Giovanni Stanghellini. Lost in dialogue: anthropology, psychopathology and care
—
«There is also […] mode of vulnerability, typical of […] ‘borderline existence’. The kind of simplification of the teleology of desire that we find here […] lies in the glorification of an oceanic encounter with the Other, an encounter that a certain rhetoric would define as ‘authentic’, in the sense that it takes place outside of the social roles: the mystical encounter of a flesh with another flesh, of a thrilled flesh with another thrilled flesh. Emotions, for such a vulnerable mode of existence, represent life in its purest form. Any other form of encounter is seen as a fall. […]
This form of existence postulates the encounter as immediacy, and not as a patient approach. Being authentically with the Other implies a drastic aut aut: ‘Love me or kill me’. It desires and demands exactly the same impossibility that originally made it fly away in desperation: the encounter as an opportunity for recognition. Recognition by the Other is the basic need in this type of vulnerable existence. This fixed idea, this value that drives the borderline existence itself, undoubtedly opens the gates of perhaps the fieriest relational hell that we could possibly imagine — a burning hell of desire, expectation, and disappointment.»
—
«There is also […] mode of vulnerability, typical of […] ‘borderline existence’. The kind of simplification of the teleology of desire that we find here […] lies in the glorification of an oceanic encounter with the Other, an encounter that a certain rhetoric would define as ‘authentic’, in the sense that it takes place outside of the social roles: the mystical encounter of a flesh with another flesh, of a thrilled flesh with another thrilled flesh. Emotions, for such a vulnerable mode of existence, represent life in its purest form. Any other form of encounter is seen as a fall. […]
This form of existence postulates the encounter as immediacy, and not as a patient approach. Being authentically with the Other implies a drastic aut aut: ‘Love me or kill me’. It desires and demands exactly the same impossibility that originally made it fly away in desperation: the encounter as an opportunity for recognition. Recognition by the Other is the basic need in this type of vulnerable existence. This fixed idea, this value that drives the borderline existence itself, undoubtedly opens the gates of perhaps the fieriest relational hell that we could possibly imagine — a burning hell of desire, expectation, and disappointment.»
🕊2🔥1
чугунные тетради
Giovanni Stanghellini. Lost in dialogue: anthropology, psychopathology and care — «There is also […] mode of vulnerability, typical of […] ‘borderline existence’. The kind of simplification of the teleology of desire that we find here […] lies in the glorification…
“glorification of a thrilled flesh”, ничего себе, “opens the gates of perhaps the fieriest relational hell that we could possibly imagine — a burning hell of desire, expectation, and disappointment”
🕊2🔥1
чугунные тетради
Giovanni Stanghellini. Lost in dialogue: anthropology, psychopathology and care — «There is also […] mode of vulnerability, typical of […] ‘borderline existence’. The kind of simplification of the teleology of desire that we find here […] lies in the glorification…
Giovanni Stanghellini. Lost in dialogue: anthropology, psychopathology and care
—
«[in borderline existence] The absence of the Other makes the presence of the self impossible. The Other’s absence, or incomplete presence, is often the reason for feelings of un-recognition and desperate loss of selfhood. The absent Other, or the Other who does not donate his entire self, is an abandoning Other and an inauthentic Other. The Other is a partner with whom both loyalty and spontaneity are expected. The bonds of loyalty and the promise of reciprocal care must be accompanied by its antonym: spontaneity, that is, being free from social conventions and acting according to the logics of desire in the present moment. Borderline persons feel these as standard, basic aspirations — but we all know how unrealistic and almost unattainable they can be.
Since the otherness of the Other cannot be grasped, possessed, or known, the good outcome of the relation with the Other expresses itself as a kind of failure. Yet this failure is intolerable to the borderline person (as it is to the majority). The way one approaches one’s failure determines what one will become (Jaspers, 2003, p. 22). The borderline person, so to say, flies too high for her capacity to approach her failure. Her type of desire is apparently an iconoclastic one, since it does not accept any sort of compromise and is intolerant of any kind of reduction of the I – You relationship to an encounter situated within the limitations of each partner’s subjectivity. […]
What the borderline person idealizes is not the Other, but Love itself. It is a mystification of the failure in grasping the Other, overwritten with the jargon of authenticity. It celebrates immediateness as a reality, rather than as a task that can never be fully accomplished. It tends to block the autonomy of the Other while it inauthentically worships an ‘authentic’ relationship. It fulfils the visceral need for recognition with a heroic and empty claim for absolute communion. And, finally, it makes the non-avoidable discord between the partners into the trauma of abandonment of which she considers herself to be the only victim.»
