Приснилось сегодня, что читала рукописи для какого-то молодёжного конкурса. Одна мне очень понравилась, но я забыла её название и долго-долго во сне пыталась его вспомнить.

В итоге вспомнила: «Гибернация убеднённости». С этими словами на губах и проснулась.

А сейчас походила и подумала, что «Гибернация обречённости» было бы ещё краше — для какой-нибудь сладенькой постап-антиутопии.

#будни_редакторши

Сгенерила красивое — и скорей делюсь.

#будни_редакторши #нейросеть

Уже который день думаю о пожилых волшебницах.

Пожилые волшебницы — вполне себе архетип в детской литературе. Понятно, что это трансформация исходной бабы Яги в положительный по умолчанию образ, который вводится на позициях наставника / помощника. Ведь для образа злой пожилой волшебницы есть прекрасное слово «колдунья» — оно даже фонетически такое, более остренькое и клац-клац.

А ещё у пожилых волшебниц есть любопытная особенность: стоит им появиться в истории, как нам читать про них становится так же интересно, как про главного героя. А у некоторых начинающих писателей даже автоматически (как по волшебству, ну) смещается фокус на этих персонажек (наблюдала не единожды на практике), а эфирное время у главного героя незаметно забирается, даром что он в детской литературе всегда должен быть ребёнком.

Замечали такое?

Вот вроде бы книга про девочку или мальчика, а потом появляется ОНА — немного эксцентричная (каждая по-своему), часто в какой-нибудь лиловой шали, по-паучьи пушистенькой, и вот уже хочется знать про неё всё: где живёт, каковы её волшебные навыки и примочки, как она волшебницею стала, где была раньше, зачем пришла в этот текст, а также чем (или кем) питается?

Мне кажется, дело в том, что пожилые волшебницы несмотря на свой формальный возраст стоят вне мира взрослых. Они и не родители, и не учителя, и не бабушки в классическом смысле, которые печеньки и «ты покушал?».

Они — особый вид существ, ключ к иномирской инаковости, в которой бытовое и понятное переворачивается с ног на голову; они одновременно и порог в неизвестное, и преступающая его нога.

И в этом они очень похожи на детей.

Дети же они что? Они вполне допускают, что, если заглянуть в собственный почтовый ящик, можно найти не только квитанции за коммунальные платежи, а, например, дракона (с сургучной посылочной печатью на голове вместо кепочки). Дети ещё умеют видеть вероятности, и поэтому швабра может стать копьём, лужа — лифтом на Марс, а старенькая соседка с первого этажа — той самой древней ведьмой (она в изгнании, поэтому и неразговорчива).

Пожилые волшебницы, как и дети, знают кое-что совершенно эдакое об этом мире и видят его так, как когда-то мы тоже видели — но забыли. Они умеют заглядывать туда, где у взрослых давно наглухо прибита фанерка с надписью «Так не бывает; платежи за ЖКХ по 19-м числам каждого мес.; Витя, который раз пишу: не забудь настроить автоплатёж на сайте горгаза да богажеради».

А ещё они большие исследовательницы, часто легки на подъём, умеют решать проблемы изящными и неожиданными способами, а наше сложное кажется им мелочью да чешуйкой.

Помните завязочную перипетию «Ходячего замка»? (На всякий случай уточню, что с литературным оригиналом не знакома, смотрела только версию Миядзаки.) Юную героиню превращают в старуху — и как будто бы это должна быть история о потере молодости, но… Это история о важности горячего (то есть детского) сердца, которое знает, что мир полон волшебства, даже если оно конкретно сейчас прикинулось остывшим чаем и недовязанным шерстяным носком.

А может быть, волшебницы потому и волшебницы вообще, что у них невзрослеющее сердце ребёнка при внешности бабули? И поэтому детские писатели так любят рассказывать о них в своих текстах, ну а мы — любим читать?

В конце концов, кто не хотел бы себе свою собственную бабушку-волшебницу — значимого взрослого и мудрую наставницу.

Я вот точно хотела бы. Мы созванивались бы с ней по видео раз в две недели, чтобы придумать очередную отчаянную и весёлую глупость, утверждающее наличие волшебства в ежедневности.

#редакторшьи_тексты