Празднику навстречу.

Пыталась объяснить интересующемуся человеку, чем волшебный народ не-людей — sidhe, fae, elves, как угодно — отличается от того, что в русском языке называется "феями" и "эльфами".

Так уж получилось, что "фей" полностью пожрали викторианские иллюстраторы и пришедший за ними Дисней, — крылышки, искорки, фатин, балет — а "эльфов" так же присвоил профессор Толкин, и они сделались величественно-унылы, как опера Вагнера, со всей её сверхчеловечностью и патетикой, от которой сейчас лопнут трубы и прочие духовые инструменты.

Воспринимать волшебный народ сквозь этот музыкальный театр можно, конечно, но куда больше он в традиционном виде похож на инопланетян массовой культуры. Шастают тут, понимаешь, с непонятными намерениями, огнями мерцают, часы останавливают, людей крадут, что-то с ними там у себя делают, корову зачем-то в воздух подняли, и вот она висит, мычит, бедная, контактёры бормочут какую-то чушь, путаются в показаниях — в общем, весь набор X-files.

И вдруг меня стукнуло: да ведь наоборот, это волшебный народ нарядился инопланетянами, не в анемичном же ар-нуво из подбора оперной костюмерки ему щеголять, не в силиконовых ушах. Свято место пусто не бывает, не свято тем более, кто-то должен по ночам выть на болотах дурачить припозднившихся путников.

Хотя бы и навигатор.

Немного умиротворения и ласковой красоты предлагает сегодня #осеннее_ночное_радио

Solitario bosco umbroso, уединённый тенистый лес, по которому нас ведёт волшебная Анн Халленберг.

Паоло Ролли, Stile Galante, за клавесином Стефано Арези.

#осеннее_ночное_радио завтра закрывает сезон, будет особый эфир, а сегодня хочется чего-то безусловного.

Я уже как-то ставила эту запись, но, во-первых, давно дело было, во-вторых, Генделя много не бывает.

Когда темно внутри и страшно, и нужно, чтобы кто-то сильный, сильнее тебя, и мудрый, много тебя мудрее, защитил, утешил, к Баху не пойдёшь: там космос, но в этот космос тебя выбрасывают без скафандра, человеческое измерение не предусмотрено. И к Моцарту не пойдёшь, ему временами так же страшно, с ним хорошо, когда тебе самому хорошо — или когда всё разладилось, поломалось, и нужно с кем-то поговорить, чтобы наладилось и починилось обратно. Да и к Пёрселлу с Вивальди не пойдёшь, за ними бы угнаться, а куда тебе, такому напуганному и небольшому, в темноте-то. За пределы же семнадцатого-восемнадцатого века особого смысла идти нет, там всем страшно и темно, все безутешны, оттого и музыку делают.

Вот и идёшь, как всегда, к Генделю. Он огромный, он такой же космически-могучий, как Бах, но в космосе Генделя не холодно, ты смотришь на него словно из ночного сада, где всё поёт, стрекочет, дышит и живёт, в едином вращении со звёздами, не разрывая масштабом.

Элисон Болсом, дева с золотой трубой, и Йестин Дэвис, наверное, самый золотой и тёплый из нынешних контртеноров, — у которого в голосе ни одной режущей кромки, ни единого стеклянного осколка — беседуют тихонько о вечном источнике небесного света. И Тревор Пиннок, великий, смотрит на них как добрый бог, улыбаясь и направляя.

В порядке дыхательного упражнения — и не только.

В слове Samhain, которое у нас на английский манер произносят как "самайн", самое интересное — это передача звуков гэльского языка на письме.

К тому, что Sean — это Шон, а Saoirse — Сирша, все более-менее привыкли. А Samhain — это Саунь, Сауинь или Савинь, зависит от диалекта. Устрашающее amha — дифтонг [au] или [aw], мы подобное видели на примерах в английском: daughter, caught, thought и т.д. Что до [i], которое то даёт призвук, то нет, оно служит прежде всего указанием на смягчение финального [n] до [ŋ].

Выглядит довольно безумно, но в этом безумии есть метод, и отчётливый.

Но все эти Саунь, Сауинь, Савинь и пр. переводятся с ирландского и шотландского гэльского как "ноябрь", первый месяц зимы в средневековом календаре. Месяц, который по традиции начинается сегодня с закатом, поскольку очень трудно считать день от полуночи, когда у тебя нет часов.

Именно поэтому, а вовсе не потому, что ночью силы зла властвуют безраздельно, многие праздники сохраняют кануны или начинаются с первой звездой.

