Про двойников было сказано многое, но ни у кого не встречал достаточно банальной, но поэтически звучащей мысли, что приходит в голову при прочтении любого случая паранойи.

Двойник - это Другой обрётший плоть.

Причём не просто обрётший плоть, но её конечно же укравший. Кража как аффект отождествления сопряжённого с потерей объекта и места, сутью которого является дезориентация, утверждает тревогу нехватки заткнуть которую возможно лишь посредством возвращения. Трагедия лишь в том, что, как и показал это ещё Кьеркегор - ничто вернуть нельзя.

Сегодня будет стрим в 20-00. Поговорим о том, что не вошло в ролик, ну, и обо всём остальном, что стоит сказать. Заведу на основном.

https://www.youtube.com/@TheUtopianHuman

Опубликовали мою статью. К сожалению, из-за того что текст должен быть в направлении "философская антропология", некоторые места и смыслы пришлось поменять в сравнении с изначальной задумкой, но в целом мысль передать получилось.

http://www.vestnik.vsu.ru/pdf/phylosophy/2024/03/2024-03-05.pdf

Камера и взгляд

Когда я вернулся к камере, то неизбежно почувствовал себя тем самым богомолом, представшим перед самкой, которая не даёт понять того, кем она воспринимает меня в своём взгляде. Чего ей надо? Чего она от меня хочет?

В этом месте Другой, как тот, кто своим желанием стремится уничтожить меня, предстаёт в своём самом наглядном виде. Уничтожить в каком смысле? В нескольких. Прежде всего, подобно Нарциссу оказаться поглощённым зеркальным образом Другого. Если же удаётся преодолеть этот этап посредством фаллического означающего, появляется тревога связанная с невозможностью образ Другого как желающего удовлетворить тем небольшим «wiwimacher’ом», что имеется. Как можно догадаться в качестве этого «wiwimacher» может выступать любой объект дара (знание, талант, деньги, красота и т.д.), который удовлетворение Другому всё равно не принесёт, поскольку удовлетворить его в полной степени способен лишь фаллос отца.

Впрочем, здесь то и открывается всегда опция превращения себя в «причину» желания Другого, отождествив себя с этим фаллосом. Именно это Лакан и имеет в виду, говоря о становлении объектом jouissance Другого.

Всё это я напомнил, чтобы подвести к скопическму объекту и скрываемым за ним вопросом о (без)опасности. Сам Лакан о скопическом объекте, не смотря на всю его важность сказал немногое, посвятив ему по преимуществу лишь четыре встречи XI семинара, читать которые представляется зачастую проблематичным занятием.

Тем не менее в целом можно выделить два важных момента. Во-первых, замечание ещё из семинара I, согласно которому находясь под взглядом, субъект становится объектом.

Во-вторых, фраза о том, что в тот самый момент, когда теряется взгляд Другого, появляется возможность видеть:
«То, что в диалектике идентификации означающего с выговариваемым проектируется вперёд как спешка, здесь, напротив, представляет собой конец – то, что зовётся, когда брезжит на горизонте новое понимание, моментом видения».

Вся эта история о том, что под взглядом субъект превращается в объект желания Другого – не новость, однако вкупе с теряющимся взглядом она представляется интересной в контексте всепроникающего присутствия камер в городах. Ни одна детская площадка теперь не может существовать без наличия камеры наблюдающей за происходящим. Буквальное воплощение взгляда Другого на каждом углу.

Как известно, в прошлом, функцию «камеры» исполнял Бог, но также боги и предки, которые постоянно подглядывали за нами и судили согласно своим законам. Можно сказать, что их взгляд не отводился, он не терялся, не кастрировался. Почему в таком случае субъект не испытывал тревоги перед этим «нетеряющимся» взглядом?

Присутствие камер обычно объясняется тем, что они повышают безопасность, к ним можно обратиться для прояснения каких-то судебных ситуаций, чтобы выявить истину, которая могла бы установить справедливое решение. Любой психоаналитик знает, что вся эта напускная, сознательная рационализация – чушь, что причина располагается в способе наслаждения, который по тем или иным причинам в какой-то момент был избран.

