Джон Донн (1572 – 1631)
John Donne
Элегия XIX. На укладывание возлюбленной в постель
Устав, я призываю госпожу –
Дрожу я весь, уже вот-вот рожу.
Для воина мучительство какое –
Сто раз врага видав, стоять без боя!
Сними сей пояс – он не шар земной
Объял, но мир, что полон красотой;
Сними с груди блестящие доспехи,
Сластолюбивым дуракам помехи.
Шнуровку расшнуруй – мне слышен звон,
«Пора в постель!» – указывает он.
Завидный мне, сними китовый ус –
Столь тесно прижиматься я стремлюсь;
И платье сбрось с телесной красоты,
Как тень холма, скрывавшую цветы.
Тончайший с головы сними венец –
Открой волос корону наконец;
Разувшись, можешь ты теперь вступать
Во храм любви, на мягкую кровать.
В столь белых ризах ангелы из рая
Являлись людям; ты же, дорогая,
Магометанский даришь мне Эдем;
Хоть призрак белым, как известно всем,
Бывает тоже, нас не проведет:
От ангелов не влас, а плоть встает.
Соизволенье дай моим рукам
Блуждать вверху, внизу, и там, и сям.
Америка моя! Мой новый свет,
Держава, где иных монархов нет!
Ты – мой рудник, империя моя,
Сколь я блажен, открыв сии края!
В твоих цепях – лишь волю обретать,
Рукою на тебе кладу печать.
О нагота! О радость без предела!
Телá от платья, как душа от тела,
Избавиться должны. Ведь бриллианты –
Что яблоки бегуньи Аталанты:
Убранства у мужчин воруют взгляд,
Чтоб жаждать им не деву, а наряд.
Картина или книжный переплет –
Одежда, коей убран носит женский род;
А женщина – что книга, и она
Внутри письмен загадочных полна;
Разоблачим их! Сбрось же одеяльный
Покров, и, как пред бабкой повивальной,
Разоблачись, ляг в наготе жемчужной;
Невинна ты, и каяться не нужно.
Я, обнажась, учить тебя готов;
Мужчина есть – зачем другой покров?
Яблоки бегуньи Аталанты – по древнегреческому мифу, быстроногая дева Аталанта всем, кто желал взять ее в жены, предлагала состязаться в беге, а проигравших убивала. Юноша Гиппомен перехитрил ее с помощью золотых яблок, полученных от Афродиты: во время состязания он ронял по одному яблоку, каждый раз отвлекая соперницу их манящим блеском, и прибежал первым.
ELEGY XIX. TO HIS MISTRESS GOING TO BED
Come, madam, come, all rest my powers defy,
Until I labor, I in labor lie.
The foe oft-times having the foe in sight,
Is tired with standing though he never fight.
Off with that girdle, like heaven's zone glistering,
But a far fairer world encompassing.
Unpin that spangled breastplate which you wear,
That th' eyes of busy fools may be stopped there.
Unlace yourself, for that harmonious chime
Tells me from you that now it is bed time.
Off with that happy busk, which I envy,
That still can be, and still can stand so nigh.
Your gown, going off, such beauteous state reveals,
as when from flowry meads th' hill's shadow steals.
Off with that wiry coronet and show
The hairy diadem which on you doth grow:
Now off with those shoes, and then safely tread
In this love's hallowed temple, this soft bed.
In such white robes, heaven's angels used to be
Received by men; thou, Angel, bring'st with thee
A heaven like Mahomet's Paradise; and though
Ill spirits walk in white, we easily know
By this these angels from an evil sprite:
Those set our hairs on end, but these our flesh upright.
License my roving hands, and let them go
Before, behind, between, above, below.
O my America! my new-found-land,
My kingdom, safeliest when with one man manned,
My mine of precious stones, my empery,
How blest am I in this discovering thee!
To enter in these bonds is to be free;
Then where my hand is set, my seal shall be.
Full nakedness! All joys are due to thee,
As souls unbodied, bodies unclothed must be
To taste whole joys. Gems which you women use
Are like Atlanta's balls, cast in men's views,
That when a fool's eye lighteth on a gem,
His earthly soul may covet theirs, not them.
Like pictures, or like books' gay coverings made
For lay-men, are all women thus arrayed;
Themselves are mystic books, which only we
(Whom their imputed grace will dignify)
Must see revealed. Then, since that I may know,
John Donne
Элегия XIX. На укладывание возлюбленной в постель
Устав, я призываю госпожу –
Дрожу я весь, уже вот-вот рожу.
