Описание случая работы с пациенткой с пограничной симптоматикой

Пациентка Н., 21 год. На первичный прием ее записывает мать, и уже по телефону складывается впечатление, что терапия, скорее всего, нужна им обеим. На первой встрече мать выражает намерение находиться рядом с дочерью, однако Бриш просит остаться ее за дверью кабинета, указывая на правила терапии. Мать раздосадована, Н. же, наоборот, воспринимает это как признак уважения. Взгляд пациентки кажется критичным, скептическим, требовательным. Она молчит, ожидая инициативы со стороны терапевта. Сильный аромат ее духов заполняет все пространство помещения и остается в кабинете еще долгие часы после, напоминая о ней. Еще не прояснен запрос, но уже складывается запутанная динамика отношений. В конце сеанса терапевт долго выясняет, хочет ли Н. снова прийти на прием, но вопрос об этом пациентка оставляет открытым, что, конечно, так же вызывает много интенсивных чувств у терапевта. Работа с клиентами с пограничной симптоматикой наполнена интенсивными чувствами с самого начала, и это в свою очередь позволяет терапевту приблизительно понять, что происходит во внутреннем мире пришедшего к нему человека.

Мать снова пытается поговорить с терапевтом сразу после первой сессии дочери, звонит ему в тот же день вечером с целью рассказать важные подробности. Снова и снова Бриш указывает на правила терапии, рекомендует подобрать женщине своего терапевта. И по этому поведению (когда любые границы вызывают злость матери и нежелание их учитывать) уже можно представить, в какой атмосфере происходило взросление Н.

На вторую встречу пациентка все же приходит (что демонстрирует ее нуждаемость), но при этом всячески демонстрирует отвергающее поведение: опаздывает на 20 минут, размышляет о том, что, вероятно, ей не нужна терапия, а если и нужна, то с терапевтом-женщиной.

Через день Н. звонит Бришу и просит о срочной встрече. Терапевт, вопреки правилам, назначает внеочередную сессию. В этот раз Н. приходит на 15 минут раньше положенного времени и рассказывает о бурном конфликте с матерью: та против лечения Н., так как Бриш не захотел встречаться с ней лично и разговаривать по телефону. Однако Н., чувствуя в терапевте способность к удержанию и уважению границ, выражает ясное желание продолжать терапию.

Описание ранней истории и возникновение сложностей

Историю своей жизни Н. рассказывает очень отрывочно. Н. единственный ребенок в семье, ее зачатие было «несчастным случаем», и матери пришлось выйти за муж за ее отца. Н. приходилось слышать, что своим существованием и рождением она «испортила» ей жизнь. Отец Н. - авторитарный, «не дает ей никакой свободы». Мать и дочь часто объединяются против отца, протестуя против его указаний. Однако когда это вскрывается, мать никак не защищает дочь и позволяет обрушить весь гнев на нее. Воспринимается это как «предательство». Горячие споры и стычки периодически сопровождаются физическим насилием. В такие моменты больше всего Н. хочется убежать и покончить жизнь самоубийством (у пациентки было уже 4 попытки).

Соображения относительно динамики привязанности

Уже история зачатия и рождения предполагает у матери наличие амбивалентных чувств к своему ребенку. Логичным образом амбивалентность проявилась и в том, как Н. построила отношения с терапевтом, начиная уже с первой встречи. Она искала близости, но не была уверена, можно ли вообще на кого-то положиться, не предадут ли ее. Н. боролась с переходящим все границы поведением матери и ограничивающей, сдерживающей, авторитарной позицией отца. Пациентке казалось, что сделать это можно только через побег и аутоагрессию. В восприятии Н. так же явно было заметно расщепление образа матери на хорошую («поддерживающую, сверхзаботящуюся») и плохую («предающую»).

Ход терапии

На протяжении первого года терапии Н. снова и снова ставила под вопрос организацию и правила терапии, то опаздывая на сеансы, то забывая о назначенном времени, то требуя «срочно» принять ее. Сложность заключалась в том, что терапевту нужно было организовать достаточно надежное и постоянное пространство (что обеспечивало бы чувство безопасности и предсказуемости), не сваливаясь ни в сторону чрезмерно заботливой матери (позволяя сильно расшатывать границы работы), ни в сторону авторитарного отца (не идя на уступки и не позволяя никакой гибкости в договоренностях).

