Г.Р. Яусс. История литературы как провокация (глава из книги в НЛО)

История литературы должна стать универсальной формой опосредования прошлого и настоящего. Текст открыт интерпретациям, ни одна из которых не является «конечной», поэтому историю искусства нельзя изучать в отрыве от истории рецепции. Яусс практически не переведен на русский язык, изложение его работ см. тут - http://journals.tsu.ru/philosophy/&journal_page=archive&id=1282&article_id=22255

В.Изер. Акты вымысла, или что фиктивно в фикциональном тексте. (перевод статьи в сборнике, стр 186 и далее)
Как продукт авторской деятельности, литературный текст – форма обращения к миру. Поскольку она не обнаруживается в том мире, на который ссылается автор, она должна быть в него внедрена, чтобы иметь смысл. Для этого автор осуществляет селекцию элементов из окружающего мира. Но селекция – это уже акт вымысла (воображения).

Лотман Ю. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства; О поэтах и поэзии. Анализ поэтического текста; Структура поэтического текста
Выдающийся семиотик и структуралист, Лотман показывает, как анализ формы текста позволяет открывать в нем новые смыслы и одновременно видеть, как сделано произведение. Его беседы о русской культуре (и биография Пушкина) – взгляд на культурные нормы и поведенческие практики как на текст – к ним очень продуктивно прикладывать те же аналитические методы.

Среди старых журналов дома нашёл номер Вопросов социологии 3/1993, посвящённый Зиммелю. Но интересен он не только Зиммелем, а каким-то невнятным следом конфликта, каких тогда, на заре российского книгоиздания, было полно (см. фото). Номер интересный, переводы прекрасны, но что-то, видимо, пошло не так)

Сегодня вечером в Шанинке обсуждаем книгу о замечательном питерском социологе Борисе Фирсове - с Олегом Хархординым, Виктором Вахштайном, Михаилом Соколовым и Андреем Колесниковым (приходите!) Фирсов - это очень важная фигура для понимания и истории социологии, и «духа времени».

Книга вышла в серии ЖЗЛ, и Борис Фирсов точно достоин попадания в нее. Через месяц ему будет 92. Из поколения опоздавших на войну – 1929 г.р. После института 10 лет на комсомольской и партийной работе и 4 года возглавлял Ленинградское ТВ, после увольнения за передачу про порчу Ленинграда советскими названиями улиц с Д.С.Лихачевым (1966) ушел, ближе к 40, ушел в науку. Занимался социологией массовых коммуникаций, возглавлял исследовательский сектор в Институте социально-экономических проблем. В 1984 уволен, «сослан» в Институт этнографии (в результате "конфликта башен": исследование проводилось Ленинградским обкомом, КГБ был недоволен.

Новая эпоха открыла Фирсова как выдающегося организатора науки – сначала он создает Социологический институт СПб (филиал Института социологии РАН), а затем – Европейский университет СПб. В 1990-х Фирсов руководил сначала СИ, а затем ЕУ.

В 1990-2000-е Фирсов сделал самое интересное в науке. Сначала его цикл лекций по истории советской социологии (1950-80-е) стал основной для замечательной одноименной книги, в издании 2012 года значительно расширенной.

В 2008 Издательство ЕУ выпустило еще одну, очень важную работу Фирсова: «Разномыслие в СССР: 1940-60-е годы». Она показывает, как в недрах сталинской системы, на глухо забетонированном поле в людях вызревали ростки свободы, с каким внешним и внутренним сопротивлением они сталкивались, опровергает представления о «ментальной однородности» советских людей.

35-летнее членство Фирсова в КПСС не должно смущать. Вот что писал о нем Владимир Шляпентох, самый критический из российских социологов этого поколения:

«Посмотрите, с какой осторожностью выбирают московские исследователи и журналисты данные, предлагаемые различными опросными фирмами и социологическими институтами! Так вот, если бы директором одного из этих подразделений был Борис Максимович Фирсов, я бы поверил любой цифре».