Для воина мучительство какое –
Сто раз врага видав, стоять без боя!
Сними сей пояс – он не шар земной
Объял, но мир, что полон красотой;
Сними с груди блестящие доспехи,
Сластолюбивым дуракам помехи.
Шнуровку расшнуруй – мне слышен звон,
«Пора в постель!» – указывает он.
Завидный мне, сними китовый ус –
Столь тесно прижиматься я стремлюсь;
И платье сбрось с телесной красоты,
Как тень холма, скрывавшую цветы.
Тончайший с головы сними венец –
Открой волос корону наконец;
Разувшись, можешь ты теперь вступать
Во храм любви, на мягкую кровать.
В столь белых ризах ангелы из рая
Являлись людям; ты же, дорогая,
Магометанский даришь мне Эдем;
Хоть призрак белым, как известно всем,
Бывает тоже, нас не проведет:
От ангелов не влас, а плоть встает.
Соизволенье дай моим рукам
Блуждать вверху, внизу, и там, и сям.
Америка моя! Мой новый свет,
Держава, где иных монархов нет!
Ты – мой рудник, империя моя,
Сколь я блажен, открыв сии края!
В твоих цепях – лишь волю обретать,
Рукою на тебе кладу печать.
О нагота! О радость без предела!
Телá от платья, как душа от тела,
Избавиться должны. Ведь бриллианты –
Что яблоки бегуньи Аталанты:
Убранства у мужчин воруют взгляд,
Чтоб жаждать им не деву, а наряд.
Картина или книжный переплет –
Одежда, коей убран носит женский род;
А женщина – что книга, и она
Внутри письмен загадочных полна;
Разоблачим их! Сбрось же одеяльный
Покров, и, как пред бабкой повивальной,
Разоблачись, ляг в наготе жемчужной;
Невинна ты, и каяться не нужно.
Я, обнажась, учить тебя готов;
Мужчина есть – зачем другой покров?
Яблоки бегуньи Аталанты – по древнегреческому мифу, быстроногая дева Аталанта всем, кто желал взять ее в жены, предлагала состязаться в беге, а проигравших убивала. Юноша Гиппомен перехитрил ее с помощью золотых яблок, полученных от Афродиты: во время состязания он ронял по одному яблоку, каждый раз отвлекая соперницу их манящим блеском, и прибежал первым.
ELEGY XIX. TO HIS MISTRESS GOING TO BED
Come, madam, come, all rest my powers defy,
Until I labor, I in labor lie.
The foe oft-times having the foe in sight,
Is tired with standing though he never fight.
Off with that girdle, like heaven's zone glistering,
But a far fairer world encompassing.
Unpin that spangled breastplate which you wear,
That th' eyes of busy fools may be stopped there.
Unlace yourself, for that harmonious chime
Tells me from you that now it is bed time.
Off with that happy busk, which I envy,
That still can be, and still can stand so nigh.
Your gown, going off, such beauteous state reveals,
as when from flowry meads th' hill's shadow steals.
Off with that wiry coronet and show
The hairy diadem which on you doth grow:
Now off with those shoes, and then safely tread
In this love's hallowed temple, this soft bed.
In such white robes, heaven's angels used to be
Received by men; thou, Angel, bring'st with thee
A heaven like Mahomet's Paradise; and though
Ill spirits walk in white, we easily know
By this these angels from an evil sprite:
Those set our hairs on end, but these our flesh upright.
License my roving hands, and let them go
Before, behind, between, above, below.
O my America! my new-found-land,
My kingdom, safeliest when with one man manned,
My mine of precious stones, my empery,
How blest am I in this discovering thee!
To enter in these bonds is to be free;
Then where my hand is set, my seal shall be.
Full nakedness! All joys are due to thee,
As souls unbodied, bodies unclothed must be
To taste whole joys. Gems which you women use
Are like Atlanta's balls, cast in men's views,
That when a fool's eye lighteth on a gem,
His earthly soul may covet theirs, not them.
Like pictures, or like books' gay coverings made
For lay-men, are all women thus arrayed;
Themselves are mystic books, which only we
(Whom their imputed grace will dignify)
Must see revealed. Then, since that I may know,
As liberally as to a midwife, show
Thyself: cast all, yea, this white linen hence,
There is no penance due to innocence.
To teach thee, I am naked first; why than,
what needst thou have more covering than a man?
Thyself: cast all, yea, this white linen hence,
There is no penance due to innocence.