Впрочем, стоит отметить в данном контексте одно отличие между взглядом Бога и взглядом камер. В прошлом, взгляд Бога был «где-то там» да и не факт, что он вообще был, вместе с тем взгляд камер (и слух телефонов) – он передо мной. Итак, почему субъект не испытывает тревогу перед камерами?

Потому что, человек в отличии от животного не захвачен Воображаемым полностью. Кастрация взгляда Другого уже была произведена и произведена она благодаря тому, что у человека есть ещё и Символическое:
«Беда лишь в том, что субъект – человеческий субъект, субъект желания, который является сущностью человека, - никогда, в отличие от животного, целиком в эту ловушку Воображаемого не попадается. Ему удается-таки свои координаты найти. Каким образом? По мере того, как он обособляет функцию экрана ею, этой функцией, умело играет. Человек умеет пользоваться маской как чем-то таким, по ту сторону чего располагается взгляд. Экран является здесь местом опосредования».

Потеряв взгляд Другого, субъект, в отличии от животного научается играться с ним. Впрочем, время от времени этот взгляд возвращается, вспомните хотя бы в детстве своё первое столкновение с глазами людей на картинах в музее, – они прикованы к вам, они следят, не отпускают. Эту же тревогу отдалённо может напомнить разве что следящая, двигающая своё направление камера, которая по той или иной причине выцепила вас из толпы. Крайние случаи, это конечно же психозы паранойяльных субъектов, чья кажимость Имени Отца даёт сбой, позволяя Другому превратиться в преследователя, знающего всё наперёд.

Требование пр(и)озрачности. Его часто можно услышать. Попробуйте сказать что-нибудь против него, и вы столкнётесь с тревогой, которая будет куда сильнее тревоги о взгляде камеры. Повторяя «мне нечего скрывать» уничтожается тайна, однако не являются ли тайны и сопряженные с ними знания избранных, защитой от Другого? Может быть тайна на то и нужна, что она укрывает от уничтожающего желания Другого?

В догонку к тайнам. Про Джойса из 23 семинара.

Лакан говорит следующее:

«Il était donc - comme il s’exprime – «télépathe émetteur». Autrement dit, il n’avait plus de secret».

«Таким образом, он был, – как он выразился – «телепатическим-передатчиком». Другими словами, у него больше не было никаких секретов».

Лакан обращает внимание на момент осознания Джойсом того, что все его слова навязаны со стороны. Джойс стал считать себя «телепатом» не потому что он научился передавать и читать мысли других людей, а наоборот, потому что другие умеют читать его мысли.

Именно этот вывод и привел Джойса к тому, что у него нет никаких секретов от Другого, какого-то своего спасительного «réservé». Именно отсутствие своего «réservé» как чего-то принадлежащего исключительно только ему и спровоцировало Джойса в дальнейшем на попытку самоубийства.

Если события в США чему-то нас сегодня и научили, так это тому, что Женщина всё таки существует. Иначе, мы не встретили бы столь единый, а поэтому уникальный порыв в заявлении о том, что «America failed women tonight».

Обозначим этот исторический момент термином «приостановка маскарада».

Настоящая борьба с фалло-лого-центризмомом и последующее, характерное возвращение вытесненного.
https://news.1rj.ru/str/ru2ch/127480

В течении семинаров XXI-XXII Лакан неоднократно проговаривает загадочную фразу: «В реальном есть знание» / «Il y a du savoir dans le reel». Конечно же он не пояснял что это значит, что именно он имел ввиду если реальное «без закона», «невозможное» и т.п., однако здесь я наткнулся на интересное предположение, которое попытался дать испанский психоаналитик Микель Бассольс:

