О Петрограде времен военного коммунизма — голод, холод, импотенция
Виктор Шкловский, «Петербург в блокаде»
Чем мы топили?
Немногие из уцелевшей буржуазии, перешедшей на торговлю сахарином и еще чем-то невесомым, топили дровами. Мы же топили всем. Я сжёг свою мебель, скульптурный станок, книжные полки и книги — книги без числа и меры. Если бы у меня были деревянные руки и ноги, я топил бы ими и оказался бы к весне без конечностей.
Один друг мой топил только книгами. Жена его сидела у дымной железной печурки и совала, совала в неё журнал за журналом. В других местах горели двери, мебель из чужих квартир. Это был праздник всесожжения. Разбирали и жгли деревянные дома. Большие дома пожирали маленькие. В рядах улиц появились глубокие бреши. Как выбитые зубы, торчали отдельные здания. Ломали слабо и неумело, забывали валить трубы, били стёкла, разбирали одну стенку вместо того, чтобы раскручивать дом звено за звеном, как катушку. Появились искусственные развалины. Город медленно превращался в гравюру Пиранези. А мороз впивался в стены домов, промораживал их до обоев. Люди спали в пальто и чуть ли не в калошах. Все собрались на кухни; в оставленных комнатах развелись сталактиты. Люди жались друг к другу, и в опустевшем городе было тесно, как в коробке с игрушками. Священники в храмах совершали литургию в перчатках и ризах на шубах. Больные школьники — все мерзли. Полярный круг стал реальностью и проходил где-то около Невского. И тогда открылись могилы старых домов: на Невском сняли и сожгли леса на перестраиваемых зданиях, и они вновь появились — старыми, мёртвыми стенами.
Строящимся домам отказали в рождении: у них тоже сняли леса.
Да, я ещё забыл сказать, что у мужчин была почти полная импотенция, а у женщин исчезали месячные.
Виктор Шкловский, «Петербург в блокаде»
😢9🕊4🤯3
Forwarded from Кенотаф
Сегодня — третий день Солженицына в издании «Кенотаф».
Два года назад мы решили его отметить, чтобы напомнить, почему для всех нас сейчас важен Солженицын и его книги. Год назад мы разбирали взаимоотношения писателя и его критиков. В этом году — мы сосредоточимся на одном его произведении, на его литературном дебюте — рассказе «Один день Ивана Денисовича».
Авторы издания «Кенотаф» не раз сталкивались с таким мнением, что дескать у Солженицына всё плохо: и политические взгляды, и авторский стиль, и правды в его книгах нет, но хотя ладно «Иван Денисович» — неплохая вещь. Почему же именно этот рассказ или повесть в отличие от «Архипелага ГУЛАГ», «Красного колеса» и тем более публицистики — самое признание произведение Солженицына? Что в нём такого превращающего его в бесспорную часть национального канона? Почему «Одного дня» да «Матрёнинного двора» хватило, чтобы Солженицыну вручить Нобелевскую премию по литературе?
Конечно, легко на эти вопросы ответить, сославшись на исторический контекст — впервые по-настоящему громко и практически бесцензурно изнутри России заговорили о большевистском государственном терроре именно в ноябрьском выпуске «Нового мира» 1962 года. И всё-таки здесь сливается множество потоков — вот всем из них мы и попытаемся дать имена.
Что вневременное есть в «Одном дне», что делает рассказ актуальным для всех людей? — про это напишет Сергей Простаков. Егор Сенников разберёт, почему нам повезло, что настоящая рефлексия истории ГУЛАГа и сталинского террора в нашей культуре началась именно с этого рассказа. А как его читали рядовые современники? А что об «Одном дне» думали и думают важнейшие фигуры русской культуры? Какой получилась норвежская экранизация рассказа 1970 года? И в конце концов — перед нами рассказ или повесть? И, конечно, мы не забудем обсудить обложки.