А вот сам Фирсов – о «времени, которое нельзя назвать своим»: «Одна из важных черт российской истории - наслоение разновременных политических, социальных, социокультурных структур. В этой толще гаснут любые импульсы перемен, на любой тип действия находится свой тип противодействия, своя форма мимикрии, приспособления к внешним обстоятельствам. Ссылаясь на Ю. Леваду, я напомнил о том, что в современной России имеет место периодическое накопление нереализованного потенциала нескольких поколений, принудительно оказывающихся в одном времени, которое они не могут назвать «своим». Так возникают очаги молчаливого сопротивления».

Еще несколько цитат из Фирсова:

О советской социологии и власти: «Советское прошлое по-прежнему с нами, его постоянные рецидивы и всплески напоминают о том, что былое не следует забывать. Независимость любой науки от власти остается условием ее развития и в изменившихся макросоциальных обстоятельствах».

«Поглощение социологии партией было не единственной угрозой ее существованию. Такие же намерения имелись у Комитета госбезопасности. Начиная с 1970-х гг. они стали играть видную роль буквально во всех сферах жизни общества. Их роль в подборе и выдвижении кадров существенно возросла по сравнению со сталинским временем. Связи с социологией были весьма тесными […] стороны не стремились к разглашению этих связей. […] Я, как житель Ленинграда, колыбели пролетарской революции, хорошо помню, что «славные традиции» борьбы с антисоветской агитацией сохраняли свою силу вплоть до конца 1980-х гг. Порукой тому было сотрудничество местных органов цензуры и КГБ, установленное еще в 1920-е гг. Этот тандем отличало единство целей в том, что касалось борьбы с разномыслием».

«Двоемыслие было необходимым условием выживания в условиях авторитарного режима, за ним стояло едва ли не полное отчуждение личности, разорванность ее социальной и индивидуальной, и частной жизни. Оно избавляло от необходимости предъявлять какие-либо требования к режиму и тем более вступать в борьбу за его изменения. Это был особый тип снижения индивидуальных рисков, направленный на сохранение жизни, спасение от преследований, одним словом, безопасность. В наше время роль двоемыслия заняла имитация. Это […] «использование формы вывески, слов, лишенных реального содержания» […] стало знаковым для переживаемого периода истории.
В таком качестве оно оказалось приложимым ко всем явлениям социальной жизни, включая те, что являются противоположными по своему смыслу, направленности, модальности. Имитировать можно и либеральные перемены и отказ от них в пользу государственной монополии; сохранение демократических принципов и стремление к авторитаризму; уважение к правовым институтам и сохранение «телефонного права»; сближение с Западом и отгораживание от него. Имитация легко и надежно обнаруживается едва ли не во всех сферах и на всех уровнях общественной жизни страны. […] Имитация демократии и демократических перемен сильно проигрывает «подлинному искусству», с которым власть, Президент страны возвращаются к авторитаризму. Имитационный характер поддержки бизнеса становится заметным на фоне «настоящего» преследования олигархов.
Она превратилась в особое средство снижения социальных рисков с целью торможения радикальных перемен. По аналогии с двоемыслием, это тоже «щит безопасности». Власть, к примеру, с его помощью укрывается от ответов на главные вопросы развития страны. Потому не в индивидуальном, а в обостренном социальном смысле, имитация заключает в себе опасность сохранения неопределенности, не боюсь сказать, стагнации тем, что мешает обществу осуществить, не имеющий исторического прецедента, «выбор типа политического режима, экономического строя, спектра социальных гарантий, наконец, места в мировом сообществе».

Материалы к разговору:
Беседы Бориса Докторова и Бориса Фирсова: 1, 2, 3, 4.

Докторов о Фирсове.

Разговор с В.Козловским.