«"В реальном есть знание". Во французском тексте присутствует частица, которая всегда не поддается переводу на испанский [или английский] (да и на русский, прим. ред) язык: "Il y a du savoir dans le reel". Вопрос не в том, существует ли, то или иное знание, изначально записанное в реальном, а в том, что «из знания» есть в реальном [It is not a question of there being a knowledge, this or that knowledge, written from the beginning in the real, but rather that 'of knowledge', there is some in the real]. Можно было бы сказать: вода, её есть какое-то количество в море. Сколько? Мы не знаем, нужно было бы измерить, например, в кубических метрах. Только в этой операции, какой бы нескончаемой она ни была, мы делаем две вещи одновременно. Во-первых, мы вводим число и количественную характеристику в это неисчислимое море, где, как и в passe, нам всегда приходится начинать сначала. Мы вводим то, что языку, символическому, служит для выражения реального с помощью чисел. Во-вторых, мы фактически осушаем [emptying] море от воды, рассматривая море как ёмкость, что можно осушить, чью ёмкость мы и пытаемся сосчитать. Число, в таком случае, служит для выражения реального, но в то же время и освобождает [empties] это реальное от означаемого. Оно превращает его в нечто невообразимое и немыслимое, как море без воды. Это образ, который приближает нас к самому непредставимому из того, что есть в реальном. Эта пустота моря без воды, также является предметом означающего, как только мы воспринимаем её в качестве отклика реального.

Предположим, таким образом, что вода - это знание, а море - реальное. Затем ученый освобождает пространство [makes room] для знания о поддающейся подсчету воде в море - всегда неисчислимой – делая её предметом реального. Это знание, которое не хранилось там изначально, ожидая, когда его прочтут и расшифруют, но скорее, знание, которое ученый спрятал в море, чтобы сделать его представимым в самом процессе его раскрытия [discovery]. Более того, ученый обязательно должен «освободить пространство» для этого знания, чтобы символизировать реальное, даже если ценой этого, как говорит Лакан в другом месте, является его безмолвие. И он делает это посредством операции, обратной переносу, если мы понимаем под переносом предположение о субъекте, как о том, кто, как предполагается знает, – будь то о знании Другого или о реальном. Деятельность ученого идет вразрез с принципом переноса, поскольку он делает себя субъектом этого знания, поселившегося [lodged] в реальном. Или, по крайней мере, он предъявляет кажимость [semblant] того, что делает себя субъектом этого знания. Что на самом деле означает сделать себя субъектом данного знания? Это, в первую очередь, предполагает отождествление себя с его означаемым, с Другим, который определяет значение знания, с Другим Другого, который мог бы подтвердить это значение, если бы оно существовало. Что является чистым бредом. В действительности ни небесные тела, ни клетка не обладают никакими знаниями о предмете, как бы настойчиво ученый им это знание ни приписывал – в двух смыслах этого выражения: в том, что ученый приписывает это знание предмету, или в том, что он сам приписывает себе то, что он является субъектом этого знания».

В качестве некоторого вывода можно сказать, что знания в реальном нет, но оно «есть» для того, кто хочет его найти. Для того, у кого есть вера в наличествование Другого Другого, что интересным образом сближает лики верующего и «мыслящего», если такая оппозиция ещё не устарела.

Полный текст:
https://www.congresamp2014.com/en/template.php?file=Textos/Dans-la-psychanalyse-il-ny-a-pas_Miquel-Bassols.html

Возможно кто-то не видел.

Демонстрация того как выглядели симптомы того самого «военного невроза», который в частности послужил Фрейду примером влечения смерти в По ту сторону принципа удовольствия.

«Истерические припадки», «симуляции», в которых обвиняли солдат вернувшихся с фронта действительно, внешне, местами, напоминают симптоматику конверсионной истерии, когда часть или части тела оказываются перегружены значением и одновременно его бессмыслицей.

https://www.youtube.com/watch?v=IWHbF5jGJY0

Небольшая, провокативная выдержка из интервью Лакана 1974 г., в Риме.

Мадам Ю. – Что означает «истинная религия»?

Ж. Лакан — Римская религия является истинной. Просто попробуйте собрать все религии в один мешок, а затем, например, составить то, что называется историей религий. Это действительно ужасно. Есть только одна истинная религия, и эта религия — христианство. Единственное, что нужно знать, — сохранится ли эта истина, сможет ли она в итоге утопить нас в потоке смыслов. Я уверен, что она сможет это сделать, потому что у неё есть для этого ресурсы. Для этих целей уже многое подготовлено. Она будет интерпретировать Книгу Откровений (l’apocalypse de Saint Jean). Многие люди уже пытались это сделать. Она выявит взаимосвязи между всем. На самом деле, в этом и заключается её функция.