Итак. В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака…
#день_солженицына
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Два года назад мы решили его отметить, чтобы напомнить, почему для всех нас сейчас важен Солженицын и его книги. Год назад мы разбирали взаимоотношения писателя и его критиков. В этом году — мы сосредоточимся на одном его произведении, на его литературном дебюте — рассказе «Один день Ивана Денисовича».
Авторы издания «Кенотаф» не раз сталкивались с таким мнением, что дескать у Солженицына всё плохо: и политические взгляды, и авторский стиль, и правды в его книгах нет, но хотя ладно «Иван Денисович» — неплохая вещь. Почему же именно этот рассказ или повесть в отличие от «Архипелага ГУЛАГ», «Красного колеса» и тем более публицистики — самое признание произведение Солженицына? Что в нём такого превращающего его в бесспорную часть национального канона? Почему «Одного дня» да «Матрёнинного двора» хватило, чтобы Солженицыну вручить Нобелевскую премию по литературе?
Конечно, легко на эти вопросы ответить, сославшись на исторический контекст — впервые по-настоящему громко и практически бесцензурно изнутри России заговорили о большевистском государственном терроре именно в ноябрьском выпуске «Нового мира» 1962 года. И всё-таки здесь сливается множество потоков — вот всем из них мы и попытаемся дать имена.
Что вневременное есть в «Одном дне», что делает рассказ актуальным для всех людей? — про это напишет Сергей Простаков. Егор Сенников разберёт, почему нам повезло, что настоящая рефлексия истории ГУЛАГа и сталинского террора в нашей культуре началась именно с этого рассказа. А как его читали рядовые современники? А что об «Одном дне» думали и думают важнейшие фигуры русской культуры? Какой получилась норвежская экранизация рассказа 1970 года? И в конце концов — перед нами рассказ или повесть? И, конечно, мы не забудем обсудить обложки.
Итак. В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака…
#день_солженицына
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
❤3🔥1👏1
Forwarded from Кенотаф
Всё просто и предсказуемо. В сегодняшнем выпуске рубрики «Судим по обложке» оцениваем инотранные издания «Одного дня Ивана Денисовича».
Если вы не согласны с нашим мнением или написанием фамилии Сонтаг, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа #день_солженицына
Если вы не согласны с нашим мнением или написанием фамилии Сонтаг, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа #день_солженицына
❤1🔥1
Forwarded from Кенотаф
На кладбище ветер свищет.
Женская фигура склонилась над могилой. К ней тихо приблизилась другая женщина, и шепчет на ухо: ваша повесть прекрасна, вы победили своих конкурентов — Солженицына и Ахматову. Та, которой все это шепчут, отвечает резко: сам подобный разговор кощунственен, а повесть свою она не считает художественным произведением.
Это начало лето 1963 года; странная кладбищенская встреча Лидии Чуковской (речь шла о ее повести «Софья Петровна») со вдовой художника Дубинского на могиле редактора Тамары Габбе.
Подобный шепоток с самого начала сопровождал выход в печать «Одного дня Ивана Денисовича». Недруги говорили, что, дескать, есть, конечно, у повести свои достоинства, но недостатков ведь ещё больше! Не все сказал автор, не обличил толком Сталина (как известно, единственное прямое упоминание генсека Солженицын добавил под давлением цензуры), не сказал того, этого, пятого, десятого… Эх, если бы напечатали не его, а кого-нибудь другого. Да вот, хоть бы и вас, Лидия Корнеевна! И вашу «Софью Петровну».
Глупость этих предложений даже не в том, что сама Лидия Чуковская никогда не считала Солженицына конкурентом (а видела его литературным великаном, талантом). Просто с публикацией «Ивана Денисовича» в русской литературе было положено правильное начало для разговора о репрессиях и свободе. Шаг влево-шаг вправо — считай, что все если бы не пропало, то на долгие бы годы пошло в другую сторону.
А тут повезло.
