Современная культура самооптимизации и терапевтическая индустрия обещают нам избавление от страдания как главную цель психологического благополучия, но что если сама эта установка — устранить дискомфорт, побороть тревогу, «исцелиться» от депрессии — становится новой «идеей фикс», заставляя нас бесконечно бороться с собственными переживаниями? Терапия принятия и ответственности (ACT) предлагает иную перспективу: не избегать болезненных переживаний в надежде на их исчезновение, а научиться жить с ними, сохраняя при этом способность действовать согласно своим глубинным ценностям. Этот подход исходит из понимания, что психологическое страдание неизбежно, но именно в принятии этой неизбежности мы обретаем подлинную свободу выбора — не между комфортом и дискомфортом, а между реактивным избеганием и осмысленным действием. Публикуем фрагмент из нового комплексного руководства Тимоти Гордона «Терапия принятия и ответственности» (Изд. МИФ), где автор знакомит читателей с одним из ключевых практических инструментов ACT — «Картой жизни», простой диаграммой, которая позволяет визуализировать жизненные паттерны и осознать, какие наши действия приближают к ценностям, а какие уводят от них в тщетных попытках избежать неизбежного человеческого дискомфорта.

P.S. Руководство написано для практикующих терапевтов, поэтому автор обращается к ним, но это не мешает любому попробовать составить свою карту.

https://monocler.ru/act-karta-zhizni/

Дело в том, что в наши дни большинство людей идентифицируют себя исключительно со своим сознанием и полагают, что они есть именно то, что о себе знают. Но всякий, кто мало-мальски знаком с психологией, скажет вам, сколь ограниченно это знание. Рационализм и доктринерство — это болезни нашего времени, предполагается, что им известны ответы на все вопросы. Но нам еще предстоит открыть все то, что наше нынешнее ограниченное знание пока исключает как невозможное. Наши понятия о пространстве и времени более чем приблизительны, и существует огромное поле для всякого рода отклонений и поправок. Понимая это, я не могу просто взять и отбросить странные мифы моей души и внимательно наблюдаю за всем происходящим вокруг, независимо от того, насколько это соответствует моим теоретическим предположениям.

Жаль, но мифологическая сторона человеческой натуры сегодня изрядно упростилась. Человек более не порождает сюжеты. Он себя многого лишает, потому что это очень важно и полезно — говорить о вещах непостижимых. Это похоже на то, как если бы мы сидели у огня и, покуривая трубку, рассуждали о привидениях.

Что на самом деле означают мифы или истории о потусторонней жизни, какого рода реальность они отражают, — мы, безусловно, не знаем. Мы не можем сказать, имеют ли они какую-либо ценность помимо того, что представляют собой несомненную антропоморфическую проекцию извне. И нужно никогда не забывать о главном — о том, что нельзя и невозможно с уверенностью говорить о вещах, которые выше нашего понимания.

Мы не в состоянии вообразить себе другой мир, другие обстоятельства иначе, чем по образу и подобию того мира, в котором живем, который сформировал наш дух и определил основные предпосылки нашей психики. Мы существуем в жестких рамках своей внутренней структуры и всеми своими помыслами привязаны к этому нашему миру. Мифологическое сознание способно преодолеть это, но научное знание не может себе такого позволить. Для рассудка вся эта мифология — просто спекуляция; но для души она целебна, без нее наша жизнь стала бы плоской и серой. И нет никаких веских причин так себя обкрадывать.

P.S. У дорогого сердцу К.Г. Юнга вчера был юбилей. Читаю его размышления о потустороннем в "Воспоминаниях, сновидениях..." (вас ими не буду нагружать) и понимаю, что, кроме встречи с Тенью и идеи индивидуации, он когда-то дал мне пример интеллектуальной честности и смелости – встречаться с непонятным и неизвестным, с любопытством всматриваться в это, давать волю фантазии и смелым гипотезам, доверять не только рацио, но и интуиции, изучать, но оставлять пространство для непознанного и, возможно, непознаваемого. Мне кажется, сегодня, в век протоколов и стандартизаций, эта смелость и открытость гораздо нужнее нашей психике, чем сведение ее к набору накопленных данных/схем и предсказуемых реакций. В конце концов, богатый символический порядок — это не пережиток прошлого, а необходимость: он защищает нас от психоза, позволяя безопасно встречаться с силами бессознательного, которые, оставаясь нераспознанными, могут нас затопить.

Арендт была настоящим пророком, и времена, в которые мы живём сейчас, показывают, насколько проницательной она была.