С другой стороны, аналитик — это совсем другое дело. Он переживает своего рода момент взросления. На короткое время мы увидели, чем на самом деле является вторжение Реального. Аналитик остаётся привязанным к этому моменту. Он подобен симптому и может существовать только как симптом. Но вы увидите, что наступит день, когда человечество излечится от психоанализа. Этот симптом в конечном счёте будет вытеснен, он утонет в значении, конечно же, религиозном*. До вас доходит? Просветился ли хоть немного уголок того места, где осуществляется ваша способность размышлять? Не кажется ли вам моя позиция чрезмерной?

*[This symptom will eventually be repressed by dint of its being drowned in meaning, religious meaning of course]

https://freudquotes.blogspot.com/2015/08/press-conference-by-jacques-lacan-in.html

Сегодня в 20-00 стрим.

Будем говорить о травматическом в психоанализе. Прежде всего речь пойдёт об общих положениях, которые могут быть интересны тем, кто знакомиться с психоанализом, но и тем, кто интересуется антропологией.

https://www.youtube.com/@TheUtopianHuman

Бессмыслица и шифрование

Наткнулся на новость о том, что использование искусственного интеллекта для мошеннических схем постоянно растёт. Прежде всего, интересным здесь является использование генеративного ИИ клонирующего голос для того чтобы родственники и близкие оказывали финансовую помощь предположительно пострадавшему человеку. К примеру, внук, звонящий бабушке для того чтобы она перевела ему срочно деньги на счёт, иначе случится что-то непоправимое. Для этого также используются сгенерированные аудиоклипы, фотографии и прочее что могло бы доказать, что за этим контактом стоит «реальный человек».

В связи с подобными схемами в США, ФБР выпустило рекомендацию в которой предлагает гражданам использовать «секретное слово», пароль. Что примечательно, как вопрос, так и само секретное слово должны быть полной бессмыслицей. К примеру, на вопрос "Что сказал осел муравьеду?" должен быть ответ, например, "В среду днем, в Непале".

Подобное шифрование (от арабск. صفر [ṣifr] «пустой, нуль») известно человечеству столько же сколько оно себя знает, единственное, что здесь является новым, это то, что отныне подобная практика будет применяться и в отношении ИИ, клонирующего голос вашего близкого.

Тем не менее, я хотел бы отметить несколько моментов. Во-первых, в этой ситуации имеется фраза о которой знают только знающие, тем самым требуя помнить о ней как минимум двух людей, во-вторых, фраза должна быть бессмыслицей. Эта вторая необходимость содержит в себе предположение о том, что если секретное слово будет иметь смысл, то ИИ или кто-то ещё, каким-то образом смогут разгадать секрет.

Всё это конечно же напоминает аналитическую работу, работу с господскими означающими (примечательно, что в роли ИИ, дешифровщика здесь выступает аналитик), с симптомами, которые всегда являются бессмыслицей. Но почему они являются бессмыслицей? Да именно потому, что тот, кто как предполагается будет их разгадывать, является тем, кто в области смысла всегда и обитает.

Если бессмыслица – это защита, значит в ней есть функция предела, тупика, границы по обе стороны которой и располагается смысл её предвосхищающий и уже отпустивший. Бессмыслица, как и сложное шифрование (к примеру, Time-based One-Time Password Algorithm, hash function), как и вытеснение – динамична, она не стоит на месте, но вместе с тем неизменна в своём присутствии. Эти её выявленные свойства уже обладают смыслом, вопреки ей самой.

Глухота

Вчера на ютуб канале миллеровской Школы Фрейдовой причины вышел выпуск по книге советской иммигрантки, переехавшей во Францию в 1991 году. Всё бы ничего, но выпуск был посвящён «русскому насилию».

К слову, понятия не имею кто эта советская бабуля, но в её биографии на nlobooks во втором предложении указано, что она родилась не в какой-нибудь стране или городе (как это обычно принято писать), а «в среде московской интеллигенции». С родиной определились.

