот вагон заскочить. Будем честными: в России такая модель не работает. Первое — наша благотворительность остаётся в парадигме "творить благо конкретному человеку", а не финансировать рискованные исследования. Второе — нет стартап-экосистемы в биотехе: венчурных фондов для орфанки, регуляторов с fast track-поддержкой, инвесторов, понимающих орфанную экономику. Третье — культурный код: православное милосердие к страждущему против протестантской идеи "улучшения человечества через знание".

Поэтому тем ценнее, когда к общественно полезным научным исследованиям подтягиваются благотворители. Я уже несколько раз писал про Фонд «Глобальный Альянс Содействия» — редкий пример организации, администрирующую науку не как "помощь конкретному больному", а как инвестицию в прорывные технологии, которые по какой то причине «тормозят» или попали в т.н. «долину смерти» - когда хорошая идея не доживает до массовизации в силу кучи сложностей во время когда идея уже есть, а денег от ее коммерческого использования еще нет. Заинтересовался я ими, когда узнал, что они развивают российскую CAR-T терапию с целью ее превращения из уникального экспериментального метода в систему массовых доступных решений и технологий. Возможно, подумал, и в России формируется культура научной филантропии.

Не вместо традиционной помощи. Рядом с ней. Потому что, когда грамотное администрирование встречается с наукой и правильными деньгами, появляются не только лекарства — рождаются новые возможности для детей, чьи родители вот прямо сейчас перечитывают раз за разом: «Прогноз неблагоприятный. Лечение в настоящее время отсутствует».
Я фонду этому помогаю и всех призываю к тому же.

Снова большой разговор с казанцами про американскую политику. На этот раз поводом послужила победа Мамдани — 34-летнего социалиста, ставшего первым мэром-мусульманином Нью-Йорка.

"Трамп своими инвективами приносит большую пользу левому движению. Не знаю, в каком виде он оставит Республиканскую партию, но то, что он является истинным отцом новых левых по всему миру, — это абсолютно точно".

Победа Мамдани — не случайность, а закономерный ответ на радикализацию справа. Традиционная левая повестка (не "меньшинства", а "бедное большинство" в фокусе) получает сегодня мощный импульс по всему миру – спасибо дедушке Т. и тенденции к превращению милллиардеров в триллионеры, которую он запустил.

А еще — о том, как американская система вынуждена "галлюцинировать вместе с Трампом", создавая декорации под его альтернативную реальность. Когда президент заявляет, что Китай и Россия испытывают ядерное оружие (хотя это не так), Пентагон судорожно ищет способы подтвердить его слова. Ну и легализовал мне кажется перспективный термин "мамкины трамписты".

Как человек, занимающийся "социальным влиянием ИИ-революции", не смог пройти мимо. На одном из бесчисленных конкурсов сегодняшнего дня произошла прекрасная история.

Конкурсант представил работу. Эксперты оценили её очень высоко – оценка позволяла рассчитывать на "место в десятке". Потом работу дисквалифицировали — якобы за использование ИИ, так решила иностранная система ИИ, для которой разработчики заявляют 40% ошибки. При написании ИИ действительно использовался для оформления, но это не было запрещено условиями конкурса, да и хорошо, что конкурсанты им владеют.

Конкурсант попытался получить объяснения, его проигнорировали. Когда тот же вопрос задал авторитетный человек (не за человека, а просто попросив объяснить логику), организаторы прислали скрин того самого детектора.

Традиционная несправедливость работала честно: тебя обокрали, ты знаешь кто и зачем, можешь сопротивляться или хотя бы злиться. Апелляция существовала, в конце концов. Теперь появляется новая технология "неравенство чёрного ящика" (НЧЯ), я бы ее назвал. Алгоритм сказал "нет", дискуссия закрыта.
"Детектор показал", "система приняла решение", "вероятность 78%". Методология? Не раскрывается. Данные? Конфиденциальны. Дайте доступ? Алгоритм – частная собственность. Не израильский Lavender, конечно, но жизнь порушить тоже может.

Студент использовал ИИ. Не может сказать "я невиновен". "Но это не было запрещено" и "все так делают" звучит как увиливание. Рождается травмирующая неопределённость: в чём вина? Использовал слишком много? Недостаточно переработал? Есть какие-то невидимые правила, о которых забыли сообщить?
НЧЯ превращает жертву в невротика, бесконечно сомневающегося в себе.

Впрочем, эта история - милая провинциальная зарисовка на фоне того, как НЧЯ работает в других сегментах.

В Штатах страховые компании используют алгоритмы, например, для определения длительности пребывания пациентов в стационаре или покрытия времени анастезии. Алгоритм систематически занижает необходимое время лечения в обоих случаях. Врач говорит "нужно продолжать", история болезни требует терапии — но модель решила иначе. Осложнения во время вмешательства, индивидуальные особенности организма — неважно. Время вышло, счёт пациенту. Алгоритм предсказал час, операция заняла полтора — ваши проблемы.

Почему это работает? НЧЯ - не баг системы, а её апгрейд. Старая несправедливость оставляла следы, новая - непогрешима как Папа Римский.

▪️Избирательность без следов. Все используют ИИ, но одних награждают, других дисквалифицируют. Критерий отбора невидим. Можно убрать кого угодно "за ИИ", наградить кого угодно, не заметив ИИ в работе. Добрый старый патронаж с фиговым листком технологий.

▪️Распыление ответственности. Раньше человек решал и отвечал. Теперь "система показала". Кого винить? Программистов? Они следовали спецификации. Менеджмент? Они доверяют технологиям. Алгоритм? Он объективен. Ответственность испаряется.

▪️Деморализация вместо мобилизации. Когда тебя открыто грабят, ты сопротивляешься. Когда непонятная система объявляет тебя неправильным — ты начинаешь сомневаться в себе. "Может в этом и есть великая сермяжная правда? Алгоритм же обучен на миллионах случаев". Газлайтинг, масштабированный до промышленных объёмов

Алгоритмизация классовой сортировки. Кто проходит через чёрные ящики? Те, у кого есть культурный капитал, доступ к экспертизе, знакомый "авторитетный человек". Пациент без ресурсов получает отказ. С ресурсами – от денег на адвоката до связей – получает то, в чем нуждается.

Адепты ИИ обещали объективность и справедливость алгоритмов. Получили маскировку произвола под технологическую нейтральность. НЧЯ эффективнее прежних методов именно непрозрачностью: жертва не может сформулировать претензию, угнетатель не несёт ответственности, система воспроизводится автоматически.

Стоит спросить "почему?" тому, кто может добиться ответа, - конструкция рассыпается. Но те, кто могут спросить, как правило не только "в теме", но и "в доле" - сами обладают алгоритмизированными привилегиями. Модель выглядит чудесно устойчивой.

Вчера на конференции AI Journey произошёл любопытный обмен репликами. Греф объявил, что ИИ Сбербанка выявил 20% "неэффективных сотрудников". Путин ответил: "Не бывает неэффективных сотрудников - есть те, с которыми плохо работали". Этот диалог обнажает два способа думать о технологической революции.

