Когда пал железный занавес: правосудие переходного периода в России и в странах Центральной и Восточной Европы
 
Евгения Лёзина, политолог, научный сотрудник Центра исследований современной истории Ассоциации Лейбница, Потсдам; в 2015-2018 — ведущий научный сотрудник Центра Юрия Левады, автор книги “XX век: проработка прошлого” на конференции «Российские реалии»:
 
В отличие от России, в странах Восточной Европы сразу после падения коммунистических режимов сразу стали приниматься меры переходного правосудия, о которых подробно рассказывает книга «ХХ век: проработка прошлого». Были созданы комиссии по расследованию преступлений тоталитарных режимов, деятельности спецслужб. Были приняты и меры по недопущению к власти людей, задействованных в репрессиях и не признавшихся в сотрудничестве со спецслужбами. Законы о люстрации были приняты в большинстве стран региона. Создавались институты, которые оперировали открытием архивов и управляли люстрацией. Открытие архивов стало побочным эффектом, сопровождавшим люстрацию.
 
Аргументы сторонников юридической проработки прошлого включали в себя необходимость раскрытия правды о прошлом, дать возможности людям, прежде исключенным из политической жизни («Свободу моему досье!»). Были и нацеленные в будущее документы – не допустить реванш антидемократических сил, возврат к диктатуре, предотвратить угрозу восстановления старых номенклатурных сетей, защитить демократию, восстановить доверие в публичной сфере. Государства 40 лет страдали от нарушения прав и свобод и стремились не допустить подобных ограничений в будущем.
 
Люстрационные меры повлияли на последующее качество демократии. Они позволяли вернуть доверие, поставить вопрос об ответственности, создать условия для нового общественного договора.
 
В России, наоборот, были воспроизведены предыдущие институты и практики, демократизация не состоялась, структуры госбезопасности демонтированы не были и не понесли ответственности за свои действия. Меры переходного правосудия не были реализованы. КГБ остался опорой режима, пережив перестройку лучше, чем другие советские институты. Не было допущены инициативы по обсуждению советских репрессий, не было привлечения следователей НКВД к ответственности, не состоялось открытия архивов госбезопасности, пресекались инициативы по выявлению преступников и поиску мест массового захоронения жертв террора.
 
После 1991 Ельцин сразу пообещал, что преследования за профессию не будет. Полномочия спецслужбы были слегка сокращены, но костяк сохранился, а вскоре началось укрупнение ведомств. Не было первых свободных учредительных выборов. Ельцин, получив дополнительные полномочия для реформирования экономики, все больше искал опору в спецслужбах как инструменте своей власти. Пережив период растерянности, спецслужбы воспряли духом в 1995, престиж аппарата госбезопасности был восстановлен. С 1995 стал официально отмечаться «день чекиста». Это сопровождалось усилением роли государства. Параллельно ухудшалась ситуация с правами человека, уже в 1998 было создано управление конституционной безопасности для борьбы с «внутренней крамолой», угрозами безопасности в социально-политической сфере.
 
Логика существования спецслужб в России не менялась на протяжении всего постсоветского периода. Уже в 1995 ФСБ была сильно недовольна деятельностью фонда Сороса и других иностранных фондов. На рубеже 1990-2000-х усилился приток сотрудников спецслужб в «гражданские» органы власти.
 
В проработке прошлого были не заинтересованы и российские власти, и общество. На рубеже 1980-90-х годов общество приняло навязанные ему ограничения, согласившись с отказом от преследования виновных в советских репрессиях. Доминировало представление о нежелательности люстраций; общество так и не вышло за пределы предложенного ему Ельциным суррогата декоммунизации.
 
Опыт России и опыт Восточной Европы, где проработка прошлого проводилась, показывает: четкая оценка прошлого, меры переходного правосудия – это путь и к верховенству права, и к демократизации.

Год перелома: от сдерживания к ликвидации
 
Григорий Охотин, сооснователь ОВД-инфо*, независимый исследователь на конференции «Российские реалии»:
 
Политические репрессии в 2021 году перешли о сдерживающих к уничтожительным. Летом 2019 были масштабные протесты, удалось освободить и одного журналиста, и многих людей, которые были арестованы потом. Гражданское общество проявило солидарность. Но именно это и стало триггером дальнейших изменений: отравление Навального, уничтожение ФБК и «Открытой России», выдворение из России Команды 29, назначение иностранными агентами мейнстримных медиа. Это не имело отношения к думским выборам – эти изменения всерьез и надолго. Репрессиям свойственно расти, иногда с замедлением. Репрессии институционализировались, они перестали быть «рубильником», который можно включить/выключить по звонку из Кремля. У них появилась собственная логика.
 
Репрессии – это реакция власти на угрозу. Этих угроз в перцепции власти становилось больше: протесты лета 2019, зимы 2021 и тд. Мы видим рост гражданского общества и снижение рейтингов власти. В сентябре эти тренды распространились и на нас – ОВД-Инфо признали иностранным агентом, затем был подан иск о ликвидации «Мемориала». Это ключевой момент: «Мемориал» - это символ гражданского общества. Для культурных, просветительских, гражданских проектов это знак: если можно ликвидировать Институт национальной памяти, то что говорить про какой-то исследовательский проект в регионе.
 
Мы понимаем, что этот тренд продолжится. Политические репрессии распространяются за пределы традиционного для него поля на образование, культуру, урбанизм, исследовательскую деятельность. Это видно по университетской среде. Политические репрессии против медиа и гражданских инициатив – это лишь ядро. Мы видим и внутрибюрократическое, внутриэлитное давление, которое способствует росту репрессий. Атака на Шанинку, признание Bard-колледжа нежелательным связано с внутриэлитными разборками. У одних проверка прокуратуры, другие боятся открытия уголовного дела. Репресии захватили широкий круг элит.
 
Внутрироссийские репрессии связаны с внешней политикой. Но сильнее влияют «цветные революции» и протесты внутри страны. Они влияют на риторику властей и их действия. Меняются общественные настроения – рейтинги властей падают, настроения людей меняются. С точки зрения поддержки режима все не очень хорошо. Власть не видит общество как субъект. Репрессировать нас не очень нужно – мы не представляем угрозы. Реальная угроза – члены элит, часть «их коллектива» - их надо ослабить, чтобы не дать людям во власти возможности общаться с нами, представителями гражданского общества.
 
«Это все навсегда, пока не кончится». Когда и почему? Репрессии обычно заканчиваются демократизацией или сменой элит. Но почему происходит демократизация? Это связано с изменением восприятия репрессий в обществе. Отношение людей к полицейскому насилию уже изменилось. Масштабная кампания солидарности позволила освободить много людей из тюрьмы. Это даст окно возможностей для изменений. Меняются ценности людей. Россия находится в глобальном тренде – неприятие насилия постепенно растет. Растет доля людей, считающих инагентские законы репрессивными. Гражданское общество развивается, это дает надежду.
 