—
«[in borderline existence] The absence of the Other makes the presence of the self impossible. The Other’s absence, or incomplete presence, is often the reason for feelings of un-recognition and desperate loss of selfhood. The absent Other, or the Other who does not donate his entire self, is an abandoning Other and an inauthentic Other. The Other is a partner with whom both loyalty and spontaneity are expected. The bonds of loyalty and the promise of reciprocal care must be accompanied by its antonym: spontaneity, that is, being free from social conventions and acting according to the logics of desire in the present moment. Borderline persons feel these as standard, basic aspirations — but we all know how unrealistic and almost unattainable they can be.
Since the otherness of the Other cannot be grasped, possessed, or known, the good outcome of the relation with the Other expresses itself as a kind of failure. Yet this failure is intolerable to the borderline person (as it is to the majority). The way one approaches one’s failure determines what one will become (Jaspers, 2003, p. 22). The borderline person, so to say, flies too high for her capacity to approach her failure. Her type of desire is apparently an iconoclastic one, since it does not accept any sort of compromise and is intolerant of any kind of reduction of the I – You relationship to an encounter situated within the limitations of each partner’s subjectivity. […]
What the borderline person idealizes is not the Other, but Love itself. It is a mystification of the failure in grasping the Other, overwritten with the jargon of authenticity. It celebrates immediateness as a reality, rather than as a task that can never be fully accomplished. It tends to block the autonomy of the Other while it inauthentically worships an ‘authentic’ relationship. It fulfils the visceral need for recognition with a heroic and empty claim for absolute communion. And, finally, it makes the non-avoidable discord between the partners into the trauma of abandonment of which she considers herself to be the only victim.»
🔥1🕊1
Giovanni Stanghellini. Lost in dialogue: anthropology, psychopathology and care
—
«Clinicians know that when a patient says that he is bored of repeating his own story over and over again this may be the prelude to a change. The patient who is bored of the story he used to tell the clinician (and every person) is on the point of accepting being decentred. […]
Usually, in a clinical context, surprise is wished for as much as it is feared. In telling my story I come to the point at which I realize that it is not my story. […]
Where narrativity ends, intimacy may begin.»
—
«Clinicians know that when a patient says that he is bored of repeating his own story over and over again this may be the prelude to a change. The patient who is bored of the story he used to tell the clinician (and every person) is on the point of accepting being decentred. […]
Usually, in a clinical context, surprise is wished for as much as it is feared. In telling my story I come to the point at which I realize that it is not my story. […]
Where narrativity ends, intimacy may begin.»
❤4🕊2
Giovanni Stanghellini. Lost in dialogue: anthropology, psychopathology, and care
Уже почти семь лет назад я зачем-то назвался “экзистенциальным” терапевтом. До сих пор не всегда ясно что это могло бы значить, как я помогаю людям, и как не могу помочь.
“Экзистенциальный” слово неопределенное, но звучное, “что-то про жизнь и смерть”, загадочно звучит, весомо. Но на деле непонятно о чем. Я назвался “экзистенциальным”, имея в виду, что мне важна и интересна экзистенциально-феноменологически-герменевтическая линия, традиция, понимания человека и того что с человеком происходит. Но это еще более непонятно, чем неопределенное “экзистенциальный”. Чтобы самому начать улавливать о чем там речь нужен не один год, научиться об этом говорить по-человечески, ясно и не слишком пространно — еще пара лет. И у меня есть проект оформить эту точку зрения, найти подходящие для этого слова, и я в основном тг-канале иногда выписываю кусочки этой мозаики, но тут то лень, то войны, то эмиграция, и я снова читаю несравнимо больше, чем пытаюсь писать.
Эта небольшая книжка — примерно такой же проект. Сказано тут не так чтобы ясно, и не прям по-человечески, зато местами красиво. Это прочерчивание экзистенциально-феноменологически-герменевтической линии психотерапии для тех, кто и так хотя бы примерно понимает о чем речь. Мне книжка нравится, и я не первый раз ее читаю: использую ее для сверки — что мне открылось за те несколько лет, что я читал ее в прошлый раз. Что мне стало понятнее, что стало звучать правдивее, а что уже не так интересно, или чего здесь не хватает.
