как бы они конечно не накрыли теперь луну калибрами нахуй

Кратер им. Димы Рогозина:(

луна будет русской или безлюдной

приснилось что в родном дворе на улице прости господи ремесленной на том месте куда в девяностых по средам въезжала молочная цистерна стоит чёрный кадиллак с пухановым биллом и хиллари внутри; они раздают собравшимся какие-то мелкие американские ништяки, пока наиболее непримиримые соседи пытаются раскачать машину; я подхожу и высказываю им свою благодарность за когдатошний призрак свободы, очень пафосно; после этого снилось что присутствую при постановочном винтилове оппозиционного мальчика и как будто бы сам оказываюсь арестован то есть нахожусь в каких-то бесконечных комнатах и улицах из которых невозможно удрать, но я все-таки пробую; выясняется, что мир достаточно податлив, можно выломать любую дверь и запросто выдернуть менту руку из плеча, заборы берутся одним прыжком, чужие машины заводятся как в кино оттого что ты просто сел на водительское сиденье, но чувство что ты никуда не сможешь убежать и тебя все равно найдут и догонят от всего этого только острей и тотальней

еее мы подружились обратно с борей кутенковым

кто не напишет стихотворение на смерть евгения пригожина тот не русский поэт

бегал несколько наугад и в итоге пришлось возвращаться вдоль вечереющей железки, предсказуемо навстречу шли две юные ногинчанки приятной полноты в спортивных одеждах с субботними жидкостями в лапочках, сказали вы красавчик; в двадцать лет я бы конечно повалился с ними на этом в ближайшие обоссанные кусты но бегать я начал только сильно под тридцать и тут уже никаких шансов (это прелюдия, фуга будет позже)

фуга. меня всегда подбешивала пресловутая "тоска по нулевым", потому что в моем личном случае это были годы какого-то несуществования: мир скользил мимо меня как дождь по стеклу, и я о нем не особо жалел: всё было не моё: и полный разного мудачества иняз где мне дали учить максимально не мой язык; и все двадцать пять железнодорожных платформ до москвы проезжаемые туда и обратно шесть раз в неделю; и большинство книг прочитанных тогда кроме разве что путешествия на край ночи; и замызганные русские города в которые мы катались чтобы что-то такое пощупать придышаться; и букинистический ларек на курском где можно было пусто протолкаться минут двадцать перед поездом; и сеть магазинов красный куб перед восьмыми мартами и новым годом; и сокольники весной и лефортово осенью - все было мимо, и мне не хотелось ничего задержать, постоять подольше; в десятых в моей жизни возникла К. и вместе с ней мир окреп и стал что-то по-настоящему весить, я помню как в одну из наших прогулок вдоль кубани я понял как тверда эта земля под моими ногами и как это велико и обещающе; все стало одновременно сладостнее и больнее, любой догорающий летний день и мертвая кошка у дороги; в пятнадцатом году у нас родилась Глаша и сделала мир еще плотней и подробней, еще неотвратимей - и как раз тогда я начал бегать по поселку и ближним просекам и сразу почувствовал что мне нравится это пробегание мира, то есть превращение его в моих глазах обратно в ту самую ненадежную текучую массу, какой он был в моих нулевых, с той ключевой разницей что теперь я стал управлять этим скольжением; ну то есть теперь в двадцатых, когда мир уплотнился максимально (радикальное блядь путинское уплотнение) это стало уже такой неизбежной терапией (наряду с алкоголем в умеренных кол-вах и чтением канала БУТУСОВ ПЛЮС разумеется).

да как она вообще вышла за меня замуж

тем временем я настолько тугой что только щас узнал что александр невзоров и дмитрий волчек это один и тот же человек

дверь в россию расположена в ногинске на улице социалистической если што

а ещё ногинский хладокомбинат выпускает мороженое со взгрущёнкой

итак канал набрал 88 подписчиков + игорь стрелков идет в президенты стало быть самое время ЗИГАНУТЬ и вспомнить текст написанный по мотивам многочасового интервью пациента дмитрию гордону:

стихи для и. с.

