У Кристевой в «Черном солнце…» есть совершенно пронзительный, даже пугающий фрагмент о способности к Воображаемому, позволяющей человеческому субъекту выживать:

«Способность к воображаемому, присущая западному человеку, получающая завершение в христианстве, — это способность переносить смысл в то самое место, где он потерян в смерти и/или бессмыслице. Сохранение идеализации: воображаемое — это чудо, но в то же время это распыление чуда — самообман, ничто, кроме сна и слов, слов, слов... Оно утверждает всемогущество временной субъективности — той, которая может высказать всё, включая смерть».

Самообман, предваряющий и задающий любую гносеологическую систему, координатные оси истины и лжи.

Иначе говоря, любой рациональной операции, подразумевающей категориальную пару истина-ложь, предшествует акт совершенно иррациональный, аффективный. Момент очарования, обнадеживания. И/или ужаса.

#Entwurf
#Кристева

Трилогия Гора Вербински «Пираты Карибского моря» примечательна тем, что глобальная корпорация, Ост-Индская торговая компания, в этих фильмах представлена куда большим злом, чем коварные пираты или жестокие языческие боги. Ведь в отличие от них она лишена какой-либо человечности.

Второй и третий фильм демонстрируют, что структурирование мира неизбежно связано с монополизацией. Инстанция, стоящая за этим процессом, всегда является инстанцией власти. В результате пространство оказывается ну просто слишком упорядоченным, чтобы в нем могли выживать мелкие акторы, для существования которых критически необходимы области зыбкого и неизвестного. Пираты по всему миру массово гибнут от того, что им больше негде скрываться: Ост-Индская торговая компания банально обладает достаточным ресурсом для того, чтобы постоянно создавать все более полные карты.

Расстрелянный из пушек кракен, разлагающийся на отмели — красивый образ угрозы корпорации, претендующей на тотальное упорядочивание как материального, так и имматериального. В конце концов, лорд Катлер Беккет, командующий силами Ост-Индской компании, стремится поставить во главе ее флота именно «Летучий голландец» — корабль, который во вселенной фильма должен перевозить души умерших на тот свет.

#Filmkunst
#Fetzen

Для истосковавшихся по культурологии — прекрасный канал «Лаборатория культур».

На нем вы найдете с любовью написанные лонгриды на очевидные и неочевидные темы, связанные с историей искусства, антропологией и религиоведением.

Библейские аллюзии в саге о Гарри Поттере, почему монахи-джайны заниматся самобичеванием, зачем молятся дыркам в стене, какие женщины считаются в исламе святыми — и это только верхушка айсберга.

Текст — по крайней мере, в его классическом западном понимании — всегда накладывает слишком много обязательств. Он должен быть осмысленным, объединенным общей темой, обладать связностью и цельностью. Текст является коррелятом инстанции Я, Эго. Часто — строго говоря, почти всегда — получается порочный круг: корявое Я производит корявый текст, который, в свою очередь, используется для нарциссического обеспечения корявого Я, воспроизведения лежащей в его основе фантазии.

Сюрреализм был одной из самых амбициозных попыток разорвать этот круг. В нем в качестве цели заявлялось максимальное освобождение творческого процесса от цензуры Эго. Именно на это были направлены практики вроде автоматического письма или рисования. Получающийся в результате такого художественного праксиса материал должен был стать основой для революции сознания. Вот яркий фрагмент из одного из главных сюрреалистских манифестов:

«Ужас смерти, потусторонние кабаре, погружение в сон даже самого здорового рассудка, обрушивающаяся на нас стена будущего, Вавилонские башни, зеркала неосновательности, непреодолимая стена грязноватого серебра мозгов — эти слишком увлекательные образы человеческой катастрофы остаются, возможно, всего лишь образами. Все заставляет нас видеть, что существует некая точка духа, в которой жизнь и смерть, реальное и воображаемое, прошлое и будущее, передаваемое и непередаваемое, высокое и низкое уже не воспринимаются как противоречия. И напрасно было бы искать для сюрреалистической деятельности иной побудительный мотив, помимо надежды, определить такую точку… Важно понимать, что речь идет не о простой перестановке слов или произвольном перераспределении зрительных образов, но о воссоздании состояния души, которое сможет соперничать по своей напряженности с истинным безумием».

