Обочина ночи
Из рубрики "Вольные переводы"
В соавторстве с Джимом М.

Ночных автострад чуть заметны пунктиры.
Плеяды огней, в даль зовущие очень.
Лети вслед за ними, мерцает над миром
Обочина ночи, обочина ночи.

Незвано, неведомо, грозно, нежданно,
Как знаком вопроса среди многоточий
Взирает на путников глаз урагана
С обочины ночи, с обочины ночи.

Есть люди, рождённые для сладострастья,
Есть те, кто родился богатства упрочить,
А кто-то рад мчаться во тьме и ненастье
К обочине ночи, к обочине ночи.
Виталий Кулик

Ну как ты не поймёшь меня, любимый...
Ну как ты не поймёшь меня, любимый...
Доверие так просто не теряют.
Сначала вред нанёс непоправимый,
Теперь меня ты в чём-то обвиняешь.
Ночами память я терзаю снова,
Давно мне мысли не дают покоя.
Я для тебя на всё была готова...
Урок я этот навсегда усвою.
Люция Левинская

ДАЙ ХЛЕБА С САХАРОМ!
Семейные пары, одев самое лучшее, шествовали в одноэтажный деревянный клуб, что был на берегу Затона. Показывали фильмы про войну, комедии. Они долго потом обсуждались, пересказывались, пока не затмевались новым кинофильмом. Мать, уже будучи старой, всё вспоминала «Свинарку и пастуха», а при воспоминании фильма про Лизу Чайкину, непременно всплакивала. Ни одного телефильма она не называла.
Рядом с клубом танцплощадка под открытым небом. Перед входом билетер. И сама танцплощадка и всё, что там было, тоже из дерева. И пол, и эстрада, и высокая стена, окружавшая танцплощадку по периметру. Впрочем, для ребятишек она не служила препятствием. Они, как воробышки, обсиживали стену, чтобы посмотреть на родителей, старших братьев и сестер, таких нарядных и веселых. Чаще всего танцевали вальсы, а то и пускались в пляс под гармошку и балалайки. Когда играл духовой оркестр, его музыка далеко разносилась по поселку.
Другим бедствием, кроме пожаров, обрушившимся чуть ли не каждый год, были наводнения. Они повторялись дважды. Первое в апреле – начале мая, когда таял снег, начинался ледоход, а в низовьях образовывались заторы. Вода в Оби поднималась и выходила из берегов. Домишки лепились прямо у берега. Можно было выйти к реке и увидеть плывущий перекособоченный сарай среди льдин.
Иногда у крыльца появлялись нищие. Они были как некрасовско-лесковские пришельцы из прошлого века, одетые в какие-то грубые дерюги, с заплечными мешками. Это были старики с непременными грязно-седыми бородами и кирпичного цвета лицами с глубокими морщинами, как будто вырезанными стамесками. Дети их боялись и, поглядывали на них из-за угла. Они казались пришедшими из того мира, где живет Соловей-Разбойник и Змей Горыныч. Женщины им выносили сухарики, картошки, мелкие монеты. Нищие монотонно бормотали, мелко крестились и часто повторяли: «Спаси Вас Бог!»
В поселке была своя пекарня прямо на берегу Затона. С другой стороны пекарни было окошечко, откуда продавали хлеб. Выпеченный хлеб сразу же продавали, как говорится, с пылу с жару. Замотавшиеся родители обычно посылали за хлебом деток. Лучше бы они не делали этого! Сколько помню себя, по дороге от пекарни до дома одну из булок (или как говорили в Затоне «кирпичей») основательно подъедал. Дома за это попадало. Но соблазн был непреодолим. Невозможно было удержаться от того, чтобы не вцепиться в пышущую жаром хрустящую корочку. Второе место после хлеба, который тоже не ели вдоволь, занимала картошка. В любых видах: печеная, вареная, толченая. Но лучше всего жареная. Дома у нас была сковородочка, на которой запекали лук для супов, размером такая же, как сейчас продаются в детских кухонных наборах. Мы с братом чистили и жарили несколько картошек.
И всё сметали подчистую. И так облизывали сковородку, что собаки отдыхали. Лучше всяких современных моющих средств.
Другой деликатес – это хлеб с сахаром. Само собой, чем больше сахара, тем лучше. Такое пирожное непременно нужно было съедать на улице при зрителях. Что тут начиналось! Глаза ребятни сверкали жадным блеском. Они начинали глотать слюну и смотрели на тебя, как крыловский волк на ягненка. Потом один за другим пулями неслись домой.
Из открытых окон несся истошный вопль: «Мам! Дай хлеба с сахаром!»
Про конфеты и фрукты уже не стоит и говорить. Поэтому так радовались новогодним подаркам, в котором были карамельки, несколько шоколадных конфеток, малюсенькая шоколадка, пара мандаринчиков размером с дикорастущую ранетку и краснобокое яблочко. Иной раз отец, поздним вечером возвращаясь из магазина, доставал из огромного кармана рабочего плаща несколько штучек «дунькиной радости», облепленных соринками.

