У Филиппа Моулда в галерее очередной английский меланхолик рубежа XVI-XVII веков. С прекрасной подписью: "Портрет неизвестного джентльмена, возможно, поэта".

Возможно, возможно.

Прекрасная Сила/Стойкость, она же Дева с гобелена первой трети XVI века.

Есть ситуации, в которых лев и единорог — одно и то же, сколько бы ни бились за корону.

Ещё одно свидетельство того, что лев и единорог — и медведь и корова, и волчица — в определённых контекстах равны друг другу и почти взаимозаменяемы.

В этой роскошной буквице из Бедфордской Псалтыри, созданной между 1414 и 1422 годами в Англии, изображён, как видите, царь Давид ещё в бытность свою пастухом, когда он, если зверь крал овцу, "брал его за космы и поражал его и умерщвлял его" [1 Цар 17:36]. Давид говорит Саулу о львах и медведях, именно с ними он боролся, и в этой буквице, пожалуйста: медведь уже побеждён, лежит внизу, льву Давид как раз раздирает пасть. Но чуть поодаль, сзади, виден единорог, явно убитый: вон, у него рана в боку.

Казалось бы, единорогу-то овцы зачем (кстати, обратите внимание, какие здесь овцы, размером с морскую свинку примерно)? Но в средневековой голове крепко сидят эмблемы яростной силы: лев, медведь, единорог. Сидят все вместе, спаянные друг с другом, сила по частям не продаётся. И потом, что, Давид единорога, что ли, не заборол бы?.. да запросто.

Конечно, когда лютые звери смиренно ластятся к деве, это куда красивее, но аллегория Силы/Стойкости испытала иконографическое влияние миниатюр с Давидом, побеждающим львов и медведей, и Самсоном, раздирающим пасть льву. И потому часто она тоже берёт льва за космы — и поражает его; лев поражается, конечно, а что делать.

BL Add MS 42131 fol. 95r

Медведь — это не только ценный мех ездовой зверь Гнева и, в качестве усмирённой ярости, атрибут Силы/Стойкости, но и любая неистовая страсть, поэтому на медведя среди добродетелей и пороков претендуют ещё Воздержание и его тёмный близнец Невоздержанность.

То есть, мы видим задумчивую эмблематическую женщину, попирающую медведя, и думаем: ага, ты — Fortitudo, Сила/Стойкость, мы тебя знаем! Обознались, отвечает добродетель, я — Воздержание; ну, или Трезвость, как вам будет угодно. А а-ах и зелёный попугай у меня, потому что Аристотель говорит, что попугаи любят вино и становятся под его воздействием необычайно болтливы.

В этом контексте совершенно по-новому звучат сказки про девочек и медведей, которые рассказывает себе вся Европа. Хулиганка, которую англоязычные источники традиционно зовут Goldilocks, залезает к трём медведям в дом и устраивает там разгул, от которого покраснеет и зелёный попугай — вот вам, пожалуйста, Невоздержанность. А находчивая девочка Машенька, заставившая медведя отнести себя домой, воплощает вместе и Воздержание, — "не садись на пенёк, не ешь пирожок!" — и Силу/Стойкость, одолевшую зверя, и более того.

Высоко, говорит, сижу, далеко гляжу — ещё бы не высоко, дева Астрея в звёздном венце, сама Справедливость, покинувшая мир с окончанием золотого века.

Воздержание, оно же Трезвость, из трактата Лорана Орлеанского о добродетелях, книга конца XIII века, хранится в Британской библиотеке.

BL Add MS 54180 fol. 188v

По осени, как повелось, я пощу музыку, ещё в жежешке был тэг #осеннее_ночное_радио

Так вот, здесь дают "Орфея" Луиджи Росси, вещь редчайшую и волшебную. Запись театральная, с разговорами с постановочной группой в антракте, с кашлем и шорохом зала — я такое люблю если и не больше, то отдельно от студийной чистой выверенности: эффект присутствия, леса между мирами, выхода из сиюминутного.

Три с половиной минуты одинокой блуждающей лютни в начале можно не принимать в расчёт, они для того, чтобы все расселись, уложили на коленях программки и сумочки, продышались.

А дальше — чистая магия.

Новейший Апулей.

Лебедь у Пушкина говорит Гвидону:

"Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?" —

очень показательная фраза, если вдуматься.