У солженицынской публикации были свои предшественники — да хоть бы и рассказ Яшина «Рычаги», опубликованный в «Литературной Москве». Но не сложилось правильных обстоятельств.
Легко ведь представить, что вместо Солженицына опубликовали бы исповедь какого-то старого коммуниста, пережившего репрессии и лагерь. Или рассказ старого чекиста, ученика Дзержинского, льющего слезы о подлинных большевиках, уничтоженных «бандой Ягоды-Ежова». Или опубликовали бы что-то сугубо интеллигентское — не такое блестящее, тонкое и страшное как «Софья Петровна» Чуковской, а более озлобленное и укореннное в своих интеллигентских размышлениях. В конце концов, представим, что страшные рассказы Шаламова опубликовали бы раньше — вместо его же стихов.
И такой первый мощный ход навсегда бы задал правила дискуссии и разговора — совсем в другой интонации, чем в той, что народилась после «Ивана Денисовича». Так вообще бывает часто — первый удачный ход определяет если не всё, то очень многое. Русская литература началась не с Пушкина, но именно он оказался первым по-настоящему большим русским писателем и обозначенные им направления и ходы протаривают и столетия спустя. А вот Чаадаев имел шансы стать первым русским философом, но публичная дискуссия вокруг его писем была насильно прервана — и вот русская философия так и застряла на этом первом повороте: что такое Россия, Европа она или Азия? «Мы» Замятина не были первой антиутопией, но именно в этом произведении сложился стандарт жанра, многократно потом воспроизводимый — тоталитарный режим, сумевший подчинить себе технологии и эмоции, обрушивающийся на желающего свободы и любви индивида; от Хаксли до «Горгорода»*, несть числа этим сюжетам.
С «Иваном Денисовичем» был совершен такой же идеальный первый ход. Не злобой и не истерикой был он пропитан, а глубоким размышлением. И место, и герой, и его взгляд на лагерь (и на жизнь — как одну большую зону), и интонация — не надрывная, не истерическая, и даже не исповедальная. В центре всего человек, его страдания и переживания — и поднимаясь всё выше, воспаряя над этим заснеженным лагерем, мы видим, что речь идёт не об одном з/к Щ-854, и даже не о Сталине, а о жизни человеческой в обществе — где всегда найдется место и лагерным придуркам, и доходягам, и сукам, и добрым людям. И то, как спокойно все это описывается, больше всего и ошеломляет — а не только страшная лагерная вселенная, умещённая Солженицыным на сотне страниц текста.
Вместо истории личной беды нам подарили целый мир. Идёт снег, режет лицо ветер, но мы все идём по следам Ивана Денисовича.
И идти от этого нам чуть-чуть легче.
#сенников #день_солженицына
* — Окси — иноагент
Женская фигура склонилась над могилой. К ней тихо приблизилась другая женщина, и шепчет на ухо: ваша повесть прекрасна, вы победили своих конкурентов — Солженицына и Ахматову. Та, которой все это шепчут, отвечает резко: сам подобный разговор кощунственен, а повесть свою она не считает художественным произведением.
Это начало лето 1963 года; странная кладбищенская встреча Лидии Чуковской (речь шла о ее повести «Софья Петровна») со вдовой художника Дубинского на могиле редактора Тамары Габбе.
Подобный шепоток с самого начала сопровождал выход в печать «Одного дня Ивана Денисовича». Недруги говорили, что, дескать, есть, конечно, у повести свои достоинства, но недостатков ведь ещё больше! Не все сказал автор, не обличил толком Сталина (как известно, единственное прямое упоминание генсека Солженицын добавил под давлением цензуры), не сказал того, этого, пятого, десятого… Эх, если бы напечатали не его, а кого-нибудь другого. Да вот, хоть бы и вас, Лидия Корнеевна! И вашу «Софью Петровну».