Но что же всё об еде? Не хлебом же единым сыт человек! Особенно если этот человек маленький. Сыт он играми, свежим воздухом и бесконечными часами пребывания у летней реки. У воды часто можно было увидеть мужчин без руки или ноги, с широкими темными шрамами на теле. Это были фронтовики. Они еще не стали стариками. Даже напротив! Большинству из них было чуть более сорока. Они сидели на песке в черных сатиновых трусах, шутили, смеялись, рядом с ними одетые в сарафаны жены и беззаботные детишки. Я смотрел на этих загадочных людей, и они казались мне пришельцами из другого мира, о котором я знал только из книг и фильмов. Они стреляли и в них стреляли. Вон руку поцарапаешь или занозу загонишь – и то так больно. А в них попадали пули и осколки, им отрезали руки и ноги. И вот они сидят и как ни в чем не бывало смеются.
Историческая хроника
20 октября 1955 г. открылся для движения транспорта и пешеходов коммунальный мост через Обь в створах улиц Восход и Горская. До 1955 года два берега Оби связывались лишь паромом и понтонным мостом, который приходилось растаскивать каждый раз, когда проходили пароходы и баржи. Да еще, правда, курсировал поезд между станциями Новосибирск и Кривощеково, который горожане называли почему-то «передачей».
Николай Хрипков

Сон наяву
От твоего поцелуя растаю,
легким облаком обернусь.
в высоте небес летая,
летним дождиком прольюсь.

Ты заглянешь в капель искринки,
бесконечность увидишь в них.
Это я посылаю картинки
моей нежности и любви.

Как увидишь росы слезинки,
Или дождика брызги с небес,
Или даже в стакане льдинки-
Знай- я думаю о тебе!
Ева Пожидаева

Как могла тебя любила

Как могла тебя любила,
Берегла я как могла,
Но противная морщинка
Всё равно на лбу легла.

Растянулась, развалилась
И не хочет уходить.
Я прогнать её хотела -
Не смогла уговорить,

Я любила, как умела.
Может и моя вина -
На твоих висках, мой милый,
Заблестела седина.

"Может быть её закрасить?" -
Я подумала вчера.
Но, наверное, не стоит -
Знать пришла её пора.

Пусть морщинка украшает,
Да и седина к лицу.
Годы наши как ступени
Поднимают нас к Творцу.

А давай-ка на секунду
Ты возьми и оглянись -
Сзади дети наши, внуки...
Жизнь прекрасна! Улыбнись!

И шагай вверх по ступеням
Твёрдым шагом много лет -
Я беречь как прежде буду
От печалей и от бед.
Татьяна Ярцева

Осмысленная жизнь.
Гораздо больше, чем трудностей, я опасаюсь бессмысленности жизни, такого существования, при котором не отдаёшь и не принимаешь в себя глубинные идеи, не творишь и не воспринимаешь творчество, не насыщаешь ум знаниями и не передаёшь знания другим.
И вся моя осознанная жизнь была и есть подчинена осмыслению происходящего, постоянной работе над собой, жёсткому разбору своих мыслей, чувств и поступков, и я полагаю, что и выпущенные в мой круг люди будут соответственно требовательны к себе, как и я сама.
Натаниэль

Со скрипом пишутся стихи
Со скрипом пишутся стихи,
Чернил хороших нет; февраль
Привнёс иные мысли. Жаль,
Со скрипом пишутся стихи.
На поле брани пастораль
Опалена, и вопреки,
Со скрипом пишутся стихи,
Чернил хороших нет. Февраль.