Капитан Очевидность стрельбу закончил, всем хорошего начала зимы.

#осеннее_ночное_радио прощается с вами, даст бог, до будущего года, оставляя в эфире подобающих нынешней ночи демонов и фурий, страшных, аж жуть.

Как Пёрселл, но с перламутровыми пуговицами Мэтью Локк, "Психея", To what great distresses, хор тех самых сущностей. Ensemble Correspondances, за пультом повелитель духов, любовь моя, Себастьен Досе.

Опера, вдруг кому, выложена целиком, ищите и обрящете.

Вечерняя угадайка.

Если в шотландском гэльском — том, который Gàidhlig, не путать с ирландским Gaeilge — ei произносится как английское [е], ea как среднее между [а] и [е], s перед е как [ſ], — все же помнят, что Sean это Шон? — что может означать слово einnsean?

Гуглить неспортивно.

Опять наткнулась в ленте на разговор о том, что длинное тире — происки бесовской нейросетки, ату её, куси её, роботы не пройдут.

Alt + 0151, а потом автозамена по пробелу при постановке двух дефисов во всех версиях офиса со времён незапамятных. Требования к оформлению публикаций во всех издательствах и изданиях. Наличие, наконец, того же тире на одной кнопке с дефисом в этих ваших телефончиках.

Но нет, это Сатана приходил, сказано в Писании: тире длинное, кавычки ёлочки.

Прочитала, что котята снежного барса греются, обняв мамин хвост. Там есть что обнять, хвосты у барсов знатные, такой хвост можно хоть под лапки подложить на снегу, хоть нос им прикрыть, хоть, вот, котят греть.

Или, будучи уже взрослым барсом, роскошной мощной зверюгой, в минуту жизни трудную, когда хочется к маме, обнять собственный хвост. Барсы обнимают хвосты, когда им не по себе, когда напуганы или встревожены. Такая опора на себя, по всем правилам популярной психологии.

На фото барс Унцик из московского зоопарка демонстрирует хвост в покое, снято мною лично.

Между тем мы начинаем отмечать юбилей дорогой Джейн. Через неделю и начинаем, на non/fiction.

Приходите, поговорим о книжках и о тех, кто их читает, что же может быть лучше.

Я стольким обязана Стоппарду, светлая ему память, что все слова кажутся или пустыми, или пошло выспренними.

Пожалуй, вот о чём.
В "Аркадии", где материал научный и исторический плотен, как нутро нейтронной звезды, — что удивительно не мешает пьесе быть изящной, остроумной и временами очень смешной — есть ещё и золотая взвесь подлинного волшебства. В преломлённом времени, где уже случились и пожар, и смерть, и безумие, Томасина и Септимус танцуют вальс — и будут танцевать всегда, вечно, пока занавес не опустится, или не погаснет сценический свет, чтобы зажечься лишь для поклона.

Мы знаем, как всё закончилось, знаем, что всё закончилось — но ничего не кончается, раз-два-три, вдох-выдох, перехватывает дыхание.

Как это сделано?

I don't know, говорил персонаж другого текста Стоппарда, it's a mystery.

Напоминаю всем, кому это может быть интересно, что уже завтра мы будем говорить на Non/fiction о книгах и тех, кто их читает, в мире Джейн Остен.

В частности, о том, что стоило бы читать юношеству, и что оно читает на самом деле, о пагубе чтения для нравов и рассудка, а также его незаменимости для совершенствования ума и чувств, о скучной жизни и увлекательных книжках, о цитатах по поводу, читательском опыте прежде эмпирического, об опасностях драмы, о том, почему Байрона не стоит читать на голодный желудок в тоске и печали — и, как водится, о других различных вещах.

Приходите!

Шпионскую запись вчерашнего разговора о книжках у Джейн Остен можно посмотреть тут.

Теперь даже на музейной этикетке, хоть и в скобках, написано, что это, возможно, портрет Клары Серены, дочери Рубенса, умершей подростком. Воображаемый портрет, какой она могла бы вырасти, мечта, избывание тоски.

Мы её знали как безымянную камеристку инфанты Изабеллы, но и так она светилась чем-то — таким. Эти рыжеватые волосы, волнистые, судя по тому, как неплотно лежат надо лбом и выбиваются из причёски. Глаза с виноградной зеленцой, пальцем наложенные на губы румяна, чтобы вышел модный бутон, улыбка в непрокрашенных уголках рта. Стоишь перед ней, а она смотрит.

Клара Серена. Ясная Спокойная, имя-то какое.

К вопросу об итогах года.

