«Действиями депозитария Euroclear Банку России был причинен вред, обусловленный невозможностью распоряжения принадлежащими Банку России денежными средствами и ценными бумагами», — говорится в сообщении.

Тревожность действительно растет — и это подтверждают не только клинические данные, но и соцопросы.

ВЦИОМ 1 декабря опубликовал статистику: за три года уровень тревожности и стресса вырос с 26% до 37%. Больше всего реагирует молодая группа от 20 до 35 лет. Основные источники тревоги — межличностные и семейные отношения, финансовая стабильность, рабочие коммуникации.

Тревожность тесно связана с выгоранием: люди работают на пределе, плохо спят, нерегулярно питаются, истощают физиологические ресурсы, а затем сталкиваются с ростом фонового стресса.

Тревога — это не просто неприятная эмоция, а сигнал психики об ошибке. Мозг функционирует как предсказывающая система: он постоянно сопоставляет ожидания с реальностью.

Когда происходит расхождение — возникает ошибка прогноза. Это явление описал академик Петр Анохин. Оно получило название «сюрприз Анохина» — необходимость быстро перестраивать нейронные связи, чтобы адаптироваться к изменившейся реальности.

Простой пример: вы тянете дверь на себя, а она открывается наружу. Происходит «сюрприз» — мозг вынужден мгновенно перестраивать алгоритм.

Ковид показал: чтобы адаптироваться к новой реальности, людям нужно минимум 3–6 месяцев. Сегодня изменения наступают гораздо быстрее.

На психику обрушиваются:

- гигантские объемы информации;
- непрерывные уведомления и цифровая коммуникация;
- конкуренция за внимание;
- социальные тренды, требующие достижения идеального образа себя;
- постоянная необходимость обновлять навыки и реакции.

Даже простые бытовые ритуалы, создающие ощущение опоры, — вроде утреннего кофе — размываются постоянным давлением неопределенности.

Мозг вынужден непрерывно корректировать картину мира и держать напряжение. В итоге повышается общий уровень стресса и формируется собирательное состояние, которое и проявляется как тревожность.

В популярности слова «тревожность» есть и позитивный момент. Люди начали осознавать это эмоциональное состояние. А если явление осознано, им уже можно управлять.

Тревога — это сигнал, а не приговор. Она указывает на то, где информации недостаточно и где требуется прояснение. В этом смысле тревожность — своего рода прививка от умственного застоя.

Чтобы не впадать в прострацию, необходим навык, а не разовая мера. Речь идет о культуре мышления и умении выходить в метапозицию — позицию наблюдателя.

Важно отслеживать момент, когда тревога начинает нарастать, осознанно работать с информацией, развивать критическое мышление, обращаться к профильной литературе. Если тревога замечена, она перестает управлять человеком автоматически.

Если столкнулись с телефонными мошенниками, то первый шаг — заметить, что вас намеренно вводят в состояние паники. Осведомленность здесь играет ключевую роль: чем чаще человек слышит о таких схемах, тем выше шанс вовремя остановиться.

Если бы общество не говорило об этом, эффект внезапности был бы разрушительным. Но информация есть, и она постепенно формирует защитный навык.

Для тренировки устойчивости необходима так называемая экспозиция — регулярное столкновение с ситуациями, требующими адаптации. Современная среда постоянно предлагает такие вызовы.

Важно не избегать их и не изолироваться, а учиться взаимодействовать, сохраняя критичность и спокойствие. Именно так формируются гибкость мышления и стрессоустойчивость.

У адвокатов понимания не было с самого начала. Законодатели сформулировали норму так неудачно, что неясно, как ее расследовать и доказывать. Профессиональное сообщество предупреждало: при таком подходе стрелять можно в каждого второго. Ответ был один: «Не волнуйтесь, будет применяться только при заведомо плохих намерениях». Но это — самостоятельный состав преступления. Зачем плодить сущности? Ответа нет.

Отдельный вопрос — качество самого расследования. Уголовное дело расследуется месяцами: допросы, запросы, оперативная информация. Оператор связи передает данные только по судебному решению — это прямо прописано в УПК.

Несмотря на весь этот процесс, следствие «не заметило» сотрудника ФСБ, который якобы ехал рядом с обвиняемым. И вспомнило о нем только после передачи дела в суд.