Акция отлично сработала, но Unilever теперь могут запретить, а бюджетные учреждения обязать получать согласование вышестоящих организаций на участие в конкурсах коммерческих и некоммерческих организаций, особенно имеющих иностранное финансирование

https://mbk-news.appspot.com/suzhet/deti-u-nas-dazhe-edyat-v-tualetah/

Джеймс Скотт в "Искусстве быть неподвластным" пишет о генезисе государств. Но многое сохранилось и в XX-XXI вв.:

В досовременную эпоху правителя в материковой части Юго-Восточной Азии в меньшей степени волновало то, что мы сегодня назвали бы валовым внутренним продуктом (ВВП) его царства, и в большей — то, что можно обозначить как «доступный государству продукт» (ДГП). До изобретения денег товары, которые доставлялись издалека, должны были быть достаточно ценными в расчете на единицу веса и объема, чтобы оправдать расходы на транспортировку. И такие товары имелись — например, ароматическая древесина, смола, серебро и золото, церемониальные барабаны, редкие лекарства. Чем большее расстояние они преодолевали, тем больше была вероятность, что они станут подарком или предметом добровольного обмена, поскольку способность двора присвоить их уменьшалась практически в геометрической прогрессии с ростом преодоленной ими дистанции. Самое существенное значение имели продовольствие, скот и рабочая сила, в том числе квалифицированная, которые можно было захватить и использовать. Доступный государству продукт должен был легко поддаваться определению, контролю и подсчету (короче говоря, налогообложению), а также находиться достаточно близко географически. [...]

Доступный государству продукт и валовой внутренний продукт — не просто разные, а во многих отношениях противоречащие друг другу вещи. Успешное государственное строительство всегда нацелено на максимизацию доступного продукта. ДГП не гарантирует правителю вообще никакой выгоды, если его номинальные подданные процветают за счет собирательства, охоты или подсечно-огневого земледелия на слишком отдаленных от дворца территориях. Он обеспечивает правителю незначительную прибыль, если его подданные выращивают широкий набор сельскохозяйственных культур с разными сроками вызревания или же культуры, которые быстро портятся, а потому их урожай сложно оценить, собрать и сохранить. Если у правителя есть выбор между хозяйственными практиками, которые достаточно неблагоприятны для земледельцев, но гарантируют государству высокие показатели зернового производства и рабочей силы, и практиками, которые выгодны земледельцам, но обделяют государство, то он всегда предпочтет первые. Тогда правитель максимизирует доступный государству продукт, причем, если это необходимо, за счет общего благосостояния царства и его подданных.
Иными словами, досовременное государство стремилось организовать жизнь подданных и природный ландшафт таким образом, чтобы превратить свою территорию в предсказуемый источник ресурсов. […]

Сердце центрального региона рисового государства формирует наиболее учтенная и доступная концентрация зерна и рабочей силы. Поскольку по прочим показателям этот район не отличается от остальных, самое важное здесь — именно население, из которого проще и эффективнее всего выжимать ресурсы, необходимые государству и его элите. Власть всегда сталкивалась с искушением возложить наиболее тяжелое налоговое бремя на население центра страны, а потому это была самая охраняемая ее территория. Так, в период правления королей Конбауна жители Мандалая и Авы были самыми «обираемыми» (в плане барщины и зерна), тогда как население отдаленных территорий отделывалось небольшой данью. Если вспомнить, что внушительная часть населения центра страны всячески обиралась еще чиновниками и знатью, то становится понятно, что налоговое бремя распределялось по подданным непропорционально, ложась тяжелым грузом на плечи прежде всего королевских слуг, многие из которых были потомками пленников и простолюдинов, вписанных в налоговые реестры. Это население выполняло для государства в целом функцию гомеостатического клапана: если давление на него возрастало, то повышалась и вероятность того, что оно просто-напросто сбежит за пределы досягаемости государства или же, что случалось намного реже, поднимет восстание.

Кто здесь власть? В ближайший четверг обсуждаем книгу Сэма Грина и Грэма Робертсона - с Маргаритой Завадской, Александрой Архиповой и Ильей Яблоковым. Один из последних разговоров перед летним перерывом. Грин и Робертсон прекрасно описывают «танцы с Путиным» - роль общества в становлении путинского режима, настроения и эмоции людей по его поводу.