См. «Второй манифест сюрреализма» Андре Бретона, 1930 г.

Но на практике довольно быстро обнаружилось, что выход за пределы связки Я-Текст является радикально невозможным. На Эго как на, в первую очередь, инстанцию защиты и отклонения в психическом аппарате завязано слишком много. Короче говоря, вода из ванночки либо не выливается вовсе, либо выливается вместе с младенцем.

#Entwurf
#Бретон

А вот отрывок из более раннего письма Фрейда к Марте Бернайс (от 18.08.1882). Поженятся они только в 1886 году:

«… Не надо скупиться на нежность. Чем более тратишь ее, тем более она восполняется другим. Если о нежности забывают, то незаметно утрачивается душевная связь, и отношения супругов бывают подобны в таком случае ржавому замку. Вроде бы и есть замок, да что им откроешь, если весь заржавел? Не единожды два любящих сердца оказывались в подобной ситуации.

Думаю о тебе. Ты так далеко от меня. Усилием воли заставляю себя смириться с этим. Мое бедное, милое дитя, сколько печали уже выпало на твою долю, хоть ты и не склонна делиться своими переживаниями. Наверное, не сразу сможешь вздохнуть с облегчением. Ведь порой тебе кажется, что счастье покинуло тебя. Нет, надо стремиться достойно получить свою долю радости жизни. Верю, ты принесешь много счастья. Ты сама — мое счастье, без тебя я падаю духом, все валится из рук. С тобой, для тебя мне хочется энергично действовать, работать и наслаждаться этим миром вместе с тобою».

Есть и совсем милый фрагмент. В одном из писем от 1885 года, после получения приглашения на стажировку у Жана Шарко, воодушевленный Фрейд писал Марте:

«Маленькая Принцесса, моя маленькая Принцесса. О, как это будет прекрасно! Я приеду с деньгами… Потом я отправлюсь в Париж, стану великим учёным и вернусь в Вену с большим, просто огромным ореолом над головой, мы тотчас же поженимся, и я вылечу всех неизлечимых нервнобольных!»

Хорошая иллюстрация к тому, насколько слабо мы представляем, куда нас заведут наши авантюры.

#Фрейд
#Fetzen

«Все самое плохое в этой жизни случается не тогда, когда вы этого ждете, а в какой-нибудь самый обычный вечер вторника».

Разрыв между реальностью, сотканной из ожиданий, смешанных с воспоминаниями, и Реальным, уклоняющимся от воображения и символизации. Реальным, ужасающим и обнадеживающим одновременно. Мы можем относительно стабильно существовать лишь потому, что обладаем способностью забывать о том, насколько чудовищно беззащитны, о том, насколько все зыбко.

Цитата без автора: много лет назад я как будто бы услышал эту фразу, но не помню, где; подавалась она как цитата из Чехова, но ничего близкого я у него найти не смог. Возможно, она мне просто приснилась.

#Fetzen

Если психоаналитическая традиция чему и учит, так это тому, что всякий дом должен быть оставлен, всякий родитель — похоронен, а всякий ребенок — отпущен.

Впрочем, она же очень наглядно показывает, что в полной или хотя бы достаточной степени это не удается практически никому.

#Fetzen

Сновидение и явь очень важно рассматривать в комплексе. Только в таком случае первое может служить той самой «королевской дорогой».

Нет никакой реальности, яви, самой по себе, как нет сна в вакууме: речь идет о двух состояниях одной психической структуры. В своем уникальном сочетании — взятом как синхронически, так и диахронически, в динамике, — дополняя и балансируя друг друга, они являются компромиссом в отношении тревоги и дефицита.