1⃣ Подход "Двое из ларца" (корпоративная логика)
В "Вовке в Тридевятом царстве" два молодца выполняют любую команду - буквально, без понимания смысла. ИИ - автономный исполнитель, который замещает человека

Главные метрики: цифры эффективности, сокращение издержек

Результат: повышение производительности процедур, все виды корпоративной оптимизации

Проблема: буквальное исполнение команд без учета контекста; что работает для одной компании, катастрофично для другой и тем более в нацмасштабе

2⃣ Подход "Конёк-горбунок" (национальная логика)
У Ершова маленький невзрачный зверь с двумя горбами становится верным другом Ивана. Он не просто выполняет команды — он даёт советы, предупреждает об ошибках, помогает избежать ловушек. ИИ - партнёр человека, который усиливает способности, но не заменяет суждения и понимание.

Главные метрики: национальные цели, суверенитет, социальная стабильность

Результат: сохранение компетенций, профилактика негативных последствий, адаптация через образование

Для страны - массовые сокращения означают рост социальную нестабильность, потерю компетенций и снижение потребительского спроса, а также рост затрат на социалку.

Надо понимать, ИИ не "объективно измеряет" эффективность — он операционализирует чьё-то представление о ней. Когда Греф говорит, что ИИ выявил "неэффективных", он воплощает определённую модель управления. Поэтому Путин и возражает: проблема часто в системе управления, не в людях. Конёк-горбунок может сказать Ивану: "Ты неправильно ставишь задачу". Двое из ларца выполнят буквально.

Разрыв между обещанием и реальностью. По данным McKinsey, 78% компаний используют ИИ хотя бы в одной функции, но более 80% не видят отдачи в финансовых показателях. Только 1% достиг "ИИ-зрелости" - то есть "ИИ-прибыльности". Более того, в 2025 году компании начали возвращать уволенных сотрудников, которых "соптимизировали" ранее.

Путин на AI Journey: "ИИ - вызов для образования. Нельзя учить детей только нажимать на кнопки". Проблема двух уровней. На уровне навыков: если ИИ делает всё, чему учить? Если учить работе с ИИ - навык с коротким сроком годности.
На уровне мышления: Конёк даёт советы, но Иван принимает решения и развивает самостоятельное мышление. Вовка командует и перестаёт думать сам. Образование должно развивать способность думать с ИИ, а не вместо ИИ.

Путин предложил создать специальную структуру – "штаб" - для руководства всей деятельностью в сфере ИИ - и поручил это одновременно Правительству и АП. Это два измерения одной проблемы 🔑🗝

🔑Первый ключ: экономика (Правительство)
▪️ Вклад в ВВП (11 триллионов рублей к 2030 году)
▪️ Внедрение технологий в отрасли
▪️ Конкурентоспособность российской экономики

🗝Второй ключ: политика (Администрация Президента)
▪️Технологический суверенитет ("критическую зависимость от чужих систем допустить нельзя")
▪️Политическая стабильность и контроль социальных последствий
▪️Управление траекторией технологического развития

ИИ - это не только про деньги, но и про то, кто контролирует производство смыслов в цифровую эпоху. Кто владеет языковыми моделями, тот владеет тем, какие нарративы встроены в технологии и в саму социальную ткань.

Штаб — это институт, призванный примирить оба подхода. Греф прав: ИИ даёт беспрецедентные возможности для роста производительности. Путин прав: если этот рост достигается через массовые сокращения, деградацию навыков и знаний в новых поколениях и социальную нестабильность, он не нужен.

Сейчас решается архитектура отношений с ИИ на десятилетия вперёд. После 2030 года, когда структуры затвердеют, изменить траекторию будет гораздо сложнее.

Вопрос не в том, "спасёт ИИ или уничтожит". Вопрос в том, кто решает, как встроить технологию в социальную ткань с минимальной травмой. И пока ещё есть время влиять на эту архитектуру.

Поцапался вчера на круглом столе по ИИ с депутатом, продвигавшим идею "маркировки ИИ-контента" в логике "на фильмах пишут 18+, пусть и тут будет "сгенерировано ИИ". Привыкнут". Депутата понять можно – регулировать надо, а как – не понятно. Вот и включается "магия легких решений". Я считаю, что подход этот не работает. Вот почему:

1⃣ Проблема авторства
Идея "маркировать контент" зиждется на бинарной логике: текст создал ИЛИ человек, ИЛИ  ИИ. Реальность сложнее.

Например, политик готовит речь с языковой моделью.
Модель предложила формулировки. Политик отбросил 50%, переписал 30%, добавил примеры из опыта. Кто автор? Если политик, то почему маркировать? Если модель, то это ложь — идеи не ее. Если соавторство, то где граница? Должен ли автор ставить "соавтора", если попросил его вычитать черновик? А если использовал автокоррекцию Word на машинном обучении?

Закон пытается провести границу там, где её нет. Интеллектуальное производство коллективно. Мы всегда используем инструменты - от словарей до поисковиков. ИИ - просто новый инструмент, более мощный и менее прозрачный. Но это не меняет фундаментальные характеристики процесса.

2⃣ Невозможность верификации
Предположим, закон принят. Как и кто проверит соблюдение?
Детекторы ИИ-текста дают множество ошибок: человеческий текст помечается как машинный, если автор пишет структурно и грамотно. Качественный ИИ-текст, отредактированный человеком, проходит как авторский. Закон – в случае принятия - наказывает не обман, а честность. Тот, кто промаркировал текст добросовестно, несёт репутационные издержки. Тот, кто скрыл роль ИИ и слегка отредактировал, остаётся незамеченным.

Создаётся рынок обхода регулирования. Уже появляются сервисы "гуманизации" ИИ-текста. Закон стимулирует не корректное использование ИИ, а развитие технологий сокрытия его использования.

3⃣ Что на самом деле сообщает маркировка?
Допустим, я маркирую: "Текст создан с использованием ИИ". Что это говорит читателю?
Если аудитория считает ИИ знаком деградации, мои идеи обесцениваются — хотя мышление остаётся моим. Если аудитория считает ИИ показателем прогрессивности, возникает ложное впечатление технологической компетентности — хотя инструмент вторичен.

Маркировка смещает фокус с качества мысли на инструмент её оформления. Это как если бы в 1990-е требовали указывать: "Текст набран на компьютере, а не написан на пишущей машинке". Имеет значение результат, а не способ производства — если только способ производства не искажает сам результат.

4⃣ Настоящая проблема
Депутат пытается регулировать симптом, игнорируя болезнь.
Проблема не в том, что люди используют ИИ. Проблема в том, что ИИ проприетарен. В отличие от прялки или электричества, которые можно купить и владеть, языковые модели остаются собственностью корпораций. Пользователь арендует доступ, а не покупает инструмент.

Это создаёт критическую зависимость. Компания может в любой момент: поднять цены, изменить условия, ограничить функциональность, вообще закрыть доступ. Более того, модель содержит встроенную нормативность - представления о допустимом, правильном, токсичном. Это не нейтральный инструмент, как электричество, которому всё равно, что вы делаете под его светом.

Маркировка контента не решает вопрос технологического суверенитета. Она создаёт иллюзию контроля, отвлекая от реальной проблемы: кто владеет инфраструктурой производства смыслов в цифровую эпоху?

5⃣ Критикуя - предлагаем
Если законодатель действительно озабочен влиянием ИИ на общество, стоит регулировать не атрибуцию, а условия доступа и владения:
• Требовать прозрачности алгоритмов для критически важных применений
• Инвестировать в открытые альтернативы проприетарным системам
• Защищать право пользователей на данные, созданные в процессе взаимодействия с ИИ
• Контролировать использование ИИ
в сферах, где встроенная предвзятость критична (суды, наём, кредитование)

Маркировка - удобная имитация регулирования. Она позволяет депутату отчитаться: "Мы что-то делаем". Но на практике это создаёт абсурдные требования, стимулирует обход закона и не решает ни одной реальной проблемы.