Пока перспективы выглядят не особо воодушевляющими. 2021 год – год политической апатии. Но это похоже на торфяной пожар – мы не видим, как он тлеет. Но иногда – вспыхивает. Поводы для протестов – и сам пожар – никуда не делись. Сложились фундаментальные причины – растет запрос на изменение образования, здравоохранения, на качественную городскую среду. Государство не способно на них ответить. Этот фундаментальный разрыв определяет неизбежность перемен. Их главным актором станет общество. Мы способны на это. Надо поверить в свои силы и не очень бояться репрессий.

Гражданские стратегии: между жизнью и выживанием
 
Светлана Маковецкая, директор Центра гражданского анализа и независимых исследований «ГРАНИ» на конференции «Российские реалии»:
 
При авторитарном режиме жить труднее, чем при диктатуре. Ограничения есть, но применяются они избирательно. Это порождает огромное количество страхов. Наказание за еще вчера обыкновенное и обыденное может оказаться совершенно непропорциональным. Это результат функционирования законодательства об инагентах. Гражданские организации и индивиду шельмуются, они представляются как манипулируемые и несамостоятельные. Резко увеличились бюрократические барьеры для гражданских организаций. Растет самоцензура, в тч среди тех, кто не сталкивался с репрессиями и вряд ли будут инагентами: они все равно несет рост издержек регулирования.
 
Значительное число гражданских организаций воспринимает репрессии как процесс постоянного понижения качества жизни НКО (лишиться льготной аренды, не получить грант, потерять респектабельность и тд). Они видят это как потерю оснований для собственных действий. Российское государство разлюбило самостоятельные общественные организации. Результатом становится «стратегия красных флажков» - они обозначают избегаемые опасности. Именно такой стратегии требует гигантская неопределенность ситуации. Чем больше «красных флажков» - тем лучше.
 
Организации адаптируются к репрессиям, пытаясь избегать максимального числа опасностей. Некоторые уходят из публичного поля и переходят к вертикальной интеграции в составе крупных холдингов. Перестают размещать информацию о себе. Исключают опасности – например, закрывают юрлица, Избегают опасностей, меняя риторику и сферу деятельности, избегая финансов, которые кажутся токсичными. Есть и попытка и противостоять опасностям, накопить резервы для санкций и тд. Все боятся опасностей и так или иначе на них реагируют.
 
Возможны ли в такой ситуации солидарные действия? Мне кажется, сейчас опасным становится противопоставление «важного для всех» и «малых дел». Солидарности требует и то, и другое. В «малых делах» часто содержится ответ на «важные вопросы» - например, как практиковать в нынешней ситуации свободу и самостоятельность.
 
Сейчас вокруг низовых инициатив солидарность собирается быстрее. Солидарность нужна, чтобы уйти от дамоклова меча страха. Это важнее, чем бегать от одной «красной кнопки» к другой – даже в условиях надвигающейся опасности.
 
Мы остались зимовать. Но это не значит, что мы собираемся замерзнуть.

Предопределенность репрессий и культура пассивной адаптации. 
 
Лев Гудков, научный руководитель Левада-Центра на конференции «Российские реалии»:
 
Меня удивляют разговоры о новой волне репрессий. Это странная реакция на происходящая, связанная с отсутствием понимания логики эволюции режима. Репрессии начались в начале 2000-х гг. НТВ, ЮКОС, мы, дальнобойщики, религиозные репрессии (исламисты, сектанты)… Это непрерывно идущий процесс, но почему-то каждыйраз он воспринимается вне связи с предыдущими этапами. «Пришли за коммунистами, но я не коммунист… А когда пришли за мной, некому было вступиться». Опора на силовой аппарат и политические технологии потребовались уже в середине 1990-х. Уголовное дело против Лужкова в конце 1990-х… Это непрерывный процесс формирования и укрепления режима, только объекты насилия были разные.
 
Не было люстрации и кадровых изменений в спецслужбах, они сохранили всю свою силу, все свои институты воспроизводства – подготовки специалистов. Регенерация проводящих экспансионистскую политику спецслужб была заложена в бюрократической логике. Парадигма тоталитаризма означает лишь экспансию государства на области, где его не должно быть. Именно это у нас и происходило. На фоне гибели «Курска», чеченской войны и борьбы с терроризмом были введены внеправовые ограничения на деятельность общественных организаций. Эта логика определена внутренними интересами силовых институтов, которые обеспечивают существование нашего политического режима. Легитимация этой системой сопровождалось уничтожением многообразия и апелляцией к истории. Сегодня объектом репрессий стали медиа, а уничтожение «Мемориала» может иметь символический эффект.
 
Фасеточное сознание репрессий – сегодня они направлены против одной, а завтра против другой группы – показывает ограниченность нашего социального анализа. Так, понятие авторитаризм неадекватно, поскольку не учитывает степень поддержки режима населением. К примеру, даже в Мурманской и Ленинградской областях 66-78% ничего не знают о Сандармохе (в Карелии таких 46%). «Лошадь можно подвести к воде, но нельзя заставить ее пить». Информация есть, но не воспринимается. Чем моложе респондент, тем выше вероятность, что о Сандармохе он ничего не слышал. И лишь 15-30% из числа слышавших о Сандармохе знают, что это восстановление памяти о сталинских репрессиях. Остальные предпочитают версии, не создающие конфликта с официальным нарративом (думая, что это памятник советским солдатам или всем жертвам советским репрессий).
 
О деятельности «Мемориала» знают всего 6% (среди молодежи – меньше). Одобрение его деятельности – 18% от общего числа, или 58% от тех, кто знает. Это проблема неспособности переживать чувства вины: прошлое дереализуется, вытесняется (Маргарет Митчелл). Только 12% от всех опрошенных считают процесс против «Мемориала» политическим (почти половина от доли знающих о его деятельности). Среди телезрителей чуть выше доля тех, кто относится к «Мемориалу» негативно. Но разница нерадикальна. Концентрированная среда поддержки «Мемориала» есть лишь в Телеграме.
 
Люди одобряют деятельность репрессивного государства. У них нет горизонта будущего, нет надежды на изменение ситуации. Они принуждены к лояльности режиму.

Искусство жить в темные времена, или получится ли заставить себя не стать негодяем
 
Иван Микиртумов, философ на конференции «Российские реалии»:
 
Общественная активность, имеющая политический характер, находится под большой угрозой. Но остается частная жизнь. Надо как-то жить и в эти темные времена. Это времена, когда Другого не видно и не слышно, когда мы не чувствуем общества как собрания свободных людей. Когда Другой под давлением и страхом, не имея свободы и будучи окружен со всех сторон, теряет свою автономию в коллективном теле.
 
Люди живут в стремлении к счастью, представляя его как то, чего можно достичь только совместно. Альтернативный порядок кажется нам «темным». Но то, что для одних «темные времена», для других – светлые. Возможны разные оттенки, разные пути достижения общего блага. Выбор о выборе политического строя – это вопрос о свободе людей. Люди достигают общего блага, когда они разные, и эту разность могут проявить в коммуникативном процессе. Иначе мы попадаем в пространство произвола, когда истиной объявляются случайные вещи.
 
