Скажи мне сразу после снегопада —
мы живы или нас похоронили?
Нет, помолчи, мне только слов не надо
ни на земле, ни в небе, ни в могиле.
Мне дал Господь не розовое море,
не силы, чтоб с врагами поквитаться —
возможность плакать от чужого горя,
любя, чужому счастью улыбаться.
…В снежки играют мокрые солдаты —
они одни, одни на целом свете…
Как снег чисты, как ангелы — крылаты,
ни в чём не виноваты, словно дети.

1996

#Рыжий

«В отрочестве от перспективы когда-нибудь умереть я ужасно расстраивался; чтобы преодолеть это расстройство, я бежал в бордель и там взывал о помощи к ангелам. Однако с возрастом привыкаешь к своим страхам, перестаешь что-либо предпринимать, чтобы от них отделаться, по-буржуазному обустраиваешься в своей Бездне.

И если было время, когда я завидовал тем жившим в Египте монахам-пустынникам, которые рыли себе могилы, орошая их слезами, то, доведись мне сейчас рыть мою могилу, я ронял бы в нее только окурки».

См. «Горькие силлогизмы»

#Сиоран

«В целом, рассказ — это наиболее отработанная, при овладении синтаксисом, попытка поместить говорящее существо между его желаниями и запретами на них, короче, внутри эдиповского треугольника…

Но надо было дождаться «отвратительной» литературы XX века (той, которая восходит к апокалипсису и карнавалу) для того, чтобы понять, насколько тонка нить повествования, что постоянно угрожает разорваться. Так как, когда высказанная идентичность неустойчива, когда грань субъекта/объекта нарушена и когда даже граница между внутренним и внешним становится неясной, то первое обращение — к рассказу. Если он тем не менее продолжается, он меняет фактуру: его прямолинейность ломается, он состоит из междометий, загадок, сокращений, недомолвок, перекличек, обрывов... На следующей стадии неустойчивая идентичность рассказчика и среды, призванной его поддерживать, уже не повествует о себе, а кричит о себе или выкрикивает себя в максимальной по своей интенсивности стилистике (язык насилия, непристойности или риторики, приближающей текст к поэтическому). Рассказ отступает перед темой-криком, которая в своей попытке совпадения с накаленным пограничным состоянием субъективности, названного нами отвращением, является темой-криком боли-ужаса. Другими словами, тема боли-ужаса — решающее свидетельство этих состояний отвращения в рамках нарративной репрезентации. Если пойти ещё дальше к самим подступам отвращения, то не будет ни рассказа, ни темы, а переработка синтаксиса и лексики — поэтическое насилие, и тишина».

См. «Силы ужаса. Эссе об отвращении»

#Кристева
#Шаламов

Почему-то к этому вспомнился фрамент из Варлама Шаламова, в котором он, говоря о своей любви к форме рассказа, констатировал смерть романа:

«Бог умер. Почему же искусство должно жить? Искусство умерло тоже, и никакие силы в мире не воскресят толстовский роман.
Художественный крах «Доктора Живаго» – это крах жанра. Жанр просто (умер)».

Ну, мало ли что бывает?..
Мало ли что бывало —
Вот облако проплывает,
Проплывает, как проплывало,

Деревья, автомобили,
Лягушки в пруду поют.
...Сегодня меня убили.
Завтра тебя убьют.

#Иванов

Впрочем, и его /около/мемуарная проза сейчас кажется особенно точной.

Через клип Majdanek Waltz связали стихотворение Зиновьевой-Аннибал с историей советской актрисы Валентины Караваевой. Видео построено на визульных отсылках к пленкам, оставленной последней.