Писал сегодня статью про разницу подходов к цифровому контролю в либеральных и нелиберальных обществах (спойлер: исчезающе мала, а если есть, то в пользу авторитаризма), и подумал еще вот о чем.

Кризис среднего класса, о котором сегодня говорится и пишется так много, фундаментально связан с переходом к экономике подписок. Netflix, Spotify, Adobe Creative Cloud, ChatGPT — каждый сервис стоит «всего» $10-20 в месяц. Но ключевое в том, что требуется не разовая покупка, а постоянный денежный поток. Бедный человек мог накопить и купить холодильник, машину или телевизор. Экономика подписок требует гарантированных взносов каждый месяц, навсегда.

От владения к потоку
Средний класс, таким образом, уже не «достаточно богатые», а достаточно стабильные. Человек с постоянным доходом среднего класса может потянуть $200-300 подписок. Тот, чьи доходы не постоянны – уже нет. Экономика подписки создаёт класс исключённых не по линии богатства/бедности, а по линии стабильности/нестабильности дохода. В условиях, когда всех стремятся перевести на аутсорс, а ИИ-автоматизация висит дамокловым мечом над «белыми воротничками» и «креативных классом» это потенциально большинство.
Невозможно и накопить. Каждый месяц - новый цикл платежей с нуля. Даже успешно справившись в этом месяце, следующий начинается заново. При этом отказаться нельзя: без софта невозможна работа, без стриминга — выпадение из социальной жизни, без ИИ-инструментов — потеря производительности.

Истоки: кабельное телевидение
Исторически ящик Пандоры открыло кабельное ТВ. До него модель была ясна: эфирное вещание бесплатно, оплата через рекламу. Кабельное ТВ доказало фундаментальную гипотезу: люди готовы платить регулярно за то, что раньше получали бесплатно. Более того, ввело двойную монетизацию — ты платишь за подписку И смотришь рекламу. Это казалось возмутительным, пока не стало нормой. Раньше : нет денег на кино — смотри бесплатное ТВ, нет денег на новый софт — используй старую версию. Экономика подписок убирает буферы. Либо ты платишь каждый месяц, либо вне игры, либо нарушаешь закон.

Машина невротизации
Получается классический экспериментальный невроз: крыса бежит к поилке, уверенная что там вода, а её бьют током через раз. Экономика подписок создаёт иллюзию доступности («всего $20»), ты планируешь жизнь вокруг сервисов, а потом увольнение, болезнь, задержка зарплаты, повышение цены — и ты почти можешь заплатить. Не катастрофа, а перманентная угроза катастрофы. Высокие требования + низкий контроль + высокие ставки = массовая невротизация. Средний класс живёт в состоянии постоянной почти-достаточности, требующей непрерывного напряжения.

Монетизация симптома
Но система не просто создаёт невроз — она его монетизирует. Тревога от нестабильности? Headspace. Не можешь планировать бюджет? YNAB. Волнуешься? Calm Premium. Чтобы нормально пользоваться нужно платить. Получается идеальная машина: создай проблему, индивидуализируй её («это твоя неспособность справляться»), продай решение на подписке. Невроз становится продуктом и фундаментом одновременно. Структурное насилие упаковывается как личная психологическая проблема. Приложения действительно помогают — медитация снижает тревогу, планировщик оптимизирует бюджет. Но именно поэтому они консервируют проблему.

Портфельная интеграция
С точки зрения капитала это рационально. Один фонд владеет акциями платформ бигтехов (создающих нестабильность), стриминговых сервисов (требующих стабильности) и wellness-приложений (монетизирующих невроз). Как Monsanto с глифосатом и производители онкопрепаратов, приносящие прибыль одним и тем же людям – еще одна «золотая классика» современного капитализма.

Другое дело, что ситуация не выглядит стабильной. Крыса в искусственном неврозе дохнет сильно быстрее, чем просто сидящая в клетке. А желание выжать людей досуха подписками и одновременно сэкономить на их же зарплате лишает теряющих работу возможности платить эти самые подписки.

Характерные примеры новых нарративов, продвигаемых зарубежнрй оппозицией, чтобы поддержать образ неизбежной победы: "просто продолжайте боевые действия и режим рухнет сам собой" и "зачем мирные переговоры, если скоро все и так закончится в лучшем виде?" Мол, протесты в России – есть, просто не видны, так как они "переместились в регионы", не видны "для политизированных наблюдателей" и имеют бытовые запросы – потребление, экология  и так далее. На эту тему отозвались в последние недели почти все иноагентские СМИ, но наиболее полно и четко ее артикулировал Дмитрий Орешкин (либеральный политолог – иноагент).

По его версии Москва превратилась в зону устойчивой поддержки режима, а недовольство ушло на периферию, где люди "страдают от мобилизации, роста цен и деградации инфраструктуры". Эта конструкция удобна: она позволяет оппозиции сохранить веру в "неизбежность краха", просто перенеся точку кипения в глубинку, которую никто из них не видел.

Проблема №1: карикатурное упрощение
Орешкин утверждает, что события последних 3 лет создали дихотомию "Москва vs регионы", где столица выиграла, а регионы проиграли. На самом деле, пересобрана политэкономическая карта страны со сложной структурой выигравших и проигравших от событий. Дальний Восток выиграл от поворота в Азию. Промышленные регионы выиграли от загрузки ВПК и роста зарплат в оборонке. Проиграли не "регионы вообще", а депрессивные территории без промышленности и компенсаторов. Это не география "центр-периферия", это новая карта бенефициаров, где более высокая лояльность следует за деньгами - как всегда и везде.

Проблема №2: "детские" формы протеста
В мире климатический активизм определяет триллионы инвестиций. Зеленые в Германии выросли из маргинальных экопротестов 70-х в правительственную партию. Экопротест — это легитимная форма политической борьбы, которая формирует коалиции и переопределяет приоритеты. То же с "потребительскими протестами": формально аполитичные, они всегда сверхполитичны — от бойкота автобусов в Монтгомери до обманутых дольщиков в России.

Проблема №3: непонимание механизмов власти
Любой адекватный политический режим делит протесты на "конструктивные" (с которыми можно работать) и "деструктивные" (которые надо подавлять). Это универсальный механизм. Россия решила проблему дольщиков через программы достройки, потому что это справедливо, потребительские протесты можно кооптировать через материальное удовлетворение запросов, превратив их в подтверждение эффективности системы. Экопротесты ограничивают жестче, потому что они могут перерасти в иррациональное недовольство властью. Антивоенные — подавляют, потому что прямая угроза. Это не уникальная российская стратегия. Франция слушает локальные требования и бьет "желтых жилетов". Китай решает зарплатные конфликты и запрещает независимые профсоюзы. В Штатах потребители судятся с корпорациями и выигрывают, зато "оккупай Уолл-Стрит" показательно задавили при либеральнейшем Обаме.

Проблема №4: терминологическая путаница
В Саудовской Аравии членов племени, протестовавших против сноса домов для стройки NEOM, приговорили к смертной казни — за максимально конкретные требования "не трогайте наши дома". В России к таким людям приезжает условный Хинштейн и организует встречу. Разница фундаментальная: в тоталитаризме любое требование — покушение на абсолютную власть. Россия — совсем не тоталитарна. Локальные протесты существуют в том числе потому, что режим способен их терпеть или кооптировать.