Глупость этих предложений даже не в том, что сама Лидия Чуковская никогда не считала Солженицына конкурентом (а видела его литературным великаном, талантом). Просто с публикацией «Ивана Денисовича» в русской литературе было положено правильное начало для разговора о репрессиях и свободе. Шаг влево-шаг вправо — считай, что все если бы не пропало, то на долгие бы годы пошло в другую сторону.
А тут повезло.
У солженицынской публикации были свои предшественники — да хоть бы и рассказ Яшина «Рычаги», опубликованный в «Литературной Москве». Но не сложилось правильных обстоятельств.
Легко ведь представить, что вместо Солженицына опубликовали бы исповедь какого-то старого коммуниста, пережившего репрессии и лагерь. Или рассказ старого чекиста, ученика Дзержинского, льющего слезы о подлинных большевиках, уничтоженных «бандой Ягоды-Ежова». Или опубликовали бы что-то сугубо интеллигентское — не такое блестящее, тонкое и страшное как «Софья Петровна» Чуковской, а более озлобленное и укореннное в своих интеллигентских размышлениях. В конце концов, представим, что страшные рассказы Шаламова опубликовали бы раньше — вместо его же стихов.
И такой первый мощный ход навсегда бы задал правила дискуссии и разговора — совсем в другой интонации, чем в той, что народилась после «Ивана Денисовича». Так вообще бывает часто — первый удачный ход определяет если не всё, то очень многое. Русская литература началась не с Пушкина, но именно он оказался первым по-настоящему большим русским писателем и обозначенные им направления и ходы протаривают и столетия спустя. А вот Чаадаев имел шансы стать первым русским философом, но публичная дискуссия вокруг его писем была насильно прервана — и вот русская философия так и застряла на этом первом повороте: что такое Россия, Европа она или Азия? «Мы» Замятина не были первой антиутопией, но именно в этом произведении сложился стандарт жанра, многократно потом воспроизводимый — тоталитарный режим, сумевший подчинить себе технологии и эмоции, обрушивающийся на желающего свободы и любви индивида; от Хаксли до «Горгорода»*, несть числа этим сюжетам.
С «Иваном Денисовичем» был совершен такой же идеальный первый ход. Не злобой и не истерикой был он пропитан, а глубоким размышлением. И место, и герой, и его взгляд на лагерь (и на жизнь — как одну большую зону), и интонация — не надрывная, не истерическая, и даже не исповедальная. В центре всего человек, его страдания и переживания — и поднимаясь всё выше, воспаряя над этим заснеженным лагерем, мы видим, что речь идёт не об одном з/к Щ-854, и даже не о Сталине, а о жизни человеческой в обществе — где всегда найдется место и лагерным придуркам, и доходягам, и сукам, и добрым людям. И то, как спокойно все это описывается, больше всего и ошеломляет — а не только страшная лагерная вселенная, умещённая Солженицыным на сотне страниц текста.
Вместо истории личной беды нам подарили целый мир. Идёт снег, режет лицо ветер, но мы все идём по следам Ивана Денисовича.
И идти от этого нам чуть-чуть легче.
#сенников #день_солженицына
* — Окси — иноагент
❤6
Forwarded from Кенотаф
Первая экранизация рассказа Солженицына «Один день Ивана Денисовича» появилась через 8 лет после публикации. Участник издания «Кенотаф» Егор Сенников посмотрел картину, поставленную финским режиссером в Норвегии с английскими актерами, и рассказывает о том, как на экране зажил герой Солженицына.
«Публика должна получать не то, что она хочет, а то, что ей должно получить». Кажется, что под такой максимой вполне мог бы подписаться сам Солженицын, но она принадлежит не ему, а режиссеру Каспару Вреде, автору первой (и лучшей) экранизации «Одного дня Ивана Денисовича». Давайте будем считать ее вообще единственной — постыдный фильм Глеба Панфилова лучше забыть.
Норвежский город Рёрос — туристический центр; это шахтерский город, специально выстроенный для добычи меди. В Рёрусе сохранился деревянный исторический центр — и по сей день здесь живут в деревянных зданиях XVII и XVIII веков. Тут, в январе 1970 года, проза Солженицына была впервые перенесена на экран.