Происходящее в мире – это борьба за жизнь. Она зависит от здравого смысла, от представлений о человеческом достоинстве, стремления к знанию и воли к истине. Борьба за жизнь предполагают рационализацию этих стремлений в политическом процессе, через организацию разнообразия. Если бы был единый способ сделать всех счастливыми, этого бы не потребовалось. Но такого способа нет.
 
Организовать тоталитарное общество на основе общественной дезинтеграции очень просто. Но сейчас она строится не на всеобщей борьбе за выживание, а на потребительском малодушии. Ты борешься за зарплату и комфорт. Это малодушие имеет характер нормы – культивируется нервность, ранимость, драма. Но мы можем оказаться в ситуации, когда нас уже некому будет жалеть.
 
Философия как искусство жизни – это то, что не должно нас никогда покидать. Но почему надо оценивать нынешние времена как «темные»? Может быть, проще стать негодяем – им в темные времена проще? Советский застой, тоже темные времена, наступившие, когда идея прогресса утратила для людей свой смысл, сопровождался постоянной ложью и униженностью, разрушением социальной коммуникации. Это странное постоянное давление осознавалось как тупик. Ключевой аффект этого времени – меланхолия, ощущение конца, ощущение приближающегося конца режима. Это выражалось и в цинизме, грязи, запустении, в специфическом вандализме (доблесть оставить запись на стене лифта), и в пьянстве – меланхолический тупик.
 
Советская власть не могла понять смысл этих явлений. Но отмененная нормальная жизнь «возвращалась» таким образом. Сейчас происходит что-то похожее – нам предлагается форма эскапизма, или презентизм, отказ мыслить свою жизнь в терминах большой истории. Мы можем купиться на аффекты насилия, мысленно становясь на сторону власти, принимая сторону сильного и получая от этого удовольствия. Еще один инструмент «покупки» - ложь. Покупать будут не деньгами, а именно этим – чувством вины, ложью, нормализацией всех этих практик. Иначе есть риск стать «белой вороной». Противодействовать этому можно только за счет стремления к счастью.
 
Что делать? Не вступать в разговоры лжецов. Отказываться от амбициозных целей, связанных с государством. Обозначать позицию, но не пытаться переубедить. Не водиться с негодяями, не контактировать, реабилитируя тем самым их существование (общаясь с ними, будешь утянут в их мир). Общая стратегия власти – сделать всех виновными, тогда притеснение и угнетение оказывается оправданным. Мы все оказываемся в чем-то замешаны. Противостоять этому можно за счет культивирования духа истины и стремления к счастью. Не суетиться, притормаживать – в данной ситуации ускорение ведет лишь ко злу. Удерживать себя в состоянии достоинства – это достаточно для социально мудрого и ответственного поведения.

DIY институты: как построить европейскую Россию по обе стороны новой стены и сохранить надежду на будущее
 
Кирилл Мартынов, редактор отдела политики "Новой газеты", сооснователь Свободного университета на конференции «Российские реалии»:
 
Я буду говорить о том, что можно делать прямо сейчас. К примеру, у издателей перспективы не слишком блестящие. Если сотрудничаешь с государством, рискуешь разделить судьбу ректора Зуева, а если берешь деньги у иностранцев – ты уже инагент. Куда податься? Но ведь была, например, ИМКА-Пресс. Вы в Праге, Париже или Берлине, и начинающие все с нуля. Но почему мы не можем сделать русскоязычное издательство, зарегистрированное в Европе, не находясь там физически? Этому ничто не мешает. Мы можем издавать переводные книги на русском языке на территории ЕС. Но это почему-то не приходит в голову.
 
Мы предполагаем, что делая свою работу экстерриториально, ты становишься заложником диаспоры, отрываешься от корней и тд. Это уже не так. Таким проектам сложно помешать. В списке кандидатов на премия Пятигорского было пять десятков позиций, и все они никак не связаны с государством. Государственное идеологическое производство практически равно нулю, интеллектуального влияния государство на нас не оказывает (в отличие от силового).
 
Полагаю, мы уже с 2014 попали в ситуацию разделенной Европы. Стена упала в 1989, но снова восстановлена и проходит намного восточнее, по границам ДНР, Беларуси и тд. Выезд все еще полусвободный, но твоя физическая безопасность и перспективы зависит от того, по какую сторону стены ты находишься.
 
Второй важный фактор – у нас уже другая социальность, она сильно отличается от 1970-х или 1930-х. Наше общество уже не индустриальное и не аграрное. Это высокоурбанизированное общество, близкое к не самым богатым европейским странам. «У России 3 пути – вебкам, закладки и IT». Люди живут временными заработками, это прекариат. Молодежь широко мигрирует в направлении Петербурга и Москвы и осмысляет социальную иерархию в терминах IT (junior, senior, leader). Наложить старые схемы социальности на то, что происходит в обществе, невозможно.
 
Наши власти вдохновляются уходящим образом СССР, когда они были молодыми. Воссоздание потерянного «райского ЦК», где впереди и позади комсомольская стройка. Эстетика власти окаменевает. Мы вслед за властью слишком поверили, что воссоздание СССР возможно всерьез. Творятся отвратительные вещи, но это повторение пройденного в других социальных и технологических условиях. Возродить ХХ век уже невозможно.
 
Вилли Брандт в свое время сделал немыслимую ставку на нормализацию отношений с ГДР поверх Берлинской стены. Исторически он играл вдолгую, выстраивал культурные институты и оказался прав. Разделенная Европа закончилась. Сейчас похожая ситуация: нет разделенной страны, но есть разделенное общество, часть которого находится вне России. К счастью, у нас есть союзники, - например, Германия. Это позволяет строить культурные и образовательные институты, которые едва ли может остановить российская власть.
 
Нужно переосмыслить понятие иммиграции. Общество больше не аграрное и не индустриальное, поэтому не столь важно, где ты находишься. Времена Герцена и Солженицына прошли. Нет причин, почему вы, находясь за границей, не можете полноценно участвовать в здешней жизни. Нужно политическое воображение – новый статус для политических иммигрантов и их включение в политическую жизнь. Мы можем попытаться в нынешних опасных условиях придумать проекты экстерриториальной европейской России – конгломерат издательств, медиа, образовательных и культурных институтов и т.д., исходящих из того, что когда-нибудь стена падет, и Россия вернется в свой европейский статус. Сейчас – хорошее время создавать институты. Если ты не создашь институт, за тебя этого никто не сделает.

Система и режим: социологический анализ распада политических объектов
 
Константин Гаазе, социолог, ведущий подкаста "Перцев и Гаазе" на конференции «Российские реалии»:
 
Политический режим отличается от практик властвования. Это формальные и неформальные правила, определяющие, какие интересы представлены в авторитарной верхушке, и могут ли они сдерживать диктатора. Режим – это правила и практики. А Система – порядок распоряжения пространством. Это формальные и неформальные правила, практики и процедуры.
 
Режим и «система» - понятия, по-разному описывающие один объект. Хорошая метафора – режимный объект, допуска на который можно лишить. Алюминиевый завод или дворец политического лидера. Вы не можете туда прийти просто так, люди там передвигаются по правилам. Система там – это функциональные элементы: цеха, гостевые и хозяйские зоны. Функциональные элементы системы – «силовики», «двор», «либералы». Среди них нет акторов, людей – только функции и программы, там есть план, как в советском производстве.
 