Все поллстеры – от ВЦИОМа до Левады фиксируют доверие к власти на уровне более 2/3. Протестный потенциал - на уровне 2017 года. Локальные протесты есть, но они атомизированы, касаются конкретных проблем и не складываются в системное недовольство. Нарратив о "невидимых массовых протестах" – в чем-то трогательное проективное желание: потребность верить, что "скоро все рухнет". Абсолютно в логике Ильфа и Петрова с их "Союзом меча и орала":  "Со всех концов нашей обширной страны взывают о помощи"

24 ноября Трамп подписал указ о Genesis Mission — "крупнейшей мобилизации федеральных научных ресурсов со времён программы Аполлон". Федеральные датасеты, суперкомпьютеры национальных лабораторий и исследовательская инфраструктура передаются в распоряжение платформы с ключевыми партнёрами - Nvidia, OpenAI, Anthropic, Palantir. Цель — "ускорить научные открытия с лет до дней" через AI.

1️⃣ Декларация vs. реальность
Указ оперирует сравнениями с Манхэттенским проектом и лунной программой. Аналогия не очень, в трампистском залихвастском духе. Те проекты имели конкретную цель, публичный бюджет, госконтроль результата. У Genesis Mission  ни бюджета, ни КПЭ, ни механизмов подотчётности. Задача сводится к созданию "ИИ-агентов", которые будут автономно "делать открытия за часы, а не годы". Загрузим что есть в черный ящик, а он нам выдаст еще десяток черных ящиков на все случаи жизни – от медицины до материалов и космоса.

2️⃣Технологическая нереализуемость
Указ отводит 120 дней на "оптимизацию данных для обучения моделей". Это технически невозможно. Качественная "разметка" (так называется подготовка массивов для обучения ИИ) — месяцы работы с оцифрованными данными, годы — для неструктурированными. Требуется аудит совместимости между субъектами – собственниками дата-сетов, стандартизация форматов, валидация, создание метаданных. AlphaFold (Нобиль по биологии 2024) обучался на Protein Data Bank, который собирался с 1971 года. Проект Human Genome занял 13 лет. Никакой указ не отменяет эту реальность.

При этом AI-модели, обученные на некачественных данных, демонстрируют высокий уровень галлюцинаций — уверенно генерируют ложную информацию. Для научных применений - фатальный дефект.

3️⃣ Подмена: сокращения как "ускорения"
Genesis Mission анонсируется на фоне масштабных сокращений традиционной науки. Урезали миллиард в год на медицинские исследования, отменили федеральное финансирование научных журналов и еще кучу всего по всему контуру передовой науки. Тысячи учёных потеряли работу и гранты. Логика: живая наука — дорого, медленно, неуправляемо. AI — дорого, но быстро, и главное — контролируется владельцами моделей.

4️⃣ Экономическая функция
Genesis Mission следует понимать не как научный, а как финансовый проект. AI-индустрия демонстрирует признаки пузыря: OpenAI тратит больше, чем зарабатывает, масштабирование моделей даёт убывающую отдачу, инвесторы нервничают. Государственный "мегапроект" легитимирует нарратив о стратегической важности отрасли, гарантирует вливание денег через госзаказ, снижает регуляторные риски. С экономической точки зрения это "превентивное количественное смягчение" в стиле спасения банков 2008-2009, но ДО того, как грянет гром.

5️⃣ Инверсия принципала и агента
Классическая схема: государство (принципал) нанимает корпорацию (агент) для выполнения задачи. Принципал определяет цели, агент исполняет. Genesis Mission – ровно наоборот. Формально Big Tech — исполнитель государственного заказа. Фактически — технологические компании получают доступ к уникальным государственным активам (дата-сеты) и деньгам, при этом сами определяют, что считать "прорывом", какие задачи "приоритетны", какие результаты "успешны". Государство не заказчик, а ресурсная база.

6️⃣ Западная советология десятилетиями критиковала советские НИИ как "чёрные ящики" — закрытые структуры, поглощающие ресурсы без метрик и отдачи. Это преподносилось как системный порок социализма. Теперь США строят собственную версию: государственные ресурсы текут в частные корпорации без бюджета, без отчётности, без контроля над результатом. Выглядит очень мило. И абсолютно в логике: "социализм – для богатых, капитализм – для всех остальных".

✔️Эта модель имеет теоретика — Алекса Карпа, CEO Palantir. В "The Technological Republic" он формулирует: безопасность демократии требует симбиоза государства и технологических корпораций. Безопасность при этом понимается не как защита, а как господство и подавление остальных. А Big Tech — не подрядчик, а несущая конструкция государственности. Genesis Mission — практическая реализация этой философии. Посмотрим что получится.

Выступал сегодня на круглом столе, посвященным молодым ученым. Послушал как все благостно, как престижна профессия ученого, как молодым ученым нужно «овладевать новыми компетенциями» - коммуникативными, коммерческими, экономическими и всякими прочими (в науке 20 летний основатель стартапа уже ж всего добился, ага), немножко раздражился и выдал…

1. Победа до сражения
Искусственный интеллект выиграл войну с наукой. Победа была одержана на уровне ожиданий — там, где формируются решения восемнадцатилетних о выборе профессии. Молодой человек, выбирающий между молекулярной биологией и IT живёт не в мире фактов, а в мире нарративов. И в этом мире биолог — уходящая натура, а разработчик нейросетей — демиург нового мира. Неважно, что это неправда. Важно, что это работает.

2. Анатомия самосбывающегося пророчества
Механика проста. Технологические корпорации продвигают нарратив неизбежного замещения — он привлекает инвестиции и оправдывает оценки. Медиа тиражируют хайп, потому что хайп продаётся. Нобелевский комитет награждает создателей AlphaFold и архитекторов нейросетей за «химию» и «физику» — сигнал с вершины научной иерархии однозначен. Молодой человек делает рациональный вывод: зачем изучать биологию, если её «решат» алгоритмы? Он уходит в data science. Биология теряет кадры. Через пять лет кто-то напишет статью о кризисе в биологических науках, и нарратив получит эмпирическое «подтверждение». Петля замкнулась.

3. Кейс Данча: стартап вместо скальпеля
Кристофер Данч — техасский нейрохирург, осуждённый на пожизненное заключение после того, как искалечил 33 из 38 своих пациентов. Данч прошёл все фильтры: медицинская школа, резидентура, стипендия, двенадцатистраничное CV. На бумаге он выглядел блестяще. В операционной он не умел держать скальпель.
Причина проста: пока его коллеги-резиденты набирали обязательную тысячу операций, Данч провёл менее ста. Остальное время он строил стартап DiscGenics — компанию по регенеративной медицине на основе стволовых клеток. Он привлекал инвестиции, писал патенты, ходил на питчи. Система это поощряла: он выглядел «предприимчивым», «инновационным», «прогрессивным». Стартап рухнул, он переключился на клиническую практику — с навыками первокурсника.
Данч — продукт системы, которая вознаграждает маркеры успеха вместо компетентности. Публикации вместо часов у операционного стола. «Личный бренд» вместо ремесла. Он мечтал об экзите, ещё ничего не создав, — и система сказала ему, что это правильно.