И сон, и явь выполняют, в первую очередь, защитную функцию. При этом сокрытие, структурирующее реальность, лежащее в основе коррелятивного ей Я/Эго и обеспечивающее видимость его целостности, часто оказывается куда более изощренным, чем то, что вписано в сновидение. В «Изнанке психоанализа», XVII семинаре, Лакан отмечает:

«Фрейд делает любопытное замечание, что сновидение вызывает пробуждение как раз тогда, когда оно вот-вот готово выдать, наконец, истину, так что пробуждается человек лишь для того, чтобы благополучно спать дальше — спать в реальном, или, говоря точнее, в реальности».

#Entwurf
#Фрейд
#Лакан

Есть вещи, к которым просто нельзя быть полностью или хотя бы достаточно готовым. О них можно фантазировать, можно даже ждать их, но невозможно заранее знать, как именно ты будешь их переживать, сколько это продлится, хватит ли тебе на это сил. Кем ты из этого выйдешь.

Нельзя быть готовым к смерти родителей. К уходу любимого. К рождению ребенка. К тяжелой болезни. К войне. К чуду. Такие события настолько многомерны, что создают новые точки отсчета, переводят реальность в качественно иные конфигурации. Напоминают об обступающей нас неизвестности (о Реальном) и заставляют ощущать собственную хрупкость слишком отчетливо.

В моем представлении, если и есть какая-то характеристика взрослости, то это способность субъекта помнить о том, что многое в этом мире невозможно контролировать. Что неизбежно есть то, что происходит помимо и вопреки его представлениям. Другими словами, способность субъекта быть гибким в принятии собственной беззащитности. Как это ни парадоксально, подобная позиция на практике приводит к куда большей адаптивности, чем ригидная убежденность в своей исключительной прочности.

#Fetzen

Глаза — не для того, чтобы видеть, уши — не для того, чтобы слышать, язык — не для того, чтобы понимать друг друга. Даже самый стабильный, сакральный язык неизбежно прошит разрывом.

Освоение символического аппарата дает психике возможность примиряться с потерей, означивать, а, значит, почти подчинять отсутствие, расщеплять объект и отделять его от аффекта. Он стабилизирует. Но за приобщение к символу приходиться платить отчуждением, и от Другого, и от себя.

«Символ с самого заявляет о себе убийством вещи, и смертью этой увековечивается в субъекте его желание» — замечает Лакан в «Функции и поле…». Получая именование, феномен теряет свою уникальность, превращается в объект, становится частью контекста и тиража. Это позволяет более эффективно рассеивать тревогу, структурно присущую психике. Боль перестает быть тотальной и угрожающей распадом, она дифференцируется на множество разных состояний, которые соотносятся друг с другом, получая хронологическое измерение. /опыт Mentalization-Based Therapy (MBT) демонстрирует, что только этого эффекта в некоторых случаях уже достаточно для существенного терапевтического прогресса/

Но за эту роскошь приходиться платить тем, что любое обращение субъекта к самому себе оказывается опосредовано третьим элементом — дискурсом. Дискурсом, который не находится ни в полной, ни в достаточной власти субъекта. Это одна из основных мыслей структуралистского периода творчества Лакана.

Часто, чтобы даже не сойтись, а просто сблизиться с собой, субъекту приходиться буквально насиловать язык, бунтовать против него. В этом смысле любой язык, даже впитанный с молоком матери, является чужим, иностранным:

Я на концерте иностранной речи
Мне больно
Моя голова набита канцелярскими скрепками латинских литер

#Лакан
#Entwurf

Здесь — электрический свет.
Там — пустота морей,
И скована льдами злая вода.

Я не открою тебе дверей.
Нет.
Никогда.

И снежные брызги влача за собой,
Мы летим в миллионы бездн...
Ты смотришь всё той же пленной душой
В купол всё тот же — звездный.

1907

Центральный мотив сборника «Снежная маска» — то, что можно было бы назвать, пользуясь формулировкой Виктора Мазина, «инцестуозным желанием небытия, чистым желанием смерти». В этих стихах смерть, представленная как зима, не просто наделяется отдельными материнскими чертами — Блок буквально использует ее для конструирования образа сверхценного инцестуозного объекта, пытается приручить. Обращение к Зиме, Абсолютной Госпоже, противопоставляются поэтом корявой возне обычных объектных отношений.