Мы, люди, жаждем порядка в хаосе бытия и готовы ухватиться за любую непротиворечивую картину мира, лишь бы избежать мучительной неопределенности. Идеология становится интеллектуальным наркотиком: она мгновенно снимает тревогу незнания, дает ответы на все вопросы сразу и предлагает готовую систему координат для ориентации в сложной реальности. Но за эту психологическую услугу приходится платить дорого — утратой когнитивной гибкости, способности к критическому мышлению и эмпатии.

Что происходит с нашим мозгом, когда мы погружаемся в идеологические воды? Можно ли измерить степень догматизма нейробиологическими методами? Существуют ли люди, генетически предрасположенные к экстремистскому мышлению? И самое главное — как сохранить открытость ума в эпоху поляризации, когда идеологические лагеря становятся всё более непримиримыми?

Леор Змигрод — политический психолог и нейроученая из Кембриджа, автор книги The Ideological Brain: The Radical Science of Flexible Thinking и одна из первых исследователей нейробиологических основ идеологического мышления. Её работы показывают неожиданные связи между тем, как мы воспринимаем мир на базовом уровне, и тем, какие идеологии нас привлекают.

В интервью, данном обозревателю журнала Nautilus Брайану Галлахеру, Змигрод объясняет, почему идеология — это не просто набор взглядов, а нейробиологический феномен, и рассказывает о том, как можно развить устойчивость к идеологическим соблазнам.

https://monocler.ru/nejrobiologiya-ideologij/

От бирманских монастырей до кремниевых офисов: как практики освобождения стали технологиями адаптации к системе, а буддийский модернизм и нейробуддизм закрыли глаза на метафизику. Ксения Спиридонова исследует парадокс современной осознанности — когда инструменты пробуждения превращаются в фастфуд для души, снотворное для критического мышления и способ подчеркнуть собственную исключительность — и ищет причины в «психополитике», истории колониализма и механизмах культурной апроприации.

В 2009 году Амиши Джха (сопредседатель «Инициативы по исследованию и практике осознанности в Университете Майами») представила Далай-ламе результаты своих исследований по военному применению осознанности. Она призналась, что испытывает внутренний конфликт — ведь её «наука может быть использована как во благо, так и во зло», — и попыталась заручиться одобрением: «Мне кажется, что если эти практики преподаются должным образом, они несут в себе исправляющий потенциал — развиваемые качества могут принести благо». Не получив ответа, она попросила совета. Ответ был резким. Далай-лама сказал: «Ноль!» После паузы, во время которой публика рассмеялась, он добавил: «Я ценю вашу работу. Вот и всё».

https://monocler.ru/mcmindfulness-i-psichipolitika/

P.S. Да, еще одна статья про буддизм. На самом деле, текст гораздо сложнее и важнее, чем размышление о практике осознанности. И глубже (а также скептичнее), чем предыдущий. Автор объединила три книги (McMindfulness: How Mindfulness Became the New Capitalist Spirituality (2019) Рональда Пёрсера, The Birth of Insight: Meditation, Modern Buddhism, and the Burmese Monk Ledi Sayadaw (2013) Эрика Брауна и Why I Am Not a Buddhist (2020) Эвана Томпсон), чтобы проследить три важные линии: как осознанность стала служить капитализму, что теряется при культурной апроприации восточных практик и почему нейроисследования медитации упускают главное. Это настоящий лонгрид для долгого и вдумчивого чтения. Завтра напишу, что этот текст при всей его противоречивости всколыхнул во мне.

О побеге от глубины

Напишу несколько слов на полях этого большого и глубокого текста. В каком-то смысле автор попыталась передать свой путь поиска истины в контексте практик осознанности и современного буддизма. Думаю, этот текст нашел у меня глубокий отклик, потому что я узнала в этой истории часть своей, но в другой сфере - по ту сторону баррикад, так сказать. Как и у всех, мой путь в психологии начинался с поиска своего метода, с проверки этих методов на себе (а у меня в анамнезе приличный «букет» - было с чем работать), в частности, когнитивно-бихевиоральных, которых сегодня так много (вторая, третья волна с их разветвлениями, к которым, кстати, и относятся терапии на основе осознанности). Изучаешь их - и кажется, что есть протокол на каждое страдание, техника на каждый симптом, концептуализация - на каждый случай. Они, безусловно, способны помочь и принести облегчение (в моем случае - временное). Но меня никогда не покидала мысль, что здесь есть своего рода объективация - когда человек воспринимается как поломанный механизм, объект починки, а его страдание - как ошибка системы, которую нужно исправить. Может быть, здесь сыграл роль мой бэкграунд в виде многолетнего изучения экзистенциальной психологии и философии, после которой язык инженерии, примененный к душе — дисфункциональные мысли, когнитивные искажения, неадаптивные схемы и режимы — кажется чем-то абсурдным и несуразным. Точно так же, как МакМайндфулнес превратил дуккху (страдание как первую благородную истину) в стресс, для которого нужен эффективный управленец. Самое удивительное, что сегодня человек сам себя так воспринимает и часто приносит свой симптом как нечто, что нужно как можно скорее искоренить вместо того, чтобы понять, а что значит моё страдание, с чем оно связано и о чём оно мне говорит (ведь за каждым страданием всегда - история).

