а ведь, наверное, Кельвин Кранц — писатель-индустрия, сочиняющий бестселлеры за три месяца; профессионал легкого жанра, способный вместе с тем оценить и так называемую высокую прозу; ни секунды не сноб, а очень даже симпатичный, щедрый человек — это и есть представитель автора в содерберговском «Пусть говорят»? и если так — кто знает, вдруг перед нами, вот в этой буквально сцене, тизер будущего проекта СС, не чурающегося, как известно, черпать вдохновение из новостной ленты.

​​Михаилу Шишкину 60, но шапки не долой — в смысле, не наблюдается никаких торжеств, соответствующих статусу самого титулованного российского писателя XXI века; его статусу. что бы мы про МШ ни думали, это, конечно, не дело — поэтому отсылаем хейтеров вроде нас к интервью Льву Данилкину (чаадаевский взгляд на Россию, Настоящий Писатель, нобелевская лекция; замечательно колкий разговор, участники которого, надо полагать, в бешенстве выстукивали вопросы и ответы), а тех, кто по натуре куда более щедр и терпелив, чем мы, — к разбору трех шишкинских романов, который сделала Лена Макеенко; она очень дорожила этим текстом.

​​внимание, бомба: в Ad Marginem выйдет «K-punk» Марка Фишера, — сообщает переводчица книги Анна Сотникова. именно этот сборник имело в виду издательство, когда делилось планами на 2021-й; надеемся, это только начало большого возвращения МФ — спустя 11 лет после публикации на русском «Капиталистического реализма».

а мне нравится, что мужчина, придумавший Ганнибала Лектера, и женщина, сочинившая Тома Рипли, выглядят так.

​​«I admire Hemingway’s short stories, but all his novels are failures. In dismissing For Whom the Bell Tolls as a period piece, I am at variance with the judgments of such distinguished personages as former president Barack Obama, Senator John McCain, and the late Fidel Castro. McCain seems to me particularly admirable in expressing admiration for the communist hero Robert Jordan; Obama ranks Hemingway and Toni Morrison with William Shakespeare.

I voted twice for Obama and wish he were still presiding over us, but I am happy I don’t have to grade him as a literary critic. Instead, I turn to Tolstoy’s beautiful rendition of Hadji Murat’s last stand».

в NY Times вышла рецензия на последнюю книгу Гарольда Блума The Bright Book of Life: Novels to Read and Reread, которая стала итоговой попыткой исследователя описать Западный канон, точнее, его прозаическую часть: от Сервантеса до Зебальда. из 52 разобранных сочинений девять написаны на русском; выходит, шестая часть суши дала примерно шестую часть мировой словесности. а список — заставляющий, конечно, взгрустнуть по Dead Souls, Petersburg, Envy или Lolita — такой:

Александр Пушкин. Капитанская дочка
Иван Тургенев. Записки охотника
Иван Тургенев. Первая любовь
Лев Толстой. Казаки
Лев Толстой. Война и мир
Лев Толстой. Анна Каренина
Лев Толстой. Хаджи-Мурат
Федор Достоевский. Братья Карамазовы
Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита

Ельцин был скином, а Джойс — социалистом: в журнале Jacobin, который под конец января выдал что-то маловразумительное про отношения Алексея Russia’s Trump Навального и working class, мелькнула статья о левых взглядах, которых придерживался автор «Портрета художника в юности». по ходу текста выясняется, впрочем, что ключевым мыслителем для молодого JJ был не Маркс, а либертарианец Оскар Уайльд — зато Хью Перси Ньютон из Черных пантер узнал себя в Стивене Дедале; прав, выходит, Джереми Корбин, который личным примером показал, что модернизм даже в самых своих изысканных проявлениях (скажем, в виде «Улисса») вполне доступен и для народа — что бы под этим словом ни понималось.

в книге Геннадия Барабтарло «Я/сновидения Набокова» хватает эффектных снов, записаных прозаиком по ходу его собственного эксперимента со временем, но самый запоминающийся, пожалуй, этот.

дано: эпиграф из Кормака Маккарти к одной главе заключительной части «Я/сновидений Набокова»: «Все повести сводятся к одной, если их правильно читать».

задача: переведя дух от неожиданности — Геннадий Барабтарло ценил не более полутора десятков писателей (в его книгах одобрительно упоминаются Шекспир, Пушкин, Толстой, Джойс, Пруст; очень, к слову, набоковский иконостас) и вдруг цитирует нашего современника, — разобраться: откуда, откуда эта борхесоподобная фраза?