На второй год работы Н. стала более цельно воспринимать терапевта, не расщепляя его на хорошего, поддерживающего и злого, отвергающего. Она убедилась, что границы терапии нужны не для ее отвержения, а для создания предсказуемости, которой ей так не хватало в детстве. Параллельно с этим пациентка наконец начала разбираться в отношениям со своими родителями: дифференцировать себя от матери в ее хаотичном внутреннем мире, отграничиться от отца и ощутить в себе силы не подчиняться ему.

Надежные отношения с терапевтом позволили приобрести Н. столько уверенности в привязанности, что со временем ей удалось построить стабильные партнерские отношения. Терапия на этом этапе перестала быть такой значимой.

P.S. Интересная штука есть в терапии, основанной на теории привязанности. Если в классическом психоанализе терапевт очень четко следит за соблюдением правил и договоренностей, не позволяя переносить встречи или отменять их, то здесь правилами допустимо пожертвовать во благо установления надежной привязанности. Правильного варианта нет, разные стили используются в зависимости от личности терапевта и личности клиентов, к нему приходящих.

Нашла себе новую супервизорку из психоаналитического подхода. В процессе супервизии случился такой диалог:

- А вот здесь Вам можно использовать методы для стабилизации состояния клиента. Есть книжка - структурная диссоциация, вот там про это хорошо написано.
- О, да, я ее как раз читаю!
- Да? Ну, хорошо. Я ее переводила.
- …
- …
- Клево.

Так что теперь у меня что-то вроде культурного шока и хорошая супервизия.

Читаем с @fivetoone51 книжку о травмах и диссоциации. Разбираем ее вместе, потому что по отдельности не вывезли, больно сложная. В процессе бывает весело. У нас есть даже воображаемая группа, с которой мы якобы обсуждаем прочитанное.


- Ты вообще осознаешь, что, читая книжку по диссоциации, мы придумали группу людей, от лица которых разговариваем?

***

- А прикинь, если люди без травм и диссоциации могут прочитать эту книгу с первого раза, и им все понятно, и восприятие цельное получается?

***

- Тут написано, что симптомы, типичные для шизофрении, могут быть диссоциативными, и как это вообще отличать?!? Ладно, оставим это для психиатров.
- ... Психиатры тоже могут быть не в курсе.
- ...
- Хотя есть у меня один, он знает про кПТСР*.
- Отлично, всех клиентов будем направлять в Петербург.

*кПТСР - комплексное посттравматическое стрессовое расстройство

Почему терапевтические сессии хорошо делать в одно и то же время, а ваш психолог неизбежно заговорит с вами о пользе агрессии

Параллельно дочитываю Сапольски про психологию стресса (и радуюсь тому, что вообще хочется читать). У него очень много про связь психологии и физиологии, а я уже докручиваю выводы в отношении психотерапии.

Социальная поддержка

Если организм после воздействия на него болезненного раздражителя имеет возможность дотянуться до своей мамы и плакать у нее на руках, стрессовая реакция у этого организма будет более слабой. Избавиться от нуждаемости в людях не выйдет, даже если очень хочется.

Проявление агрессии

В эксперименте, где крыс из двух групп подвергали серии слабых ударов электрическим током, выяснилось, что меньше шансов заработать язву (результат в том числе длительного стресса) у тех крыс, кто имеет возможность после воздействия стрессора запрыгнуть на деревянный брусок и погрызть его. Кстати, если крыса после удара током имеет возможность куснуть другую особь, уровень стресса так же снижается.

Ощущение контроля

Дальше крысу учат нажимать на рычаг, чтобы избежать последующего удара током. Если рычаг впоследствии убрать, реакция на стресс взлетит вверх. Но если убрать только связь рычага с механизмом, подающим ток, простое наличие возможности влиять на боль (даже если оно иллюзорное) снова очень сильно снизит стресс. Крысе будет казаться, что нажатия на рычаг все равно каким-то образом снижают ее страдания.

Если посадить двух человек в соседние комнаты и подвергнуть их воздействию шумового стрессора, уровень стресса будет ниже у того, кто имеет под рукой кнопку и полагает, что, нажимая на нее, шум уменьшается (даже если это не так). Важен не сам контроль, а уверенность в том, что он у вас есть.

