История о смерти князя Олега не уникальна, вспомнить хоть Одда Стрелу, — только тот не отослал коня доживать в холе и покое, сразу мечом зарубил, а то ишь — хоть тоже порубившего своего коня сэра Роберта де Шёрленда, с которым вышло ещё назидательнее: пнул конский череп, поранился, в рану попала инфекция, от неё неблагодарный и помер без всяких змей.

Мы сейчас, чур нас, не будем ввязываться в старый спор о том, насколько варяг князь Олег, не конунг ли он Хельги вообще и как таковой не одно ли с Орваром-Оддом, то бишь, Оддом Стрелой. Это пусть норманисты щиты грызут.

Однако и отрицать, что у сюжета о черепе коня северное, а именно скандинавское происхождение, глупо. Судьба как нечто непредсказуемо неотвратимое, в хорошо представленных памятниками архаических системах она именно такова — бегай не бегай, не избежишь.

И при попытке избежать она сбывается с некоторой иронией, не той, которая "скрытая насмешка" в школьных словариках, но с той, что высшая логическая красота у немецких романтиков; страшной, космической, как у Софокла. А кто сказал, что конь будет живым?

Собственно, если мы принимаем сюжет как скандинавский, конь и не должен быть живым, нужен его череп. Поскольку "череп" skall(i), а "то, что до‌лжно быть, обязательство" и, шире, "судьба, участь" — skuld. О том, что древнескандинавская поэзия строится на аллитерациях, знают даже печальные троечники, отличники могут и примеры привести:

Sól varp sunnan, sinni mána,
hendi inni hœgri um himinjódyr и т.д.

Череп и участь.

Иногда, чтобы понять пророчество, надо быть немножко поэтом — или хотя бы немножко филологом.

Попросили перенести из Вконтактика.

Вспоминая Митту, все пишут про "Сказку странствий". Или про "Экипаж". Спору нет, "Сказка странствий" прекрасна, в ней есть то волшебное и несомненное, о чём вечно тоскует душа, что водится в рыцарских романах, легендах и сказках, сложенных во времена, когда не слыхали про стори-прастихоспади-теллинг.

Но есть же ещё "Арап", дорогие все.

Где мало того, что Высоцкий играет таки Дон-Гуана, — в отличие от швейцеровской картонной хрестоматии, где рычит и глаза пучит, но сейчас не о том — ещё и лучший Пётр отечественного даже не кинематографа, но мифотворчества.

Мы сочиняем себе и себя самих, и мир вокруг, и прошлое, и смысл, оттого и дерёмся в кровь, что сочинения не совпадают. И редко-редко удаётся счастливым даром совместить разноцветные лучи так, чтобы возник безоговорочный белый свет, для всех общий. Воинов с "Женитьбой Бальзаминова", Бортко с "Собачьим сердцем", Лиознова со Штирлицем, Говорухин с "Местом встречи", что там ещё; раз-два да обчёлся.

И, вот, Митта с "Арапом", вернее, с Петром. Потому что нельзя сделать памятник живее, точнее и теплее, нельзя быть лучше Петренко — и страшнее него, и грознее, и крепче взять за сердце нельзя. Корабли — это дети мои, за одно это.

Только там же оно не одно, там весь восхитительный лубок, с мелочами, деталями, подробностями и общим сплавом иронии и нежности, по которым так узнаёшь то, что во времена прежние называлось "Бог за сердце потрогал".

Нравится, девы? А зачем вам, Наталья Гавриловна, ножик под подушкой? Во искушение мне послан? А кто окошко-то разбил? Как это, он не желает?

И от стрелы того Амура во мне горит любви фигура, чего уж.

Днями видела в одной московской кондитерской рекламу "лабубу из дубайского шоколада". Хмыкнула, экое бинго из трендов.

А потом вдруг поняла, кого мне всю дорогу напоминала... ло?.. ладно, эта ваша зубастая зверушка. Кролика-убийцу из "Монти Пайтона и Святого Грааля", конечно же!

Мало к чему в этом мире нельзя отыскать цитату из "Монти Пайтона".