решение: что поиск на русском не даст результатов, было понятно с самого начала — ГБ не из тех литературоведов, что пользуется готовыми формулами предшественников; оставалось нащупать что-то по-английски. cormac mccarty quote all stories? cormac maccarthy read right? cormac mccarthy tale one! так выяснилось, что перед нами фрагмент из романа «За чертой»: «And . . . in whatever . . . place by whatever . . . name or by no name at all . . . all tales are one. Rightly heard all tales are one».

побочное наблюдение: небыстро, признаться, найдя то же место в русском переводе, мы убеждаемся, что версия ГБ — может быть, чуть-чуть высокопарная; знатоки подсказывают, что Маккарти обычно не так категоричен, — она, по крайней мере, довольно экономная, туго свинченная; вот что предлагает Владимир Бошняк: «В общем, повто­ряю снова: все повести суть одно. Правильно расслышанные, все повести — одно».

а франзеновские «Перекрестки» будут выглядеть так. вопрос, почему автор не назвал свою новую и, надо думать, язвительную трилогию «Похищение Америки», остается открытым до 5 октября — когда, если верить Джеффу Безосу, книжка мягко опустится в киндлы поклонников этого жестокого таланта.

что такое сериал The Affair, как не глорификация писательского труда: автор второго (и, судя по цитированным фрагментам, вполне заурядного) романа в промежуточном жанре интеллектуально-эротического триллера получает шестизначный аванс и переезжает в буржуазные хоромы — кажется, это не было правдой и в начале 2010-х. но вот эта сцена, конечно, вызывает отдельное негодование: можно ли представить себе Джонатана Франзена, которому есть дело до выскочки, выпустившего сомнительный бестселлер, — когда дома лежит недочитанная Эдит Уортон или Элис Манро.

78

​​«1984» в новом переводе? «Философия. Кому она нужна?» мыслительницы-людоедки? ну а, может, лучше переиздание «Это я — Эдичка», «Дневника неудачника» и еще пяти книг великого русского писателя: если верить спутнице Лимонова, «Альпина нон-фикшн» (то есть, наверное, все-таки «Альпина. Проза») готовится перевыпустить корпус главных текстов ЭВЛ — что мы категорически приветствуем. также в разделе «Художественная проза» обнаружилось чуть менее диковинное, но тоже любопытное — именно «Альпина» републикует старые романы Алексея Иванова: «Географа», «Блудо», «Общагу», «Золото бунта»; какой-то пересмотр итогов приватизации.

дивная архивная находка — Андрей Бабиков отыскал стихотворение Набокова о Супермене (июнь 1942 года, по следам свежего выпуска), которое упоминали в своих биографиях Эндрю Филд и Брайан Бойд. тематически — страх за сына — предтеча Bend Sinister, структурно — героические куплеты — провозвестник «Бледного огня», The Man of To-Morrow's Lament, от которого в известном смысле тянутся нити к «Супермену в голубой пелерине» из «Лолиты» и Супермену-Демону из Transparent Things — один из очаровательных проектов, в целом, безрадостных для автора 1940-х годов, когда он пробовал писать короткие рассказы, рецензии, коммерческий роман, книгу о Гоголе, адаптацию «Дон Кихота» — и вот такие строгие хрустальные стихи на обоих языках. очередное напоминание, сколько всего неожиданного можно найти у изученного вдоль и поперек титана — даже если не охотиться за новой «Лаурой» или сиквелом «Дара».

​​«В конце концов, несимпатичными и даже просто дурными людьми писатели бывают довольно часто — но скороговорка «неприятная женщина, автор неприятных книг» пристала именно к ней. И, видимо, не просто так: что-то в самом устройстве этой прозы вызывает беспокойное желание искать ответов в жизни самой писательницы. Словно, если мы поставим ей диагноз, будет проще примириться с содержанием текстов и сознанием, которое вывело их на свет. Скажу грубей: романы и рассказы Хайсмит становятся сколько-нибудь конвенциональными и приемлемыми только в случае, если мы знаем, что они — результат отклонения (душевной болезни, перверсии, травмы), определившего ее взгляд на мир. Она пишет так, потому что она такая, не такая, как мы, ее читатели, как большинство человеков, и это знание дает нам возможность выйти на улицу и улыбаться знакомым после того, как книга дочитана или закрыта. Для того чтобы тексты, написанные из другой антропологической перспективы, оставались выносимыми, надо уверить себя, что их автор плохой, другой, совсем на нас непохож. Так оно и делается десятилетиями».