Предсказуемость

Снова крысы, но в этот раз им никто не делает больно. Просто экспериментатор в отмеренные интервалы времени регулярно подает им в клетку пищу, а чуть позже дает то же количество еды, но в произвольном порядке, без какой-либо выраженной системы. Никаких физических стрессов не происходит: крыса не голодна, ей не больно, просто она утратила ощущение предсказуемости, и ее физиологические показатели сообщают о резком повышении уровня стресса.

"Убить Фрейда" - фильм, саркастично обрисовывающий психиатров первой половины прошлого века. Я осталась в восторге и притащила вам особенно понравившийся кусок.

#зацепило

Ребятки, а есть ли у вас интерес в изучении психической травмы и работы с ней с точки зрения специалистов или самопомощи для клиентов? Потому что я как юный гештальтист, советующий всем знакомым пройти терапию, загорелась идеей полезности и повсеместности этих знаний. С той лишь разницей, что мой опыт работы прям-таки вопит о том, как сильно и в каких порой неожиданных местах травматический опыт вылезает и мешает обычной жизни.

Есть у вас есть какие-то вопросы по теме? Что хочется узнать?

Я выхожу из отпуска и готова вещать вам о травмах. После годовой специализации, подробного анализа своей работы и кучи литературы мне кажется, что я уже могу сконструировать свой курс по этой теме. Но, как и с зависимостями, лучше всего структурировать информацию у меня получается в процессе объяснения ее кому-то еще (вопросы я ваши учла).

Так что ниже будет опрос, поучаствуйте.

ПСИХОТРАВМА. ВВЕДЕНИЕ

В терминологии путаница начинается буквально с самого начала, так как в английском языке относительно травмы традиционно используется слово "psychological" (что можно было бы перевести как "психологическая"), но на русский эти тексты переводят с использованием слова "психическая". Я думаю, теоретики с этим когда-нибудь точно определятся, для практики же я не вижу никакой значительной разницы, и в своих текстах буду использовать слова "психотравма" или просто "травма".

Самые первые вопросы, которые могут появиться, это "что такое травма? как отличить, где уже травма, а где еще нет?". Как ни странно, но в контексте психологической практики этот вопрос тоже не является основным, хотя с ним опосредованно связано кое-что важное.

Все больше идей высказывается о континууме травматических расстройств, куда входят как наиболее сложные для лечения диссоциативные расстройства идентичности, где личность человека разделена на три или более довольно автономные части (Билли Миллиган как яркий пример), так и простые всем известные соматоформные расстройства (привет всем неврологам, ставившим вегето-сосудистую дистонию с рекомендацией пить глицин). Там же где-то посерединке континуума лежат ПРЛ, ПТСР и кПТСР. Диагнозы разные, а происхождение и механизм формирования один и тот же. Здорово, что в МКБ 11 пересмотра появился диагноз кПТСР aka хроническая травма, многие прекрасные люди долгие годы просили психиатрическое сообщество выделить для него официальное место.

К чему я так подробно про это говорю? К тому, что в целом история с признанием распространенности психотравм и их различных проявлений совсем недавняя (помните, я писала про историю изучения этой темы?) и нам всем очень повезло жить именно сейчас, когда уже есть название происходящему с нами. Почему это круто? Потому что первое и основное, на чем зиждется психотерапия травмы - это развитие осознанности и способности к называнию и описанию внутреннего опыта. Собственно, это основное, на что я буду делать упор в своих текстах, по крайней мере поначалу - на описании того, что происходит во внутреннем мире человека, пережившего травму, и как оно там все работает (или не работает).

Пока что важно понять, что травма - по сути комплекс выученных реакций вашей психики для совладания с окружающим пиздецом (и то, что не достигает уровня травмы - то же самое, потому и лечение примерно одинаковое). Проблема в том, что пиздец заканчивается, а реакции остаются и дальше отравляют жизнь. Дальше я подробнее расскажу об этом на примерах, которые привела в кружочке.

Есть множество методов для работы с травмой, но единственный пример полного и подробного описания механизмов развития и поддержания травматизации я нашла только у Онно Ван дер Харта с коллегами, которые в свою очередь опираются на учение Пьера Жане (он стоит в самом начале развития психотерапии наравне с Фрейдом). Поэтому опираться я буду в основном на них, но так же буду приводить в пример и других авторов.