Подзаголовок книги “anthropology, psychopathology, and care” это структура любого терапевтического метода: 1) антропология — что такое человек вообще, какова человеческая ситуация; 2) психопатология — что может пойти не так в процессе совладания с человеческой ситуацией ; 3) терапия — чему и как можно помочь. А заголовок “lost in dialogue” это выбранный ракурс рассмотрения этих трех вопросов. 1) Человек — это *диалог* с *инаковостью* (alterity). (тут оба слова обладают в том числе и специальным/философским значением, кроме обыденного); 2) психопатология — обрыв этого *диалога*; 3) терапия — возобновление *диалога*.
1
Что такое *инаковость* могу прояснить цитатой из Тхостова: “Эмоциональные состояния и явления внешнего мира с самого начала мало управляемы и исходно отличаются высокой степенью отчужденности, создавая фиксированные полюса объективации мира и меня. То, что я могу сказать о мире, — это совокупность противостоящего мне иного, а в сердцевине того, что я могу сказать о себе, — совокупность особого иного: мира моих эмоций и чувств.“ Кроме “моего” как особого *иного*, есть еще более особое *иное* – *Другой*. В этой связи речь идет об ”антропологии разлада (disunion)”, “антропологии не-признания (non-recognition)” с привлечением в разговор Рикера, Ясперса, Левинаса и тд.
2
Психопатология — прерывание *диалога* — это неизбежная неудача в попытках *иное* присвоить, совладать с ним, или окончательно понять в само-интерпретации. (Тут очень хорошие описания четырех адов сбившейся “телеологии желания” (relational hell) — эротомания и депрессия как две конфигурации идолопоклонства застывшему образу, замещающему Другого; пламенный ад пограничности (и тут) как “поклонение взбудораженной плоти”, стремления к полному слиянию через захват Другого; и шизофрения как ледяной ад бесплотного желания, теряющего Другого из вида)
3
Терапия — возобновление этого диалога. Здесь описан метод, который автор называет P.H.D. (может в шутку, не знаю). 1) P — phenomenologic, феноменологическое разворачивание, исследование феноменов опыта, и конфигурации его структур. 2) H — hermenutical, герменевтический момент, исследование привычных способов само-интерпретации, понимания разворачивающегося опыта. 3) D — dynamic, психодинамический момент — P и H в контексте жизненной-истории (то есть тоже герменевтической, а не хоронологической истории), и мотивации.
—
Так и для кого же эта книга? Да без понятия. Для того же, для кого этот пост.
- - -
Цитаты:
- /453
- /454
- /457
- /459
#id_books
Уже почти семь лет назад я зачем-то назвался “экзистенциальным” терапевтом. До сих пор не всегда ясно что это могло бы значить, как я помогаю людям, и как не могу помочь.
“Экзистенциальный” слово неопределенное, но звучное, “что-то про жизнь и смерть”, загадочно звучит, весомо. Но на деле непонятно о чем. Я назвался “экзистенциальным”, имея в виду, что мне важна и интересна экзистенциально-феноменологически-герменевтическая линия, традиция, понимания человека и того что с человеком происходит. Но это еще более непонятно, чем неопределенное “экзистенциальный”. Чтобы самому начать улавливать о чем там речь нужен не один год, научиться об этом говорить по-человечески, ясно и не слишком пространно — еще пара лет. И у меня есть проект оформить эту точку зрения, найти подходящие для этого слова, и я в основном тг-канале иногда выписываю кусочки этой мозаики, но тут то лень, то войны, то эмиграция, и я снова читаю несравнимо больше, чем пытаюсь писать.
Эта небольшая книжка — примерно такой же проект. Сказано тут не так чтобы ясно, и не прям по-человечески, зато местами красиво. Это прочерчивание экзистенциально-феноменологически-герменевтической линии психотерапии для тех, кто и так хотя бы примерно понимает о чем речь. Мне книжка нравится, и я не первый раз ее читаю: использую ее для сверки — что мне открылось за те несколько лет, что я читал ее в прошлый раз. Что мне стало понятнее, что стало звучать правдивее, а что уже не так интересно, или чего здесь не хватает.