Возникает закономерный вопрос: чем занимались все эти люди все это время? Если сотрудник действительно присутствовал, он обязан был составить рапорт и вызвать коллег. Почему этого не произошло?

Похоже, сейчас система пытается срочно склеить новую версию, чтобы оправдать уже запущенное дело. И это не единичная история: подобные случаи участились, когда сначала торжественно объявляют о «пойманном террористе», а потом выясняется, что задержан случайный человек — но машина уже запущена, признавать ошибку никто не хочет.

Здесь проявляется ключевая проблема правоохранительной системы: ошибаться нельзя.
Оправдательный приговор означает, что кто-то плохо работал. А если признать, что кто-то плохо работал, — придется наказывать. В итоге делается все, чтобы ошибок «не существовало» официально.

Следствие лепит дела потому, что знает: суд съест почти все, что направят. Даже откровенно слабые дела доходят до приговора.

Раньше дела массово возвращались из судов, следователей жестко контролировали. Сегодня контроль ослаб, и качество работы резко упало.

Закон не содержит разъяснений. Пленумов нет. Судебной практики нет.

Если брать буквальное толкование:

- человек должен знать, что книга, фильм или сайт включены в список экстремистских материалов;
- он должен осознанно поискать именно запрещенный материал;
- делать это, по замыслу законодателей, «в нехороших целях», но это в статье не прописано.

Абсурд очевиден: если следовать такой логике, под статью подпадают и эксперты, и журналисты, и исследователи, которые анализируют запрещенные материалы. Мизулина регулярно ищет экстремистские материалы, чтобы их осуждать. Она же тоже их ищет, но в хороших целях.

Это напоминает «Свадьбу в Малиновке». Помните Попандопуло: «Это мое. Это опять мое. А это снова мое»? По сути, это и есть символ современного западного капитализма. Трамп в этой логике — тот же Попандопуло, только пытающийся выглядеть интеллигентно.

Ключевой вопрос не в том, украдут ли российские активы. Вопрос в том, кто именно их украдет. Вся борьба внутри так называемой евроатлантической солидарности — это борьба за право первым присвоить чужое. Пришел Трамп и сказал: «Все мое».

Речь идет не просто об Украине. Это попытка включить Россию в трамповскую стратегию строительства сверхдержавы.

Запорожская АЭС в этом контексте — лишь деталь: внезапно она оказывается не российской, не украинской и не европейской, а американской. Но ключевой элемент — Арктика.

Смысл предложения прост: в обмен на давление Трампа на Европу ради его «мирного плана» Россия должна допустить США к совместному освоению арктических проектов. Разумеется, все пойдет через компании, где акционерами станут друзья Трампа. У него всегда все идет «в семью».

Трамп хорош тем, что он содрал с западного капитализма всю позолоту приличий. Именно так выглядит реальное лицо системы, которую в 90-е нам продавали как «цивилизованный рынок».

Сегодня существует не один, а три мирных плана.

Первый — план Лондона и Зеленского: никаких выборов, бесконечная поддержка действующей власти, восстановление армии за чужие деньги.

Второй — план Трампа: заморозка по линии боевого соприкосновения, демилитаризованные зоны, ограниченный суверенитет в Донбассе.

Третий — так называемый «модифицированный» план: миротворцы, полицейские силы, свободные экономические зоны. Это не план Трампа, а план анти-Трампа — продукт евроатлантического окружения, никуда не исчезнувшего из Вашингтона.

Экономически идет жесткая борьба за обнуление соглашения Зеленского с Лондоном о фактической «аренде» Украины на 100 лет. В США с этим согласны почти все.

Но политически смысл евроатлантического плана — сохранить американское военно-политическое присутствие на Украине. План Трампа, напротив, сводится к простому: остаться в экономике и снять с себя политическую ответственность.

Его логика проста: «Я сделал все, что мог. А дальше мне интереснее нефть, газ и Арктика».

Частично это блеф: технических возможностей для наращивания поставок нет. Но есть и другая причина. Трамп уже продал газа больше, чем способен произвести. Его экспорт по газу — почти на потолке.

Возникает вопрос: кто будет посредником, страховщиком, финансовым оператором поставок российского газа в Европу? Ответ очевиден — компании и банки, где среди акционеров окажутся приближенные к Трампу.

За каждым его политическим шагом стоит бизнес-интерес. Это уже не гипотеза, а установленный факт.