Но если я встречу Будду — убью Будду
Если я встречу святого — убью святого
Встречу отца и мать — убью отца и мать
Встречу любимую — предам любимую
Заговорю с любимой — солгу любимой
Полюбит любимая — брошу любимую
Поцелует любимая — ударю любимую.

#Горбунова

К теме тонкости границы между нигилизмом и просветленностью.

«Самое ценное в своих научных поисках я получил в Тарту. Но это не совсем так. В 1979 г. я разошелся со своей студенческой женой и женился на рижанке. Как это ни парадоксально, гораздо больше знаний, чем Лотман, как философу и писателю дала мне моя вторая жена Ольга Аврамец. Она привила мне вкус к классической музыке, к западной литературе и философии. Мы с ней вслух читали и пытались анализировать «Логико-философский трактат». Ее давно уже нет, она была старше меня в два раза».

См. «Новый трагизм. Психологические аспекты выхода из постмодернизма»

#Руднев
#Entwurf

Пожалуй, все последние тексты Вадима Руднева личные, порой даже в избыточной степени. И как любые личные тексты они почти всегда несколько небрежны, корявы: такой (прямой?) речи просто слишком тесно в рамках книги — формата, как мы помним из Батая, довольно обременяющего.

Скоро полночь, свеча догорела.
О, заснуть бы, заснуть поскорей,
Но смиряйся, проклятое тело,
Перед волей мужскою моей.

Как? Ты вновь прибегаешь к обману,
Притворяешься тихим, но лишь
Я забудусь, работать не стану,
"Не могу, не хочу — говоришь…

Подожди, вот засну, и на утро,
Чуть последняя канет звезда,
Буду снова могуче и мудро,
Как тогда, как в былые года.

Полно. Греза, бесстыдная сводня,
Одурманит тебя до утра,
И ты скажешь, лениво зевая,
Кулаками глаза протирая:
«Я не буду работать сегодня,
Надо было работать вчера».

1913

#Гумилев

Фрагмент из вступительной статьи Валерия Никита к «Искушению существованием» Сиорана:

«В числе мучивших его недугов Сиоран выделяет бессонницу и, деля все человечество на две части — на тех, кто подвержен этой напасти, и тех, кто спит спокойным сном, — превращает ее если не в философскую категорию, то, уж точно, в мощный инструмент познания. «Не так уж плохо намучиться в молодости от бессонницы, потому что это открывает вам глаза. Это чрезвычайно болезненный опыт, настоящая катастрофа. Зато она позволяет вам понять некоторые вещи, недоступные другим: бессонница выводит вас за пределы всего живого, за пределы человечества». Кроме того, Сиоран с ранних лет мучился страшными болями в ногах, то ли ревматического, то ли нервного происхождения. Да еще постоянные, редко отпускавшие его простуды. Да ощущение тоски, всеобъемлющей тоски, сопровождавшей его и в Берлине, и в Дрездене, и потом в Париже. Однако страдания страданиями, а истинной причиной пессимистических настроений порой бывает отчаянная любовь к жизни. Сиоран признавался своему дневнику: «Моя тайна — безумное жизнелюбие». Или, например, писал: «Мы все находимся в аду, где каждое мгновение является чудом».

#Сиоран
#Чоран

Чистое вопреки.

«Но плоть взывает к плоти, будь ты хоть сто раз платоник».

#Fetzen
#СлаваКПСС

Творчество Мирона, как любого модерниста, тяготеет к форме исповеди. Именно это — а вовсе не обилие цитат — и отличает модернисткую практику от постмодернистской: если модерном движет вера в то, что нечто по-настоящему существенное можно высказать, облечь в слова, что для этого нужно только приложить достаточно усилий, то постмодерн начинается как раз с сознания принципиальной неспособности языка или какой-либо другой доступной человеку замкнутой системы схватывать главное. В то время как постмодернист мучается от невозможности исповеди как таковой — ведь, как замечал Лакан, означающие оторваны от означаемого, — модернист бьется над тем, как сделать собственную исповедь более полной. И, чем кризиснее состояние художника, тем более буквальной эта исповедь будет.