И Бог бы с этой бабулей, но сам факт того, что в психоаналитической среде снова (это не первое подобное видео), безапелляционно ставится диагноз целому народу, что подобный взгляд в целом представляется чем-то само собой разумеющимся в среде французских аналитиков, говорит нам о том, что инакомыслие в некоторых психоаналитических конторах обладает статусом невозможного.

Здесь же вспоминается высказывание Миллера в контексте вытеснения, о том, что в странах, отмеченных благостью, цензура стала почти невозможной: «в целом tout-dire, то есть "говори всё", торжествует». Также он проговаривает гипотезу о том, что «фундаментальная тенденция заключается в том, что мы на полной скорости движемся к тому, чтобы сказать все» (статья Did You Say Bizarre?).

Такие высказывания, выглядящие сейчас даже не просто наивно, а уже комично, показательны тем, что в них можно разглядеть перспективу полную белых пятен, которые как мы видим на сегодняшний день становится всё сложнее игнорировать.

Можно также вспомнить текст Бенвенуто (Realpolitik and Imaginärepolitik), в котором он, рассматривая высказывания американского политолога Миршаймера осуждает Россию и realpolitik для того чтобы ввести обратно этическое доверие тому, кого он считает жертвой, тем самым повторяя ошибку Фрейда периода ранней теории травмы.

Аналитик отказавшийся от анализа по причине того, что анализ вводит моральную индифферентность в событие – весьма характерный паттерн, исключающий опасные мысли, но вместе с тем обуславливающий конец самого аналитика.

Сколько подобных статей на зарубежных сайтах от разных психоаналитиков я не знаю и признаться честно знать не хочу, но отмечу, что в психоаналитической практике мы говорим о необходимости расставаться с навязанными идентификациями, отслаивать их одну за другой для того чтобы нащупать реальное, пересобрать себя уже на своих условиях. Вместе с тем это именно то, чем похоже менее всего хотят заниматься философы и аналитики некоторых контор и пространств. Они всё так же воспроизводят свои тревоги относительно наслаждающегося насилием Другого, всё так же считают себя монополистами истины, в конце концов используя постколониальные исследования только для того чтобы подкрепить претензию на универсальность.

Последние крупные политические события травмируют именно потому, что они являются для таких авторов чем-то, что подобно случаю Эммы, которая не могла понять, что от неё хочет бакалейщик – ещё не представленными в качестве означающих. Но откуда им предстать, если все возможности услышать Другого тут же затыкаются? И зачем его вообще слушать тому, кто и так уже знает, монополисту истины?

Заткнуть уши, обидеться, не слушать. Парадоксальное время, когда talking – опасно, а до cure никому нет дела.

Упоминаемые тексты и видео:
https://www.youtube.com/watch?v=NWmN9YvXS3w
https://www.lacan.com/frameXV2.htm - Миллер
https://www.journal-psychoanalysis.eu/articles/realpolitik-and-imaginarepolitik-mearsheimers-delusion-and-the-psychoanalysis-of-conflicts/ - Бенвенуто

Слепота

Раз уж заговорил вчера о политизированности и глухоте французских аналитиков, то проговорю пару мыслей вслух о психоанализе в России.

Что касается психоанализа в России и пси-практик в целом, то главное высказывание, которое можно было бы сформулировать в отношении их сегодняшнего состояния звучит так:

«Лишь бы не обратили внимание»

Потому что как только обратят, то можно не сомневаться в том, что психоанализу станет так же тяжко, как и в тех странах, где присутствует зарегулированность пси-сферы и интенсивное влияние фармацевтических корпораций. Другими словами, практиковать именно лакановский анализ станет почти невозможно.

Как показывает опыт, достаточно одного крупного скандала чтобы всю сферу деятельности показательно наказали и повязали в предписаниях, после чего на смену страстному русскому анархизму, как это всегда и бывает, придёт не менее страстная бюрократизация и централизация. Встреча пси-практикантов с возвращающимися в гражданскую жизнь людьми с военным опытом может стать подобным катализом.

Если такое событие произойдёт, то можно не сомневаться, что в психоанализ будет введена господская, милитаризованная структура приказа и исполнения, знаменующая собой определённый конец. Но пока этого не произошло, можно прожить ещё один день, выдохнуть и сказать «пронесло».