Поэтому в какой-то момент я обратилась к психоаналитической оптике, которая помогает мне по-другому смотреть на то, что сегодня происходит с нами, с нашими отношениями, кто говорит через меня, когда я так инструментально отношусь к себе, есть ли вообще место моему голосу в этой полифонии. Не потому что он «лучше», а потому что он не объективирует человека и с большим вниманием относится не к быстрому избавлению от симптома, а к тому, почему он вообще возник и что он значит. Для меня на этом отрезке моего пути это по-настоящему важно.

У «Моноклера» долгая история. В каком-то смысле он всеяден (философия, культура, нейронаука и самые разные психотерапевтические подходы и практики существуют в нём на равных) - таким он и останется. Но есть вещи, которые меня в последние годы по-настоящему волнуют и которые я буду так же неспешно обсуждать в отдельном канале @ultimapsy, чтобы не превращать этот в поле бесконечных комментариев и рефлексии.

Что там будет?

Вечные вопросы сознания, наших отношений с миром и с собой. Способы побега от реальности и уязвимости - нарциссизму в разных его формах будет уделено особое внимание, так как это тенденция, которую невозможно игнорировать. Наши архаичные страхи и фантазии, которые продолжают влиять на нас во взрослом возрасте.

Отдельный фокус - место и роль ИИ в нашей культуре и психической жизни как симптом эпохи.

В общем, как всегда, будет о чём подумать. Если вам это близко - приходите, я буду там.

Почему человечество на протяжении тысячелетий рассказывает себе страшные истории? От мифов о чудовищах до современного хоррора — культура ужасного пронизывает все эпохи и цивилизации. Но за сильными эмоциями и яркими спецэффектами скрывается более глубокий механизм: диалог сознания с бессознательным, встреча «Я» с травматичным Реальным, попытка интегрировать то, что было вытеснено в процессе становления личности. Социальный философ Азат Капенов исследует феноменологию ужасного через призму Лакана и двойных посланий Грегори Бейтсона и разбирается, что же нас ужасает в ужасном.

https://monocler.ru/fenomenologiya-uzhasnogo/

Килборн делит стыд на ядовитый и очеловеченный. Ядовитый стыд является следствием отсутствия отклика на травму – человек остается один на один с чувствами, которые нельзя переживать, о которых нельзя говорить и думать. Приходится выбрасывать их за пределы осознания. Очеловеченный, напротив, «содействует гибкости в реагировании на тревогу и чувства беспомощности и нехватки».

Когда мы слышим слово «стыд», первое, что приходит на ум — школьные упреки или ситуации, когда нас «поймали и пристыдили». Однако настоящий стыд приходит за само существование и становится тюрьмой для личности. Но что происходит, когда с этой эмоцией сталкиваются сами психотерапевты? Как стыд влияет на терапевтические отношения и почему специалисты, помогающие другим, оказываются бессильны перед собственной уязвимостью? Исследуем с клиническим психологом, автором телеграм канала @todatonet Ириной Щуровой феномен стыда через призму групповой психотерапии и разбираемся, можно ли с ним жить, не становясь его заложником.

https://monocler.ru/styd-v-terapii/

Интерактивная карта теорий сознания

Итак, всё чаще в каналах стали публиковать интерактивную карту теорий сознания. Приберегала ее на потом с пространным комментарием. Но на комментарий сейчас времени нет, поэтому попросила Клод в отдельной теме без истории наших взаимодействий проанализировать, задавая ей только вопросы и избегая каких-то своих интрузий. Анализ, на мой взгляд, замечательный. Обратите внимание на интересный пункт: «А что, если сознание – это не свойство индивидов, а свойство отношений?» Когда-то много говорили с ней об этом. Здесь есть о чем подумать.