Подзаголовок книги “anthropology, psychopathology, and care” это структура любого терапевтического метода: 1) антропология — что такое человек вообще, какова человеческая ситуация; 2) психопатология — что может пойти не так в процессе совладания с человеческой ситуацией ; 3) терапия — чему и как можно помочь. А заголовок “lost in dialogue” это выбранный ракурс рассмотрения этих трех вопросов. 1) Человек — это *диалог* с *инаковостью* (alterity). (тут оба слова обладают в том числе и специальным/философским значением, кроме обыденного); 2) психопатология — обрыв этого *диалога*; 3) терапия — возобновление *диалога*.
1
Что такое *инаковость* могу прояснить цитатой из Тхостова: “Эмоциональные состояния и явления внешнего мира с самого начала мало управляемы и исходно отличаются высокой степенью отчужденности, создавая фиксированные полюса объективации мира и меня. То, что я могу сказать о мире, — это совокупность противостоящего мне иного, а в сердцевине того, что я могу сказать о себе, — совокупность особого иного: мира моих эмоций и чувств.“ Кроме “моего” как особого *иного*, есть еще более особое *иное* – *Другой*. В этой связи речь идет об ”антропологии разлада (disunion)”, “антропологии не-признания (non-recognition)” с привлечением в разговор Рикера, Ясперса, Левинаса и тд.
2
Психопатология — прерывание *диалога* — это неизбежная неудача в попытках *иное* присвоить, совладать с ним, или окончательно понять в само-интерпретации. (Тут очень хорошие описания четырех адов сбившейся “телеологии желания” (relational hell) — эротомания и депрессия как две конфигурации идолопоклонства застывшему образу, замещающему Другого; пламенный ад пограничности (и тут) как “поклонение взбудораженной плоти”, стремления к полному слиянию через захват Другого; и шизофрения как ледяной ад бесплотного желания, теряющего Другого из вида)
3
Терапия — возобновление этого диалога. Здесь описан метод, который автор называет P.H.D. (может в шутку, не знаю). 1) P — phenomenologic, феноменологическое разворачивание, исследование феноменов опыта, и конфигурации его структур. 2) H — hermenutical, герменевтический момент, исследование привычных способов само-интерпретации, понимания разворачивающегося опыта. 3) D — dynamic, психодинамический момент — P и H в контексте жизненной-истории (то есть тоже герменевтической, а не хоронологической истории), и мотивации.
—
Так и для кого же эта книга? Да без понятия. Для того же, для кого этот пост.
- - -
Цитаты:
- /453
- /454
- /457
- /459
#id_books
🕊5❤1
David A. Jopling. Talking cures and placebo effects
—
«Fifty years ago, for instance, shortly after the time when placebo controls were first called for in the study of psychotherapy outcomes (Meehl 1955; Rosenthal and Frank 1956), Eysenck (1960, 1965, 1969, 1985, 1994) raised radical doubts about the field of psychotherapy as a whole: there is, he argued, no clear scientific evidence that any particular form of psychotherapy is effective. This challenge generated a wealth of rebuttals and controlled studies that continue to this day. Only a few years after this challenge, more confusion about the field as a whole was raised by what appears to be the very opposite finding to Eysenck’s: namely, that all forms of psychotherapy are effective, and moreover, equally effective (Luborsky et al. 1975; Smith, Glass, and Miller 1980; Hunsley and Di Guilio 2002). The confusion was further compounded by the subsequent finding, based on a re-analysis of the results of Smith, Glass, and Miller’s meta-analysis (1980), that psychotherapy in general is no more effective than a credible placebo (Prioleau et al. 1983). The state of confusion and uncertainty afflicting the field of psychotherapy as a whole was not helped by the further claim that psychotherapy is none other than a placebo (Frank 1983; Frank and Frank 1993).»
—
«Fifty years ago, for instance, shortly after the time when placebo controls were first called for in the study of psychotherapy outcomes (Meehl 1955; Rosenthal and Frank 1956), Eysenck (1960, 1965, 1969, 1985, 1994) raised radical doubts about the field of psychotherapy as a whole: there is, he argued, no clear scientific evidence that any particular form of psychotherapy is effective. This challenge generated a wealth of rebuttals and controlled studies that continue to this day. Only a few years after this challenge, more confusion about the field as a whole was raised by what appears to be the very opposite finding to Eysenck’s: namely, that all forms of psychotherapy are effective, and moreover, equally effective (Luborsky et al. 1975; Smith, Glass, and Miller 1980; Hunsley and Di Guilio 2002). The confusion was further compounded by the subsequent finding, based on a re-analysis of the results of Smith, Glass, and Miller’s meta-analysis (1980), that psychotherapy in general is no more effective than a credible placebo (Prioleau et al. 1983). The state of confusion and uncertainty afflicting the field of psychotherapy as a whole was not helped by the further claim that psychotherapy is none other than a placebo (Frank 1983; Frank and Frank 1993).»