P.S. Произошедший исход российских лакановских аналитиков в Аргентину по аналогии с известными историческими событиями прошлого станет прекрасным сюжетом для новостных репортажей.

Травма и утвердительное реальное

Всякий раз, когда мы говорим о реальном, то следуя за Лаканом, описываем его апофатически: невозможное, то что является сбоем, осечкой в символическом, ничто, дырой и т.д. Тем не менее моё внимание привлекло исследование Маркуса Паунда – философа, теолога, который в своей работе «Теология, психоанализ, травма» выдвинул тезис о том, что травма, как собственно и реальное – это не дыра, а ровно наоборот, - избыток.

Не вдаваясь в подробности почти дописанной статьи скажу лишь, что прежде всего, он основывает свою позицию на положении о том, что Евхаристия являет собой пере-живание травматического опыта, контр-травму вызванную смертью всех смертей – смертью Христа, как смертью, что превосходит любую нехватку, как жизнь, рождённую из избытка смерти.

Там, где Лакан утверждает невозможность, Паунд показывает раскрытие возможности. Так, например, комментируя высказывание Лакана о том, что религия во всех своих изводах предстаёт тем, что всегда прикрывает дыры, посредством Кьеркегора показывает, что тревога, оказывается вызвана не нехваткой, а ровно наоборот, свободой и ответственностью в свете чрезмерных возможностей, предстающих в своём раскрытии. Вопреки Лакану, для которого Бог играет урезанную роль покрывала, застилающего реальное и сопряжённую с ним тревогу, на самом деле, именно само обращение Бога посредством символического и вводит тревогу раскрывающую возможность встречи с желанием.

Здесь же, вместо Паунда я приведу два примера, интерпретаций самого Лакана, которые демонстрируют эту мысль.

Когда в сновидении о горящем сыне сын спрашивает: «Отец, разве ты не видишь, что я горю?» – этот вопрос, звучащий как обвинение «почему ты оставил меня?» (или как агония «для чего Ты Меня оставил?»), описывается самим же Лаканом как «ослепляющее нас пламя», которое «не даёт разглядеть того, что пожаром охвачено Unterlegt, Untertragen, Реальное» (66с 11сем). Избыток реального сталкивает отца не с дырой, в которую можно лишь заворожённо провалиться, но прожигает сам символический порядок, для того чтобы тот проснулся в стыдливой тревоге за то, что оставил тело своего сына без надлежащего наблюдения, со стариком, на которого нельзя было положиться.

То же самое касается и интерпретации Лакана случая Маленького Ганса, в котором он переворачивает интерпретацию Фрейда, говоря о том, что тревогу вызывает не отсутствие Другого, не нехватка субъекта в момент столкновения с фобическим объектом, а ровно наоборот, его чрезмерное, слишком близкое, избыточное присутствие из-за которого у ребёнка и не получается выйти из положения Воображаемого фаллоса матери. Эта насыщенность присутствия Другого представляет собой то, для чего и требуется Имя Отца, его закон, выступающий в качестве солнцезащитных очков (пример Паунда), застилающих избыток свечения Другого, тем самым уберегая субъекта от Его слишком насыщенного присутствия.

То, что позднего Лакана травмирует, — это, не разрыв в символическом и не то, что мы отчуждены от наших тел посредством языка, — травмирующим оказывается навязчивое наличествование материального тела, тела, которое не может быть поглощено никаким означающим.

Напомню также и то, что для Фрейда травма – это никакая не дыра. Для Фрейда с его экономикой энергий и следов, травма – это всегда избыток, избыток, что разрывает либидинально выстроенные субъектом защиты, сталкивая того с не-опытом и последующим навязчивым повторением как попыткой связать (Bindung) событие столкновения с первичным Внешним энергетическим избытком.

На этом пока всё, но я и в дальнейшем продолжу попытки помыслить реальное катафатически.

Интересное интервью с Л. Кьезой относительно сегодняшнего значения фрейдовских понятий «либидо», «влечение» и метапсихологии в целом, которых в общим целом можно приписать к наследию натурфилософии ХIХ века, но которые этим условием не должны быть ограничены.