четыре года назад, за несколько месяцев до выхода «Памяти памяти», Мария Степанова рассказала Wonderzine о любимых книгах. среди понятных, отчасти предсказуемых даже текстов и авторов — Марианна Хирш, «Аустерлиц», Алиса Порет, — выделялась «злая ведьма» Патриция Хайсмит, жанровая как бы писательница, мастерски изображавшая жизнь «с обратной стороны». то был короткий, на три абзаца, набросок мысли, которую хотелось развернуть, продлить ее оси координат, — и вот, в отдаленной связи с юбилеем ПХ и выходом книги Роберта Брэдфорда «Devils, Lusts and Strange Desires: The Life of Patricia Highsmith», у Степановой наконец вышло могучее эссе про создательницу «Рипли». «ад», «невероятно длинные экспозиции» — эти germs из давнего текста на месте, а вот никаких упоминаний романа A Game for the Living, когда-то выбранного для «Книжной полки», нет вовсе. сама Хайсмит считала его худшей своей работой: «Я не умею придумывать головоломки и не люблю секреты. После того как я переписала книгу четыре раза за изнурительный год работы, получилась посредственность», — но что эти прозаики про себя понимают.

​​​​четыре любимых канала — вчера, сегодня, всегда.

Кира про подкасты: https://news.1rj.ru/str/eastofbrideshead

Аня про сериалы: https://news.1rj.ru/str/aniache

Настя про книги: https://news.1rj.ru/str/burmistrovabookreview

Карина про музыку: https://news.1rj.ru/str/rapetokal

❤️

​​множатся переводы новонайденного стихотворения Набокова о Супермене — свой подход к снаряду, среди прочих, опубликовал в твиттере Михаил Идов. несколько замечаний о том, как «наивная» набоковская обработка супергеройской темы обогнала свое время — в фейсбуке Николая Караева.

ПЛАЧ ЧЕЛОВЕКА ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ
В.В. Набоков

Носить очки — мой долг. Иначе враз
И лёгкие её мой суперглаз
Узрит, и печени дрожащий ком
Покажется, как в водорослях сом,

В сени костей. Измученный изгой,
Слоняюсь я по свету, словно мой
Из “Лира” соименник. Весь мой вид —
Носи я хоть трико, хоть тройку-твид —

Мне ненавистен: и могучий торс,
И каждой мышцы корабельный трос,
И синий чубчик. Ключ моей хандры —
Не пропасть, разделившая миры

Фантазии и Факта от и до
(Мне не слетать в “Орлиное гнездо”
И даже по призыву не попасть);
Меня постигла худшая напасть.

Я молод, полон сока, что твой клён,
И, что неудивительно, влюблён.
Но все позывы сердца и души
Стальной рукой не хочешь, а души:

Моя любовь — землетрясенье, смерч,
И брачный час сулит невесте смерть,
Отелю снос, а рядом с ним домам
Как минимум ремонт оконных рам.

А ежели она переживёт
Сей взрыв любви? Какой зачнётся плод?
Что за младенец ринул бы на свет,
Сбив с ног врача? Он в возрасте двух лет

Сломал бы в доме каждый стул и стол,
А ножкой топнув, рухнул через пол;
Нырял в колодец в три; в четыре-пять
Сигал бы в печь на “я иду искать”;

К восьми играл бы в поезда, подняв
Над головой всамделишный состав;
А там и супротив отца, шутя,
Восстало бы всесильное дитя.

Вот почему, где я бы ни летал,
Как высоко, как ни был плащ мой ал,
Погони за карманниками мне
Скучны. Парю в небесной желтизне

Один. Плечистый, но сутулый Кларк,
Из мусорного бака взяв пиджак,
Сминает плащ и прячет в тот же бак.
Год-два спустя: аллея, Централ-Парк,

И статуя моя. И женский вздох:
“Ах, Кларк, как он чудесен!” Да, неплох,
Я бормочу, вздыхая втайне — но
Обычным парнем быть мне не дано.

(1942)

​​Пусть даже страсти взрыв она снесет,
что за детей союз наш принесет?
Что за чудовище, свалив хирурга с ног,
в оцепеневший выйдет городок?
Двух лет всего, разнес бы наш малыш
полдома; год спустя — сигал бы с крыш;
обследовал кипящий горн лет в пять,
в колодец стал бы, жив-здоров, нырять;
лет в семь его игрушка — паровоз
со станции; он в девять бы подрос
и всех моих врагов пустил на волю,
тогда схвачусь я с сорванцом — и взвою.

Андрей Бабиков рассказывает о «Жалобной песне Супермена», показывает, что в этом элегантном тексте от Шекспира, а что от Герберта Уэллса, — и приводит стихотворение в своем переводе.

гибридные политические режимы — ну а, может, лучше гибридные жанры современной литературы. иду на дискуссию с самым что ни на есть плоским наборов тейков: первый автофикшен написал Аврелий Августин; важен только отдельный художник, а не движение или стиль; меньше всего на свете хочется ближайшие десять лет читать разжиженных русских лэнг и кнауcгоров.