«Обилие теорий сознания – симптом экзистенциального кризиса <...>. Мы создаем машины, которые имитируют сознание, и одновременно теряем понимание собственного. Карта - зеркало этой дезориентации». Да.

Weltschmerz можно трактовать как выражение теории разрушенных убеждений. Сформулированная социальным психологом Ронни Янофф-Бульман в 1992 году в книге «Разрушенные убеждения: к новой психологии травмы», эта теория утверждает, что определённые переживания травматичны во многом потому, что они разрушают наши самые базовые убеждения о жизни. Даже получение негативной информации из третьих рук, например, через думскроллинг, может вызвать похожую реакцию. Исследование 2024 года в Иране и США обнаружило, что воздействие через социальные сети «угрожающих смыслу» стимулов, таких как голод и геноцид, может вызвать экзистенциальную тревогу, а также мизантропию: недоверие и ненависть к человечеству и даже к самому себе. В то время как экзистенциальная тревога соответствует определению Weltschmerz по Гейне (озабоченность кажущимися недостатками существования), мизантропия вызывает ассоциации с Weltschmerz в том виде, как он выражен в работах Шопенгауэра, который предпочел жизнь в аскетизме и одиночестве в своём пессимистическом отношении к человеческой цивилизации.

Немецкий язык подарил миру точное слово для боли, которую мы испытываем не от собственных невзгод, а от страданий всего мира. Weltschmerz — феномен, нашедший осмысление в романтической литературе XIX века, сегодня обретает новую актуальность в эпоху социальных сетей и непрерывного информационного потока. Разбираемся, что стоит за этим состоянием и как с ним справляться.

https://monocler.ru/weltschmerz/

P.S. В общем, вы поняли, что сегодня меланхоличное.

В 1950 году Карен Хорни ввела понятие «центрального внутреннего конфликта» — противостояния между реальной самостью и идеализированным образом Я. Кажется, семьдесят лет спустя этот конфликт из индивидуальной патологии превратился в коллективную норму. Идеализированное Я получило технологическую инфраструктуру: соцсети стали платформой для экстернализированного бытия, ИИ — объектом невротических проекций всемогущества, а культура «быстрого исправления» распространилась даже на терапевтическую практику. Тирания цифрового «Надо», стремление к известности как легитимная жизненная цель, отчуждение от реальной самости — психоаналитик описала механизмы, ставшие базовой логикой нарциссической эпохи. По следам ее работы «Невроз и личностный рост» разбираемся с тем, как концептуальная рамка середины XX века предвосхищает процессы современности.

P.S. Вечная классика.

https://monocler.ru/karen-horney-idealizirovannoe-ya/

Комплекс слияния может препятствовать всякому усилию, направленному на окончание творческого проекта. К примеру, математика, пытающегося добиться штатной должности, ос​тавляют на факультете благодаря репутации блестящего ума. Однако он не в состоянии дописать статью и довести ее до пуб​ликации. Он одновременно занят несколькими статьями сразу. Он находит параллели между разными статьями. Он задается вопросом — похоже, они складываются в книгу. При подготов​ке рукописи для отправки в журнал он «каким-то образом» сти​рает ее из памяти компьютера. Сепарация, означающая способ​ность иметь что-то похожее на самость, отличную от той, что слита с бессознательной жизнью и ее обширным потенциалом, непомерна для этого человека.

Вся эта драма часто отыгрывается на внутреннем уровне. То есть человек может чувствовать себя связанным своими бессо​знательными чувствами и фантазиями и не быть в состоянии отделиться от них. Такие состояния часто безысходны, как тяга к притупляющим, обезжизнивающим или хаотическим состоя​ниям инкорпорированных (неосознанных и "проглоченных" - моё прим.) депрессивных аспектов матери — к мощным психическим пережиткам реального детского опыта. Поскольку отделиться от этого состояния кажется невозможным, человек попадает в ловушку пассивной защиты и замыкается в утешительных фантазиях, или же наоборот: постоянно кидается в бездумные действия, приводящие лишь к еще большему стыду. Человек с сильным комплексом слияния редко когда со​знательно или волевым актом оставляет свою ограниченную «территорию»; он (или она) испытывает внезапную потерю энергии при каждой попытке инициировать изменение. Один мужчина, часто томящийся в подобном состоянии, как-то ска​зал мне:

«Как только я начну делать что-то, я могу делать это веч​но. Делание — больше не проблема; начало — вот что не​возможно, и я умудряюсь «забыть» о том, что мне нужно сделать за день, например, перезвонить кому-то, и так до той поры, когда мне нужно уже выезжать на встречу с вами, и вот я уже чувствую себя полной размазней. А иногда я слишком стесняюсь, чтобы прийти».