#MajdanekWaltz
#Fetzen

В 22 года Валентина Караваева за главную роль в фильме «Машенька» Юлия Райзмана получила Сталинскую премию. Через год она попадет в автокатастрофу, которая перечеркнет ее жизнь: из-за шрама на пол лица она уже никогда не получит значительных ролей. Останется дубляж, но в нем Караваевой будет слишком тесно. Режиссерам не нравилось, что за счет интонации она постоянно пыталась переиначить чужую игру, предложений поступало все меньше. Не представляя без кинематографа своей жизни, Караваева на последние деньги купит любительскую камеру «Киев», катушечный магнитофон и проектор. Годами у себя дома перед камерой актриса раз за разом будет играть любимую роль — Нину Заречную из «Чайки» Чехова. Она играла, проявляла, отсматривала материал на самодельном экране, играла снова. Три километра 16-миллиметровой пленки, двадцать лет «Чайки». Старея, Караваева все глубже уходила в образ: мир замкнулся в одной квартире и в одном тексте.

Последние года жизни Караваевой прошли в одиночестве и полной нищете. Ее смерть обнаружили случайно: в декабре 1997 года соседи забеспокоились, когда после прорыва трубы из квартиры актрисы никто не вышел, и вскрыли дверь. В сценическом костюме и в гриме Караваева лежала в ледяной воде. Над трупом, привязанная к потолку, парила чайка из проволоки и перьев.

#Entwurf

Изображение — кадр из документального фильма Георгия Параджанова «Я — чайка!..». Там использовались оригинальные пленки, снятые актрисой.

Обратная сторона антропологии

«Дневники Бронислава Малиновского, написанные еще в бытность на Тробрианах большей частью по-польски и не предназначенные к печати, показывают, что Малиновский постоянно мечтал о соблазнительных местных женщинах, но тратил много усилий, чтобы удержаться в рамках европейской морали. Его раздражали туземные информанты, а из того, что он узнавал, в печать он отбирал весьма произвольно. Своим туземцам он изображал из себя мага, способного отгонять злых духов, и исполнял этот обряд, распевая «Поцелуйте меня в жопу» на мелодии Вагнера».

См. «История антропологических учений»

#Клейн
#Малиновский

Памятник

Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в обычные рамки не лез.
Но с тех пор как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив «Ахиллес».

Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные рёбра каркаса
Мёртво схвачены слоем цемента,
Только судороги по хребту.

Я хвалился косою саженью —
Нате смерьте!
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти.
Но в привычные рамки я всажен —
На спор вбили,
А косую неровную сажень
Распрямили.

И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи,
И не знаю, кто их надоумил,
Только — с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.

Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мёртвых мертвей.
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.

Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец,
Подойти ко мне с меркой обычной
Опасались,
Но по снятии маски посмертной —
Тут же, в ванной, —
Гробовщик подошёл ко мне с меркой
Деревянной…

А потом, по прошествии года, —
Как венец моего исправленья —
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье,
Под моё — с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась —
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет.
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.

Я немел, в покрывало упрятан —
Все там будем!
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдёрнули! Как я обужен —
Нате смерьте!
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!

Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.

Накренился я, гол, безобразен,
Но и падая — вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой,
И, когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров всё же
Прохрипел я: «Похоже, живой!»

И паденье меня не согнуло,
Не сломало,
И торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно —
Шито-крыто.
Я, напротив, ушёл всенародно
Из гранита.

#Высоцкий
#Entwurf

Обычно утилизируют мертвых: тела живых слишком сопротивляются этому, выскальзывают из рук. Смерть превращает живого в материал. Не так важно, какой, в этом смысле между золотом, гранитом и дерьмом нет принципиальной разницы. Стихотворение «Памятник» — мощный протест против этой утилизации мертвого живым. Протест, заранее обреченный на поражение.

«Говорить: мне нравится такой-то режим больше, чем какой-либо другой, — значит нечетко формулировать свои мысли. Правильнее было бы сказать: я предпочитаю такую-то полицию такой-то другой полиции. Ибо в сущности история сводится к классификации полиции; ведь о чем рассуждает историк, как не о представлении, которое на протяжении веков складывается у людей о жандарме?

Не говорите нам больше о порабощенных народах и их любви к свободе; тиранов убивают слишком поздно, что значительно смягчает их вину».

