Напрасно, дева, ты бежала,
Моей пытливости страшась.
Моя мечта дорисовала
Тебя, волнуясь и смеясь.

И я узнал твои приметы
По искрам тайного огня
В твоих глазах, где бродят светы
Жестокого и злого дня.

Ты ныне блещешь красотою,
Ты древним молишься богам,
Но беззаконною тропою
Идешь к несчастным берегам.

1900

На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять смятенных.
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых...
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!..

Гамаюн, птица вещая, 1899

⚡️Левитан, Айвазовский, Шишкин, Куинджи...

Работами лучших пейзажистов теперь можно наслаждаться на канале "Пейзаж на холсте"

...к вечеру устаю до неприличия...

из письма матери, 31.03.1916, 35 лет

Поздно. В окошко закрытое
Горькая мудрость стучит.
Всё ликованье забытое
Перелетело в зенит.

Поздно. Меня не обманешь ты.
Смейся же, светлая тень!
В небе купаться устанешь ты –
Вечером сменится день.

Сменится мертвенной скукою –
Краски поблекнут твои…
Мудрость моя близорукая!
Темные годы мои!

1902

Карл Густав Юнг теперь в Telegram!

Мысли одного из самых
цитируемых психологов

Подписаться:
t.me/CarlGustavJung_tg

Сейчас принесли мне большую корзину ландышей — неизвестно откуда.

из письма матери, 02.04.1917, Петроград, 36 лет

...как же не радоваться; мы - русские, а Русь - на гребне волны мировых событий. Русь чутко слушает и ее чутко слушают. Я, Ты, мы не покинуты в сокровенном; за нами следят благие силы, не покинут нас, поскольку мы - русские.

Тише, скрытнее, медленнее, важнее - вот мое желание. А там, в великом деле собирания Руси, многие встретятся: инок, солдат, чиновник, революционер, скажут, сняв шапки: "За Русь, за Сичь, за козачество, за всех христиан, какие ни есть на свете"... И от поля Куликова по всем полям русским прокатится: "За Русь, за Сичь, за козачество, за всех христиан, какие ни есть на свете"...

Аминь.

-----

В субботу едем в Иерусалим.


из письма А.Белого - А.Блоку, 03.04.1911, Каир

Милая, ты знаешь сама, как ты свободна. Но о том, о чем ты пишешь, нельзя переписываться. Я совершенно не знаю ваших маршрутов и не имею понятия, куда писать. Это письмо пишу наугад. Твоего письма я не понимаю, т. е. не понимаю того чувства, которое было у тебя, когда ты писала. Может быть, не понимаю от своего теперешнего равновесия. Но чем больше я в равновесии, тем больше знаю реальное.

Что тебе написать, совсем не знаю. Ты пишешь мне как чужая — не так ли? Знаешь ли ты, насколько важно для меня твое письмо и имела ли ты какое-нибудь отношение ко мне, когда его писала? Ты пишешь, что я могу спрашивать. Я спрашиваю прежде всего, представляется ли тебе все будущее совершенно вне меня или ты просто можешь судить теперь только о близком будущем?

Только эти вопросы. И то — слишком трудно задавать их в письме. А что — письмо твое написано из самой глубины? Или — ты не знаешь теперь своей глубины?

Я пишу очень сухо. И стараюсь только простейшее. Я не знаю, как ты можешь понять меня «там»? И можешь ли понять.

Ты пишешь до такой степени странные вещи о деньгах, о «честности» и т. п. Из этого я заключаю, что ты не понимаешь больше меня.

Писать это письмо мне трудно.

Куда писать?


письмо Блок Л.Д., 04.04.1908, 27 лет

Милый и дорогой Борис Николаевич!

Христос воскрес! Поздравляю Вас и целую. Пишу только несколько слов, потому что ужасно занят. Посылаю стихотворение.

Ваш Ал. Блок

1903. Петербург

У забытых могил пробивалась трава...
Мы забыли вчера... И забыли слова...
И настала кругом тишина...

Этой смертью отшедших, сгоревших до тла,
Разве Ты не жива? Разве Ты не светла?
Разве сердце Твое - не весна?..

Только здесь и дышать, у подножья могил,
Где когда-то я нежные песни сложил
О свиданьи, - быть может, с Тобой..

Где впервые в мои восковые черты
Отдаленною жизнью повеяла Ты,
Пробиваясь могильной травой...


БЛОК - БЕЛОМУ, 05.04.1903, 22 года

Милый Владимир Алексеевич.

Не писал я Вам долго потому, что и мне было скверно. Теперь гораздо лучше, и не потому, что что-нибудь изменилось (нет, жизнь все так же запутана и богата), а потому, что набралось опять много дел. В сотый раз приходится с грустью признаться, что приходится прибегать к работе, чтобы вернуть ритм, а других средств пока нет.

из письма Пясту В.А., 06.04.1915, 34 года

Среди бела дня снился мне кошмар об "опрокинутых кадках" и девушке с карликом. Но вдруг я слушаю, смотрю: кругом гам, шум, трескотня, лучшие гаснут или тлеют, по многим квартирам прошла тень дряхлости, погас огонек, бежавший по шнурку, готовый, казалось, зажечь тысячи свечей. И темно. Прежних лиц я уже не вижу, страх перед ними отошел в милую память о собственной юности. Больше некого бояться. И люди уже не страшны. Зато ("в предвестие, иль в помощь, иль в награду") возвращается древняя и бурно-юная боязнь стихий - изнутри и извне. Пойдем опять из города на войну исчезнувшей и возвращающейся юности:

"Меня зовет к безвестным высям
В горах поющая весна,
А эта груда женских писем
И не жива и холодна!"