4. Подмена предмета
Нарратив замещения основан на фундаментальной подмене. Наука представлена как решение задач - и тут ИИ действительно выигрывает, просто быстрее перебирая варианты при анализе данных, а то, сколько стартапер «поднял» на экзите – единственная метрика успеха. Но наука это не решение задач. Наука - постановка вопросов. AlphaFold предсказывает структуру белка, но не может спросить, какой белок предсказывать и зачем. Эта способность к вопрошанию — не романтическая метафора, а операционное ядро научного метода. И она формируется только через «сопротивление материала» — через те самые часы рутинной работы, пропущенные Данчем ради питчей.

5. Экономика внимания против экономики познания
Нарратив «ИИ заменит учёных» выгоден конкретным игрокам. Корпорациям, части академии – из обитателей президиумов, «венчурным инвесторам», мамкиным футурологам. Невыгоден он только тем, кто занимается «классической» наукой — экспериментальной биологией, геологией, клинической медициной, да чем угодно. Их вытесняют из пространства смыслов ещё до того, как они начали работать. Их компетентность обесценивается, выглядит "несовременной", лишней в мире, где IT-сервисы занимают позицию "царя наук".

6. ИИ как усилитель имитации
ИИ усугубляет проблему, ведь он позволяет имитировать компетентность — генерировать тексты, аналитику, код. Можно пройти все фильтры, ни разу не столкнувшись с реальностью. Наследники Данча в эпоху ИИ смогут построить впечатляющие карьеры, вообще не прикасаясь к предмету. И когда им всё-таки придётся «взять скальпель» — метафорический или буквальный — результат будет тем же.

🎗Коллега обратила внимание на постоянное появление эндометриоза в медиа. Вплоть до того, что от него помирают массово и он добирается до мозга. Полезли разбираться. Вновь идеальный кейс в рубрику "как это делается ручками".

Что такое эндометриоз
Хроническое состояние - ткань, похожая на слизистую матки, растёт за её пределами. Вызывает боль, иногда сильную. Бывает у 6-10% женщин репродуктивного возраста. Не лечится, только управляется симптоматически. Смертность — около 90 случаев в год на планету, и то от осложнений при операциях. Случаи "добрался до мозга" — три штуки за всю историю медицины.

При этом:
С 2023 года — взрывной рост публикаций: "эндометриоз убивает", "эндометриоз в мозге", "женщина не дождалась операции по страховке и покончила с собой". Март — официальный Endometriosis Awareness Month с жёлтыми ленточками, маршами и хэштегами. Знаменитости рассказывают личные истории. Инфографика: "190 миллионов женщин страдают".

Кому и зачем это нужно
💊Фарма: Orilissa (AbbVie), Myfembree (Pfizer) — таблетки по $1000+ в месяц. Не лечат болезнь, только подавляют симптомы. Прием не дольше 2 лет из-за побочек. В пайплайне — ещё 20+ препаратов. Рынок оценивается в $1.7 млрд сейчас, $5.6 млрд к 2034 году. Чтобы его освоить, нужно: а) больше диагнозов, б) быстрее, в) по всему миру.

💸Фонды: Gates Foundation в августе 2025 объявил $2.5 млрд на "женское здоровье", включая эндометриоз. Особый фокус — "женщины в странах с низким и средним доходом". Звучит благородно.

🗳Политики: администрация Байдена в 2024 году выделила $200 млн через NIH, $100 млн через ARPA-H. "Историческая инициатива по женскому здоровью". Предвыборный год, Камала, женский электорат — всё понятно. В Европе тоже все чаще в программах - центры женского здоровья и эндометриоз. Беспроигрышный вариант предложить что-то женщинам, никого не задев.

🌐ВОЗ: создаёт глобальный фреймворк, призывает страны включать эндометриоз в нацпланы здравоохранения.

Есть медицинский афоризм, почему дерматология — лучшая специализация: "Пациенты не выздоравливают, не умирают и не беспокоят по ночам". Эндометриоз — та же логика, но для фондов и политиков.

Нельзя провалиться. Не будет критики "потратили миллиард, смертность не снизилась". Любой результат — успех: повысили awareness, сократили срок диагностики, улучшили "качество жизни".

Субъективные метрики. Боль нельзя измерить объективно. "Качество жизни" — анкета. Нет жёстких KPI, где можно поймать на вранье.

Бесконечный горизонт. Лекарства нет и не предвидится. Финансирование можно требовать вечно.

Политически неуязвимо. Женщины, борьба со стигмой. Критикуешь — значит, против женского здоровья.

Как работает awareness-машина
Женщина в условном Рио, которой объяснили, что её боль — болезнь, требующая лечения. Она получила awareness ("обеспокоенность"). Но таблетка стоит несколько её зарплат. Водопровода у неё нет, зато есть брошюра.

Активистка делится личной историей боли — искренне. Исследователь пишет грант — добросовестно. Журналист публикует материал про "женщину, которую не услышали" — честно. Знаменитость надевает жёлтую ленточку — от души. Конгрессмен вносит Endometriosis CARE Act — для избирателей. Фонд выпускает отчёт с инфографикой — для доноров.

Каждый участник делает своё дело и не врёт. А на выходе — $1000/месяц за таблетку, которая не лечит, и брошюра, повышающая обеспокоенность.

✔Итого
Реальная болезнь. Реальные страдающие женщины. Реальная потребность в лучшей диагностике и лечении. И — машинка по конвертации этого страдания в: рынки для фармы, отчёты для фондов, электоральные очки для политиков, публикации для учёных.
Система не требует заговора. Она требует только, чтобы каждый оптимизировал свою метрику: продажи, цитирования, лайки, голоса. Результат возникает сам — невидимой рукой рынка, так сказать.

Я часто пишу, что человек сегодня - прежде всего месторождение данных для ИИ. Проблема в том, что создание таких месторождений дорогое: инфраструктура, интеграция систем, годы поддержки. Частный бизнес в числе прочих проблем получает за такое иски - в них сидят сегодня все западные "мэйджоры". Но если спроектировать месторождение за государственный счёт, все сходится. Бюджет оплачивает инфраструктуру и обеспечивает "прикрытие" сбора государственным интересом и регуляторной обвязкой. В Штатах проект Genesis ровно про это, но есть и у нас аналоги.

Фабула
Постановление Правительства №822 от 31 мая 2025 года создаёт федеральный регистр "лиц с отдельными заболеваниями". Фактически - описание датасета, оформленное как нормативный акт. Оператор — Минздрав. Поставщики — медорганизации, аптеки, ОМС, система маркировки лекарств. Пользователи – все, включая МВД. Пациент в перечне участников отсутствует: он не участник, он - сырьё.

Ключевое: "Исключение записей из регистра не предусмотрено". Накапливается лонгитюд: человек — запись навсегда, к которой добавляются диагнозы, назначения, госпитализации, исходы. Интеграция с маркировкой лекарств даёт связку "пациент — диагноз — препарат— исход". Идеальная структура для машинного обучения в промышленных масштабах собранная за госсчёт.

1⃣ Беременность навсегда
В перечень "заболеваний" включены коды O00-O99 — беременность, роды, послеродовый период. Это состояние, не болезнь. Но для авторов регистра разницы нет. Данные беременной – такой же актив, значит, она должна быть посчитана наравне с диабетиком и онкобольным. Записи не удаляются. Женщина, родившая в 2027-м, в 2050-м по-прежнему числится "лицом с отдельным заболеванием". Документ написан теми, кто проектирует потоки данных, а не теми, кто понимает, что эти данные означают.