Режим – это правила и практики доступа – к контактам, к передвижению по объекту. Пропуска, зоны, «вход воспрещен» - составляющие режима: кто куда может пойти. Различение хозяев и обслуги – тоже режим (тут проявляется двойственная роль силовиков). Это важно для понимания репрессивной функции режима.
 
У нашей Системы есть цеха:
 
- State Capacity – это мощность государства – что оно может сделать;
 
- Пропаганда – производства смысла, идеологий, картины мира. Раньше цеха Пропаганды и Политики были объединены. Этого больше нет;
 
- Политическая машина (губернаторы, вице-губернаторы, московский ДИТ);
 
- Производство коалиций (высшая бюрократия, финансовые власти, госолигархат, представляющий свои интересы и ответственный за выработку социальных «политик» в интересах «путинского большинства»). Этот цех отвечает за то, из кого строить путинское большинство. Это заброшенный цех, не очень понимающий, что ему делать, обделенный ресурсами.
 
Конфликты между цехами проявились в неудаче вакцинации и в образовании (можно ли оцифровать «скрепы»)? При плохом дизайне авторитарной системе подмораживание не поможет. Правительство быстро оцифровывается (госуслуги, Сбербанк). В политическом цехе тоже хотят работать в цифре (поэтому мы получили цифровые фальсификации). Но есть аналоговые цеха. Цех пропаганды, например, - он имеет дело с эмоциями, аффектом (напр., украинофобия). От цеха пропаганды не требуется «результата», ведь за него отвечает другой цех – политическая машина.
 
Функция строительства коалиций переходит к быстро оцифровываевому цеху State Capacity. Ручного управления больше нет – коалиции формируются через выплаты через госуслуги. Строительство коалиций больше не нуждается в политической легитимации. Нужда в пропаганде сводится возбуждению аффектов, а коалиции уже не нужны – все будет делаться через цифровую среду. Меняешь финансовые показатели, вводишь акции Дерипаски в ломбардный список – и рабочие облагодетельствованы.
 
В результате происходит раскол элит: у цехов несогласованные и несоизмеримые планы. Цех политической машины может дать лидеру любой результат. Хоть 150%. Потом возникает вопрос: нам нужен митинг. А людьми уже никто не занимается. Собрать митинг в пользу власти в 2024 будет практически невозможно. Политмашина скажет: «Зачем нам митинг? Ковид же». Поэтому режим закончится конфликтом цехов, занимающихся разными задачами. В одни цеха поставили станки с программным управлением, а в другие нет. Это и есть раскол элит-2022-2024.
 
В режиме много поломок. Если вы существуете в режиме политического действия – тогда есть все эти развилки. Если нет – можно сидеть в котельной с Вебером. Вести диалог с элементами Системы? Думаю, да. Это продуктивнее, чем чинить сломанный забор. Строить коалиции опасно, это будет вызывать большую ревность власти. И описывать происходящее в стране как «туркменизацию»? Думаю, нет: страна автономна от режимного объекта, который мы описываем как Систему.

Кажется, последний public talk-2021 с моим участием перед перерывом на месяц!)

​​Российско-немецкие отношения после Меркель. 15 декабря

В Германии завершилось 16-летнее правление Ангелы Меркель. С финансовым кризисом 2008-2009 годов, войной на юго-востоке Украины, миграционным кризисом 2015 года и, наконец, пандемией коронавируса — эти годы были периодом больших потрясений и вызовов, в которых канцлер была призвана выступать в роли кризисного менеджера.

Политический путь России в этот же период характеризуется усилением авторитаризма, попытками установления эксклюзивных сфер влияния в общем соседстве и усилением конфронтации с Западом, включая Германию.
В этих условиях политика старого немецкого правительства в отношении России напоминала мучительный поиск баланса между прагматикой экономических отношений, обеспечением европейской безопасности и одновременным отстаиванием либеральных ценностей.

Политика Владимира Путина стратегически более проста. В той же мере, в какой российский президент стремится укрепить собственный геополитический статус по отношению к ЕС и США, он, наращивает контроль внутри страны и ограничивает возможности свободного взаимодействия и диалога с Западом для российского общества.

Это положение вещей вряд ли изменится в ближайшие годы. Как с ним будет справляться новая правящая коалиция из социал-демократической партии, Зеленых и свободных демократов? Возможны ли новые стратегические подходы? Какое влияние на это непростое взаимодействие будет оказывать сложная история российско-германских взаимоотношений? Как в условиях все более изоляционистского политического курса Кремля сохранить пространства для свободного русско-немецкого дискурса, связи и опыт сотрудничества, накопленные независимыми гражданскими обществами обеих стран за последние три десятилетия?

Дискуссию проводят Сахаровский центр и Немецкое Сахаровское общество.

Участники разговора:

— Иван Преображенский, эксперт по странам Центральной и Восточной Европы, приглашенный комментатор DW, политолог;

— Максим Трудолюбов, редактор рубрики «Идеи» («Медуза»), редактор The Russia File (Kennan Institute);

— Лиана Фикс, руководитель программ по Международной политике фонда Кербера;

— Сабине Адлер, журналист Deutschland Radio.

Мероприятие пройдет на русском и немецком языках с синхронным переводом.

Зарегистрируйтесь, и мы пришлем вам ссылку на конференцию в зуме за час до ее начала.

Евгения Лёзина написала для Инсайдера статью https://theins.ru/history/247176 по мотивам своей книги «ХХ век: проработка прошлого». Несколько цитат:

«Полное отсутствие расчета с прошлым после краха коммунизма представляет преднамеренное попирание правосудия и верховенства права. Есть бывшие партийные дураки и известные журналисты, которые считают это доказательством „мудрости страны“. Есть также прагматики, которые утверждают, что все „рассосется“ со временем, по мере того как вырастет новое поколение, не знающее о страданиях его бабушек и дедушек. И первые, и вторые в один прекрасный день обнаружат (если проживут достаточно долго), насколько они ошибались, — не важно, осознанно или нет».

Такое предупреждение, опубликованное редактором, журналистом и писателем Густавом Херлингом-Грудзинским, появилось в польской газете Kultura в конце 1993 года.
……..
В России после краха советского режима, в полном соответствии с предупреждением Херлинга-Грудзинского, произошло постепенное восстановление структур политической полиции, а демократизация не состоялась. Как представляется, эти два факта взаимосвязаны. Демократическая трансформация в России не случилась в значительной степени потому, что структуры госбезопасности, костяк советского коммунизма и наиболее репрессивный институт, не были демонтированы, а сотрудники этих структур, причастные к массовым репрессиям и нарушениям прав человека, не понесли ответственности за свои действия и сохранили позиции влияния. За исключением довольно ограниченной реабилитации в России не были реализованы и другие меры переходного правосудия.

Условия для номенклатурного реванша и реванша спецслужб сложились еще в годы перестройки. Комитет госбезопасности пережил перестройку в лучшем виде, чем любой другой советский институт, включая компартию. До последних дней СССР КГБ оставался опорой режима, сохраняя свои полномочия и аппаратный «вес», не меняя структуру и кадры.