слава сенная, хлопчатая, русская голубая
стынет на поручнях, машет в просевшем дожде,
кувыркается унижéнно, вот привалилась
в парке придушенном, у цементной воды

действует в рощах совсем уже отдалённых:
даже и сам спалившийся комендант
не всегда уловляет хотя бы что волоконце
вечером проверяя пустой рукав

новых учебников мало, и школьники пишут
всё что попало им, что его война -
выходка реконструктора-подорванца,
оперная фантазия трудовика

или как в ярославле на автовокзале
некий паломник в камуфляжных штанах
просит билет до романова-борисоглебска,
не жалея кассиршу, которая хуй поймёт

что же, думает комендант, но в таком блаженном
больше правды, чем в вас вместе взятых, кто позабыл
о земле, на которой большевики написали
новые имена, как мочой на снегу

если что и воздвигнется здесь, то из этих странных,
повторяет он, уже склоняясь ко сну,
и лицо его гаснет как облако, и проходят
медленно перед ним, как в прощальный раз

русские перелески, русские псарни,
русские люки, русские гаражи,
русский цветмет, русский жерех, русская плинфа,
русские яблоки, русская громкая связь

раньше цыган небесный донецк покидают
бестолочь скоропадского, палачи
группы юг, и последние крысы его подвалов
содрогаются от предчувствия, кто грядёт

2020

лэээ тут же кто-то отписался, тяжело быть русским фашистом:(

работаю эту смену в паре с девушкой у которой очень живое чувство юмора что в общих чатах что в личной переписке и ощущаю себя очень ТРИВОЖНО ведь панчить положено только мальчикам а тут такое творится; хорошо что я на удаленке хотя бы и никто не видит как мне неловко и трепетно

катались семейно в эту вашу москву, заглянул ненадолго в часовню иверской б.м. проверить че там а то давно не заходил; священник читал записки за здравие и включал автотюн на неразборчивых именах, а из-под пяты подсвечника выглядывал маленький бронзовый лев. в последний раз я был здесь с богомольной тётей Лидой перед подачей документов на журфак: обуянный подростковой депрессивной лихостью, я тогда отказался приложиться к заглавной иконе, тётя была очень огорчена - первый и чуть ли не единственный раз в жизни она дала понять, что недовольна мной; ну и на журфак господь по итогу меня собственно не пустил (и слава те).

а года за три до попытки журфака мы с тетей же катались жутко сказать к матронушке по поводу папиного алкоголизма; был что ли январь, к мощам стояла совершенно невъебенная очередь как будто их только вчера завезли и скоро увезут навсегда; но был вариант отстоять очередь поменьше к тоже вроде как по-своему эффективному образу вывешенному на внешней стене - в итоге мы, наверное, так и поступили; и пока я бродил туда-обратно вдоль малоподвижной очереди оставив тётю держать место я как мне кажется приблизительно ощутил серую мощь и плотность "народного горя": наиболее выразительно оно собралось тогда в некой женщине прижавшейся к стеклу киота так словно ей хотелось целиком провалиться внутрь; она стояла так долго-долго и никто не поторапливал ее. я до сих пор не понимаю, как человек может вынести такой оверлап скорби и тщеты - и, наверное, не только потому что сам не верю ни во что кроме японских девочек из колодца. в принципе чем старше я становлюсь тем меньше я понимаю церковь и все что у нее вокруг (но шастать вокруг и даже иногда заходить внутрь все-таки не бросаю).

когда мы жили в хрущовке

человек родился хуманитарием

в школе я вёл себя не вполне достойно: до десятого класса доставал одноклассников потише и позабитее, в десятом сосредоточился на педагогах; бедную маму вызывали на ковёр ежегодно начиная, кажется, класса с шестого; за все это мне в общем довольно стыдненько и никакой сладости воспоминая свои былые выходки я не испытываю; в одиннадцатом классе я впрочем расплатился со школой третьим местом на областной олимпиаде по литре чего как мне сказали у нас не случалось с каких-то дремучих советских лет; лучшими же моментами были дни на трудовой практике в последнее школьное лето куда я ходил изнывать по сероглазой отличнице А. из класса А., ну и составление списков очаровательных окказионализмов и скабрезностей, которому мы предавались со способным андрюшей кретининым на уроках основ православной культуры (мы были чуть ли не первой в россии школой где этсамое завелось). раз ежась и изнемогая от сдерживаемого где-то в желудке гогота, мы записывали вариации на тему "хуй тебе КУДА"; самыми блистательными вариантами насколько теперь можно вспомнить были "хуй тебе в окно" и "хуй тебе в шлем" (простите пожалуйста, почему-то очень важно было поделиться)

nikogo ne zhalko