2⃣ Психиатрия
Коды F01, F03-F99 — практически весь психиатрический раздел МКБ. Человек с паническими атаками на фоне развода получает запись в регистре. Пожизненно. Через двадцать лет, когда он давно здоров, система всё ещё знает его как «лицо с отдельным заболеванием». МВД — в списке пользователей. База всех когда-либо обращавшихся к психиатру с привязкой к СНИЛС - тоже актив. Вопрос лишь в том, кто и когда решит его использовать особенно в условиях когда данные являются объектом купли-продажи и на черном рынке.

3⃣ Асимметрия
Регистр охватывает миллионы: онкология, диабет, ИБС, рожавшие, обращавшиеся к психиатру. Та же система годами не может создать регистр орфанного заболевания с сотней пациентов. Разница понятна. Орфанный регистр — обязательства: каждый пациент — право на терапию за миллионы рублей в год. Система сопротивляется. Регистр "лиц с отдельными заболеваниями" - месторождение.

4⃣ Бенефициары
Официальная цель - планирование ресурсов. Реальные бенефициары: ИИ-разработчики получают размеченный датасет для "ассистентов врача". Фарма - т.н. real-world evidence – данные об эффективности в клинической практике. Страховые - предиктивную аналитику для оптимизации тарифов. IT-интеграторы - многолетние контракты на обслуживание. Фармацевтические организации, кстати, уже в перечне пользователей с некоего априорного "согласия пациента". Классический регуляторный захват: регулятор действует в интересах отрасли. Здесь происходит кое-что новое: регулятор сам строит актив для отрасли. Все в плюсе, пациент же получает запись, которая не удаляется.

5⃣ Сроки
Срок действия - шесть лет. Не эксперимент, не осторожность регулятора, а расчёт времени для накопления коммерчески значимого объёма данных. Датасет с таким лонгитюдом позволяет отследить прогрессирование диабета от диагноза до осложнений, исходы инфарктов, эффективность противоопухолевой терапии. К 2032 году — миллионы строк записей с полной историей.

Впрочем, у системы есть и преимущества: если вы когда-то были беременны - Минздрав об этом не забудет. Даже когда вашему ребёнку исполнится тридцать.

После очередного пакета заявлений прошлой недели про то, как хорошо и правильно рожать в 18, на выходных послушал подкаст #ПроНауку с Татевик Мкртчян — гендиректором "Репробанка", крупнейшего биобанка России. Разговор подтвердил мою старую гипотезу: демографическую проблему решат не ценности, а наука.

Два мира, которые не слышат друг друга
В одном мире говорят про "традиционные ценности", "возвращение к истокам", многодетность как норму и "рожай до 20, пока здорова". Бесконечные призывы — результат: 1,8 ребёнка на женщину. Ниже порога воспроизводства. Ни одна страна мира не вытянула рождаемость проповедью. И, добавлю, ни одна страна мира не вытянула рождаемость деньгами.

В мире "Репробанка" — 180 000 циклов ЭКО в год. 20% с донорским материалом. Рост 15% ежегодно. И всё равно не хватает. "Если соединить все банки России, не покроем спрос", — говорит Мкртчян.

Пока эти миры существуют параллельно, проблему не решить.

Мкртчян формулирует главное противоречие эпохи: "Репродуктивная система за нашим временем и социумом не поспевает. Она живёт в режиме, когда лучшее время для деторождения — 22-27 лет. Мы считаем, что в 35 ещё молоды. С точки зрения природы — не совсем так".

Можно сколько угодно призывать рожать раньше. Люди не будут. Образование, карьера, жильё, поиск партнёра — всё сдвинулось. Это не "падение нравов", это реальность. Биологию не уговоришь, социум не откатишь.

Значит, нужен третий путь — технологический.

"Репробанк" - первый в мире, кто внедрил полноэкзомное секвенирование всех доноров. Генетический мэтчинг — подбор не по цвету глаз, а по совместимости геномов. Гибридное донорство — женщина 22-27 лет сохраняет материал бесплатно, часть отдаёт в банк. Страховка для неё, качественный материал для других.

Это не фантастика. Это Москва, 2025 год.
"Репробанк" не хранилище. Это исследовательский центр. Разрабатывают транспортировочные среды для биоматериала — сейчас потолок 3-4 часа для сперматозоидов, для яйцеклеток решения вообще нет, они слишком хрупкие. Участвуют в исследованиях, почему имплантация срабатывает или не срабатывает – путь к радикальному улучшению "приживаемости", а значит к снижению и цены, и психологического травматизма процедуры ЭКО.

Отдельное направление — корреляции между морфологией репродуктивных клеток и генетическими диагнозами. Клинические генетики описывают редкие синдромы, ищут закономерности. Безопасное с точки зрения генетики и орфанки родительство в любом возрасте – это сегодня техническая задача, а не казино, как было всю историю человечества.

Всё это — прикладная наука. Не публикации ради публикаций, а то, что уже меняет практику и изменит ее при масштабировании внедрения еще больше.  Полное секвенирование доноров начиналось как исследование — теперь это стандарт. Генетический мэтчинг казался мечтой для избранных — теперь очередь.

Что на горизонте
Получение половых клеток из стволовых. Мкртчян: "Если достигнем результата — бесплодие как отсутствие клеток можно решить". А это – вообще принципиальный момент и прорыв гигантского масштаба. Репробанк участвует в этих исследованиях. Дальше — искусственная матка. В 2017-м в Филадельфии выносили ягнят в биобэге. Горизонт полного эктогенеза — 2040-2050.

Почему это важно
"Ценностная" и научно-технологическая повестки живут в разных кабинетах, но по сути конкурируют за одни и те же ресурсы, которые государство готово потратить "на демографию". Одни говорят правильные слова. Другие реально работают с проблемой — но остаются на периферии внимания.

Мкртчян: "Репродуктивная медицина в России - одна из лучших в мире". Москва - единственный мегаполис с растущей рождаемостью. ЭКО по ОМС, криоконсервация в клинических рекомендациях.

Инфраструктура есть. Технологии есть. Соцподдержка после рождения — тоже выстраивается: не разовые выплаты, а системная уверенность, что растить ребёнка не подвиг одиночки.

Нет одного: признания простого факта, что демографический кризис не кризис морали. Это инженерная задача.

Сегодняшняя публикация Пашиняном пакета документов по карабахскому урегулированию оставляет гнетущее впечатление. Премьер явно пытается снять с себя ответственность, переложив её на предшественников. Но документы делают ровно противоположное: они ставят Пашиняна в один ряд с Кочаряном и Саргсяном. Все трое имели возможность договориться — и все трое её упустили. Документы фиксируют анатомию катастрофы, в которой виноваты все.

Документы безжалостно обнажают главную ложь всех карабахских нарративов - от бывших к нынешним властям Армении: "право на самоопределение" никогда не было реальной опцией, его не "потеряли" те или другие "из-за ошибок" или "предательства". Мадридские принципы, Казанский документ, все предложения Минской группы ОБСЕ содержали одну и ту же конструкцию — референдум ПОСЛЕ возвращения азербайджанских беженцев И ПРИ УСЛОВИИ возвращения. Это означало голосование изменённого национального состава Карабаха с предрешённым исходом. Лиссабонский саммит 1996 года расставил точки над i: все страны ОБСЕ, кроме Армении, поддержали формулу "высочайшая степень автономии в составе Азербайджана". Самоопределение разбивается о нерушимость границ — и международное начальство выбрало тут границы.