Это было неосознанно, но символично, что писать про травмы я начала 1 сентября 🥲

ПСИХОТРАВМА.
Часть 1. Расколотая личность

Вы все верно отметили про примеры, о которых я говорила в кружочке. Но я бы хотела сделать акцент на том аспекте, что во всех случаях теряется свобода. Я бы хотел отдохнуть, но моя тревога не позволяет мне. Я бы хотел начать работать, но что-то внутри меня не дает мне этого делать. Я бы хотел доверять своему партнеру, но внутренние переживания пересиливают мою осознанность. И это не про "хочу хотеть", когда деятельность на самом деле не приносит мне интереса и я стараюсь стать "лучшей версией себя", а именно про настоящие, искренние желания, которые почему-то не получается реализовать. Травматический опыт просто обрезает огромную часть моей жизни, а зона отчуждения со временем только разрастается.

Как это происходит? Я буду оперировать психологическими терминами, опуская нейрофизиологические основы этих процессов. Сейчас я в процессе чтения книжки именно про нейробиологию травмы, но она на английском, поэтому дело движется медленно. Позже кратко распишу и эту сторону вопроса для тех, кому, как и мне, интересно понять все до мелочей.

Итак, живет себе маленький человек, живет, и тут происходит что-то очень стрессовое, внезапное и угрожающее. Или он вообще все время находится в очень небезопасной среде, и это стрессовое происходит регулярно (на самом деле это касается не только детей, но с детскими травмами я работаю чаще, потому и примеры будут про них). Психика находится в процессе развития, навыков справляться со стрессом нет, это все пока на плечах заботящегося взрослого. Плюс часто бывает так, что именно этот взрослый и становится тем самым внезапным и угрожающим, и тогда помощи ждать вообще неоткуда. Интегрировать и переработать опыт не получается, и тогда кусочек психики оказывается отколот, изолирован от основной личности. Впервые я с этим ясно столкнулась и описала здесь.

На выходе у человека остается урезанная психика (ее предлагают называть внешне нормальной личностью - ВНЛ), которой не доступны те ее части, что были непосредственно связаны с травматическим опытом, осколки этой психики, которые зовут аффективными личностями (АЛ). Таких осколков может быть сколь угодно много, и содержать они могут любые части вашей психики, будь то воспоминания, чувства, убеждения и что угодно еще. Более автономные АЛ имеют свои имена, восприятие себя и мира, чувства и даже поведенческий контроль над телом (про это запишу кружок с примером). ВНЛ старается жить свою жизнь, в то время как АЛ фиксирована на защитных действиях и включается каждый раз, когда дело пахнет керосином (даже если ей кажется, что вот-вот запахнет). Некоторые авторы называют эту активизацию АЛ эмоциональным регрессом, а связанные с ней переживания - флэшбеком, типичным симптомом ПТСР. Про это напишу отдельно.

Сей феномен носит название структурной диссоциации, и именно это лежит в основе травмы и лишает свободы действий. Потому что какая там свобода, если вокруг опасность, боль, стыд, униженность и брошенность (выберите свой вариант).

Ребятки, два объявления.

1) У меня сейчас есть одно место на длительную личную терапию. В начале будут 2-3 установочные сессии для прояснения запроса и знакомства, после можно будет начать работать. Писать сюда @genhor_reithen

2) Хочется больше интеракций с вами в изучении психотравм, поэтому думаю сделать фокус-группу здесь, в телеге, где вы могли бы рефлексировать свой опыт, делать какие-то упражнения вместе и обсуждать возникающие вопросы. Группа бесплатная, без фиксированных встреч и созвонов и не очень большая. Если хотите поучаствовать, пишите.
Upd группа набрана

#травма

При классическом птср гораздо проще связать флешбеки с исходным событием. Ну то есть поездка в машине может вызвать очень специфическую реакцию: сжаться, замереть, перестать дышать, захотеть спрятаться. И если травмирующее событие, в котором впервые проявилась такая реакция, случилось в сознательном возрасте, у человека хотя бы есть возможность связать то, что с ним происходит сейчас (боится ехать в машине) с тем, что с ним произошло тогда (например, автомобильная авария).

Потому что для этого уже есть слова. Потому что либо он сам может отследить последовательность, либо кто-то снаружи донесет до него эту связь.

А теперь представьте, что травма произошла в тот момент, когда ты не знаешь еще никаких слов. У тебя нет способа описать происходящее, посмотреть на него со стороны. Только интенсивные эмоции, перемешанные с телесными ощущениями. И вдобавок ко всему этот опыт очень просто вытеснить, забыть.