<…> За публичным фасадом кампании по реабилитации руководство КГБ и компартии преследовало другие цели. Во-первых, приоритетом было не допустить выход обсуждения советских репрессий за хронологические рамки сталинского периода. <…> Во-вторых, тайная полиция с тревогой следила за тем, чтобы в публичной сфере не возникал вопрос о привлечении к ответственности следователей НКВД и других лиц, причастных к террору сталинского периода, не говоря уже о преступлениях более позднего периода. В-третьих, пресекались любые попытки поднять вопрос об открытии архивов госбезопасности. Наконец, партийные органы и КГБ заботились о пресечении любой независимой инициативы по выявлению преступников и поиску мест массовых захоронений жертв сталинского террора.

После распада Союза президент Ельцин не стал расформировывать советские спецслужбы. <..> он сразу же пообещал, что никакого преследования коммунистов и «запретов на профессию» в России не будет, и не раз положительно отзывался о том, что управление в стране сохранилось в руках «профессионалов». <…> Ельцин в значительной степени сохранил чекистские структуры, большую часть их функций, персонала, символов, и кооптировал спецслужбы, опираясь на них как на главный инструмент своей личной власти.

<…> Российский же опыт последних 30 лет показывает, что отказ от подобной работы, тенденция к замалчиванию, табуизация и одновременная мифологизация прошлого грозят возвратом недемократических практик, возрождением властного произвола и системной безнаказанности. Отказ от выработки политико-правового ответа на систематические нарушения прав человека при прежнем репрессивном режиме грозит воспроизводством этих практик и новыми массовыми нарушениями прав и свобод граждан.

​​Долгое ожидание жителями отложенного "светлого будущего" в городах Севера приводит к формированию культуры престижной миграции.
 
Об этом подробно рассказывает Александр Вилейкис в антропологическое эссе на "Ноже" "Оставленные и остающиеся в Мурманске. Как советская арктическая утопия превратилась в бесконечную очередь на выезд".
 
В советское время жители воспринимали Мурманск, который застраивался и рос на глазах, как временное место проживания. Люди приезжали в город за арктическими надбавками, чтобы заработать и уехать, но многие оставались, обрастая социальными связями. Они ждали светлое будущее, которое должно было наступить, когда город достроится.
 
"Город — место, которое оперирует не только реальным положением дел, но и потенциальностью, — место двойной темпоральности. Для жителей важна не только ситуация здесь-и-сейчас, но и возможные перспективы […] В исследованиях инфраструктуры это называется promise of infrastructure, когда строительство инфраструктуры обеспечивает городу стабильный приток населения, несмотря на то что реального роста качества жизни не происходит".
 
После распада СССР надбавки убрали, а высокая стоимость жизни на Севере осталась. Советское ожидание светлого будущего так и не было реализовано, число жителей стало сокращаться, город охватило массовое желание эмиграции. "Город-бум" стал превращаться в "город-призрак".
 
"Изменения, произошедшие в 1990-х, привели к формированию культуры престижной миграции. Теперь нормальным считается уехать, а не остаться. Долгосрочное пребывание в городе становится маркером неудачи — социальной стигмой. Детей начиная со школьной скамьи убеждают в том, что если сделать всё правильно, то вместо жизни на Севере получится мигрировать в Москву, Санкт-Петербург, Скандинавию. Человек, который не смог мигрировать после школы, университета или по работе, считается неудачником, в лучшем случае ему просто не повезло. На уровне повседневных разговоров встречаются фразы "А почему ты еще здесь?", "Соскочить не удалось?" Практически каждый третий билборд рекламирует недвижимость в Санкт-Петербурге или Москве.
 
На одном из въездов в город расположено огромное граффити с фразой: "Кто последний будет улетать из Мурманска, выключите свет в аэропорту" ".
 
"Город находится на пересечении двух способов освоения пространства, как доказывает французский исследователь Мишель де Серто, — стратегического и тактического. Первый — стратегический: планирование среды сверху, институциональное формирование ритмов повседневности и наделение мест универсальными смыслами […]. Сверху кажется, что доминирующей логикой становится победившая европейская рациональность, превратившая пребывание в мегаполисе в ежедневное ожидание лучшей жизни (выходных, отпуска, пенсии).
 
Тактические, низовые формы освоения городского пространства, исходят не от властей, а от пользователей — горожан. Это делает город чем-то личным, уникальным. В места вкладываются собственные истории, эмоции, привязанности. Улицы приобретают локальные названия, создаются стихийные общественные пространства, формируются новые смыслы".
 
Мурманск – это транзитное пространство, которое большинство жителей воспринимают как пустое место, в котором нужно пребывать какое-то время перед тем, как начнется настоящая жизнь. Оставшиеся жители до сих пор с ностальгией вспоминают советское градостроительство, вселявшее в них надежду на будущее.

#инфраструктура
#панельнаязастройка
#Мурманск

💬 Сергей Медведев, профессор Свободного университета

Мужчины на грани нервного срыва

«Мне некомфортно. Я не в ресурсе. Я не в моменте. Я не в потоке. Надо уважать личные границы. Это токсичные отношения. Ты обесцениваешь. Ты газлайтишь. Ты нарцисс. Это непроработанная травма. А фарму не пробовали? Вот номер моего терапевта. Надо принять. Надо отпустить. Никто никому ничего не должен. Спасибо, что поделились».

С такого вымышленного монолога начинается книга «Сложные чувства» -- разговорник «новой эмоциональности» под редакцией Полины Аронсон (Москва: Индивидуум, 2022). За словами «абьюз» и «выгорание», «газлайтинг» и «созависимость», «травма» и «харассмент» стоит новая эмоциональная реальность, в которой многие осознали ценность своих переживаний, начали открыто о них говорить, а порой и фетишизировать. У каждого и каждой появилась собственная травма, которую надо проработать, гештальт, который надо закрыть, ситуация, которую надо отпустить: это придает человеку значимость в собственных глазах и в социальных коммуникациях.

Над этим «птичьим языком» можно иронизировать, но нельзя не признать, что за ним стоит глобальный социальный сдвиг: мы переходим от века принудительного коллективизма, от больших нарративов и институтов к гибкому, текучему сетевому миру встревоженных и разобщённых индивидов, сфокусированных на своих ощущениях и эмоциях, пытающихся превратить их в ресурс, подороже продать окружающим – эпоха «эмоционального капитализма». Отчасти это плод «терапевтической революции» последнего полувека в западном обществе, когда визит к психотерапевту становится таким же привычным делом, как к стоматологу, отчасти – продукт растущего рынка «саморазвития» с его армией гуру, мотиваторов и коучей по личностному росту и со стеллажами книг по «позитивному мышлению» и «лучшей версии себя».