В этом отношении «Кто убил Марка?», безусловно, наиболее законченное произведение Oxxxymiron'а. Почти все его треки последних лет были недоисповедями. Он постоянно говорил о себе (порой, как на баттле со Славой КПСС, это воспринималось вопиюще неуместным), но этот дискурс был практически пустым, ничего существенного не выговаривалось. Местами это все еще интересно звучало, встречались яркие фигуры, но, все равно, от этого начинало нести каким-то однообразием: раз за разом одни и те же сюжеты, одни и те же метафоры и метонимии. Вокруг да около. В отличие от тех треков, «Кто убил Марка?» — прямая, местами даже избыточно прямая речь о травме. Изживание. Прямая речь всегда слишком корява: поэтому, при почти безупречном ритмическом рисунке, от некоторых рифм в этом треке сложно не поморщиться (напр., демонстрация-люстрация). Изящество формы здесь явно было поставлено ниже прямоты.

И в этом новизна этого трека. Сейчас принято исповедоваться в социальных сетях или, в лучшем случае, у Дудя или Нежного Редактора. Уже сложился определенный ритуал аккуратного покаяния, такого, чтобы не потерять лицо. Исповедь Мирона, напротив, радикальная, вызывающе асоциальная: он фактически свел своих слушателей до предметов интерьера кабинета психотерапевта. Ценность наполненной речи здесь стоит выше реакции публики, речь обращена не к ней. Клип на 10 минут про постыдные события десятилетней давности, о которых либо не знают, либо уже не помнят. Трек о собственной слабости, причем слабости так и не преодоленной, актуальной. Демонстрация феминности («Ты мне ничего не сделаешь» — эта фраза часто воспроизводится при терапии жертв насилия), и это от человека, чей образ, по крайней мере первые года, с «Дегенеративного искусства», был подчеркнуто маскулинным, агрессивным. Все это слишком непривычно для рядового слушателя рурэпа.

После такой исповеди пути назад уже нет. А вот остались ли силы и желание продолжать движение туда, где нас нет и никогда не будет, увидим в альбоме.

#проходящее
#Entwurf
#Oxxxymiron

И все это, разумеется, никак не противоречит сегодяшнему щитвейву про абьюзивность Мирона в отношениях с девушками. Травмированные люди могут быть крайне жестокими. Вообще это самое последнее дело — канонизировать поэтов, тем более, живых.

#проходящее

Калечные воспроизводят калечность. Как где-то выразился Владимир Бибихин, мир — «жуткая свалка взаимного калечения».

Парадоксальным образом оказывается, что в некоторых случаях желание, обращенное к смерти, является формой желания Вещи — сверхценного смыслообразующего метаобъекта, потеря которого предшествует всякой человеческой истории и структурирует ее. Философ и психоаналитик Виктор Мазин назвал этот феномен «инцестуозным желанием небытия, чистым желанием смерти»: при подобной позиции смерть наделяется чертами Матери, Абсолютной Госпожи. Такая установка субъекта может рассматриваться как радикальный ответ на неудовлетворенность инкорпорационными отношениями, которые, как я писал выше, видятся им как грызня и взаимное калечение, заранее обреченные на провал.

Подобная сексуализация смерти является связующим мотивом сборника Александра Блока «Снега и маски». Например, стихотворение «Второе крещение»:

Открыли дверь мою метели,
Застыла горница моя,
И в новой снеговой купели
Крещен вторым крещеньем я.

И, в новый мир вступая, знаю,
Что люди есть, и есть дела,
Что путь открыт наверно к раю
Всем, кто идет путями зла.

Я так устал от ласк подруги
На застывающей земле.
И драгоценный камень вьюги
Сверкает льдиной на челе.

И гордость нового крещенья
Мне сердце обратила в лед.
Ты мне сулишь еще мгновенья?
Пророчишь, что весна придет?

Но посмотри, как сердце радо!
Заграждена снегами твердь.
Весны не будет, и не надо:
Крещеньем третьим будет — Смерть.