И тогда может триггерить, что значимый человек отходит, ставит границы, повышает голос. А ты даже не понимаешь, почему.

Я сейчас активно обмазываюсь психоанализом, а моя супервизорка кидает мне крутые книжки. От этого отрывка я просто в восторге, потому что он нормализовал мне меня. Я уж думала, что это только я чего-то не понимаю и туплю с вопросами "Вот мы это поняли, а дальше-то что делать?".

Преподавание структурированной и научно обоснованной терапии часто гарантирует счастливую и, как правило, благодарную группу студентов. К концу учебного занятия они чувствуют, что им «есть что взять», что поможет им при встрече со своими пациентами на следующий день. Преподавание психоаналитической терапии – более неопределенное и рискованное предприятие. Студенты часто чувствуют себя подавленными этим терапевтическим подходом, который, в отличие от многих других, может вызвать такое беспокойство, что парализует способных в других отношениях практикующих врачей. Столкнувшись с отсутствием структуры, они не знают, что сказать пациенту. Тревога возникает не только потому, что психоаналитический подход не имеет обнадеживающей структуры, которую можно найти, например, в подходах КПТ, но и потому, что это подход, который побуждает терапевтов обращаться к бессознательным силам как в своих пациентах, так и в них самих – задача, к которой мы все в лучшем случае относимся с некоторой долей страха.

В отличие от КПТ, психоаналитический подход сложнее структурировать и преподавать на уровне навыков. Психоаналитические тренинги направлены главным образом на привитие «отношения» или образа мышления и восприимчивости.

Казалось бы, этих сложностей уже достаточно для начинающего практикующего психоаналитика, но картина еще больше усложняется из-за огромного разнообразия психоаналитических теорий, которые часто противоречат друг другу. Поскольку психоаналитические терапевты традиционно избегали научных исследований, конкурирующие теории сосуществовали без каких-либо попыток доказать их обоснованность. Новичку в этой области становится трудно решить, какой теории следовать и как ее применять в консультационном кабинете.

Дополнительные сложности проявляются в том, что идеи Фрейда или Мелани Кляйн могут быть вдохновляющими, но реализовать их на практике – непростая задача. Студенты в панике могут спросить: «Итак, пациент нападает на меня, потому что завидует мне. Что мне теперь сказать?». Размышлений о том, что сказать и нужно ли вообще говорить, достаточно, чтобы вызвать такую тревогу, что альтернативный вариант, скажем, попросить пациента вести дневник своих негативных автоматических мыслей, является желанным оазисом уверенности.

Александра Лемма, Введение в практику психоаналитической психотерапии

Так непривычно, когда оценивающий объект внезапно становится поддерживающим, интересующимся и доброжелательным. Условно год назад супервизоры, преподаватели и авторы книг знали точно, как ты должен себя вести, как на самом деле правильно, видели твое несоответствие и выражали недовольство по этому поводу.

- Зачем ты так сильно включаешься? (Ты неправильно делаешь, не включайся и молчи побольше)
- Клиенту нужно твое постоянство, а то, что ты уходишь в отпуск, сильно шатает его безопасность. (Твои нужды не должны приносить другим неприятности, о себе нужно заботиться в последнюю очередь)
- А ты зачем вообще решила взять этого клиента в работу? (Господи, ну сразу же было понятно, что не потянешь, все же видят, ну все же, да? Слишком много из себя строишь, девочка).

Чудеса, но теперь те же самые слова я могу перевести не только так, но и иначе (на самом деле, гораздо ближе к реальности):

- Когда ты так сильно включаешься, что-то происходит у вас в контакте, это можно использовать для понимания процессов клиента. Расскажи подробнее, мы с тобой разберемся.
- Клиента точно будет шатать от перерывов, и это нормально, можно понаблюдать за тем, как именно его шатает, это поможет тебе с ним работать, давай вместе посмотрим.
- Внутри тебя возникло ощущение всемогущества, хм. Это как-то характеризует процесс вашего с клиентом взаимодействия, давай смотреть, что это за контрперенос, тебе должно стать полегче.

То есть авторитетные для меня люди реально хотят мне помочь и научить, а не унизить и вписать в какие-то жесткие рамки. Чувствуются большое расслабление и поддержка. И в этот самый момент появляется набившее оскомину "а что, так можно было?".