To teach thee, I am naked first; why than,
what needst thou have more covering than a man?
Джон Донн (1572 – 1631)
John Donne
Из «Священных сонетов»
X.
Смерть, не гордись, что средь твоих имён
Есть «Мощь» и «Ужас». Нет, ты не такая.
И ты, чужой погибели алкая,
Не гибни, бедная, – я защищён.
Приятен людям твой прообраз – сон,
А значит, сладость есть в тебе двойная,
И лучшие спешат, тебя встречая,
Избавить дух и остов от бремён.
Фортуны, трона, злых людей рабыня,
Ты – там, где мор, война, раздор и яд,
А если мак иль зелье усыпят
Надежнее тебя – к чему гордыня?
День будет вечным за мгновеньем сна.
Тогда ты будешь, Смерть, умерщвлена.
From the Holy Sonnets.
X.
Death, be not proud, though some have called thee
Mighty and dreadful, for thou art not so;
For those whom thou think'st thou dost overthrow
Die not, poor Death, nor yet canst thou kill me.
From rest and sleep, which but thy pictures be,
Much pleasure; then from thee much more must flow,
And soonest our best men with thee do go,
Rest of their bones, and soul's delivery.
Thou art slave to fate, chance, kings, and desperate men,
And dost with poison, war, and sickness dwell,
And poppy or charms can make us sleep as well
And better than thy stroke; why swell'st thou then?
One short sleep past, we wake eternally
And death shall be no more; Death, thou shalt die.
John Donne
Из «Священных сонетов»
X.
Смерть, не гордись, что средь твоих имён
Есть «Мощь» и «Ужас». Нет, ты не такая.
И ты, чужой погибели алкая,
Не гибни, бедная, – я защищён.
Приятен людям твой прообраз – сон,
А значит, сладость есть в тебе двойная,
И лучшие спешат, тебя встречая,
Избавить дух и остов от бремён.
Фортуны, трона, злых людей рабыня,
Ты – там, где мор, война, раздор и яд,
А если мак иль зелье усыпят
Надежнее тебя – к чему гордыня?
День будет вечным за мгновеньем сна.
Тогда ты будешь, Смерть, умерщвлена.
From the Holy Sonnets.
X.
Death, be not proud, though some have called thee
Mighty and dreadful, for thou art not so;
For those whom thou think'st thou dost overthrow
Die not, poor Death, nor yet canst thou kill me.
From rest and sleep, which but thy pictures be,
Much pleasure; then from thee much more must flow,
And soonest our best men with thee do go,
Rest of their bones, and soul's delivery.
Thou art slave to fate, chance, kings, and desperate men,
And dost with poison, war, and sickness dwell,
And poppy or charms can make us sleep as well
And better than thy stroke; why swell'st thou then?
One short sleep past, we wake eternally
And death shall be no more; Death, thou shalt die.
Роберт Саути (1774 – 1843)
Robert Southey
Зима
Зима! Тебя ворчливым стариком
Изображают, с бородой седой,
Как яблоня, что зарастает мхом;
Синеют губы, льды в носу блестят,
Укутавшись, угрюмою тропой
Идешь сквозь гололед и снегопад.
Зима! Пусть у огня изобразят
Тебя в удобном кресле; ты глядишь
На святочные радости ребят,
Иль в тесном детском обществе сидишь
И шутишь с ними, иль ведешь рассказ
О призраках, что воют сквозь метель,
Следя, чтоб жар в камине не угас,
Иль попивая старый добрый эль.
Winter
A wrinkled crabbed man they picture thee,
Old Winter, with a rugged beard as grey
As the long moss upon the apple-tree;
Blue-lipt, an icedrop at thy sharp blue nose,
Close muffled up, and on thy dreary way
Plodding alone through sleet and drifting snows.
They should have drawn thee by the high-heapt hearth,
Old Winter! seated in thy great armed chair,
Watching the children at their Christmas mirth;
Or circled by them as thy lips declare
Some merry jest, or tale of murder dire,
Or troubled spirit that disturbs the night,
Pausing at times to rouse the mouldering fire,
Or taste the old October brown and bright.
Robert Southey
Зима
Зима! Тебя ворчливым стариком
Изображают, с бородой седой,
Как яблоня, что зарастает мхом;
Синеют губы, льды в носу блестят,
Укутавшись, угрюмою тропой
Идешь сквозь гололед и снегопад.