1907

#Entwurf
#Блок

Слава КПСС, как и ожидалось, выпустил дисс на Oxxxymiron’а, и на это сразу отреагировали «люди с хорошими лицами». Учат нас отличать прекрасное от безобразного. Воспринимается это, конечно, как полнейшая кринжатина.

«Наконец-то русский рэп признали!» — мне не похуй ли?
Субкультура разрастается — опухоль

Неизвестно, чем нужно слушать, чтобы не понимать, что между Славой и Мироном в принципе не может быть никакого спора. Они — несмотря на примерно сопоставимую медийность — существуют в разных мирах, которые настолько далеки друг от друга, что их знаменитый баттл был лишен всякого взаимодействия и представлял из себя два скучных монолога.

Все треки Славы выстроены вокруг пустоты. Полнейшей импотентности языка. В отличие от Мирона, его творчество не описывает, все оно — лишь жест указания на неименуемое. Это ситуация дурацкой амехании: слово — это все, что у тебя есть, и ты вроде бы виртуозно им владеешь, но, как бы ни пытался, не можешь высказать единственное, что хочешь и должен. Таковы законы языка и, в целом, этого мира. Потому приходиться миксовать тонкую лирику и треш, поражающие уровнем проработки произведения и откровенную халтуру, вульгаризмы и сложнейший интертекст, ужас и стеб («И я, как Салтыков Щедрин, страшно боюсь того, над чем смеялся всю жизнь») — карнавал. Такая эстетика строится на контрастах, подвижности стиля, умолчаниях и противоречиях — все, чтобы замкнуть язык на себя самого, заставить его истереть самого себя до дыр, схлопнуться. В жертву — поэзия, как отмечал Жорж Батай, ближе всего именно к жертвоприношению — здесь приносятся не отдельные слова или образы, а, в принципе, дескриптивность языка. Многоголосица стихает и все проваливается в предваряющее слово молчание. С позиции такого праксиса любой трек Oxxxymiron’а будет восприниматься как глупость, «подлость и малодушие». И дело тут совсем не в личных зашкварах. Ведь насколько подлым и самонадеянным нужно быть, чтобы распоряжаться словами так, как будто они действительно ЧТО-ТО значат, как будто они тебе принадлежат, как будто ты способен совпасть с собой?

#Entwurf
#проходящее
#Oxxxymiron
#СлаваКПСС

Неважно, что надой записанный
Реальному надою не ровня
Все что записано — на небесах записано
И если сбудется не через два-три дня
То через сколько лет там сбудется
И в высшем смысле уж сбылось
И в низшем смысле все забудется
Да и уже почти забылось

#Пригов

«В процессе работы с психотиками я пришел к незамысловатой «идеологии» и несложным принципам.

Самое главное, что особый доверительный контакт больного и врача возможен лишь при условии, если врач принимает точку зрения больного. Это единственный путь, так как больной не может принять точку зрения здравого смысла (именно поэтому он и является больным). Если пациент чувствует, что врач не только готов серьезно его слушать, но и допускает, что все так и есть, как он рассказывает, то создается возможность для пациента увидеть во враче своего друга и ценного помощника. Как и любой человек, больной доверится лишь тому, кто его принимает и понимает. А поскольку остальные люди несерьезно относятся к бредовым переживаниям пациента, то психотерапевт становится единственным, с кем можно установить полноценный человеческий контакт. Больной в случае доверия может посвятить врача в свой бред во всех его подробностях и начать советоваться по поводу той или иной бредовой интерпретации. Таким образом, врач получает возможность соавторства в бредовой концепции. В идеале психотерапевт будет стремиться к тому, чтобы пациент со своим бредом «вписался», пусть своеобразно, в социум. В бредовые построения врач может вставить свои лечебные конструкции, которые будут целебно действовать изнутри бреда. Ясно, что психотерапевт несет профессиональную ответственность за это соавторство, и лучше всего ему быть «ненасильственным структуратором», тонко учитывающим личность и интересы больного. Многое в этом деле зависит от изобретательности и находчивости врача, от его умения вживаться в нестандартные жизненные миры. Если соавторство оказывается удачным, то вот тогда и можно сказать, что сформировался доверительный контакт. Больной будет активно стремиться советоваться с врачом. Моя больная, например, в периоды обострений по нескольку раз в день звонила мне, чтобы посоветоваться по поводу своих бредовых проблем. Таким образом, психотерапевт, ориентируясь одновременно и в бреде больного, и в мире здравого смысла, становится мостом, по которому больной сможет выйти в реальный мир. Созидание этого моста и есть ключевой механизм и суть психотерапевтической работы, о которой я хочу рассказать.