Эпоха жизни «на эмоциях» тесно связана с феминизмом и освобождением от оков патриархата, но ее протагонисты – не только уязвимые девушки, выходящие из «токсичной созависимости», но и не менее уязвимые и фрустрированные мужчины, внезапно обнаруживающие в своем прошлом травму и строящие на ней свой жизненный проект. Так, например, Владимир Путин уже много лет назад заговорил о травме распада СССР и выстроил на ней свой эмоциональный дискурс обиды и отмщения, постоянно ища вокруг признаки обесценивания России. Вслед за ним вся российская элита провалилась в болото фрустрации и ресентимента, лелея свои (по большей части вымышленные) обиды, провоцируя столкновения с внешним миром, которые еще сильнее укрепляют ее в ощущении оставленности и тщеты.

Главным триггером здесь является развод с Украиной. Токсичная созависимость девяностых и нулевых закончилась разрывом 2014го, который стал для Кремля глубокой травмой. Россия превратилась в хрестоматийного абьюзера с полным ассортиментом приемов: от хейт-спича и харассмента до буллинга, шейминга и виктимблейминга. Статья Путина о «едином народе», украинофобские и антисемитские инвективы Дмитрия Медведева, разговор о «красных линиях» России (те же самые «личные границы» из терапевтического языка) и «последнее китайское предупреждение» Западу о нерасширении НАТО на восток (вся суть которого сводится к истеричному выкрику «Украина – моя!») -- все это не «геополитика», не «стратегия» и не «национальные интересы», а фрустрация брошенного мужа, который бузотерит под дверью бывшей жены, грозя высадить дверь и спалить дом. Токсичный нарцисс, эмоциональный тиран, неумолимо стареющий мужчина, сделавший из своей частной травмы трагедию вселенского масштаба.

Что тут можно посоветовать? Надо проработать травму. Принять. Отпустить. Никто никому ничего не должен. Позвоните терапевту, вот номер. Или попробуйте фарму: одной подруге уже помогло. Спасибо, что поделились. Ваше мнение очень важно для нас.▪️

Скучный учебник - это убитое поколение (часть 1)
 
В 1995 я работал в проекте «Шаг за шагом», который издавал в промышленных масштабах рабочие тетради для школьников по разным предметам и для разных классов. Были среди них и так себе, но большинство - неплохие, а некоторые - прямо очень хороши. Авторами стали, кроме известных педагогов, историки, философы, литературоведы. 
 
В целом идея была в том, чтобы изменить школу, принеся в неё новое содержание и максимум интерактива: в рабочих тетрадях меньшая часть материала излагалась, а большая - открывалась самими учениками. Учителям было трудно привыкнуть к новому содержанию и к имплицитно предполагавшемуся им изменению методик, но многим нравилось, и ажиотаж вокруг тетрадей был огромный. 
 
Я работал в газете, которая с какой-то периодичностью информировала о новых тетрадях и организовывала дискуссии об изменении содержания образования. И вот нашёл верстку номера за ноябрь 1995 со статьей замечательного киевского учителя физики Анатолия Шапиро, автора комментированного сборника задач и разных пособий по физике. Статья, добыл которую наверняка замечательный журналист «1 сентября» Андрей Русаков, очень актуальна и сейчас. Несколько фрагментов:
 
===============
Учебник обязан угадать настроение читателя. В нем должны быть снисходительность к тугодуму, поддразнивание острослова, сдерживание торопыги… Учебник - это не просто справочник. Это карта и проводник. Он показывает идею, помогает понять метод науки. […] Он отличается неожиданным открытием. Он показывает вещи, мимо которых мы проходим, не обращая внимания. Он рассказывает о взаимосвязи вещей. Он задевает чувства, демонстрирует красоту, даже самим своим построением. Он не нудный.
 
[…] Охота. Меня всегда интересовал вопрос: как же мы так построили систему обучения, что ученик всегда хочет списать, а учитель обязан с этим бороться? На контрольных я всем разрешаю пользоваться любыми книгами - ни один учёный без книг не садится работать. Важно же проверить понимание! А учебники ориентируют только на воспроизводство. Так и написано во многих предисловиях: если вам не понятен параграф, прочтите его ещё раз. 
 
Если ученик не понимает, ему не предлагается подумать или обсудить прочитанное, его просят прочитать тот же текст ещё раз! А зачастую понять его вообще невозможно, это какой-то калейдоскоп разнородных дидактических приёмов, которые сами по себе, может быть, и не плохи, но в сочетании, в многократном однообразном применении - нелепы и скучны. 
 
Новая традиция - на каждой странице повторять основное содержание главы или раздела. Авторы сами не верят, что можно самостоятельно сделать вывод из их текста. Мы хотим научить всему - и не получаем главного. Нет наглядности развития мысли. Нет видения предмета. Нет стержневой идеи, которая бы всегда работала. Знания же нужно проверять не по вопросам в конце параграфа, а в применении к новому содержанию. Но как это сделать, если в учебнике не развитие мысли, а мешанина информации?
 
Погоня. Учебник диктует: вот есть объём параграфа, вот контрольные вопросы. Ребёнка сразу учат, как надо читать и перечитывать, выписывать и заучивать правила. От него требуют переписывать материал из книжки в тетрадь, тратить на это уйму времени. Есть дети, которые не любят, ненавидят переписывать, у них отбивается всякая охота учиться. А им говорят: «Быстрее! Пишите! Мы не успеваем! Нам некогда, у нас все запрограммированно, у нас каждый урок - новая тема. И этот вечный страх учителя, что он не успеет уложиться в отведённое время, у него нет минуты остановиться, оглянуться, порассуждать. В погоне объять все мы проходим мимо всего. Учителя, которому надо помочь, учебник убивает. Объемом. Насыщенностью терминами. Количеством, причём часто ошибочных, неполных формулировок. Все ошибки детей - это продукт или плохого преподавания, или плохого учебника.

Пишут, что умер Дмитрий Борисович Зимин. Гениальный человек, замечательный филантроп, частый и неравнодушный посетитель наших семинаров 2014-2016. Если бы не он, не было бы ни Билайна, ни десятков научно-популярных книг на русском.

Новенький канал Гриши Охотина, дорогого друга и основателя ОВД-Инфо

Мемориал закрывают за список современных политзаключенных, основанный на критериях Совета Европы

Завтра первый суд по Правозащитному Мемориалу. Едва ли все закончится завтра: материалов дела там не меньше, чем у Международного, и, что важнее, по негласной табели о рангах Мосгорсуд не может принимать решения вперед паровоза, а Верховный суд по Международному Мемориалу - только 28 декабря.

Интересней другое. Два иска о ликвидации отличаются. Как и Международный, Правозащитный Мемориал обвиняют в систематическом нарушении законодательства об иноагентах. Это - общая база, основная формальная причина. Но Правозащитный центр еще обвиняют в оправдании экстремистской и террористической деятельности. Оставим в стороне правовые нюансы (такого состава не существует) и поговорим о сути.

Под оправданием имеется в виду список политзаключенных, который уже много лет ведет Правозащитный центр. К этому списку власти давно неровно дышат. Ведь у нас в стране, как недавно вновь заявил Песков, по политическим мотивам никого не сажают. Аргументация простая: в Уголовном кодексе нету таких статей, и термина такого - нету.

И то, и другое - не правда.

