К жертвоприношению всё готово. Очерченные твёрдые лица людей в плащах и с зонтами, 
чёрные камни храма, подъезжающие последние священники с папками документов. Мелкая осенняя морось.
Приносимый в жертву ищет глазами родителей: маму, тетю и бабушку. Он хотел, чтобы они присутствовали, как будто у постели больного, как будто все в этом храме — его родные.

Как тысячи светящихся камней,
когда бегущий на последний поезд в последний дождь
я видел смех ко мне
летящих капель. Так финальна подлость, прощальна ложь.
И дату окончанья
движенья поездов напомнит хор
из памяти. И поезд к дому скор,
так близок, и готовясь снять повсюду
с дороги к дому рельсы, ждущий скоп
ночных рабочих встал. Как скол посуды
бегу вослед, цепляюсь, и тогда
сперва роняю - запонкой на камни
ложится первый друг и с ним вода
метёт с платформы, дальше сбит и канул
поверивший четырежды в меня
партнёр и он отёкшими руками
остатки денег пробует поднять,
и преданные, ждущие недвижно
собравшиеся в комнате молчат
- такими отрываются, как лишний
кусок родители, и гасится печаль,
и гасится хватается и плачет,
но падает и в дребезгах лежит
любимая, так жаждавшая жить,
и я лечу на поручне в палачьем
кафтане что от ветра не визжит,
и стук колёс, и свет с боков, и дачи,
и станция, и дом, и факт души
так стали тьмой, что не было их раньше.

В 6 утра пошёл снег.  По рупору объявили,  что дом установлен на едущую платформу,  которая к вечеру будет пущена. И шоссе, и деревья, даже подошвы вышедших людей  уже оборудованы колёсиками  и готовы к запуску.  Я уже не спал. Я подошёл к окну и посмотрел на тебя, огромную и светящуюся, как всегда. Вечером голос из рупора предупредил о старте и платформа со всем городом двинулась, я стоял у окна, чтобы видеть, как ты будешь уменьшаться, но почему-то этого не происходило. Мы набрали скорость и летели от тебя так быстро, как можно.  Ты не уменьшилась ни на сантиметр.

Опять тот сон, но бог придал детали,
приучивая нежно к миру снов,
и каждый жёлтый блеск уже не тайно
- но насмех разливает мой озноб,
И вся больница, будто жидкий ангел,
смыкается, но я встаю назло.

и встав с постели в гнойных очагах,
я чувствуюсь божественным в шагах,
и два шага от утки до двери,
как дать шпагат от Рыбинска к Твери,
а пять шагов от двери двери до,
как выше гор лететь по Волге вдоль
(По Волхову и Мсте сквозь лейкотом)
по тумбочке с Невой к утру в твой дом.
И шаг, которым мерится балкон,
как шанс быть в той каморке облаков.

Когда умру, вселенной вид
пойму на солнце в льдах и гранях,
и поплыву, забыв как вы
мне лгали, что она бескрайна,
и у черты, где тьма и снег,
растут, я слышу звон их музык,
я вижу их уже во сне -
цветы, ей брошенные в мусор.

лодка идёт в небе,
пролетает и светится сеть,
и молившиеся о нас нерпы
пытаются в неё сесть.

Где-то на черной лестнице
мы видим металл весла,
от того что сеть светится
со спасёнными от зла.

Где-то на чёрной лестнице
море затёкшее в дом
Сном справедливым плещется.
Зачем же мы всё ждём?

Ближе к заре покажутся
из бликов твои глаза,
кто-то явится к каждому
боящемуся его узнать.

Всю нашу жизнь ты плакала,
чтобы я тебя замечал,
вот и сейчас, став факелом,
в последний утренний час

ты плачешь, моя икона,
и поднявшаяся вода
согрелась до комнатной,
и мне легче войти туда.

и нерпы, самые последние
машут издалека,
и взлетают к лодке, и садятся в сеть они,
и трогают облака.

«Танцующая царевна»

нежная, встав с постели за час до сумерек,
даже не одеваешься.
В комнате заряжая сутолок
Ты, как тайно умершая,
улыбаешься, улыбаешься

Ночи - чёрный поток медленный
вольный, праздный, но мы все как медные,
тонем сразу же. Избежать нельзя.
Почему же ты улыбаешься?

Потому что улицам как сестра?
холод - почти ты?
Или чуешь, что кто то возьмёт на себя твой страх
и подарит тыл?

Ночи пьяный поток, за не грех казнят.
Первым днём вне беды
загнанная в притык
улыбаешься

заданная наизусть
замкнутая в море ласк
особенно если дешёвый тост
Царвевна - босяк.

Господи... Как я хочу
Танцевать Твой Таинственный Танец.

2010(?)

Витебский, помнящий нас вокзал
с помощью снега меня позвал.

Снег всё сильней и синее вен,
снег здесь завис и собрался вверх,
значит угодно уже судьбе
Зимний окончить поход к тебе.

Город затопит рельсы водой,
приготовит шнур,
и по ним вдоль,
если согласна на то судьба,
мимо почуявших пот собак,
через звенящую током цепь,
ждущую перед входом в центр;

Витебский спящий в ногах вокзал,
помнишь нас с нею, пять лет назад,
мы поднимались ко мне спеша
в белый сияющий поезд-шаттл,

дай мне обратный закончить путь,
ты хранишь рельсы, спаяв их в шпиль,
режущие вековую глубь:
беды по ним через время шли.
так хранит Мойка пожар звезды,
синий Исаакий - глаза святых,
все семь кварталов и парк хранят
мой тайный путь до неё, назад.

Мост окунает дугу в Неву,
мозг понимает, что он в бреду,
остров построен из тонн воды,
школа, подворье, завод, сады,

я всё равно до тебя дойду,
волны хватают мои следы,
светятся только глаза людей,
все из воды, навсегда в воде,

можно прозреть их пять стен насквозь:
кухня и нож, и постель, и гость,

вот и завяз, не окончив путь
в острове зимней воды по грудь.
Свет всё сильней и синее вен,
воздух сбегает и рвётся вверх,
значит угодно уже судьбе
зимний окончить поход к тебе.

Город собрался из волн и льда,
сжавшись до места, где боль, беда,
город забрал всех и дом твой дал,
я поднимаюсь, и внутрь войдя,
вижу из чёрной воды тебя.

2020-23