Мы поняли слишком много - и потому перестали понимать. Я не добросил молота - но небесный свод сам раскололся.


из письма Андрею Белому, 07.04.1904, 23 года

Спасибо за письмо. Мне стало тепло от него и уютно - стало уютно в бесприютности. Я вспомнил огневые закаты, зеленые травы и много синеньких колокольчиков. Аромат полей и несказанное блаженство приближений ушло от меня теперь, весной, а еще осенью, в ноябре, приходила весна и пела. Но почему-то я знаю, что когда, разбитый и усталый, убегающий от безумия, я приду в зеленую чащу и в изнемождении замру весь в цветах, Ты меня поймешь и не станешь расспрашивать ни о чем. Я Тебя нежно люблю за это, как будто уже все это произошло. Я не могу сейчас говорить умных вещей о Боге, о людях - я устал и хочу думать о цветах...

из письма Андрея Белого, 08.04.1904

О том как Бунин уделал Горького и Андреева

Как-то Горький рассказал об одной маленькой писательской игре. Как-то в Берлине в таверне собрались Бунин, Леонид Андреев и Горький. Горький положил часы и сказал: вот за тем столиком сидит человек, каждый из нас будет смотреть на него полминуты, потом отвернется и расскажет, что он об этом человеке знает и что видел.
Первым начал Горький: «Ну что, ну в сером костюме, ну бледный», - Горький, безусловно, мог сказать больше, но так как сам придумал эту «игру», то он себя принизил. Спросили Леонида Андреева, что это за человек. Леонид Андреев сказал всего несколько слов: «Это сын дьявола» - вот и все. Тогда спросили Бунина, и Бунин рассказал, какой на этом человеке костюм, в какую полоску, какой у него галстук, какой у него воротничок, где он измят, какое у него лицо – все совершенно точно. А кто этот человек? Он сказал: «Это, очевидно, крупный международный вор, судя по всему».
Позвали хозяина таверны, спросили: «Что это там за человек?» - «Ради бога, тише, это известный международный вор, который сюда приезжает отдыхать».

Здесь найдется насущное прочтенье, раздумье и переживание. О всяком: о человеке, о Боге, о смысле, о литературе. Заглядывайте!

Последние лучи заката
Лежат на поле сжатой ржи.
Дремотой розовой объята
Трава некошенной межи.

Ни ветерка, ни крика птицы,
Над рощей – красный диск луны,
И замирает песня жницы
Среди вечерней тишины.

Забудь заботы и печали,
Умчись без цели на коне
В туман и в луговые дали,
Навстречу ночи и луне!

1898

Слышу колокол. В поле весна.
Ты открыла весёлые окна.
День смеялся и гас. Ты следила одна
Облаков розоватых волокна.

Смех прошёл по лицу, но замолк и исчез.
Что же мимо прошло и смутило?
Ухожу в розовеющий лес
Ты забудешь меня, как простила.

Апрель 1902 года

Христос Воскрес, милый друг Боря. От Тебя четыре письма, а я все не пишу Тебе; сначала было слишком напряженно хорошо и по-весеннему; на Страстной, напротив, оборвалось что-то, и до сих пор не могу поправиться и стать собой. Все - "семейное"; боюсь этого больше всего; здесь всего страшнее, потому что здешние призраки умеют нанести удар, откуда не ждал; бывает, что ждешь отовсюду, - только не оттуда, откуда приходит внезапное и непоправимое. Становлюсь все злее, потому что ни в чем, кроме злобы, иногда нельзя найти защиты.

Через 1--2 недели поеду в деревню, а оттуда, если Бог поможет, за границу.

Привет Асе Тургеневой. Я не знаю ее отчества, потому очень извиняюсь перед ней, что так называю. Но, право, приветствую от души и Вас обоих вместе и Вас порознь. Если Вам хорошо, тихо приветствую Вас.

Конечно - да будет флагманский корабль. Ничто этому не помешает, кроме смерти. Другого смысла жизни и нет.

Любящий Тебя А. Блок


БЛОК - БЕЛОМУ, 11.04.1911, Петербург, 30 лет

Мама, я вчера получил твое письмо и весь день печалился. Не стоит говорить об этом. Ты прекрасно знаешь мои мысли, и всякие теоретизированья — только вредны. Живи, живи растительной жизнью, насколько только можешь, изо всех сил, утром видь утро, а вечером — вечер, и я тоже буду об этом стараться изо всех сил в Шахматово — первое время, чтобы потом наконец увидеть мир. Я читал в Академии доклад, за который меня хвалили и Вячеслав целовал, но и этот доклад — плохой и словесный. От слов, в которых я окончательно запутался и изолгался, я, как от чумы, бегу в Шахматово. Вероятно, и в моем письме к тебе были какие-нибудь лживые слова, которые тебя расстроили, ты бы им не верила.

Вчера Владислав уехал в Шахматово. Я велел ему смерить все комнаты и написать, тогда мы привезем с собой обои. Я купил тебе полольник и совок, также Любе совок, а себе — пилу, которой можно пилить сучья и низко и высоко. Пожалуйста, пиши мне, не думай, что я отношусь к тебе строго. Я вовсе не жду, что ты совершенно поправишься, но на некоторое излечение очень надеюсь. Пока еще рано судить. — Господь с тобой, целую тебя.

Саша.


письмо от 12.04.1910, Петербург, 29 лет

Там неба осветленный край
Средь дымных пятен.
Там разговор гусиных стай
Так внятен.
Свободен, весел и силен,
В дали любимой
Я слышу непомерный звон
Неуследимый.
Там осень сумрачным пером
Широко реет,
Там старый лес под топором
Редеет.

1910