​​Кто здесь власть? 13 июня

Путин в России не просто президент — он кажется стержнем нации и синонимом самого российского государства. По всему миру журналисты и политики спрашивают не "как поступят русские", а "как поступит Путин". Благодаря поддержке миллионов россиян Путин сумел стать выше обычных политических противоборств. Российское общество сыграло большую роль в укреплении власти Путина.

Издательство Corpus недавно выпустило перевод рассказывающей об этом книги Сэма Грина и Грэма Робертсона «Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за Россию». Авторы пытаются разобраться в причинах поддержки населением Путина, в том, насколько она велика и устойчива. Грин и Робертсон опровергают два стереотипных представления: 1) власть Путина стоит только на силе, страхе и тотальной пропаганде, 2) его популярности ничто не угрожает, оппозиционные настроения — удел маргиналов. Почему же российскому обществу оказался нужен именно такой лидер, и что нужно, чтобы ситуация изменилась?

В разговоре участвуют:

— Сэм Грин, директор Института России при Лондонском королевском колледже, соавтор книги «Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за Россию”;
— Грэм Робертсон, профессор университета Северной Каролины, соавтор книги «Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за Россию”;
— Александра Архипова, старший научный сотрудник Лаборатории теоретической фольклористики ШАГИ ИОН РАНХиГС, научный сотрудник МВШСЭН («Шанинка»), соавтор книги «Опасные советские вещи: городские легенды и страхи в СССР»), автор телеграм-канала (Не)занимательная антропология (@anthro_fun);
— Маргарита Завадская, научный сотрудник факультета политических наук Европейского университета СПб, старший научный сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований НИУ ВШЭ;
— Илья Яблоков, историк, медиаэксперт, преподаватель университета Лидса, автор книги «Русская культура заговора».

Модератор — Борис Грозовский, обозреватель, автор Телеграм-канала @EventsAndTexts.

Зарегистрируйтесь, и мы пришлём вам ссылку на трансляцию в зуме за час до ее начала.

Материалы к разговору:

— Отрывки из книги в «Снобе», Репаблике.
— Сэм Грин и Грэм Робертсон о социальных причинах роста и падения популярности Путина.
— Рецензия Дмитрия Травина.
— Маргарита Завадская о рейтинге Путина.
— Андрей Колесников о книге Грина и Робертсона, и о конформизме россиян.
— Борис Грозовский об исследовании Грина и Робертсона.
— Статьи Сэма Грина в Carnegie.ru, NewTimes.
— Маргарита Завадская о ценностных ориентациях российской молодежи.
— Илья Яблоков о «плане Андропова-Путина» — мифе, оказавшем большое влияние на воображение постсоветского человека.
— Александра Архипова. Традиции и новаторство в анекдотах о Путине.
— Александра Архипова о том, как менялись анекдоты про Путина.
— Александра Архипова. Эволюция анекдота и эволюция общества.
— Маргарита Завадская, Алексей Гилев и Елена Горбачева о том, боится ли Кремль протестов.

И не говорите, что вас не предупреждали). Здесь тоже вполне может быть так, если угрозы политическому режиму будут на сопоставимом уровне. Точнее, даже на порядок меньшем, учитывая осторожность наших лидеров и их стремление ликвидировать угрозы в зародыше.

Да, и чтобы не писать дважды. В предыдущей записи из @caxap была ошибка: беседа с Грином и Ко не 13, а 3 июня!

Временный вид на жительство в иностранном государстве не является основанием для выезда из Беларуси, заявили в Госпогранкомитете.

Напомним, выезд из страны через наземные пункты пропуска временно ограничен как для белорусских граждан, так и для иностранцев, имеющих разрешение на постоянное или временное проживание в Беларуси.

Здесь мы расписали, в каких случаях возможность выехать из Беларуси остается.