Зима! Пусть у огня изобразят
Тебя в удобном кресле; ты глядишь
На святочные радости ребят,
Иль в тесном детском обществе сидишь
И шутишь с ними, иль ведешь рассказ
О призраках, что воют сквозь метель,
Следя, чтоб жар в камине не угас,
Иль попивая старый добрый эль.
Winter
A wrinkled crabbed man they picture thee,
Old Winter, with a rugged beard as grey
As the long moss upon the apple-tree;
Blue-lipt, an icedrop at thy sharp blue nose,
Close muffled up, and on thy dreary way
Plodding alone through sleet and drifting snows.
They should have drawn thee by the high-heapt hearth,
Old Winter! seated in thy great armed chair,
Watching the children at their Christmas mirth;
Or circled by them as thy lips declare
Some merry jest, or tale of murder dire,
Or troubled spirit that disturbs the night,
Pausing at times to rouse the mouldering fire,
Or taste the old October brown and bright.
Генри Ньюболт (1862 – 1938)
Vitaï Lampada
Замолк перед площадкой каждый зритель.
Десятому грозит любой бросок,
Вот-вот уже решится победитель…
Слепящий свет; стоит один игрок.
Не для награды, многим столь желанной,
Играет он, не для хвалы льстеца,
А потому, что слышал Капитана:
«Играть! Играть! Держаться до конца!»
Песок в крови, пустыня заалела,
Атакой наше прорвано каре,
Убит полковник, пулемет заело,
Ослеп отряд в пыли и на жаре,
Рекою смерти заливает дюны,
А Честь – быть может, выдумка лжеца...
Но строй ведет в атаку голос юный:
«Играть! Играть! Держаться до конца!»
Слова всю жизнь мы повторяем эти,
Что прозвучали в школьные года,
Их в Школе все должны услышать дети,
Чтоб больше не забыть их никогда.
Пылающим светильником сияя,
Сквозь жизнь они ведут к мечте сердца,
И мы передаем их, умирая:
«Играть! Играть! Держаться до конца!»
Vitaï Lampada – светильники жизни (лат.). Аллюзия на строки из поэмы Лукреция «О природе вещей» (II, 77-79):
Племя одно начинает расти, вымирает другое,
И поколенья живущих сменяются в краткое время,
В руки из рук отдавая, как в беге, светильники жизни.
(Перевод Ф. Петровского)
Десятому грозит любой бросок … – при игре в крикет задача нападающей команды в том, чтобы вывести из игры 10 полевых игроков обороняющейся команды, после чего ей присуждается победа в иннингсе (раунде игры).
Sir Henry Newbolt
(1862-1938)
Vitaï Lampada
There's a breathless hush in the Close to-night --
Ten to make and the match to win --
A bumping pitch and a blinding light,
An hour to play and the last man in.
And it's not for the sake of a ribboned coat,
Or the selfish hope of a season's fame,
But his Captain's hand on his shoulder smote
"Play up! play up! and play the game!"
The sand of the desert is sodden red, --
Red with the wreck of a square that broke; --
The Gatling's jammed and the colonel dead,
And the regiment blind with dust and smoke.
The river of death has brimmed his banks,
And England's far, and Honour a name,
But the voice of schoolboy rallies the ranks,
"Play up! play up! and play the game!"
This is the word that year by year
While in her place the School is set
Every one of her sons must hear,
And none that hears it dare forget.
This they all with a joyful mind
Bear through life like a torch in flame,
And falling fling to the host behind --
"Play up! play up! and play the game!"
Vitaï Lampada
Замолк перед площадкой каждый зритель.
Десятому грозит любой бросок,
Вот-вот уже решится победитель…
Слепящий свет; стоит один игрок.
Не для награды, многим столь желанной,
Играет он, не для хвалы льстеца,
А потому, что слышал Капитана:
«Играть! Играть! Держаться до конца!»
Песок в крови, пустыня заалела,
Атакой наше прорвано каре,
Убит полковник, пулемет заело,
Ослеп отряд в пыли и на жаре,
Рекою смерти заливает дюны,
А Честь – быть может, выдумка лжеца...
Но строй ведет в атаку голос юный:
«Играть! Играть! Держаться до конца!»
Слова всю жизнь мы повторяем эти,
Что прозвучали в школьные года,
Их в Школе все должны услышать дети,
Чтоб больше не забыть их никогда.
Пылающим светильником сияя,
Сквозь жизнь они ведут к мечте сердца,
И мы передаем их, умирая:
«Играть! Играть! Держаться до конца!»
