Уже завтра! В MAMM пройдет вторая дискуссия из серии Digital Habitat от Сергея Надточего

На этот раз – всех интересует вопрос:

Каким может стать архитектурное мышление в эпоху, когда искусственный интеллект становится соавтором?

Во второй встрече «Архитектура. Между воображением и нейросетью» мы сместим фокус с истории цифровизации к современности и вместе с художниками, архитекторами и экспертами по цифровой культуре попытаемся очертить границы новой нормы: Как цифровые среды уже сегодня влияют на физическое пространство, формируя не только эстетику, но и само представление о реальности?

В диалоге примут участие:
Андрей Киселев — архитектор, преподаватель и основатель sintez.space
Kirill Rave — phygital-художник, основатель проекта Broken Composers и резидент VS Gallery
Дарья Насонова — основательница студии Adagia, кураторка цифровых модулей в МАРШ и HX-Design
Мария Федорова — художница, резидент музея «Гараж» и преподаватель Московской школы современного искусства
Сергей Надточий — архитектор и куратор, арт-директор ATRIUM, основатель Metaverse Architecture Biennale и студии NTR Architecture

MAMM, ул. Остоженка, 16
Начало: 19:30

🎟 осталось еще несколько билетов – мы вас ждем!

Всем привет!
Тема цифровых технологий в архитектуре по-прежнему в центре моего внимания. Те, кто давно следит за каналом, уже видели мои проекты для метавселенных с компанией Dearch Space, фестиваль Metaverse Architecture Biennale и другие эксперименты в этой области.

Сейчас я сосредоточился на создании цифровых двойников архитектурных проектов и разработке новых инструментов для трёхмерной иммерсивной онлайн-визуализации недвижимости. Постепенно буду делиться с вами этим направлением.

Первым большим шагом станет выступление моей коллеги Анастасии Соломко на фестивале Артбалкон в секции «Цифровые трансформации в городе» под кураторством Андрея Киселева — приглашаю вас присоединиться! Подробности и описание мероприятия — в предыдущем посте.

От завоевания Китая к восстановлению Японии: метаболизм и его истоки

Большие архитектурные стили и тенденции редко рождаются эволюционно, чаще они возникают как ответ на крупные потрясения и культурные сдвиги. Метаболизм — один из самых интересных и амбициозных архитектурных проектов XX века — как раз является примером такого движения.

Я считаю, что Метаболизм можно назвать, последним целостным архитектурным проектом XX века. Он предлагал не только новую эстетику и типологию зданий, но и переосмысление самих условий жизни в масштабах городов и регионов. Архитекторы мыслили мегаструктурами, гибкими каркасами, «живыми городами», которые могли расти и адаптироваться подобно организму. Эти идеи до сих пор звучат актуально — в проектах smart cities, плавающих поселений или футуристических мегаполисов на Ближнем Востоке. Но в изначальной форме проект так и не был реализован: во многом он остался на бумаге, и нефтяной кризис 1973 года окончательно поставил точку в эпохе больших архитектурных утопий.

Мало кто знает, что истоки метаболизма уходят в совершенно другой контекст — в 1930-е годы, когда Япония захватила Маньчжурию и начала планировать там грандиозное колониальное переустройство. Это был, пожалуй, самый масштабный модернистский архитектурный проект XX века: новая система провинций, городов, инфраструктуры, создаваемая буквально с нуля.

В этих проектах японские архитекторы впервые учились мыслить в масштабе не кварталов, а территорий и регионов. Молодые специалисты, многие на тот момент еще студенты, среди которых было и поколение Кэндзо Тангэ, впитывали опыт системного планирования: создание узлов, транспортных связей, индустриальных центров. Но имперский модернизм имел иное лицо: вместе с функционалистскими принципами CIAM он неотделим был от имперской идеологии — широких осей, монументальных площадей, репрезентативных зданий, подчёркивающих мощь государства. «Маньчжурия показала, что можно проектировать города как системы, в масштабе, который Япония сама себе позволить не могла», (интервью с Тангэ в Project Japan).

Послевоенный метаболизм — это уже другой модернизм. Он сохранил масштабное мышление, но полностью порвал с колониальным прошлым. В разрушенной войной Японии нужно было не демонстрировать мощь, а восстанавливать города и находить новые формы жизни. Отсюда — идея города как живого организма, структуры, способной к росту и обновлению. Там, где имперский модернизм видел контроль и порядок, поздний японский модернизм предлагал гибкость, вариативность и адаптацию.

Так сложилась дуга: от имперских утопий Маньчжурии, не реализованных из-за поражения во Второй мировой, к послевоенной утопии метаболизма, давшей миру одни из самых смелых архитектурных идей XX века.