Каспар Вреде в свое время сражался против русских: финский швед, он прошел советско-финскую войну 1941–1944 годов и Лапландскую, когда Финляндия, переменив сторону, атаковала немногочисленные немецкие силы, находившиеся в стране. «Россия не выходит у меня из головы» — так называется автобиографическое эссе Каспара Вреде, в котором он рассказывает о своих непростых отношениях с Россией.
Однажды в детстве, выйдя из дома, он увидел на горизонте ярко красное зарево: алое солнце в угольно-черном небе. «Что это?», — спросил он у матери. «Это горят русские леса», — спокойно ответила она.
Так Россия вошла в его жизнь — огнем и дымом.
Сперва солдат финской армии, затем — молодой левый интеллектуал, он прожил в размышлениях о России долгие годы, восхищаясь литературой, ставя в Англии русские пьесы, боясь ее — и восхищаясь ею же. Но Россия и жестока — во время войны он понимает это со всей отчетливостью; как и то, что с ней всё равно приходится договариваться, сосуществовать.
Даже если не хочешь играть по ее правилам — она может и заставить.
Экранизация Солженицына Вреде — одна из форм размышления о России. Вреде очень дотошно подошел к тексту, решив, что самая главная задача для него — остаться максимально близким к оригиналу. Так же скрупулезно он занимался декорациями и костюмами, стремясь добиться максимальной точности — в этом ему помогал бывший гулаговский зек Георгий Трифонов (он, правда, сидел как «блатной» — потому что срок получил за убийство), брат писателя Юрия Трифонова, уехавший в эмиграцию.
Вреде углубляется в детали, в подлинную суть произведения. Он делает акцент на телесность: камера постоянно всматривается в лица героев, а их опыт взаимодействия друг с другом прежде всего завязан на тело. У зека в ГУЛАГе и правда почти ничего не остается кроме собственного тела: и потому на теле прячется и «бумажка», и «тряпочка», и весь остальной небогатый скарб узника. Ближе к телу — закон выживания в мире биополитики, осуществленной в отдельном лагере.
Это очень спокойный, даже степенный фильм: всё происходит медленно и молчаливо. В этой тишине есть место диалогам, но молчание говорит даже больше, чем слова. Во многом он построен на контрастах: черные ватники в лагерной тьме и белоснежные шубы охранников, белый снег и темень столовой. И потому захватывает дух, когда вдруг над белым снегом открывается глубокое синее небо — оно даёт надежду. На свободу, на счастье и на то, что Бог есть.
А когда нам перестаёт слепить глаза, то мы понимаем, что мир вокруг Ивана Денисовича не такой уж и чёрно-белый. В нем полно оттенков серого, разница между которыми может быть неочевидна для кого-то извне, но её легко прочувствовать, когда сам оказываешься в нечеловеческих обстоятельствах.
Собственно, это разница отличающая жизнь от смерти, счастье от горя, правда от лжи, человека от придурка.
Потому что и фильм Вреде, и рассказ Солженицына — не о смерти, а о жизни.
О том как сохранять её в ужасных условиях — и оставаться человеком.
#cенников #день_Солженицына #рецензии_на_кенотафе #cенников
«Публика должна получать не то, что она хочет, а то, что ей должно получить». Кажется, что под такой максимой вполне мог бы подписаться сам Солженицын, но она принадлежит не ему, а режиссеру Каспару Вреде, автору первой (и лучшей) экранизации «Одного дня Ивана Денисовича». Давайте будем считать ее вообще единственной — постыдный фильм Глеба Панфилова лучше забыть.
Норвежский город Рёрос — туристический центр; это шахтерский город, специально выстроенный для добычи меди. В Рёрусе сохранился деревянный исторический центр — и по сей день здесь живут в деревянных зданиях XVII и XVIII веков. Тут, в январе 1970 года, проза Солженицына была впервые перенесена на экран.