Не в силах оторвать глаз от Нее, лирический герой обнаруживает, что уже без остатка принадлежит ей. Все в нем решилось без него, все желанное, что для него осталось – ее белые руки, несущие холод, распад, смерть, покой. Меж ее пальцев звездный свет, и все тонет, уже утонуло в нем.

#Блок
#Fetzen

«Если не изменить все полностью, — так, впрочем, никогда не бывает, — то никто не сможет разрешить собственных противоречий. Только смерть помогает это сделать, здесь она преуспевает, и в этом она превосходит жизнь».

См. «Признания и проклятия»

Человеческая субъектность структурирована разрывами, она в принципе неизбежно связана с противоречиями. Субъект способен удивлять не только окружающих, но и себя самого. В этом смысле действительно только смерть, переводящая субъекта в вещь, способна избавить от противоречий.

Мечта о человеке, полностью их лишенном — это фантазия либо о святом, либо о машине, либо о мертвом. Последний вообще самый удобный.

#Сиоран
#Fetzen

Насилие, которым перенасыщено наше медиапространство, не приводит и не приведет ни к какому пробуждению. Ужасное, просачивающееся в ленты, само по себе не способно никого ни в чем переубедить. Скорее, наоборот: сталкиваясь с ним, люди начинают лишь крепче держаться за те конструкции, к которым они уже успели привыкнуть. Их реальность становится более ригидной. В этом смысле корреспондентская трактовка истины уже давно растворилась в когерентной; реальность — это, в первую очередь, инерция.

В бодрийяровском эссе «Войны в Заливе не было» был хороший момент:

«Чрезмерного насилия недостаточно, чтобы обнажить реальность. Потому что реальность — это принцип, и именно этот принцип утрачен. Реальность и фикция безнадежно перепутаны».

Но психоаналитическая традиция давно нам показала, что фикция в принципе всегда выполняет в любой реальности — не только современной — основную, смыслообразующую функцию. Реальность — это по большей части фантазия, структурно она куда ближе к сновидению, чем к Реальному, уклоняющемуся от любых попыток символизации и упорядочивания, а потому одновременно угрожающему и обнадеживающему. И только поэтому она способна от него защищать.

#Лакан
#Бодрийяр
#Entwurf

Новости уже больше десяти лет, — в наших реалиях другая эра — а она все также пробирает. Беспросветнейшая глупость, абсурдная забота и глухая тоска.

История о чем-то слишком человеческом. Оно вообще в наиболее чистом виде выговаривается в речах пропойцев, безумцев и юродивых.

#Fetzen

Есть некоторое ни с чем не сравнимое удовольствие в моментах, когда, перебирая свои записи, находишь черновики любовных писем, но уже не можешь вспомнить, кому они были адресованы.

Куда менее приятно осознавать, что все эти письма в действительности писались и пишутся лишь одному адресату, одной фигуре. Которой нет, никогда не было и никогда не будет.

В этом, кстати, идея лакановской Вещи, das Ding: самые важные, структурообразующие штуки в нашей жизни существуют, отсутствуя — не существуя.

#Fetzen

Картезианская гносеология, сформировавшая новоевропейский мейнстрим (cogito ergo sum и вот это все), строилась на допущении, что Бог не является обманщиком. А, значит, можно достичь состояния предельной ясности, когда субъект интенсивно переживает, что видит вещи действительно такими, какими они являются. Гносеология смыкается с онтологией, реальность с Реальным, и ничего больше ни себе, ни кому-то другому доказывать не нужно.

Сейчас нам хорошо известно, насколько это состояние обманчиво. Что ясность — это почти всегда не столько про истину, сколько про связность уже имеющейся системы интерпретации, её инерцию.