Рыбникову восемьдесят.

Я долго не понимала, почему меня с детства так разрывает каждый раз на песне Звездочёта в финале нечаевской "Красной Шапочки". Пока, много что пережив, не поняла: потому что они в раю.

Волки съели Шапочку — да не как у Перро, целиком заглотали, не повредив; нет, по-волчьи, загрызли и порвали. Крестьяне их загнали и перебили топорами да вилами, как водится. И вот, уже по ту сторону, Красная Шапочка отпускает волков. Не было, конечно, не было ничего, ступайте. Волки уходят в заходящее солнце, девочка кивает и улыбается.

Рыбников удивительно умеет позвать душу домой, так что она, очнувшись, начинает тыкаться изнутри в стены неуютного своего пристанища, и ты ревёшь в три ручья.

Каждый раз в Светлогорске я просачиваюсь за торговые ряды на улице Ленина и смотрю поверх калитки на дом Звездочёта. Там высоко-высоко кто-то пролил мо-ло-ко.

С днём рожденья, Алексей Львович.
Спасибо вам.

Ольга Борисовна Сиротинина умерла.

Светлая память.

Когда мы третье-что-ли-курсниками разбирались на лексикологии с понятием семантического поля, мне, совсем желторотому, но уже переводчику, запала в душу история о словах, которые друг другом переводятся, но для носителей языка подразумевают совершенно разное смысловое наполнение. Русское "уютный" и голландское gezellig, в котором больше про приятное общение, чем про тепло и безопасность, например, или английское urgent, которое, конечно, "срочный, неотложный", но несёт в себе ещё и идею настойчивости, urgent может быть и тон, и голос, что на русский приходится переводить через другое поле.

Или, вот, по-русски по кому-то и от безделья одинаково скучают, а по-английски это разные вещи.

Русское "скучать" восходит к тому же звукоподражательному "кик/кук", от которого "кукушка" и "кикимора". Крик, пронзительный звук, плач — а от того, что милого сердцу человека рядом нет, или от того, что заняться нечем, неважно. Оттого скучать по утраченному в нашей культуре стыдновато: делом займись, чего разнылся.

По-английски же скука от безделья, boredom, от древнеанглийского borian, восходящего к протогерманской основе burōną и общему индоевропейскому корню bʰerH, означающему "бить, резать, пронзать"; у нас отсюда "бурить" и "бороть".

А когда скучают по человеку, времени или месту, тогда miss, от древнеанглийского "терять, утрачивать, терпеть неудачу". В основе там общее протогерманское missijaną "поступать неверно, промахиваться", а ещё глубже индоевропейское meyth, "менять, обменивать, убирать". К нему же восходит латинское mittere, "посылать, отправлять, отпускать".

Было — и нет.
Вот здесь же было, вот, а теперь нет, пусто.

Можно и поплакать, конечно, да толку.

Пятилетней давности запись, ковидная весна, но сейчас почему-то кажется важным повторить тогда сказанное.

Довольно интересная аберрация: большинство цитирующих тютчевского "Цицерона" автоматически говорит: "Блажен, кто посетил сей мир..." — а он в автографе-то не "блажен", он "счастлив".

"Блажен" впервые появляется в публикации альманаха "Денница" в 1831 году, но в 1836 году в пушкинском "Современнике", печатающем стихи с авторской тетради — "счастлив". И в 1854 году в "Современнике" же "счастлив". А в собрании 1913 года опять "блажен". Современные академические издания, разумеется, выбирают вариант автографа, но сейчас не об этом.

В "блажен" отчётливо слышны христианские μακάριος и beatus, особая связь с божественным промыслом, а если копнуть глубже, то и игра в пристенок с горацианским beatus ille qui procul negotiis, "блажен лишь тот, кто, суеты не ведая" в переводе Семёнова-Тян-Шанского. И, в общем, логика в том, что этот вариант в бытовой культурной памяти вытесняет авторский, есть: блажен — это не только благословен, это ещё и созерцательно-спокоен, вознесён над суетой роковых минут сознанием призванности.