"Ненастьем" сейчас называют и ливень с ветром, и метель — явно не тихую погоду. Но у Пушкина словоупотребление другой эпохи, мы его же видим в словаре Даля:

НЕНАСТЬЕ пасмурное небо с дождем, ситничком, с градом, крупой, снегом, метелью, бурей; сырая и ветреная погода; менее говорят о грозе, а более о затяжной дурной погоде. 

То есть, в представлении первой половины XIX века ненастье — это чаще не бурная непогода, но серенькая глухая морось, наводящая тоску.

И примеры, конечно, самое прекрасное у Даля, как всегда:

В вёдро епанчу возят (в запас), а в ненастье сама едет. Глупому счастье, умному ненастье, неудача. Быть было ненастью, да дождь помешал! На сердце ненастье, так и в вёдро дождь. Счастье с бесчастьем — вёдро с ненастьем. При поре — в добре; в безчастье — что в ненастье. У кого на сердце ненастно, тот хмур и в ясный день.

Вот вам, пожалуйста, и князь Гвидон: мысли одолели, хмурый, ничего не радует.

Не бывает у Александра Сергеевича случайных слов.

Почему князя зовут Гвидоном?
Достаточно заглянуть в примечания к Пушкину, чтобы узнать, что имя это носит в русском фольклоре и лубочных книгах отец Бовы Королевича, несчастный король, убитый любовником жены (мотив древнейший, вспоминаем хоть Агамемнона). Оттуда же взято, кстати, и имя царя в "Сказке о Золотом петушке" — Додоном или Дадоном зовут как раз убийцу-узурпатора.

О том, какая драка идёт за право считаться родиной сюжета о Бове, можно рассказывать долго и со вкусом. Его оспаривают славяне, итальянцы, англичане и французы, поскольку в позднем средневековье истории о доблестном рыцаре-сироте рассказывает вся Европа, и везде они одинаково популярны. Как звали героя изначально, — Бова, Бово, Бивис, Бёве или Бёвуа — сказать непросто, но, всё-таки, сейчас большинство исследователей склоняется к тому, что при рождении он был Бёве д'Омтон или д'Антон, из Антона, то бишь, а папеньку его, соответственно, звали Ги д'Антон, откуда, через итальянское Гвидо д'Антона и получился русский Гвидон.

Но вот тут мы упираемся в крайне занятное обстоятельство: в сказках о Бове волшебный элемент не так существеннен — ну, прыгает богатырский конь Бовы через крепостную стену, ну, выдыхает огонь, ну, идёт у него дым из ушей. Магия здесь не играет сюжетообразующей роли, в отличие от сказки Пушкина. Собственно, в рыцарском романе так дело обычно и обстоит, там есть волшебные предметы и обстоятельства, но функция у них второстепенная, обеспечивать движение сюжета. Про Экскалибур и иже с ним сейчас не будем, оружие — тема отдельная.

Зато почти строгий тёзка Гвидона, валлийский Гвидион ап Дон, как раз полноценный маг: тут тебе и оборотничество, и заклинания, и сотворение прекрасной женщины из цветов ракитника, таволги и дуба, и многие другие, часто сомнительные, деяния; трикстер он, положено ему — например, красть чудесных животных у королей-соседей.
Особые отношения связывают Гвидиона с племянником по сестре, который, возможно, приходится ему и сыном. В частности, Гвидион вмешивается, когда созданная им красавица из цветов, ставшая женой племянника, — для того и создавали, по материнскому проклятию юноша не мог жениться на человеческой женщине — заводит любовника, и тот пытается мужа убить.

Замок Гвидиона — это Млечный Путь, он тесно связан с морем (хотя кто с ним в мифологии Британских островов не связан), колдует сам и становится объектом чужого колдовства.

Знал ли Пушкин сюжеты Мабиногиона? Нет, никаких указаний на это нет. А вот поди ж ты.

Владимир Иванович Даль по прочтении Ханса Кристиана Андерсена:

Сколько утка ни бодрись, а лебедем не быть.

На всякий случай, а то знаю я вас: "Гадкий утёнок" опубликован в 1843 году, первый том Словаря — в 1863.