Про Голодомор в Казахстане, отличный текст. И это ни в коем случае не новая «война памяти». Но это одна из больших ран, которую надо будет лечить, когда представится такая возможность. Ран очень много, отмахнуться «разбирайтесь сами» будет нельзя. И надо будет одновременно разбираться и со своими травмами, и с травмами тех, кто, как казахи, был внутри периметра, а потом оказался вне его. Как же своевременно вышла книга Николая Эппле @nieundwieder «Неудобное прошлое»...

https://novayagazeta.ru/articles/2021/05/31/asharshylyk

Готовясь по приглашению Эллы Панеях к лекции в Инлиберти, сделал аннотацию нескольких важных книжек про государство, общество и капитализм:

Элинор Остром. Управляя общим. Эволюция институтов коллективной деятельности

Общественные блага (пастбища, леса, рыба, чистый воздух и др.) истощаются вследствие «проблемы безбилетника»: при их нулевой цене для потребителя слишком велик соблазн избыточного потребления дармовых ресурсов, принадлежащих «всем и никому». Традиционно считается, что есть два способа решить эту проблему: 1) ввести государственное регулирование и нормирование доступа к общему благу, 2) разделить ресурсы, приватизировав их. Остром стала первой женщиной, получившей Нобелевскую премию по экономике, доказав, что на протяжении тысячелетий люди регулировали доступ, не прибегая к этатистскому и приватизационному сценариям. Она описала методы самоуправления общей собственностью, разрешения конфликтов и принудительного исполнения договоров по совместному использованию общих благ, исключающие централизованное регулирование и приватизацию, и с успехом применяемые во множестве местных сообществ в разные времена и в разных точках мира.

Джеймс Скотт. Искусство быть неподвластным. Анархическая система высокогорий Юго-Восточной Азии

Скотт описывает жизнь горных народов ЮВА, живущих в местности, находящейся на периферии 9 государств и обладающей впечатляющим культурным, языковым, национальным разнообразием. На протяжении в горы уходили люди, пытаясь спрятаться от унифицирующего влияния государства. Скотт уверен, что жизнь равнинных народов – земледельцев, становившихся ключевым ресурсом для античных и средневековых государств – надо описывать в тандеме с казавшимися им «нецивилизованными» горцами, пытавшимися уклониться от влияния государства. Аналогичные процессы происходили и в других частях света (Кавказ, казаки, бегство в Сибирь). Попутно Скотт дает интересную картину генезиса государств, для которых ключевым ресурсом была рабочая сила, способная поставлять ко двору правителя продовольствие, платить налоги и формировало армии для защиты государства.

Дэвид Гребер. Долг. Первые 5000 лет истории.

Гребер выводит возникновение денег из впечатляющей панорамы истории человечества, показывая ошибочность теории меновой торговли. Прежде денег были дар и долг. Второй важный вклад этой книги – снятие дихотомии «рынок – государство». Гребер показывает, что рынки не могли появиться без поддерживающей их силы государств: возникли профессиональные армии, которых нужно было вознаграждать и снабжать провиантом, одеждой и оружием. Рынки облегчали задачу снабжения постоянных армий и сбор налогов, то есть упрочили положение государств. Как и другие книги Гребера, эта имеет освобождающий характер. Она не только показывает, каким образом общество приобрело привычную нам структуру, но и указывает, какие цепи можно скинуть, чтобы стать свободнее.

Джеймс Скотт. Против зерна. Глубинная история древнейших государств

История – самая подрывная из дисциплин, пишет Скотт: она рассказывает, как появились вещи, которые мы считаем само собой разумеющимися: постоянные жилища (оседлый образ жизни), земледелие и скотоводство, а затем – первые небольшие государства, окруженные стенами, социально дифференцированные и собирающие налоги (многочисленные неуправляемые народы жили за пределами их досягаемости). Скотт показывает, как человек одомашнил растения и животных, и как одомашнился сам. Но государства - не «естественная» форма жизни, появляющаяся одновременно с сельским хозяйством. Мы до сих пор находимся в плену у нарратива, созданного первыми великими аграрными царствами: дескать, они появились, вытеснив примитивный и дикий мир кочевников, дав начало официальной религии и законам, заложив путь социального прогресса от домохозяйств к государству. Понятия дома и «сильного» государства глубоко встроены в цивилизационный нарратив и поэтому практически невидимы, как вода для рыбы. Скотт развеивает миф об уставших от тысячелетий кочевой жизни людях, радостно приобщившихся к оседлости, и показывает, что в первые государства, ставшие возможными благодаря выращиванию зерна, людей загнала сила, а не стремление уйти от варварства к цивилизации.