Важным здесь является то, что Кьеза, в отличии от остальной лаканистской традиции, в связи с реалистическим поворотом вынужден принимать во внимание не только «дамбу» (отсылка на IV семинар), которая генерирует энергию, но и на реку, которая этой энергией изначально и располагает.

Это смещение акцентов (которое конечно же произошло не сегодня, и не только с Кьезой) имеет фундаментальное значение не только для теории психоанализа, которая после Лакана оказалась повязана в беспросветном структурализме, но и очевидно, для клиники тоже.

https://www.youtube.com/watch?v=8oKvK812e6w

Подробнее к предыдущему посту:

Понятие травмы выявляет фундаментальное разногласие между онтологией Фрейда и Лакана, на что я и указываю в статье, которая должна будет скоро выйти. Вместе с тем, не стоит ограничиваться лишь этим местом. Расхождение, забавным образом являет себя в IV семинаре, когда Лакан берётся рассуждать об энергии гидроэлектростанции «на широкой реке, такой как Рейн» (на данном этапе Лакан ещё не отошёл от своего переноса на Хайдеггера (Heidegger phase)):

«То, что накапливается, имеет самое непосредственное отношение к машине, прежде всего. Утверждение, что энергия уже была в виртуальном (потенциальном) состоянии в потоке реки, ни к чему нас не приводит. Строго говоря, это ничего не значит, потому что энергия начинает интересовать нас только с того момента, как она начинает накапливаться, а накапливается она только с того момента, как машины начинают работать определённым образом. Да, они движутся за счёт постоянной тяги, возникающей из-за течения реки, но говорить об этом течении как о первичной организации этой энергии — идея, которая может прийти в голову только совершенно глупому человеку».

Этим «глупым человеком» безусловно является Фрейд, который, как в принципе и любой другой, поместил бы энергию в нетронутую реку, однако для Лакана сам акт помещения энергии в реку уже является актом языка, а значит и нелепицей, если мы искренне верим, что эта энергия существует в нетронутой реке независимо от нас.

Иными словами, для Лакана предположение о том, что энергия «уже есть», оказывается сродни магической концепции маны, которая, сильно отличается от того, как следует рассматривать субъекта в анализе.

Короче говоря, «витализм» Фрейда для которого либидо было чем-то вроде самой эссенцией субъекта невозможен в связи с тем, что Внешнего как гаранта исключения, как чего-то, что субъекту не дано в языке – нет.

К чему вообще всё это?

На конференции в Высшей Школе (к слову, запись выступления не смотря на мои просьбы я так и не получил) мне задали вопрос о том, можем ли мы вообще сейчас прочитывать Фрейда без его привязки к Лакану. Структуралисткое изложение Фрейда, представляется чем-то таким без чего обращение к его текстам, как будто оказывается для нас отныне невозможным.

Так вот, ответом моим является как раз-таки попытка найти возможность прочитывать Фрейда не как Фрейда-структуралиста, но и не как Фрейда-невролога (как это делает та же Малабу), а прочитывать Фрейда как Фрейда. Это своеобразное «возвращение к Фрейду» подразумевает включение как первого, так и второго, не забывая и про его натурфилософию.

Что это может дать? Первое, что приходит в голову — это возможность найти границы того, где кончаются возможности аналитика повлиять на своего анализанта. Ввиду того, что всё является следствием означающей структуры, появляется основание полагать, что границам влияния аналитика на анализанта — нет предела. Достаточно только найти то самое, господское означающее, чтобы субъект был освобождён от своего симптома. Это не так. И зачастую тут дело вообще не в означающих. Более того, к этому же положению, пускай и очень поздно, но пришёл и Лакан, введя понятие «синтом», — как тот избыток, что остаётся вследствии вычитания анализа из симптома.

Точно так же, как мы не доверяем платоновскому незнанию (Платон, которого Лакан как-то назвал первым аналитиком), мы не должны доверять и безграничному незнанию аналитика, поскольку это же незнание в итоге оборачивается чем-то ровно противоположным (опять же, вспомним Платона).

Дальше — больше.

Опубликовалась та самая статья об избыточтности Реального.