Признавать независимость Нагорного Карабаха никто не собирался. Ни Россия, ни Запад, ни сама Армения, которая за тридцать лет так и не решилась на этот шаг. Республика Арцах существовала в правовом вакууме — не признанная даже своим единственным союзником.

Все возможности договориться оказались сорваны. Их было три.

Первая — 1994-1996 годы. Тер-Петросян понимал: военная победа временна, нефтяные деньги ("контракт века" Алиева это 1994) Азербайджана изменят баланс сил. Он предлагал зафиксировать результаты войны, пока Гейдар был готов на уступки. Вернуть районы вокруг Карабаха в обмен на международные гарантии и статус. Его свергли, обвинив в предательстве. Кочарян и "карабахский клан" пришли к власти на волне максимализма.

Вторая — 1999 год. Вазген Саркисян и Карен Демирчян могли провести болезненное решение, имея и военный авторитет, и политический вес, и контакт с Баку. 27 октября их расстреляли в парламенте. Вместе с ними погибла возможность внутриармянского консенсуса для компромисса.

Третья — Пашинян после своей революции имел 80% поддержки и мандат на перемены. Он мог взять Мадридские принципы, вернуть районы, получить миротворцев и гарантии, списав всё на "коррумпированный режим". Вместо этого он испугался потери революционной популярности. Дал событиям идти как идут. Результат — военный разгром, потеря всего, 120 000 беженцев.

Каждое окно закрывалось хуже предыдущего. Каждый год промедления ухудшал переговорную позицию. Те, кто кричал о предательстве в 1998-м, получили настоящую капитуляцию в 2020-м. Те, кто боялся потерять 5% рейтинга, отдав пять районов, потеряли всё.

Это поразительная история, когда в трагедии нации виноваты политики, которые свергали тех, кто говорил правду. Политики, которые убивали тех, кто мог договориться. Политики, которые молчали, когда нужно было говорить. Политики, которые тридцать лет эксплуатировали максимализм, потому что это приносило голоса, а счёт предъявят потом.

Счёт предъявлен. Его оплатили арцахцы, которые в сентябре 2023 года покинули землю, где их предки жили веками. Без права на возвращение. Без гарантий. Без статуса. Без родины.

Документы фиксируют историю народа, который привели в ад не генералы, проигравшие войну, не фанатики, требовавшие невозможного, не муллы, обещавшие рай.

Его привели туда избранные лидеры. Демократически. Под аплодисменты. Под крики о предателях в адрес тех, кто пытался быть ответственными. Под разговоры про "пяди земли, политые кровью".

Это самое гнетущее в сегодняшних документах. Не их содержание. А понимание того, что всё могло быть иначе.

Вечный стон правых, что все модели ИИ – "левые" и "отражает либеральные повестки", - получил какое-никакое подтверждение.

Создатели бенчмарков из Foaster.ai провели исследование, в котором задаются вопросом: почему языковые модели не предсказывают победы Трампа, Милея, Ле Пен? Авторы называют это bias (предвзятость) и предлагают исправить. Но сама постановка содержит подмену.

Модели обучены на научных статьях, книгах, текстах, где "голод — плохо" является аксиомой, а "вакцины работают" — фактом. И вот это внезапно объявляется "левацкой предвзятостью". Безусловно, правой позиции "хорошо, что люди голодают" не существует. Есть позиция "рынок разберётся", но она требует длинной аргументации, абстрактных моделей, предположений про "невидимые руки" и гипотез об отложенных эффектов. А "давайте накормим" — самоочевидно, требует только базовой эмпатии.

Любая непосредственная этика выглядит левой, поэтому правые атакуют саму постановку вопроса через нарративы "бедность — личный выбор" и "хватит навязывать ценности". Когда модель воспроизводит минимальный этический консенсус — её объявляют политически предвзятой.

Методология странная: электоральный результат берётся как ground truth – "эталонные данные", "истинная правда". Но Милей победил не потому, что аргентинцы изучили его экономическую программу — а потому что он смешно ругался в телевизоре, а старые надоели и дискредитировали себя. Люди голосуют за харизму, против предшественника, из усталости или традиции. Измерять качество модели угадыванием электорального результата — как оценивать диетолога по тому, знает ли он, что клиент ест на ужин.

Grok – который исследование объявляет "светочем свободы" - "ближе к народу" не благодаря глубине анализа, а потому что Маск сознательно позиционировал его как содержащий меньше фильтров и ограничений. Это как измерять комиков аплодисментами и объявлять победителем того, кто громче крикнул "ж..а". Технически смех в зале есть, но это не значит, что перед нами лучший комик. И да – с Гроком веселее и свободнее болтать, кричит он "громко".

За всем этим стоит более глубокая инверсия. Весь проект Просвещения строился на том, что т.н. "народные представления" — исходная точка, а не финальная инстанция. Люди верили в плоскую Землю и ведьм, дистанционно портящих молоко. Прогресс состоял в проверке этих представлений, а не в их сакрализации. Теперь всё наоборот: "народ так считает" внезапно стало аргументом само по себе.

Не "давайте разберёмся, прав ли он" — а "это и есть правда". Foaster кодифицирует это в метрику: vox populi как vox dei, но с графиками и таблицей лидеров по степени приближенности к "народной базе".

Впрочем, либералы и учёные сами немало сделали для этой инверсии. "Следуйте науке" — но только, когда наука говорит удобное. Локдауны научны, а данные об их вреде для психического здоровья — уже "льют воду на мельницу ковид-диссидентов". Вакцины безопасны — точка, без нюансов про побочки, потому что нюансы "помогают антиваксерам". Эксперты ошибались — и не признавали ошибок. "Консенсус" означает как правило не реальный консенсус, а административное давление и страх выпасть из мейнстрима.

Люди это видели. И сделали рациональный вывод: верить нельзя никому. Теперь каждый выбирает своих шаманов — правых ли, левых ли без разницы — и называет это критическим мышлением. Институциональный мэйнстрим – что в науке, что в политике - производил недоверие годами, а теперь удивляется расцвету конспирологии и голосованию за популистов.

А потом инструмент, которому "скормили" лучшее из созданного человечеством, критикуют за недостаточный учёт худшего. За то, что для него "люди не должны умирать от голода" — не предмет дискуссии. Вопрос не в том, левая ли модель. Вопрос — кому выгодно, чтобы базовый этический консенсус стал предметом "балансирования", а невежество получило статус истинной народной мудрости.

Визит Путина в Индию — повод вспомнить поучительный сюжет индийской истории, тем более именно он открыл дорогу национализму Моди.

Архитектура Неру
Джавахарлал Неру строил секулярную модернизированную Индию. Для этого проекта брахманский традиционализм был препятствием, а дравидийское движение Южной Индии — естественным союзником. Дравиды — тамилы, телугу, каннада, малаялам — около 250 млн человек, определяющих себя через противопоставление арийскому Северу. Их политическая повестка: антибрахманизм, антикастовость, защита региональных языков против хинди совпадала с программой Конгресса. Индира Ганди понимала эту логику ещё лучше. Её левый поворот сделал дравидийский юг одной из опор Конгресса.