Луиджи Зингалес, Рагхурам Раджан. Спасение капитализма от капиталистов

Свободные рынки не могут выжить без политической поддержки. Кто может ее обеспечить? Конкурентные рынки выгодны всем, но никто не получает огромных прибылей от поддержания конкурентоспособности системы и поддержания одинаковых правил игры. Поэтому ни у кого нет безусловного интереса к защите свободных рынков. Наоборот, у ограничения свободных рынков множество бенефициаров: рабочие, теряющие вследствие конкуренции рабочие места; производители, которым выгодно ограничить вход на рынок новых игроков, сократить конкуренцию с импортом, а в идеале – зафиксировать свою монополию или участие в олигополистическом разделе рынка. Влиятельные группы населения, крупные собственники, противостоят капиталистической системе. Свободные рынки благоприятствуют потребителям, но они не консолидированы, в отличие от групп, теряющих от расширения конкуренции. Поэтому во многих странах мира капиталистическая модель искажается. Чтобы спасти капитализм, его надо защищать от капиталистов!

Альберто Алесина, Франческо Джавацци. Либерализм – это левая идея

Левые, заинтересованные не в том, чтобы «не было богатых», а в том, чтобы «не было бедных», должны защищать не государственное перераспределение, а конкуренцию, меритократию, гибкие рынки труда и капитала, сбалансированный бюджет, уход государства из экономики. Конкуренция и открытость рынков вполне может сочетаться с социальными гарантиями (позволяющими слабым не бояться конкуренции) и с системой, на шведский манер обеспечивающей людям равные стартовые возможности для успеха. Либеральные реформы могут не только способствовать росту, но и открывать возможность выхода из ловушки бедности. После чтения этой книги либерализм перестанет казаться вам правой идеей, а госконтроль над ними – левой. Конкуренция, реформы, «каждому по заслугам» - вполне достойный лозунг для левой партии, убеждают итальянские экономисты. Общество, где не существует конкуренции, а в госсекторе имеют преимущество служащие со стажем, а не лучшие, - это общество, где преимущество человека определяется его имущественным положением. Как раз против такого должны бороться настоящие левые.

«Если ты не занимаешься государством, в определённый момент оно займётся тобой»

Слайды к лекции про государство и общество на школе Инлиберти: Зиммель, Даль, Гребер, Скотт, Остром, Зингалес-Раджан, Алесина, Инглхарт и др.

https://docs.google.com/presentation/d/1vVoONI8LphbVntkkWGCJSRh3bbfovyvXn4hr--liGZU/edit?usp=sharing

Сегодня в 19 в зуме Сахаровского центра обсуждаем книгу Сэма Грина и Грэма Робертсона «Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за «Россию»: с авторами, Александрой Архиповой (@anthro_fun), Маргаритой Завадской и Ильей Яблоковым. Можно присоединиться к зуму или ютьюб-трансляции. Несколько фрагментов из книги:

Обычно мы полагаем, что диктаторы правят вопреки массам, которые при возможности с удовольствием прогнали бы их с поста. Хотя в некоторых в некоторых странах это действительно так, в России ситуация иная. Нельзя сказать, что Владимир Путин силой властвует над притесняемым и не расположенным к нему народом. Его власть рождается – или совместными усилиями выстраивается – в процессе политической борьбы, в которой участвуют сам Путин, его противники и десятки миллионов сторонников. […]

Система путинской власти день ото дня укрепляется действиями и убеждениями миллионов россиян. […] Начальники требуют, чтобы их подчиненные ходили на выборы; школьные учителя прививают детям слепую веру в официальные рассказы о героизме Путина; друзья принимают поддержку Путина за проявление патриотизма. Все это служит реальными источниками его власти. […] Путин правит благодаря, а не вопреки российскому обществу. […]