👍3🕊2
чугунные тетради
David A. Jopling. Talking cures and placebo effects — «Fifty years ago, for instance, shortly after the time when placebo controls were first called for in the study of psychotherapy outcomes (Meehl 1955; Rosenthal and Frank 1956), Eysenck (1960, 1965, 1969…
понравилось краткое изложение одним абзацем всей истории тягомотины про исследования эффективности терапии и плацебо
👍3
чугунные тетради
David A. Jopling. Talking cures and placebo effects — «Fifty years ago, for instance, shortly after the time when placebo controls were first called for in the study of psychotherapy outcomes (Meehl 1955; Rosenthal and Frank 1956), Eysenck (1960, 1965, 1969…
David A. Jopling. Talking cures and placebo effects
—
«Three broad models of explanation of therapeutic change have emerged across 2500 years of medical history:
Model 1: Therapeutic improvement occurs because of the agency of some specific or characteristic set of features of the treatments given to patients. These features can be examined, isolated, and predicted within the context of contemporary medical theory (Brody 1985: 42; Brody 1986). In contemporary medicine, patients’ responses to these features are sometimes called specific responses: for example, the responses of the human body to the antibiotic properties of penicillin.
Model 2: Therapeutic improvement occurs because diseases or disorders have run their natural course, at least in patients whose native healing or recuperative powers are not impaired. In ancient times these powers were attributed to a special force, the vis medicatrix naturae (the tendency of nature to heal) (Neuberger 1932), which itself was a function of a more comprehensive natural force, conatus, or the drive to self-preservation that is inherent in each living creature. (Versions of the concept of conatus have been defended by the Stoics, Cicero, St. Augustine, Duns Scotus, Dante, Hobbes, and Spinoza; and more recently by Damasio (2003)). Contemporary scientific medicine has dropped the concept of the vis medicatrix naturae, and replaced it with the concept of autonomous responses, which include the panoply of immunological processes and other biological systems used by organisms to restore and maintain health.
Model 3: Therapeutic improvement occurs because the treatments patients receive have powerful symbolic effects on their imagination, beliefs, emotions, and feelings of hope and expectation. This has been interpreted variously as the placebo response, the meaning response, the expectancy effect, and the suggestion hypothesis. It is constituted by patients’ total interaction with their healing context, which is rich in shared symbols and metaphors (Hahn and Kleinman 1983; Moerman 1983; Moerman 2002a).»
—
«Three broad models of explanation of therapeutic change have emerged across 2500 years of medical history:
Model 1: Therapeutic improvement occurs because of the agency of some specific or characteristic set of features of the treatments given to patients. These features can be examined, isolated, and predicted within the context of contemporary medical theory (Brody 1985: 42; Brody 1986). In contemporary medicine, patients’ responses to these features are sometimes called specific responses: for example, the responses of the human body to the antibiotic properties of penicillin.
Model 2: Therapeutic improvement occurs because diseases or disorders have run their natural course, at least in patients whose native healing or recuperative powers are not impaired. In ancient times these powers were attributed to a special force, the vis medicatrix naturae (the tendency of nature to heal) (Neuberger 1932), which itself was a function of a more comprehensive natural force, conatus, or the drive to self-preservation that is inherent in each living creature. (Versions of the concept of conatus have been defended by the Stoics, Cicero, St. Augustine, Duns Scotus, Dante, Hobbes, and Spinoza; and more recently by Damasio (2003)). Contemporary scientific medicine has dropped the concept of the vis medicatrix naturae, and replaced it with the concept of autonomous responses, which include the panoply of immunological processes and other biological systems used by organisms to restore and maintain health.
Model 3: Therapeutic improvement occurs because the treatments patients receive have powerful symbolic effects on their imagination, beliefs, emotions, and feelings of hope and expectation. This has been interpreted variously as the placebo response, the meaning response, the expectancy effect, and the suggestion hypothesis. It is constituted by patients’ total interaction with their healing context, which is rich in shared symbols and metaphors (Hahn and Kleinman 1983; Moerman 1983; Moerman 2002a).»
👍1🎉1