С малой родины сообщают: вчерашняя метель и штормовой ветер сломали главную ёлку Саратова на Театральной площади. Какое-то время она лежала, сломанная пополам, и продолжала светиться всеми огнями.

Лучшей метафоры всего вообще, пожалуй, не придумать.

Завтра день рожденья Джейн Остен, по каковому поводу в 19.00 я буду вот тут о ней и о нас в связи с нею говорить.

Приходите, кто хотел, но не попал на Non/fiction.

Смысловая 226 к юбилею Джейн Остен запустила спецпроект, в котором с радостью поучаствовала и я:

...текстам, которые порождают столько идей и споров, уже больше двухсот лет. В них нет ни меняющих мир идей, ни глубины исторического мышления, ни широты социального охвата — словом, ничего из того, что принято считать неотъемлемой частью литературы, которую мы соглашаемся называть великой. «Жизнь двух-трех провинциальных семей» — так сама Джейн Остен описывала основную тему своих романов. Когда Джеймс Стейнер Кларк, секретарь и библиотекарь принца-регента (большого поклонника романов мисс Остен!), предложил ей заняться предметами более высокими, создать некоторый моральный образец или большое историческое полотно, Остен почтительно и вежливо, но очень твердо отказалась, сославшись на то, что женщина она «необразованная и невежественная» и повесится, не окончив даже первой главы, от сознания своей непригодности к подобному труду. Ее полем так и остались «два квадратных дюйма слоновой кости, на которых работаешь тончайшей кисточкой, прилагая множество усилий ради малого эффекта», но эта миниатюра со временем не превратилась в музейный экспонат, в отличие от множества грандиозных полотен в тяжелых золоченых рамах.

Здесь целиком — и многое другое!

Ко вчерашнему.
У каждой женщины должна быть хотя бы фотография с мистером Дарси.

Спасибо Алине Бицутиной, у меня теперь есть.

После вчерашней лекции меня спросили, кто моя любимая героиня Остен.

Вопрос, конечно, по сокрушительности схож с классическим "ты кого больше любишь: маму или папу?". Но если выбирать-выбирать, то выберу я, наверное, всё же Энн Элиот из "Убеждения", он же "Доводы рассудка".

И дело даже не в том, что Энн хорошая, — "слишком хорошая для меня", писала Остен сестре Кассандре — дело в том, что Энн — героиня совершенно безнадёжная в рассуждении традиционных сюжетных коллизий. К началу романа ей двадцать семь лет, это на наши деньги все сорок, она девять лет, целую жизнь назад отказала человеку, которого всем сердцем любила, потому что отговорили, застращали нищетой и отсутствием перспектив... убедили доводами рассудка, в общем.

За девять лет никто не понравился Энн сильнее, хотя претенденты были, и вот она признана старой девой, её дело — тетешкать племянников да играть на пианино, когда молодёжь хочет поплясать, мириться с непомерными запросами и капризами родни, сливаться с интерьером. А тот, кто был по сердцу девять лет назад, вернулся блестящим морским капитаном, мужчина во цвете лет, с положением и состоянием, все девки его, и он как раз решил жениться, пора уже, и выбирает из барышень на выданье.

Об этом романе принято писать, что он проникнут осенним настроением, освещён элегическим закатным светом, но мне в нём видится нынешний, предновогодний свет, который тем живее, чем темнее вокруг. Когда кажется, — да что там, кажется, I know not seems, воскликнем вслед за принцем — когда ясно, что для тебя всё кончено, сам виноват, наковал себе счастья, теперь не жалуйся, когда отчаялся, мир иногда даёт второй шанс.

Нет, не обязательно.
Нет, волшебства не завезли, само собой ничего не сделается.
Но, если усвоил урок, можно будет сыграть пьесу заново.

И — как знать.

Студенты-журналисты, котяты мои, и филологи попроще были свято уверены, что у литературы имеются четыре функции:

воспевать
обличать
отображать — именно ото, никак иначе!
и — поднимать вопросы

Вот он бубнит на пересдаче про творчество, которое делится на три периода, а ты мысленно играешь в лото: "отображает" есть, "воспевает" вышло, а вот и "обличает", и, невозможно без, "поднимает вопросы".

Верх, низ, банк.

На Сотбис продали сапфировую мышь Фаберже из коллекции Бинга и Кэтрин Кросби.

Какие яйца, когда — мышь.

Традиционное: вижу звезду.

Миниатюра из немецкой Псалтыри XIII века, хранящейся в Бодлеанской библиотеке Оксфорда.

Bodleian Library MS. Liturg. 402, fol. 9v