Путина, как и многих других современных авторитарных лидеров, скорее любят, чем боятся. Миллионы обычных россиян испытывают гордость при мысли о политическом руководстве своей страны, к которому они питают доверие и даже связывают с ним свои надежды. […] Любовь масс завоевывается фикциями, которые им предлагают лидеры. Эти фантазии могут не иметь смысла – главное, чтобы они туманным, но убедительным образом резонировали с текущим опытом населения. […] Государство не взывает к материальным интересам определенных слоев населения и классов, а использует пропаганду для конструирования преимущественно вымышленного нарратива […]

Вранье Кремля обретает колоссальную эмоциональную силу […] Более высокая эмоциональная вовлеченность помогла людям позитивнее воспринимать будущее и, что особенно удивительно, прошлое. […]

Значительная часть власти Путина идет из российского общества: народ участвует в выстраивании российской власти. […] Чувство неизбежности Путина и важность его поддержания становится источником огромной силы, но потенциально и источником слабости. Стоит людям изменить свою точку зрения и отказаться действовать так, как от них ожидают, как ситуация может быстро измениться. […] Когда положение и власть зависят во многом от граждан, поддержка может раствориться в одночасье. Путинский режим падет, когда никто не будет этого ожидать. И все же, оглянувшись назад, мы все поймем, что дело давно шло к этому.

Максим Трудолюбов, друг и коллега, про Ведомости и VTimes

Еще немного про старые “Ведомости”. Если бы издателям газеты «Ведомости» кто-то в 2000-е годы сказал, что они пришли в Россию, чтобы на что-то «влиять», они бы очень удивились. Учредители газеты - тогдашний издатель Financial Times, издатель The Wall Street Journal и компания Independent Media, созданная работавшим в России голландцем Дерком Сауэром - решились на тот проект, чтобы заработать на перспективном российском рынке.

Могу свидетельствовать, что все силы редакции уходили на то, чтобы каждый день создавать ценный продукт, миссия которого - не самовыражение и не воспроизводство чьих-то мыслей, а поддержка работающего предприятия сферы услуг.

Именно поэтому попытки диктовать журналисту и редактору, что публиковать, а чего не публиковать воспринимались нами в «Ведомостях» 2000-х и 2010-х годов не столько как политическое давление, сколько как бессмыслица. Мы видели в этом попытки изменить мотивацию поведения журналиста и обесценить усилия людей, которые хорошо понимают смысл своей работы.

Изучение, к примеру, устройства газового рынка или законодательной деятельности правительства требовало больших усилий. Но и изложение обретенных знаний было не менее трудной задачей. Попробуй расскажи интересно про (отсутствовавший в России начала 2000-х) стабилизационный фонд. Это сейчас многие так умеют, а тогда мало кто умел.

Ни в одной из двух ситуаций - ни в изучении нового, ни в рассказывании об этом - автор не занимает позиции «власть имеющего». Это работа человека, знающего, что он ничего не знает и потому задающего вопросы. Эта работа ведет к смирению, а не к осознанию собственной важности.

Такой диалог не ведется с позиции силы, ведь и участники рынков, и читатели «сильнее» журналиста - первые компетентнее его, а вторые могут, если надоест, перестать читать. Но по результатам многих лет работы -журналист, который особенно хорошо знает, что ничего не знает, вполне может оказаться арбитром, к чьим редакционным решениям со временем начинают прислушиваются. Таким же образом эксперты, публикующиеся в разделах «Мнений», набирают вес и самостоятельное влияние.

Капитал доверия так и накапливается - «Ведомости»/ VTimes лишь один из множества примеров. Именно этот капитал пытаются размыть и свести на нет те, кто борется со СМИ в России. Руководители госСМИ и пропагандисты как раз действуют с позиции силы и потому настоящего доверия к себе построить не могут (хотя берут массой, конечно, это да)