См. «Горькие силлогизмы»

#Сиоран

О черной рубашке

«Фердинандо Деперо, один из футуристов младшего поколения, оставался заметным деятелем фашистского движения даже в годы республики Сало (Итальянской социальной республики 1943 - 1945 гг). В его архиве можно найти, например, утверждение, будто черная рубашка — знак принадлежности к партии — обладает магическим свойством защиты от химической или иной экстремальной боевой угрозы, а также, что она: «удобна дома, но торжественно строга на публике, и ее не пробьет пулеметная пуля, ибо она мягка для твоих домашних, но строга и тверда на церемонии. Ее не возьмет пуля, пущенная из пулемета, ибо на пули она застегнута, а кинжалами сшита»».

См. статью: ««Я пишу, чтобы переписать себя самого». Случай Бенито Муссолини»

В статье Ричард Босворт рассматривает связь футуризма и итальянского фашизма.

#Босворт
#Деперо

Поэзия Бориса Рыжего отлично работает в качестве художественной иллюстрации к статьям о клинической депрессии. Чаще всего его стихи болезненно однообразны: интенсивная тоска, чувство онтологической оторванности от других, вина за сам факт своего существования, будто оно само по себе приносит близким и далеким боль, смерть как прекращение страдания. Все это в разных выражениях повторяется из раза в раз.

Стихотворение «В России расстаются навсегда» в общем-то о том же. Но все эти аффекты достигают в нем какой-то дистиллированной чистоты. Дальше — только асимволия. Тоска растворяет все, с чем идентифицирует себя лирический герой, все, на что он обращает свое сознание — женщину, город, страну. Даже объекты вроде самолета или поезда тонут в ней. Потому что они — про дорогу, а ни в какой дороге уже нет никакого смысла. Разрыв невозможно сшить.

И ты, читая эти строки, сквозь всю свою рационализацию прекрасно понимаешь, что не особо далеко находишься от места, в котором был Рыжий, когда писал их.


В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув «прощай».
Рукой своей касаюсь невзначай
её руки.

Длинною в жизнь любая из дорог.
Скажите, что такое русский бог?
«Конечно, я
приеду». Не приеду никогда.
В России расстаются навсегда.
«Душа моя,

приеду». Через сотни лeт вернусь.
Какая малость, милость, что за грусть —
мы насовсем
прощаемся. «Дай капельку сотру».
Да, не приеду. Видимо, умру
скорее, чем.

В России расстаются навсегда.
Ещё один подкинь кусочек льда
в холодный стих.
...И поезда уходят под откос,
...И самолёты, долетев до звёзд,
сгорают в них.

#Рыжий
#Entwurf

Если вы устали от информационного гула, самое время обратиться к чему-то вечному и прекрасному. В этом вам поможет канал Magisteria.

Это гуманитарный образовательный проект, который в удобном формате знакомит с философией, искусствоведением, литературоведением и другими дисциплинами. Его лекторы — признанные специалисты в своих областях, преподаватели ведущих вузов страны.

Каждый сможет выбрать курс под себя. Впрочем, советую подписаться, даже если вы пока не готовы брать себе обучение: канал способен доставить, как минимум, эстетическое наслаждение.

#Werbung

Как ночь удушливо пуста,
Без серебра твоей звезды —
Над белой снежностью листа
Печатных букв летят кресты

#Fetzen
#Дельфин

I.

Внезапно оказалось, что существенная часть того, что производило во мне смысл, выдрано.

Объекты постепенно осыпаются, как листья, которым недостает питательного сока. Он больше не идет к ним. Не заесть, не заиграть, не заговорить — уловки не работают.

Что-то, конечно, остается. Дом еще не рухнул, какие-то стены стоят. Но между ними месиво из мусора. Abfälle. Неважно, есть надежда на что-то или нет: все это уже произошло. Такие едва обжитые руины могут стоять долго.

А, может, когда-то они вновь оживут, станут частью чего-то красивого и по-новому целого. Напротив твоего дома, чтобы балконы выходили друг на друга и можно было дотянуться рукой до руки. Но сейчас это кажется очень далеким.