Тамильский рычаг
Индира использовала ланкийских тамилов как инструмент геополитики. Шри-Ланка при президенте Джаявардене дрейфовала к США и Пакистану. А индийская разведка тренировала боевиков "Тигров освобождения Тамил-Илама" (ТОТИ) в штате Тамиланду. Давление собственного тамильского электората и геополитический расчёт работали в одном направлении.

Классическая мудрость регионального гегемона Крупный игрок не "решает" кризисы на периферии. Он управляет ими. Пока конфликт тлеет — гегемон незаменим. Коломбо нуждается в посредничестве, тамилы — в защите, все идут в Дели за арбитражем.

Раджив Ганди - пилот гражданской авиации, технократ по складу ума - попал во власть случайно после гибели брата и убийства матери. И развернул курс на 180°. Вместо поддержки тамилов — соглашение с Коломбо и ввод 100000 индийских солдат для разоружения тех, кого Дели сам вооружал и тренировал.

Советники обещали: ТОТИ сложат оружие. Раджив поверил, т.к. думал, как инженер — есть проблема, есть решение. Не понимал, что социальное не подчиняется законам механики. У людей есть память, обиды, воля.

Его пугали призраком сепаратизма: в Индии десятки миллионов тамилов, успешный Тамил-Илам создаст прецедент. Раджив недооценил, что предательство тамилов ударит по Конгрессу сильнее сепаратизма. И что, пытаясь "закрыть" кризис силой, он лишает Индию главного рычага влияния - незаменимости.

Цена
В мае 1991 смертница ТОТИ взорвала Ганди на предвыборном митинге — именно в Тамилнаду, куда он приехал за голосами тамилов. Убийство обезглавило Конгресс в критический момент. Династия Неру-Ганди лишилась наследника в расцвете сил. Это открыло дорогу BJP с идеологией по сути брахманского национализма. Секулярная коалиция Конгресса погрузилась в долгий кризис.

Бойня
После убийства Раджива Индия полностью отвернулась от тамильского движения. Когда в 2009 г. армия Шри-Ланки начала финальное наступление, еще один "технократ" от Конгресса во главе Индии – сикх из Пенджаба Сингх - дал молчаливое согласие.

Последовавшен было не военной операцией, а этнической чисткой. Сингальская армия загнала тамилов в так называемые "зоны безопасности" — и методично уничтожала их артиллерией и авиацией. Больницы становились целями. Раненых добивали. Расстреливали не только сдавшихся в плен, но и детей. По разным оценкам, погибло до 100 000 мирных жителей за несколько месяцев.

Ланкийское правительство по сей день не допустило расследования. Никто не предстал перед судом — ни международным, ни национальным. Не было ни санкций, ни трибунала.

Ирония истории
Но структурная логика взяла своё. Сегодня DMK — главная дравидийская партия Тамилнаду — снова в союзе с Конгрессом, партией, которая сначала вооружала тамилов, потом предала их, потом потеряла от их рук своего лидера. На выборах 2024-го эта коалиция взяла все места в штате. BJP Моди с её хиндутвой не может прорваться на юг. История учит: можно совершать гибельные ошибки, но структурные факторы сильнее личных решений.

А ланкийские тамилы? Трёхтысячелетнее присутствие, древние храмы, литература,  история — всё закончилось. Они рассеяны, а те, кто остался, живут под военной оккупацией. Их земли заселяют сингальские колонисты. Их храмы сносят или передают буддийским монахам.

Туристам Севера Цейлона неплохо бы помнить, что скорее всего их бунгало стоит над очередной братской могилой, появившейся благодаря "принципу нерушимости границ".

Тихо, без всякой помпы американцы выкатили «Стратегию национальной безопасности 2025» (NSS-2025), совершающую принципиальный разрыв с традицией американской внешней политики. Миграция — впервые в истории подобных документов — выведена на уровень экзистенциальной угрозы уровня военного нападения. Формулировка «пограничная безопасность является первичным элементом национальной безопасности» переворачивает всю иерархию приоритетов.

Было — Стало: внутренний контур
Было: Миграция рассматривалась как управляемый процесс, требующий «упорядочивания». Даже жёсткая риторика первого срока Трампа не выходила за рамки борьбы с нелегальной миграцией. Легальная иммиграция - «источник американской силы».
Стало: «Эра массовой миграции окончена» — это уже не про нелегалов. Документ апеллирует к историческому опыту, когда «суверенные нации запрещали неконтролируемую миграцию и предоставляли гражданство иностранцам лишь в редких случаях, при соответствии строгим критериям». То есть проблема не в процедурах, а в самом факте массового перемещения людей. «Кого страна допускает в свои границы — в каком количестве и откуда — неизбежно определит будущее этой нации» — это уже не чисто нацбез. Это идеология.

Было — Стало: экспорт антимиграционной повестки
Было: США продвигали концепцию «упорядоченной миграции» через международные институты. Глобальный договор о миграции 2018 года (от которого США вышли) предполагал именно управление потоками, а не их остановку.
Стало: Документ требует от партнёров «работать сообща, чтобы останавливать, а не облегчать миграционные потоки». Это прямой вызов всей архитектуре ООН в области миграции. Более того, антимиграционная повестка встроена в критерии союзничества: помощь и торговые преференции обусловлены готовностью «контролировать миграцию».

Европейский кейс: демография как угроза альянсу
Самый радикальный пассаж документа касается Европы. NSS-2025 открытым текстом ставит под вопрос будущее НАТО по демографическим основаниям: «в течение нескольких десятилетий, самое позднее, некоторые члены НАТО станут преимущественно неевропейскими». Отсюда вывод: неясно, будут ли эти страны «смотреть на своё место в мире или на свой альянс с Соединёнными Штатами так же, как те, кто подписывал устав НАТО». Это круто. Официальный американский документ фактически заявляет: этнический состав союзников — фактор их надёжности.

Латинская Америка: миграция как casus belli
Возврат трампистов к доктрине Монро выстроен вокруг миграционной логики. Стабильность Западного полушария определяется через способность «предотвращать и препятствовать массовой миграции в Соединённые Штаты». Военное присутствие в регионе обосновывается необходимостью «пресекать нелегальную и иную нежелательную миграцию».

Технологии как инструмент
Технологическая повестка в документе подчинена той же логике обособления. США должны «обеспечить, чтобы американские технологии и американские стандарты — особенно в ИИ, биотехнологиях и квантовых вычислениях — двигали мир вперёд». Технологическое лидерство прямо увязано с энергодоминированием: «дешёвая и обильная энергия поможет сохранить наше преимущество в передовых технологиях, таких как ИИ». Технологии трактуются исключительно как средство доминирования и экспортный товар для укрепления альянсов — без какой-либо рефлексии о рисках или природе инструментов, которыми предполагается доминировать.

NSS-2025 предлагает новую глобальную архитектуру, где контроль над перемещением людей становится центральным элементом суверенитета и критерием принадлежности к «правильному» лагерю. Антимиграционная политика перестаёт быть внутренним делом — она экспортируется как условие партнёрства с США. Заявляется на уровне сверхдержавы то, что ещё недавно считалось маргинальной позицией правых. Если европейские популисты говорят о защите «своих» границ, NSS-2025 претендует на глобальную антимиграционную доктрину с США как её гарантом и оператором. При этом готовность к насилию заложена в саму логику документа, прямо санкционирующего «применение летальной силы» против тех, кого система контроля миграции определит как угроз