Термин политические репрессии в российском законодательстве есть. Он четко определен в законе о "О реабилитации жертв политических репрессий" от 18.10.199. Этот закон разрабатывался еще Верховным советом не без участия мемориальцев - Сергея Ковалева и Арсения Рогинского. Вот это определение:

Политическими репрессиями признаются различные меры принуждения, применяемые государством по политическим мотивам, в виде лишения жизни или свободы, помещения на принудительное лечение в психиатрические лечебные учреждения, выдворения из страны и лишения гражданства, выселения групп населения из мест проживания, направления в ссылку, высылку и на спецпоселение, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а также иное лишение или ограничение прав и свобод лиц, признававшихся социально опасными для государства или политического строя по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным признакам, осуществлявшееся по решениям судов и других органов, наделявшихся судебными функциями, либо в административном порядке органами исполнительной власти и должностными лицами и общественными организациями или их органами, наделявшимися административными полномочиями.

Реабилитация распространяется на тех, кто подвергся репрессиям после Октябрьской революции. А закрывающей рамки - нет: этим определением можно пользоваться и сегодня, и мы, безусловно, когда-нибудь займемся реабилитацией современных пзк.

Текущий Уголовный кодекс также полон статьями, которые вводят уголовное преследование за попытку реализации своих базовых политических прав: достаточно вспомнить так называемую “дадинскую статью”, которая предполагает тюремный срок за одиночные пикеты. Таких статей - не две и не три, их десятки.

Юристы Мемориал делают именно это - они анализируют уголовные дела на предмет политического мотива. Если человека преследуют за политическую деятельность и\или за реализацию базовых гражданских прав - тогда человек политзаключенный. Власти это не нравится, и именно эту оценку прокуратура называет оправданием экстремизма - политических репрессий у нас нет, есть борьба с экстремизмом. Вышел на пикет четыре раза - экстремист, очевидно же.

Последнее. Мемориал в своей работе руководствуется резолюцией Парламентской Ассамблеи Совета Европы. ПАСЕ (напомню, Россия - член Совета Европы, и наши парламентарии сидят в ПАСЕ) не просто дает определение термину политзаключенный и приводит соответствующие критерии, но и призывает освободить всех политзеков.

Будет интересно посмотреть на реакцию ПАСЕ и Совета Европы на решение суда ликвидировать “Мемориал” за работу, основанную на этой резолюции. Особенно интересно - в контексте нового витка геополитического противостояния, которое, похоже, будет разрешаться, в том числе, с применением европейских механизмом - прежде всего, ОБСЕ, но вероятно и Совета Европы.

Скучный учебник - это убитое поколение (часть 2, начало см. вчера, статья Анатолия Шапиро, 1995)
 
Задачи. Может быть, стоит в учебниках, в задачниках расставлять специальные значки для учителя? Вот эту задачу надо решать самостоятельно - она опорная, а эту можно давать на «закрепление». А почему мы считаем, что три задачи, решённые одним способом, лучше одной задачи, решённой тремя? […] Задача двулика: в одном случае она может быть «упражнением», а в другом - проблемой. Мы эти разные по сути вещи часто путаем. И вместо сборников задач-проблем издаём сборники нудных, скучных упражнений.
 
Портфель кирпичей. Почему мы привыкли, что учебник должен быть тяжёлым? Неужели трудно делать его из нескольких частей? […] Когда ребёнок видит большую книгу, ему не хочется читать ее, он не верит, что прочтёт ее, запомнит и поймёт, - такая книга психологически отвращает от работы с ней. […] Возьмите в руки учебники на 6 уроков. Неужели не жалко ребят? Да нужно ли вообще носить домой книжки? 
 
Ширпотреб. Отсутствует институт учебника. Даже неплохой учебник издаётся скучно и серо. С отсутствием полей, на которых можно что-то помечать. С большой плотностью набранного текста. Без приложений - карт, графиков, учебных тетрадей, аудиозаписей. [...] В музее Столетовых во Владимире я видел экспозицию школьного оборудования, приборы прошлого века - их хочется держать в руках. […] Учебники рассыпаются, они не сшиты, а склеены, - ни одного карманчика, ни одной задумки. Я знаю немало случаев, когда дети в конце учебного года сжигали свои учебники. Безличные ненавистные книги, которыми я попользовался, на которые чихали ещё предыдущие поколения, отставившие на них многоликие отпечатки своих развлечений, завтраков и тоски.
 
Под сводами. С чего начинается курс физики? Перечисляются великие учёные и говорится: такой-то сделал то, такой-то то, другие… Учёный предстаёт как манекен без слабостей, без увлечений, без парадоксальностей судьбы. Хоть бы в одном учебнике написали о гениальной ошибке какого-нибудь великого человека: не так страшно ошибаться, главное - искать. Нет диалога. Нет диалога с читателем, ни внутреннего диалога мысли. Зато все научно. Все есть. Свод догм, которые необходимо выучить. Это демонстрация презрения к личности ребёнка, к его уму, его способностям. Все в одном жанре - наукообразном, наукоподобном. Учебники якобы представляют научность, но - убивая ее. Прочтите предисловие к учебникам - повеситься хочется! Какая там реклама курса, какой там учёт психологии возраста!.. Скучный учебник - это убитое поколение. Это значит, что гениальные люди уходят в другие места. […] 
 
Наукообразие. Я что-то не держал в руках ни одной учебной книжки, при чтении которой хотелось бы улыбнуться. Скорее хотелось плакать. В учебнике все должно быть научно: сухо, монотонно, безлико. Да только имеет ли наукообразие хоть какое-то отношение к науке?
 
Учебники по всем предметам устроены единообразно. Но какое может быть представление о науке, если учебник не несёт в себе никакого отпечатка ее специфики? Мы обучаем науке не методами самой науки, а дидактическими законами ее исповедания. Даже допущенные в школу детали научного обихода оттеснены на третьестепенные позиции относительно зубрёжки параграфов. Я давно не видел, чтобы исторический документ играл основную роль на уроке истории, карта главенствовала на уроке географии, пробирка - на уроке химии. 
 
У нас гуманитарные науки и естественные (экспериментальные!), преподаются одним методом: лабораторные работы, где заранее предусмотрено, что и как надо сделать, что и как получить, какую табличку заполнить, к какому выводу придти. Ни в одном из ныне действующих учебников физики не написано подробно ни об одном выдающемся эксперименте, нет его «фотографии», нет документальности. Учебная дискуссия забыта как жанр. У нас нет противоречий, гипотез, загадок, нет таинственности, нет очаровательности удивления, - всей той атмосферы, в которой только и может развиваться познание.

Друг и товарищ Александр Вилейкис начинает действовать в Некрасовке. Вот какой там будет новогодний лекторий: историк, искусствовед и городской антрополог о новогодних празднествах (http://biblioteka.nekrasovka.ru/novogodnij_lektorij). А в 2022 обещается быть и философская ридинг-группа с Полиной Хановой и Александром.