#Fetzen

Смыслы постепенно растворяются в холодном тумане сумерек. Влечения оседают каплями. Они, уже почти утратив способность нести на себе Желание, остаются лишь грязными подтеками на поверхностях, следами. Все уже окончательно, бесповоротно случилось.

Горечь сожаления — последнее, что объединяет разрозненные фрагменты рассыпающейся жизни. Ни влюбленность, ни злость на это уже не способны.

Цвета смешиваются, все стремится к тишине и темноте. Возвращение к предвечной тоске — той, что до слов и объектов, до проектов и отношений.


Прости меня без остатка
Я играл в эти игры слишком долго
Погода в доме в основном состоит из осадков
В том виноват мудила синоптик, а не мой сломанный компас
Ком негативных эмоций оставит без когнитивных способностей
Блять, Бог простит. И камень плавится пятном на совести
Все пятьдесят оттенков серого в черте Ленобласти
Познать и сделать себе новые замки из воздуха —
Да похуй все, я буду нажигать плюхи и в космосе
Осень несется от Просвета, веткам фиолетово
В ночных огнях Сиэтла или под питерским небом
Я чертовски предан этому смыслу моей вселенной
Но это жрет меня, сука, без хлеба
Схема всегда одна, ведь если слабина в корнях
И в черноземье, Заозерье, в человеке рос сорняк
Неврозы и не в прозе будет сказано в ссоры и казусы
Я заебался бить прожектором чистого разума
Истина только кажется, а мы туда же всё
Опять кидаем порох в отсыревший от ссоры костёр
И отчуждение растет, как завещал дедуля Фромм
И видно, мы клятвы даем, чтоб после запускать их по ветру
Если стихи — стриптиз души, то тут я голый труп
Мы завершили полный круг, итогом под минорный луп
Станет предательский куплет и, видимо, я слеп и глуп
Но так и не осилил разглядеть в этом сплине судьбу

#Entwurf
#СлаваКПСС

Одна из лучших работ Славы, при этом почему-то малоизвестная.

О растяжимости нормы

Я хорошо помню ощущение первых дней. Пост «Лентача», состоящий из одного слова — «пиздец». Тогда казалось, что все это настолько противоестественно, что просто не может долго продолжаться. Никто ничего не понимал. Посреди реальности образовалась дыра, куда валилось все. Казалось, что ужас перед ней — первое по-настоящему существенное основание для консолидации общества. Которой не случилось ни в 2018, ни в 2014, ни в 2011. Wishful thinking: ужас, в отличие от страха, по определению не может быть основанием.

Те, кто были около власти, вышли из этого замешательства быстрее. Все их усилия первых дней были направлены на то, чтобы подать происходящее пусть как хоть в какой-то степени, но нормальное. Технически это было сделано хорошо. Аппарат пропаганды, над которым было принято смеяться, через серии дискурсивных операций смог поэтапно навязать интерпретацию, при которой происходящая ебань могла восприниматься многими как нечто почти даже приемлемое. Выбора не было, и потерь почти нет, и не война, а операция. И вообще все ради любви. Немножко только подождите.

После стабилизации символического порядка началось исследование пределов его растяжимости. Срочники? Нет, конечно, только контрактники. Да и те могут написать отказ. Удары по жилым массивам? Нет, только военные объекты, ювелирная работа. И вообще сражаемся с нациками, которые держат украинских солдат чуть ли не в заложниках. Зэки на фронте? Да бросьте, это слухи. Хотя да, чуть-чуть, но это же лучше, чем гнать туда ваших детей? Никакой мобилизации, мы же не воююем. Ну, может, разве что только частичная. И никакой ядерной войны.

Все это охватывается даже не метафорой про лягушку, которая, кстати, вопреки всеобщему убеждению, выпрыгивает, а не варится заживо. Скорее, здесь вспоминается известный парадокс корабля Тесея: если проект корабля сохраняется, но его детали постепенно меняются, осуществляется перманентный ремонт, то остается ли он все тем же? Аристотель ответил, что да: ведь его форма, формальная причина, сохраняется.