Каспар Вреде в свое время сражался против русских: финский швед, он прошел советско-финскую войну 1941–1944 годов и Лапландскую, когда Финляндия, переменив сторону, атаковала немногочисленные немецкие силы, находившиеся в стране. «Россия не выходит у меня из головы» — так называется автобиографическое эссе Каспара Вреде, в котором он рассказывает о своих непростых отношениях с Россией.
Однажды в детстве, выйдя из дома, он увидел на горизонте ярко красное зарево: алое солнце в угольно-черном небе. «Что это?», — спросил он у матери. «Это горят русские леса», — спокойно ответила она.
Так Россия вошла в его жизнь — огнем и дымом.
Сперва солдат финской армии, затем — молодой левый интеллектуал, он прожил в размышлениях о России долгие годы, восхищаясь литературой, ставя в Англии русские пьесы, боясь ее — и восхищаясь ею же. Но Россия и жестока — во время войны он понимает это со всей отчетливостью; как и то, что с ней всё равно приходится договариваться, сосуществовать.
Даже если не хочешь играть по ее правилам — она может и заставить.
Экранизация Солженицына Вреде — одна из форм размышления о России. Вреде очень дотошно подошел к тексту, решив, что самая главная задача для него — остаться максимально близким к оригиналу. Так же скрупулезно он занимался декорациями и костюмами, стремясь добиться максимальной точности — в этом ему помогал бывший гулаговский зек Георгий Трифонов (он, правда, сидел как «блатной» — потому что срок получил за убийство), брат писателя Юрия Трифонова, уехавший в эмиграцию.
Вреде углубляется в детали, в подлинную суть произведения. Он делает акцент на телесность: камера постоянно всматривается в лица героев, а их опыт взаимодействия друг с другом прежде всего завязан на тело. У зека в ГУЛАГе и правда почти ничего не остается кроме собственного тела: и потому на теле прячется и «бумажка», и «тряпочка», и весь остальной небогатый скарб узника. Ближе к телу — закон выживания в мире биополитики, осуществленной в отдельном лагере.
Это очень спокойный, даже степенный фильм: всё происходит медленно и молчаливо. В этой тишине есть место диалогам, но молчание говорит даже больше, чем слова. Во многом он построен на контрастах: черные ватники в лагерной тьме и белоснежные шубы охранников, белый снег и темень столовой. И потому захватывает дух, когда вдруг над белым снегом открывается глубокое синее небо — оно даёт надежду. На свободу, на счастье и на то, что Бог есть.
А когда нам перестаёт слепить глаза, то мы понимаем, что мир вокруг Ивана Денисовича не такой уж и чёрно-белый. В нем полно оттенков серого, разница между которыми может быть неочевидна для кого-то извне, но её легко прочувствовать, когда сам оказываешься в нечеловеческих обстоятельствах.
Собственно, это разница отличающая жизнь от смерти, счастье от горя, правда от лжи, человека от придурка.
Потому что и фильм Вреде, и рассказ Солженицына — не о смерти, а о жизни.
О том как сохранять её в ужасных условиях — и оставаться человеком.
#cенников #день_Солженицына #рецензии_на_кенотафе #cенников
❤11
«В голубом просторе», Аркадий Рылов, 1918 год
Был такой случай: пришел я из Академии голодный, затопил щепками «буржуйку» и стал варить кашу из последних остатков крупы.Когда каша была готова, я влил в нее, по ошибке, вместо подсолнечного масла керосин. Какой противный запах горячего керосина с пшенной кашей. Я — один — громко расхохотался. Мне даже как-то весело стало от такой шутки. Пошарил я в разных закоулках кухни, надеясь найти что-нибудь съедобное, но ничего не нашел. Пришлось просто выпить чаю без всего. Несносный холод не располагал к работе. Холодные кисти и тюбики с красками неприятно было брать в руки, а тут еще разная домашняя неприятная работа и дежурства у ворот по ночам. Водопровод замерз, уборная тоже, за водой надо было ходить в прачечную через двор, а там ледяная гора перед краном, ноги скользят,приходилось с ведром на четвереньках ползти, а потом нести воду на четвертый этаж. В кухне утром вода замерзала и в ведре и в самоваре. Спасением были «буржуйка» и старый друг самовар. Он согревал меня и утешал своими песенками. На ночь я одевался, как «челюскинец», собравшийся жить на льдине. Двойной комплект белья, фуфайка, на голове шерстяной шлем, на руках рукавицы — такой был мой ночной костюм. Укрывался я двумя одеялами и шубой.