Вокруг нереализованных потенциальных возможностей накапливается столько стыда, что многие люди в сходной си​туации болезненно немеют. Образы могущественных людей, ведущих себя в лучшем смысле этого слова наступательно, встающих на защиту глубочайших ценностей не только на сло​вах, но и на деле, — заполняют внутренний мир мечтаний и фантазий. Человек может снова и снова в потаенных уголках своих фантазий практиковаться в том, «что лучше сделать» в той или иной ситуации, однако в реальности, когда необходи​мо действовать, этот человек оказывается едва способным про​изнести, что же он намеревался совершить, или же страдает от неловкого молчания, снова предавая свой внутренний зов. Эти переживания могут стать столь болезненными и постоянными, что порождает очень ограниченную жизнь, организованную вокруг защиты себя от едкого стыда.

Натан Шварц-Салант "Черная ночная рубашка. Комплекс слияния и непрожитая жизнь"

«Нас терзает не появление призраков прошлого, а исчезновение призраков будущего».

Можно ли любить Достоевского после #MeToo, слушать Вагнера после Холокоста, читать Киплинга после деколонизации? Деканонизация классиков - знак нашего времени. Но что за ним стоит? Казалось бы, взгляд в прошлое - это способ лучше понять себя и современность. А что, если это симптом более глубокого культурного беспокойства и поиска моральных ориентиров в мире, где будущее перестает быть горизонтом возможностей? Тогда обращение к прошлому и желание переписать его смыслы - способ вернуть себе чувство контроля? Отрицание общечеловеческой уязвимости и несовершенства? Невозможность выдерживать когнитивный диссонанс? Разбираемся вместе с Екатериной Перелыгиной.

https://monocler.ru/dekanonizacziya-klassikov/

Чат-боты за последние несколько лет стали частью нашей жизни — кто-то использует их в качестве карманных консультантов, кто-то превращает в цифровых друзей и даже персональных психологов. Но что происходит с нашей психикой, когда мы делегируем мышление алгоритму? Врач-психиатр и психотерапевт Кирилл Сычёв размышляет о преимуществах и рисках этого инструмента, о том, может ли интеллект сделать нас счастливее, и какую цену мы платим за мгновенные ответы на любые вопросы.

https://monocler.ru/chat-gpt/

Современная культура, замешанная на культе молодости и приправленная индустрией anti-age, транслирует нам идею, что старость – это то, чего стоит бояться, превращая тем самым естественный процесс в источник перманентной тревоги. Но если допустить, что проблема не в старости как таковой (которая неизбежна), а в том, как мы научились её воспринимать и на чем привыкли концентрировать внимание? Берит Льюис, специалист в области здоровья и старости, предлагает сменить оптику и вместо борьбы со старением увидеть в нём возможности для роста. Мы подготовили перевод.

P.S. Я бы поместила проблему в более широкий и глубокий контекст, где за страхом старости - страх смерти, а страх смерти, как любят напоминать психологи, это страх непрожитой жизни. Сюда же можно добавить инфантильные всемогущие фантазии о бессмертии и совершенстве, которые лежат в основе той самой современной культуры. И это проблема одновременно экзистенциального и психоаналитического толка, а значит, нужно копать очень глубоко. Но и простые инструменты, описанные автором, не помешают.

https://monocler.ru/prinyatie-starosti/

Мы и наши реакции — плод наших внутренних эмоциональных карт. Наши персональные эмоциональные карты — часть семейной поколенческой системы. А поколенческие травмы — часть общей истории. Разбираемся с Валерией Соколовой, как трёхмерная карта эмоционального опыта из модели Internal Family Systems (IFS) может объяснить внутренние конфликты, межпоколенческую передачу травмы и необходимость сострадания для выживания вида.

В подходе Internal Family Systems (IFS) Ричарда Шварца Self — это качество сознания, присутствующее у каждого человека независимо от травм и истории. Self обладает спокойствием, любопытством, состраданием и способностью удерживать противоречия. В отличие от реактивных «частей» психики, Self видит более широкую перспективу и может помочь различным частям услышать друг друга. Когда Self берёт роль внутреннего лидера, части расслабляются и отпускают защитные роли, потому что система чувствует себя в безопасности.

https://monocler.ru/internal-family-systems/