Чернил хороших нет. Февраль,
Не верю, долго будет длиться.
И нелюдь ещё пуще злиться…
Чернил хороших нет. Февраль,
Я знаю, долго будет сниться,
Рисунок, как углём гризайль…
Чернил хороших нет. Февраль,
Не верю, долго будет длиться.

Не верю, долго будет длиться,
Молчанье муз, мои грехи.
Укрой меня, епитрахиль.
Не долго, верю, будет длиться.
Пока миро с икон струится,
Пока вершат судьбу «верхи»,
(Не долго, верю, будет длиться)
К молчанью муз моих глухи.

19.11.2022.
Виктор Сюрдо

Евангелие /dev/null

В механической церкви грохочет стальной алтарь
И мерцает свеча полупроводниковым светом,
Вокруг балки-скамьи, да и в общем-то всё как встарь,
Только некому больше давать никому обеты.

Гидравлический пресс никому отбивает ритм –
Механической церкви энергии хватит вечность.
А вокруг опустевший четвёртый – последний – Рим
Вслед за ветром цитирует чьи-то немые речи.

Человек растворился. Да нет. Человек – прошёл.
Как проходит болезнь, как проходит банальный кашель.
Только струпья заводов, промеж – автострады шов,
Артефакты эпохи. Что ж, Евы кредит погашен.

Но не всех забрала в страну чёрных тюльпанов смерть –
Неподвластен костлявой железный скрипучий робот,
Чья программа – лишь ждать, чей запрет – ничего не сметь,
Но программа мертва, а запрет не слыхать из гроба.

И теперь он бредёт, забивая в суставы пыль,
Не поняв, что же делать с свалившейся вдруг свободой.
Одиночество ныне – его непростая быль
Без хозяев-людей, без создателей, год за годом.

В механической церкви найдёт он теперь приют.
Говорят, в своё время так люди искали веру –
Веру, что их услышат, что их где-то очень ждут.
Робот тоже желает последовать их примеру.

Он отправит запрос, подражая, куда-то вверх,
Ожидая, как голос вдруг с неба ответит строго,
Но молчание станет логичным всему итогом.
И тогда он поймёт, что просил бесконечно много
У мёртвого бога.

Артём Виноградов

ИЗ ОМУТА НЕ СБЕЖАТЬ

Он таких глаз в жизни никогда не видел. В них смотришься, а тебя будто изнутри насилует собственное воображение.
Топаз и сапфир – параллельные миры. Невыносимо.
Один – обжигает. Другой – холодит.
Омуты. Бездонные.
Они – сама смерть. Сладкая смерть. По крайней мере, для его рассудка.
И вот сейчас в этих глазах – зеркало. В них – он сам: краснеющий и потирающий шею в смущении.
Зачем он признался? Он же ничего подобного не хотел! Даже не думал! Они даже встретились лишь второй раз!
Почему он вообще произнёс «нравишься мне»?
Не сказал бы – глаза бы не СМОТРЕЛИ! Они бы не обжигали и не обещали... наказание?
За что? Зачем? Почему наказание? Николас Руссель не понимал.
Катрин Идо смотрела яростно, зло, хотя без ненависти.
– Прости, тебе неприятно? – внутри оборвалось. – Конечно, неприятно. Кому понравится признание от малознакомого парня?!..
«Боже, что я несу?!» - Николас Руссель боялся отвести взгляд. Казалось, отвернётся – огонь и лед оборвут его жизнь немедленно. Точно коса: длинным росчерком.
Поясницу скрутило судорогой. Этот удар, росчерк, размах, напор захотелось.
Омуты, если поймали, не отпускали никогда.
– Картин, скажи что-нибудь, – Николас Руссель зачем-то передвинул чашку с кофе в центр небольшого столика.
В кофейне этим утром было людно. Три совсем молоденьких парочки, офисный планктон, хмурая осунувшаяся официантка, стайка подростков лет пятнадцати – население весьма колоритное: удобное, чтобы распускать сплетни.
Но Николасу было глубоко наплевать.
Он видел только глаза, а в них – себя, алеющего и непрестанно кусающего губы. В отражении этих глаз он выглядел красиво, даже сам удивился. Однако он любовался не собой. Николас впитывал злость девушки напротив.
Читать дальше
Лика Асин