Психотерапевту, чтобы работать в этом ключе, нужно справиться с двумя опасениями. Как правило, психотерапевты неохотно погружаются в бредовые миры, так как побаиваются, что это может повредить их собственному психическому здоровью, а также из-за страха, что пациент вплетет их в бред и, глядишь еще, убьет.

Психотерапевту следует развивать тройное видение. Он должен уметь одновременно видеть проблемы пациента как (а) специалист-психиатр, (б) просто здравомыслящий человек, (в) совершенно наивный слушатель, который верит каждому слову психотика и считает, что все так и есть, как тот говорит. Последнее видение с необходимостью требует способности живо ощутить (то есть не только умом, но и своими собственными чувствами) психотический мир. Это предельно нередукционистское, чисто феноменологическое, намеренно ненаучное видение. Но в этой намеренной ненаучности парадоксальным образом и состоит научность данного подхода».

См. «Рессентимент, резиньяция, психоз»

#Волков
#Лэинг

Интересно, что идеи, которые Павел Волков формулирует в своей статье, во многом очень близки положениям раннего Рональда Лэинга (в первую очередь, концепции сопереживания). При этом первый перевод Лэинга на русский вышел только спустя два года после публикации статьи Волкова, в 1995 году.

​​Когда, как не на Хэллоуин, вспомнить о жутком?

В 1919 году, в разгар смертоносного гриппа «испанка», Фройд пишет статью «Жуткое» (с нем. «Unheimlichkeit»). Область жуткого — одна из форм проявления страха. И жутко, по мнению Фройда, нам не тогда, когда мы сталкиваемся с чем-то незнакомым, а когда встречаемся с хорошо известным. Подобный феномен называют возвратом вытесненного:

«Жуткое — то, что должно было бы быть скрытым, но обнаружило себя», — Фридрих Шеллинг.

Подобное отражено и в самом слове Unheimlichkeit. На русский оно переведено неточно, поскольку в нашем языке нет такого аналога, который бы передал смысл и одновременно содержал бы корень «heim» («родной»). Приставка «un-» означает отрицание, соответственно, немецкое слово указывает на нечто неродное, чуждое. В русском же слове «жуткое» нет ни отрицания, ни родины.

Самым жутким для нас оказывается не то, с чем мы никогда не сталкивались, а то, что нам хорошо знакомо. Что было забыто и вдруг начинает возвращаться. По этой причине многих ужасает всё, что связано с воскрешением мёртвых, духами и привидениями. Но, помимо мистики, есть нечто, что пугает нас в обычной жизни. Вытесеннное — собственные представления, мысли, фантазии и идеи, главным образом агрессивные. Жутко, когда сбываются желания: когда со зла пожелал человеку смерти и он действительно умер (привет, магическое мышление). Жутко, когда стирается грань между фантазией и реальностью. Жутко встречаться со своим двойником и осознавать свое расщепление. Жутко от разлада с собой.

Психоаналитик Виктор Мазин говорит о том, что сам по себе психоанализ — жуткий, поскольку предполагает возврат и признание вытесненного. «Главное — чтобы человек перестал фильтровать то, что он говорит. Психоанализ на этом и построен. Получается, что по каким-то причинам что-то начинает возвращаться к нам из нас самих и это что-то и вызывает ощущение жуткого. Нет хуже человека, чем ты сам»

#psychoanalysis

Как-то уже писал здесь о том, что ужас вызывает не тот или иной объект, а то, что не может стать объектом — то, что не поддается встраиванию в символический порядок реальности. Иначе говоря, дыра, сквозняк. Разрыв, предшествующий объектности и угрожающей ей.