Скучный учебник - это убитое поколение (часть 3, фрагменты статьи киевского учителя физики Анатолия Шапиро, 1995)
 
Мы обучаем науке в отрыве от времени, не воспринимая ее ни как борьбу гипотез, ни как историческое явление. Мы хотим начётнически перечислить побольше, вместо того чтобы научить пользоваться главным. Что уж говорить об отражении современного научного миропонимания! Ни об одном лауреате Нобелевской премии за последние 30 лет в учебнике не сказано ни слова. Наши учебники - это не отражение какого бы то ни было научного мышления, а испорченные книги прошлого [XIX - БГ] века с хаотическими вкраплениями более поздних сведений.
 
Перелицовка. Я долгие годы собирал разные учебники по физике. […] Большинство из них похожи, как близкие родственники. Они настолько одинаковы по построению, по откровенно перенесенным из одного в другой иллюстрациям, по описаниям невозможных опытов… Многие действующие учебники - это перелицованные старые. Причём перелицованные так, что старый стержень, старая красивая идея ушла - ее не заметили. А нового стержня, вокруг которого вьётся нить познания, нет. Года через два эти произведения выбрасываются и в очередной раз переписываются. 
 
Авторство. Такое впечатление, что учебники сочиняют люди, которые - не учёные как учёные, не учителя как учителя, а специалисты по переписыванию учебников. У них такая работа - в срок переписать. […] Классические учебники имели АВТОРА. В них не было псевдонаучного стиля, они были написаны на языке, понятном читателям. Их можно было петь. Там были образные примеры, которые завораживали. Там было уважение к знанию. […]
 
Эрзац-учебник. А на фоне этого огромное количество суррогатных пособий, карманных справочников… Издательские усилия, ушедшие на бездну пособий, давно могли бы решить проблему настоящих учебников. В газетах [полно оьъявлений репетиторов]. Нет числа шарлатанским издательствам, паразитирующим на лжи, которую сама школа и породила: она готовит к поступлению в вуз. Не к учебе в вузе, а к поступлению. А в вузе оказывается, что студенты умели только поступать, а не учиться. 
 
Это очень созвучно идее экзаменов. Ни в одной науке не говорят: «Запомни!» Нам же все годы учебы в школе экзамен представляется не испытанием, не столкновением с новой нерешённой проблемой, а воспроизводством того, что ученик уже выучил. 
 
Наверное, нужно понять, что если нет ни хорошего учителя, ни хорошего учебника, имеет смысл не изучать предмет вообще. […]
 
Романтический учебник. Вот такой пример. Американский учебник химии. Добротный учебник. Написали его хорошие учёные, хорошие методисты. Идею его создания вынашивали долго. На первой странице помещена фотография семьи с явными признаками болезни Паркинсона и затем - фотография той же семьи через 10 лет: новое поколение семьи этой болезнью уже не страдает. Они пользовались препаратами, изобретёнными в таком-то году такими-то учёными на такой-то фирме. А теперь подумайте, стоит ли развивать эту науку, химию? 
 
В наших типовых учебниках такое невозможно представить. На первых страницах - рассказ, что такое эта наука. Потом - какие учёные ее делали. Потом простейшее - строение червяка. Мы не мыслим, что может быть как-то иначе. Если перед нами нечто увлекательно написанное, мы тут же заявляем: это не научная книжка […] Почему дети любят читать научно-популярную литературу и ненавидят учебники? […] Она обращена к читателю, написана со знанием дела, создана в результате большого труда. Для учебников следующей эпохи традиции этих книг не менее важны, чем классические. […]
 
Учебник неотделим от методов преподавания. Я много раз видел дидактические материалы к учебникам - мне было скучно. Переписанные параграфы, расположенные в 2 столбика. Все откровенно сводится к тому, что учитель произносит монологи.  «Здравствуйте, дети, вчера мы выучили это, а сегодня выучим то..»

Мир - это война. Война - это мир. ОВД-Инфо пропагандирует терроризм и экстремизм. Здравствуй, Оруэлл!

​​В книге замечательного поэта, переводчика и филолога Григория Кружкова «Привидение, которое хрустело печеньем, и другие сказки-рассказки» (М.: Октопус, 2017; отлично издана с рисунками Георгия Мурышкина) обнаружилась вот какая сказка. Есть она и на сайте Кружкова:
 
Главный закон природы  
 
Полицейская сказка
 
Жил-был Полицейский. Однажды он отправился ловить рыбу, но забыл взять зонтик. И вдруг пошел дождь. Но Полицейский не растерялся. Он арестовал дождик, доставил его в полицейский участок, а сам снова пошел ловить рыбу. Но когда он добрался до озера, оказалось, что он забыл дома удочку. Ничего страшного, подумал Полицейский. Он немедленно арестовал две-три крупные рыбешки и стал развозить костер, чтобы сварить из них уху.
 
А в это время в полицейском участке дождик, который поместили в камеру с толстыми прутьями, успел наделать дел. Он залил пол огромной лужей, которая подтекла под кабинет самого Полицейского Начальника. Начальник вышел и стал строго распекать своих подчиненных: «Что за безобразие? Откуда дождик? Как сюда попал? Ах, он шел в неположенном месте? Подумаешь, преступление! Оштрафовать и немедленно выгнать!» Дождик вывели из камеры, оштрафовали на пять капель и отпустили на все четыре стороны.
 
Но злопамятный дождик из всех четырех сторон выбрал именно ту, куда пошел Полицейский. Он быстренько разыскал его на берегу озера и не только загасил костер, но и вымочил его самого до нитки. Полицейский хотел было снова арестовать дождик, но тот помахал у него перед носом квитанцией об уплате штрафа: мол, это вы видали? Не имеете права арестовывать за одно преступление дважды!
 
Полицейский рассвирепел. Тем более, что от сырости у него начался насморк и чих. Он арестовал свой собственный нос за чихание при отягчающих обстоятельствах и повез его в полицейский участок для допроса. Но по дороге шина автомобиля наехала на гвоздь и спустила. Полицейский сразу арестовал гвоздь, а заодно и шину – за недоносительство. Видно, он просто спутал недоносительство с недовозительством – ведь шина не довезла его до города.
 
И тут уже он стал арестовывать всё подряд. Он арестовал дорогу, все деревья, росшие вдоль дороги, луг и коров на лугу, жуков на дереве и чаек в небе. Он арестовал даже запах травы, ветер и облака. Он хотел арестовать и солнце, но солнце, догадываясь о намерениях Полицейского, долгое время скрывалось за облаками. Наконец из любопытства оно выглянуло – и тут же было арестовано, как и весь остальной мир.
 
Стало темно и тихо.
 
- Ага! Попались, голубчики! – воскликнул Полицейский. – У меня не пошалишь! Я – самый главный, я – самый сильный!
 
И вдруг он почувствовал, что очень устал. Сон – начальник всех Полицейских и всех Полицейских Начальников – арестовал его на месте. Он лег, подложил под голову кобуру и уснул – прямо на краю дороги.
 
Когда он проснулся, коровы снова щипали траву, ветер дул, солнце сияло, и крупная божья коровка ползала по кокарде его полицейской фуражки… Полицейский смотрел вокруг недоумевая. Что-то непредвиденное произошло, пока он спал…
 
Мир сбежал из-под ареста!
 
И вдруг он понял, что это и есть Главный Закон Природы. И называется он – Утро.