Я не терял бодрости, не впадал в уныние. Я знал, что эта разруха временная, что крепкая власть справится с нею, но невозможность работать в холодной мастерской привела меня в отчаяние. Я позвонил одному моему поклоннику, собирателю картин, и сказал: «Достаньте мне дров, получите картину». На другой же день у меня была сажень дров. От голода лицо мое начало отекать, колени выступали, как у индуса.
❤7🔥5👏3
«Порядок слов» — редкий пример места, которое держится благодаря сообществу. В Петербурге таких мест немного, и «Порядок слов» для меня одна из наших базовых точек опоры. Не символ, не миф, а живой книжный магазин, без которого город становится заметно беднее и скучнее. Поэтому лучше сходить туда - и поддержать.
Если не знаете, что именно купить, вот мои простые рекомендации:
«Театр целиком. Заметки о режиссуре»
https://wordorder.ru/products-ru/teatr-celikom.-zametki-o-rezhissure/
«Юрий Бутусов. Балаган на руинах»
https://wordorder.ru/catalog-ru/izdatelstvo-poryadok-slov/yuriy-butusov.-balagan-na-ruinah-clone/
И обязательно возьмите книгу Антона Секисова, «Зоны отдыха. Петербургские кладбища и жизнь вокруг них»
https://wordorder.ru/catalog-ru/kulturologiya-mezhdisciplinarnye-issledovaniya/knigi-o-smerti/zony-otdyha.-peterburgskie-kladbischa-i-zhizn-vokrug-nih-ru/
Если есть возможность, просто поддержите «Порядок слов» покупкой книги — в магазине или онлайн. Это тот случай, когда помочь — легко.
Если не знаете, что именно купить, вот мои простые рекомендации:
«Театр целиком. Заметки о режиссуре»
https://wordorder.ru/products-ru/teatr-celikom.-zametki-o-rezhissure/
«Юрий Бутусов. Балаган на руинах»
https://wordorder.ru/catalog-ru/izdatelstvo-poryadok-slov/yuriy-butusov.-balagan-na-ruinah-clone/
И обязательно возьмите книгу Антона Секисова, «Зоны отдыха. Петербургские кладбища и жизнь вокруг них»
https://wordorder.ru/catalog-ru/kulturologiya-mezhdisciplinarnye-issledovaniya/knigi-o-smerti/zony-otdyha.-peterburgskie-kladbischa-i-zhizn-vokrug-nih-ru/
Если есть возможность, просто поддержите «Порядок слов» покупкой книги — в магазине или онлайн. Это тот случай, когда помочь — легко.
Telegram
Порядок слов
НАС ДРУГИХ НЕ БУДЕТ
Это Константин Шавловский, год назад я писал о том, что «Порядок слов» оказался на грани закрытия — и благодаря сотням и сотням заказов, которые свалились на нас под Новый год, нам удалось достойно прожить 2025-й.
Сейчас у нас грандиозные…
Это Константин Шавловский, год назад я писал о том, что «Порядок слов» оказался на грани закрытия — и благодаря сотням и сотням заказов, которые свалились на нас под Новый год, нам удалось достойно прожить 2025-й.
Сейчас у нас грандиозные…
❤9🔥2👏1