В «Либидинальной экономике» Жана Франсуа Лиотара есть предостережение: «Ни в коем случае нельзя идти на поводу у требования ясности». Впрочем, в этом же тексте философ замечает, что не соблазняться этим требованием практически невозможно:

«Нужно подвергнуть так называемое теоретическое поле расчистке возбужденными интенсивностями, даже теми, которые труднее всего принять «теоретически». Никто не может сказать, что подобная задача окажется ему по плечу, каждый пытается сбежать от этих интенсивностей и их неразрешимости в направлении системы и ее бинарного идеала».

Человек слишком тяготеет к четким бинарным системам, они утешают его и стабилизируют, в моменте позволяя сравнительно эффективно справляться с собственной тревогой, рассеивать её. Ведь ощущение ясности, которое они способны давать, вселяет надежду на то, что с Реальным можно совладать.

#Entwurf
#Лиотар

Важно понимать, что в психоаналитическом дискурсе фаллос — это не фантазм и тем более не конкретный орган. Фаллос — это, в первую очередь, мета-объект, функциональное образование, необходимое теории для формализации некого комплекса отношений. Образование искусственное — как, например, абсолютный ноль в физике, — но реальное. Отношение субъекта к фаллосу напрямую от анатомии не зависит.

Если упрощать, речь идет о чем-то сугубо функциональном — о том, что затыкает дыру и снимает разрыв, о том, что восполняет, восстанавливает как будто бы когда-то утраченную полноту. О том, чего в действительности ни у кого нет.

И именно потому, что в полной степени фаллосом обладать невозможно, мы имеем так много его объектов-субститутов, варьирующихся от культуры к культуре: рога на боевом шлеме, длинные волосы, цифра на банковском счете, объем мышц, в конце-концов, длина полового члена.

«Можно говорить о маскарадно-зрелищном характере любовных отношений как у животных, так и в мире человеческом. Но здесь мы вновь сталкиваемся с тем, что маскарад в человеческом мире — отнюдь не тот маскарад, который в животном мире проявляется в предшествующем спариванию действии. Лакан обращает наше внимание на то, что маскарад в человеческом мире вывернут наизнанку, ведь красуется у животных как правило самец, а не самка! Уже одно это говорит о радикальной ассиметрии в выставлении образа в мире человеческом и в мире животном.

Маскарадность имеет отношение не к воображаемой функции приманки, а предстает в функции ритуальной, т. е. символической. Маскарадная идентификация в лакановском смысле связана с тем, что в эдиповых отношениях мужчина должен придти к пониманию того, что «не имеет то, что имеет», а женщина «не имеет того, чего у нее нет». Женственность и связана с желанием представить себя имеющей то, чего на самом деле у нее нет. Именно поэтому женскому субъекту в большей степени свойственно выставление себя напоказ, на обозрение в качестве желанного фаллоса, «женское» связано с тайной идентификацией с фаллическим означающим, а женская позиция — с необходимостью быть желанным для другого».

См. «Психоанализ любви»

#Entwurf
#Юран

Иногда пишут не для того, чтобы что-то построить. Не для того, чтобы зафиксировать свой след и не ходить по кругу. И уж тем более не для того, чтобы кому-то что-то сказать.

Пишут, как заговаривают свою боль. Так, зажимая рану, бормочут что-то бессвязное, тихонечко раскачиваясь взад-вперед.

Речь ведь разворачивается не столько в символическом измерении, через дискурсивно стабильные грамматику, синтаксис и семантику, сколько в семиотическом. Аффекты выражаются в просодических процедурах: интонировании, расстановке пауз/молчания, обрывах. Это более архаичное, смыслообразующее измерение речи, восходящее к первым звукам, которые издает младенец.

В случае описанного выше письма, стремящегося уподобиться вербигерации, стабилизатором выступает сама ритмика укладывания означающих. И в общем-то совершенно неважно, что именно укладывать: отдельные звуки, слова или целые концепты.

А дальше либо крик, либо плач, либо немота.

#Entwurf

Приснилось.
Мать приготовила яичницу.
От балкона влетели осы.
Ветерок колышет занавески.
Отец дома.
Это не воскресенье. Это вечность.

#Лимонов

— Мам, а сколько времени я живой?
— Тебе 4 года.
— А сколько времени меня не было?

#Fetzen

Из подслушанного.