С этой жизнью совершенно забыла, что у меня есть канал для средневековых миниатюр — без системы и без смешных подписей, просто то, что попалось во время работы, и что захотелось показать.

Вот, к недавнему разговору о Фортуне, традиционная её встреча с Боккаччо.

#осеннее_ночное_радио продолжает вещание.

У нас пока не осень, у нас пока то блаженное время, когда днём плюс двадцать три-двадцать пять, а ночью свежо, и хорошо спать под одеялом, но вот она, осень, стоит на пороге.

Всегда было интересно, как это происходит: Возрождение начинает крошиться в руках, и выясняется то, что поздняя античность знала спокойно и matter-of-factly, а уж средневековье и вовсе из этого исходило: человек смертен, но это было бы ещё полбеды розы вянут, спасения нет. Откуда тогда этот драматический накал, откуда надрыв, откуда острая тоска, делящая мир на барочную светотень, полярные контрасты, горячо-холодно?

Понять не получится, получится послушать в тысячный раз Марко Бизли, поющего Стефано Ланди. Придётся умереть, golden lads and girls all must like chimney sweepers turn to dust.

Я бы хотела рассмотреть это изнутри, но не дано, поэтому — музыка.

C грехами у нас путаницы не меньше, чем с добродетелями — эта фраза так прекрасна сама по себе, что здесь можно было бы и остановиться, но мы занудно продолжим.

Вот, например, похоть.
Изначально грех этот связан вовсе не только с половой распущенностью, но и с любой невоздержанностью и излишествами. Это следует из самого его названия, по-латыни — luxuria, что означает и буйную жизненную силу, и тучность, и пышность, и изнеженность, и роскошь, — да, всем известное "лакшери" как раз отсюда — и своеволие, и разнузданность, и непокорность, и что только нет.

А эмблемой всего этого выступает часто всё тот же медведь; ещё и кошки, и кролики, и козлы, и свиньи, но медведь, сами понимаете, гораздее — его, например, больше. Очень часто аллегория похоти/невоздержанности изображает медведей, самозабвенно разоряющих ульи-колоды, поскольку в бестиарной традиции медведь не может устоять перед тягой к мёду.

Но и персонифицированный грех часто сопровождают медведи, дама Luxuria на них ездит, как и уже знакомый нам Гнев. Видишь медведя при аллегорической фигуре, впору спрашивать: женщина, вы кто — Сила, Трезвость, или, наоборот, Гнев, а может, Похоть?

У Генриха Альдгревера здесь точно Похоть, вон, подписана.

Как я уже говорила, аллегорическое изображение греха похоти/невоздержанности, помимо медведей, могут сопровождать самые разные животные, ассоциирующиеся с этим пороком: свиньи, козлы, кошки, кролики и т.д.

Вот вам дама Luxuria верхом на козле из Часослова Дюнуа, созданного в 1439-1450 гг. в парижской мастерской — язык не поворачивается назвать её похотью, она и роскошь, и излишество, и много что ещё. На заднем плане у неё, как можно догадаться, царь Давид, подглядывающий за купающейся Вирсавией.

BL Yates Thompson MS 3 fol. 172v

А Luxuria, глядя на которую и не вспомнишь, как она переводится — это к Пизанелло.

Невероятная экзотическая женщина нарисована им около 1426 года, и она — тоже аллегория, на что указывает кролик. Да, там есть кролик.

Собрание Галереи Альбертина, Вена.

#осеннее_ночное_радио сегодня даёт старейшую из дошедших до нас опер, "Эвридику" Якопо Пери. Премьера состоялась 6 октября 1600 года в Палаццо Питти, сам Пери пел Орфея.

Почувствуйте себя Медичи.

Часть 1.
Часть 2.

Для всех, кто недоумевал, почему аллегорические фигуры всегда женские, Робине Тестар в 1475 году нарисовал этого изысканного Похотя. В этом Часослове все аллегории — мужчины. Жаль только, Библиотека Моргана не даёт рассматривать миниатюры в нормальном разрешении.

Morgan MS M 1001, fol. 98r

#осеннее_ночное_радио нынче немножко ещё и телевидение: у нас запись спектакля по "Елене" Франческо Кавалли. За пультом мой обожаемый Леонардо Гарсиа Аларкон, — уж он-то умеет вытащить редкую вещь на свет! — состав звёздный, приятного вечера.