Но у Тютчева всё равно лучше.
У Тютчева — счастье, участие, своя часть в пиру, зрелище и совете вершащих судьбы мироздания. Не просто наблюдение, не просто открытость опыту, но осознанное пропускание его через себя, со-трудничество, со-причастность. Звучит, конечно, корявее, чем "блажен", но Фёдор Иванович так несказанно крут, что корявости не боится, хотя и не конструирует её нарочно: чтобы отважиться на роскошное "зрелищ зритель", надо быть очень, очень уверенным в том, что говоришь.

Счастлив — счастлúв.
Это не имеет никакого отношения к благополучию, ага.

В этой фотографии с ярмарки "Палитра ремёсел" в Саратове удивительным образом сошлось столько прастихоспади смыслов, что я даже не знаю, с какого начать.

Долгое время скитался, и однажды, больной и голодный, пришёл к нам.

Iam redit et Virgo, redeunt Saturnia regna.

Любимая моя Дева из итальянского часослова, хранящегося в Библиотеке Моргана. Предположительно её нарисовал Вентурино Меркати в 1470-1480 гг. в Милане.

Дева Астрея возвращается — и с ней возвращается до Самайна в эфир #осеннее_ночное_радио

Начнём с любимого: Антуан Боэссе, Nos esprits libres et contents, Филипп Жарусски и L'Arpeggiata.

Попросили перенести из Вконтактика.

Любимые мои истории — о том, как мысли и образы отражаются друг в друге, окрашиваются в точке соприкосновения, уносят на бочках чужой пух, отпечатки и клочки значений, сливаются, заново делятся... в общем, откуда что взялось.

К полуночи Солнце переходит в знак Девы... стоп, начинается путаница. Солнце, разумеется, никуда не переходит, это Земля в годовом движении перемещается туда, откуда Солнце видится на фоне созвездия, назначенного ответственным за этот кусок календаря. Более того, с точки зрения астрономии это не Дева, до Девы Солнце доберётся только к 16 сентября, пока оно во Льве; что делать, прецессия, за тысячелетия Земля несколько поменяла положение.

Но в традиционном календаре конец лета-начало осени — время Девы, время девичье и женское; Канья в Индии, Аль-Адхра у арабов, Партенос у греков, все эти имена означают "дева", "девушка". Все видят в небе женщину, срезающую колосья или виноградные гроздья: Спика, Колос, альфа Девы, Виндемиатрикс или Альмуредин, Сборщица Винограда, её эпсилон. Сама ли это Деметра, дочь ли её Персефона, Эригона ли, или все они вместе, не так и важно. Важно, что пришло время собирать урожай, делать запасы на зиму, оценивать плоды своих трудов.

И здесь корзину у Девы Протригетрикс, Собирательницы Плодов, принимает Дева Астрея, Справедливость, оставившая людей с концом Золотого века, а после и вовсе покинувшая Землю. Ей судить, ей упорядочивать, ей разбирать, что куда. Нет, это не мёртвый порядок, не железная решётка правил, это естественное течение жизни, ясность и правда, которую ты, конечно, волен отрицать, да много ли сможешь, зажмурившись.

Справедливость не вполне равна Правосудию, хотя они и подменяют друг друга, когда дело доходит до аллегорий. Дева Астрея как раз воплощает справедливость, а сестра её и двойник, Дике, отвечает за суд и правосудие; вон, рядом с Астреей в небе её весы, вечный атрибут Правосудия Юстиции.

А по другую руку Астреи — Лев, смиряющий свой звериный пыл как раз с пришествием Девы. Кто сказал "аркан Сила", вон из класса!.. Сила здесь не карта таро, но одна из кардинальных добродетелей, она же Стойкость в традиционном христианском толковании. Та же внутренняя ясность в осознании правды, то же спокойное дыхание, с которым Астрея перебирает собранный урожай. И, конечно, на неё не может не падать отсвет той, кого в христианстве вспомнят первой при слове Дева; оттого она на средневековых миниатюрах так часто в небесном синем, самой дорогой краской написанном.