Но, если не ограничиваться ремонтом, а, прямо в море перестраивать корабль, сегмент за сегментом, от корпуса к обшивке — он будет восприниматься все равно как тот же. Только нужно делать это постепенно: если менять форму потихоньку, то никто не заметит разницы. Нормальность как будто бы все та же, она никуда не девалась.

Людей пугает новое. То, что разрушает сложившийся порядок, обескураживает. Людям не нравится, когда их реальность перестраивается, их это фрустрирует. Но, если избегать эффекта новизны, вводить изменения по чуть-чуть, поддерживать приемлемый уровень дефицита удовольствия, то открываются практически неисчерпаемые возможности гибкости формы. И совершенно неважно, насколько жестокой, людоедской будет эта новая норма.

#проходящее

На перекрестке
времени и пространства
стою
торгую
днями своей жизни
подходите
покупайте
вот этот свежий
с красными боками рассвета
их сорвали
руки любимой

Смотрю на них
плачу
обливаю слезами
белой кровью воспоминаний

#Бурич

«Способность к воображаемому, присущая западному человеку, получающая завершение в христианстве, — это способность переносить смысл в то самое место, где он потерян в смерти и/или бессмыслице. Сохранение идеализации: воображаемое — это чудо, но в то же время это распыление чуда — самообман, ничто, кроме сна и слов, слов, слов... Оно утверждает всемогущество временной субъективности — той, которая может высказать всё, включая смерть».

См. «Черное солнце: депрессия и меланхолия»

#Кристева
#Лакан

К этому вспомнился фрагмент из Лакана, как раз о пределах воображаемого: «...женщина предостерегает его, указывая на то, чем она может в качестве означающего обернуться. Я не что иное — говорит она, — как та пустота, что ты обнаружишь в моей клоаке, чтобы не сказать хуже. Подуйте туда, и посмотрите, насколько вашей сублимации хватит».

II.

Внутри меня огромное тлеющее солнце.

Во всем мире не осталось ничего невинного. От мема с выдрой в тг-канале до выражения лица женщины из порноролика, от названия кафе до улыбки сына — все прошито ассоциативной связью, ведущей к пульсирующей дыре.

Иногда я с силой зажмуриваюсь и пытаюсь приостановить движение по этим цепям. И тогда все замирает, оказываясь как будто за толстым стеклом. Слова осыпаются струпьями старой краски. Означающие цепочки не рвутся, а просто ложатся на пол. Валяются под ногами и шуршат, как листва. Но надолго меня не хватает.

По-детски обижаюсь на время за невозможность ни вернуться в состояние «до», ни прыгнуть в «после», что бы там ни было. Только длящееся бескрайнее «здесь», иногда прерывающееся на сон, в котором я вновь и вновь вижу твои глаза.

#Fetzen

«Смерть непредставима во фрейдовском бессознательном. Но, как мы видели, она отмечается в нем интервалом, пробелом, разрывом или разрушением представления. Следовательно, для имагинативной способности Я смерть как таковая сигнализируется посредством изоляции знаков или же посредством их банализации, доходящей до их полного опустошения...

Соперничая с эротическим витализмом Я или же ликующей изобильностью экзальтированных или гнетущих знаков, выражающих присутствие Эроса, смерть превращается в отстраненный реализм или, более того, в воинственную иронию — таковы «танец смерти» и лишенная иллюзий распущенность, проникшие в стиль художника. Я эротизирует и означивает навязчивое присутствие Смерти, отмечая изоляцией, пустотой или абсурдным смехом свою собственную воображаемую уверенность, которая поддерживает его жизнь, то есть крепит его на игру форм. И наоборот, образы и идентичности — кальки этого победоносного Я — оказываются отмеченными неприступной печалью».

См. «Черное солнце: депрессия и меланхолия»

#Кристева

Губы дала.
Как ты груба ими.
Прикоснулся и остыл.
Будто целую покаянными губами
в холодных скалах высеченный монастырь.

…

Король Альберт,
все города
отдавший,
рядом со мной задаренный именинник.

#Маяковский
#Fetzen