#Entwurf

Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,
Несмотря на дождливую даль.
Это — ясная, твердая, верная сталь,
И нужна ли ей наша печаль?

#Fetzen
#Блок

Из статьи Н.Автономовой «Постструктурализм» для словаря «Современная западная философия» 1991 года:

«Всякий текст живет среди откликов, «перекличек», «прививок», «следов» одного текста на другом. След важнее и первичнее любой системы: это отсрочка во времени и промежуток в пространстве; отсюда столь существенный для Деррида глагол differer, означающий одновременно «различать» и «отсрочивать», и соответствующий неографизм differAnce (« различение»). … Все эти нарушения структурности и системности … наводят на мысль, что структура либо не существует вовсе, либо она существует, но не действует, либо, наконец, действует, но в столь измененном виде, что именно «поломка», а не «правильное» ее функционирование становится «нормой» … Под давлением контекста в тексте размываются границы «внешнего» и «внутреннего»: на их место у Деррида и Делеза приходят многообразные мыслительные эксперименты с пространством — всевозможные «складки», «выпуклости-вогнутости», «вывернутые наизнанку полости».

#Автономова
#Деррида
#Делез

Огни мерцают на далекой пристани
И тлеют искрами на склонах гор.
Под пеплом тьмы вечерний город издали
Похож на затухающий костер.

Соленой синью темнота насытилась,
Восток и Запад спрятались в туман.
Луна серебряным песком осыпалась
В холодный высыхающий лиман.

И на песках разрушенного берега,
Забывшая о солнечном тепле,
Как искра в темноте, душа затеряна
На этой умирающей Земле.

1962, лето

#Йофе

«И будучи слабым и больным, он все-таки снова и снова побуждал другого помогать ближним. В «Письмах 1902-1924» можно найти много примеров этого. Эгоцентризм в любом виде был ему отвратителен. Покуда ему хватало сил, он стремился, благородно считая это само собой разумеющимся, сопереживать другим людям, деликатно делать им добро, направлять на верный путь или же доставлять радость. Его подруга Дора Димант рассказывала мне, как однажды во время совместной прогулки по городскому парку Штеглица пoд Берлином они увидели плачущую девочку. Она плакала из-за того, что потеряла куклу. Кафка стал утешать ребенка, но она не хотела утешиться. «Но ведь твоя кукла вовсе не потерялась, — вдруг сказал поэт, — она просто уехала, я ее только что видел и разговаривал с нею. Она мне твердо обещала прислать тебе письмо. Завтра в это время будь здесь, я тебе принесу его». Тут малышка перестала плакать — и на следующий день Кафка действительно принес письмо, в котором кукла рассказывала о своих дорожных приключениях. С этого началась настоящая кукольная переписка, продолжавшаяся несколько недель и закончившаяся только тогда, когда больному поэту пришлось изменить свое место жительства, отправившись в последнюю поездку: Прага — Вена — Кирлгинг. Под конец он не забыл среди всей суматохи столь печального для него переезда послать ребенку куклу представив ее как старую, потерявшуюся, которая просто от всего пережитого в дальних странах несколько изменила свой облик».

См. «Отчаяние и спасение в творчестве Франца Кафки» Макса Брода

#Кафка

Страсть? А если нет и страсти?
Власть? А если нет и власти
Даже над самим собой?

Что же делать мне с тобой.

Только не гляди на звёзды,
Не грусти и не влюбляйся,
Не читай стихов певучих
И за счастье не цепляйся —

Счастья нет, мой бедный друг.

Счастье выпало из рук,
Камнем в море утонуло,
Рыбкой золотой плеснуло,
Льдинкой уплыло на юг.

Счастья нет, и мы не дети.
Вот и надо выбирать —
Или жить, как все на свете,
Или умирать.

1930

#Иванов