Про требования к себе

Вообще, требования к себе как к терапевту всегда были заоблачными. С обучением они постепенно приближаются к реалистичным, но все равно кое-где встречаются перекосы. К примеру, в моем воображении от терапевта ожидается, что его отношения с родителями обязательно наполнены принятием (к родителям) и спокойствием (даже когда они проявляют насилие). Благо, есть возможность в кругу коллег этим поделиться и услышать, что такое требование к себе - не редкость (его сложная выполнимость - тоже). И в этой атмосфере вспомнить, что вообще-то, чем лучше отношения, тем быстрее и безболезненнее проходит сепарация, а хорошесть отношений зависит от обоих участников, не только от моих желаний и навыков. Короче быстрая сепарация без регистрации и смс - не мой вариант.

На самом деле такое требование - часть какого-то общего послания по типу "взрослей уже сейчас, а не тогда, когда ты будешь к этому готов, будь удобным, убери свою эмоциональность". Часто он звучит как "пора бы уже перестать переживать по поводу школы", "да сколько меня еще будет задевать та стародавняя история", "почему я не могу просто перестать это чувствовать, это же не имеет смысла". Как будто ребенок может удариться об пол и стать другим, нереалистично идеальным, которого так хотелось родителям. И недостаток поддерживающей среды и ресурсов для переработки травматичного опыта вменяется в вину самому себе, мол нужно было извернуться и совершить невозможное, напившись водой из наперстка после длительного перехода через пустыню. Ну а чо, вон, дочь подруги смогла!

Другие так сильно идеализируются, что результаты проверки ввергают в отчаяние и разочарование. Моя супервизорка (которая в группе) раз за разом старается повернуть меня лицом к реальности, когда я в восхищении и зависти говорю "хочу как ты!". Говорит: "а я, вообще-то, не так". Фрустрирует, но одновременно с тем поднимает со дна. Потому что какое блин дно, все уже специалисты более или менее опытные.

А, ну и болеть депрессией хорошему терапевту тоже нельзя. Поэтому пишу здесь только после выхода из очередного эпизода. Видимо, это все же рекуррентная депрессия и она будет возвращаться. Такие дела.

Про похороны

#от_лица_клиента

Впервые я встретилась со смертью и похоронами, когда человек, которого я знала, с которым дружила и в кого какое-то время даже была влюблена, погиб почти сразу после выпуска из школы. Помню, как меня пришибло этой новостью, и на мой вопрос «можно ли не идти на похороны?» мама сказала «нет». Это был плохой опыт, и мне очень жаль, что рядом не оказалось кого-то, кто мог бы побыть в тот момент со мной для меня. У меня закрепилась уверенность в том, что похороны - ужасное мероприятие, и непонятно, зачем их нужно посещать, потому что там становится только хуже. Но почему-то отказаться нельзя.

Вторая смерть - мой дедушка, с которым мы почти не общались и который не вызывал у меня особенно никаких чувств. В тот раз уже я сама стала для моего племянника тем поддерживающим человеком, который был мне нужен ранее. Я была рядом, защищала его от нападок старших родственников, разъясняла ситуацию и отвечала на все детские вопросы, связанные со смертью. А еще я привела туда своего тогда еще мужа, чтобы он был со мной для меня. Сохранилось ощущение, что это все какая-то ужасная сложность, с которой нужно справляться живым, где всем нужно друг друга поддерживать и защищать.

Третьи похороны случились в университете, погибла моя однокурсница. И это был первый раз, когда я сознательно выбрала не приходить. Думаю, что именно этот опыт помог мне принять свою свободу в этом вопросе, потому что нельзя на что-то свободно согласиться и прожить это, если у тебя нет свободы отказаться. И отказаться-то я отказалась, но некоторая мутная, тревожная незавершенность осталась.

И вот мы здесь. 1 марта был день, когда я впервые в своей жизни, ощутив огромную поддержку и валидацию со стороны других людей, имея в голове вариант никуда не идти и ничего не делать, почувствовала желание следить за процессом похорон, сходить на местный мемориал, возложить цветы и побыть среди других скорбящих людей. А после мне стало легче. Удалось пройти весь процесс без сопротивления и проститься с человеком. Как будто мне наконец-то открылась какая-то базовая опция, которая должна быть встроена по умолчанию, но раньше была не доступна.

Знаю, что многих сейчас сильно шатает. Большая поддержка всем тем, кто тоже в этом процессе
🖤