Сегодня Дева приходит в новолуние, в день завершения, за которым неизбежно начало, новый вдох и решение. Время посмотреть, что уродилось, что пригодится, что отсеется, и понять, что с этим делать.

Очень хочется написать "да пребудет с вами Сила"... а и напишу, кто мне запретит.

Дева из Часослова Луи Савойского, середины XV века.

Давно собиралась сказать и о Грэе, раз уж заговорила об Ассоль — когда же, как не в день рожденья Грина.

Мне под постом про чаяние алых парусов писали, что Грэй лучше, потому что мальчик действует, а не сидит в ожидании, когда с ним сбудется судьба. Чудеса своими руками, вот это вот всё.

Удивительно, что все помнят слова капитана, пусть и вырванные из целостной речи, но начисто забывают смысл сказанного:

"Вы видите, как тесно сплетены здесь судьба, воля и свойство характеров; я прихожу к той, которая ждёт и может ждать только меня, я же не хочу никого другого, кроме неё, может быть именно потому, что благодаря ей я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное — получить дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя".

Казалось бы, зачем Артуру Грэю новая душа, чем плоха та, с которой он родился, странная летящая, как её определяет Грин? Ведь это она толкает мальчика замазать гвозди в руках и ногах распятого Христа голубой малярной краской, плеснуть на руку кипящим бульоном, чтобы понять, как больно обварившейся служанке, она указывает ему корабль на картине и ведёт в море и ветер, она, в конце концов, делает из щенка капитана, а старый Гоп лишь довершает чистовую отделку.

Но эта душа, именно потому, что она такая, взыскует чуда, подлинного пробуждения к смыслу, обновления, ответа на саму себя, иначе так и останется вопросом, стремлением соединиться с миром; прекрасным, но недостаточным.

Как ни удивительно, смысл есть у Ассоль. Она живёт им и в нём, она знает его так безотчётно, как знаешь, что тебе тепло или холодно. Угольщик об этом рассказывает Грэю в трактире, помните?

— Я тебе что скажу, — говорит она и держится за моё плечо, как муха за колокольню, моя работа не скучная, только всё хочется придумать особенное. Я, — говорит, — так хочу изловчиться, чтобы у меня на доске сама плавала лодка, а гребцы гребли бы по-настоящему; потом они пристают к берегу, отдают причал и честь-честью, точно живые, сядут на берегу закусывать". Я, это, захохотал, мне, стало быть, смешно стало. Я говорю: — "Ну, Ассоль, это ведь такое твоё дело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокруг посмотри: все в работе, как в драке". — "Нет, — говорит она, — я знаю, что знаю. Когда рыбак ловит рыбу, он думает, что поймает большую рыбу, какой никто не ловил". — "Ну, а я?" — "А ты? — смеется она, — ты, верно, когда наваливаешь углём корзину, то думаешь, что она зацветёт". Вот какое слово она сказала! В ту же минуту дёрнуло меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину, и так мне вошло в глаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули эти почки, брызнуло по корзине листом и пропало.

Только после этого рассказа, а вовсе не надев из очарованности мгновением кольцо на мизинец спящей Ассоль, Грэй принимает решение. Вернее, понимает, ради чего всё выстроилось так, как выстроилось, куда летела его странная душа, какого дела искала. И, выйдя на улицу, подставляет ладонь солнцу, как когда-то мальчишкой в винном погребе: вот он, рай, он у меня прямо тут.

Девочка, однажды спустившая на воду игрушечный корабль с алыми парусами, напомнила, как это бывает.

Можно сколько угодно кривить взрослое лицо и пытаться мозолистой пошлостью, выдаваемой обычно за опыт и здравый смысл, отбиться от того, что так бывает. Жители Каперны, уверена, так и сделали.

#осеннее_ночное_радио сегодня транслирует немножко чистой радости — и понимание того, что не стоит путать её с обещанием, стоит просто прожить, сколько дано, не тревожась и не загадывая.

Карло Паллавичино, Леа Дезандр, ансамбль Jupiter и Томас Данфорд, иди — беги, лети в мои объятия.