Vitaï Lampada – светильники жизни (лат.). Аллюзия на строки из поэмы Лукреция «О природе вещей» (II, 77-79):
Племя одно начинает расти, вымирает другое,
И поколенья живущих сменяются в краткое время,
В руки из рук отдавая, как в беге, светильники жизни.
(Перевод Ф. Петровского)
Десятому грозит любой бросок … – при игре в крикет задача нападающей команды в том, чтобы вывести из игры 10 полевых игроков обороняющейся команды, после чего ей присуждается победа в иннингсе (раунде игры).
Sir Henry Newbolt
(1862-1938)
Vitaï Lampada
There's a breathless hush in the Close to-night --
Ten to make and the match to win --
A bumping pitch and a blinding light,
An hour to play and the last man in.
And it's not for the sake of a ribboned coat,
Or the selfish hope of a season's fame,
But his Captain's hand on his shoulder smote
"Play up! play up! and play the game!"
The sand of the desert is sodden red, --
Red with the wreck of a square that broke; --
The Gatling's jammed and the colonel dead,
And the regiment blind with dust and smoke.
The river of death has brimmed his banks,
And England's far, and Honour a name,
But the voice of schoolboy rallies the ranks,
"Play up! play up! and play the game!"
This is the word that year by year
While in her place the School is set
Every one of her sons must hear,
And none that hears it dare forget.
This they all with a joyful mind
Bear through life like a torch in flame,
And falling fling to the host behind --
"Play up! play up! and play the game!"
Чарльз Кингсли (1819 - 1875)
Charles Kingsley
Ода северо-восточному ветру
Здравствуй, ветер ярый!
Стыдно пред тобой –
Про тебя не спето
Песни ни одной.
Здравствуй, ветер мрачный!
Твой студеный дом –
За немецким морем,
За норвежским льдом.
Нам не нужно лета –
Праздной маеты,
Жара, солнцепека,
Влажной духоты.
Хватит нам дремоты –
Пусть в досужий час
Бодрый зимний ветер
Вдруг разбудит нас!
В камышах промчись ты,
Взбаламуть пруды,
Пусть полезут щуки
Из глубин воды,
На озера – утку,
В топи – кулика
Пригони кормиться
К нам издалека,
Посвистом наполни
Непроглядный лес,
Снег лежалый сбрось ты
С ледяных небес.
Чуем славный ветер!
Чуем зверя след
Через лес и поле,
Топь и бересклет.
Резвые, летите
Сквозь туман и снег;
Кто вас перегонит?
Ускоряйте бег!
Резвые, летите!
Пусть метель ревет –
Все равно и часу
Лис не проживет.
Завтра вам приснится
Бег вперегонки;
Мы ж пойдем на реку,
Где звенят коньки.
Носит ветер южный,
Приторно-медов,
Томным кавалерам
Звуки нежных слов,
Притупляет сердце,
Притупляет слух…
Лишь в ненастье крепнет
Наш английский дух!
Ветер незлобивый,
Доведет зюйд-вест
Моряков до дому,
Радуя невест.
Лишь норд-ост суровый,
Воя сквозь буран,
По морям бескрайним
Водит англичан.
Вел ты наших предков,
И они пришли
На судах, владыки
Моря и земли.
В жилах кровь норманнов
Пробуди, взволнуй;
Дуй, могучий ветер,
Божий ветер, дуй!
Оригинал: https://www.bartleby.com/42/656.html
Charles Kingsley
Ода северо-восточному ветру
Здравствуй, ветер ярый!
Стыдно пред тобой –
Про тебя не спето
Песни ни одной.
Здравствуй, ветер мрачный!
Твой студеный дом –
За немецким морем,
За норвежским льдом.
Нам не нужно лета –
Праздной маеты,
Жара, солнцепека,
Влажной духоты.
Хватит нам дремоты –
Пусть в досужий час
Бодрый зимний ветер
Вдруг разбудит нас!
В камышах промчись ты,
Взбаламуть пруды,
Пусть полезут щуки
Из глубин воды,
На озера – утку,
В топи – кулика
Пригони кормиться
К нам издалека,
Посвистом наполни
Непроглядный лес,
Снег лежалый сбрось ты
С ледяных небес.
Чуем славный ветер!
Чуем зверя след
Через лес и поле,
Топь и бересклет.
Резвые, летите
Сквозь туман и снег;
Кто вас перегонит?
Ускоряйте бег!
Резвые, летите!
Пусть метель ревет –
Все равно и часу
Лис не проживет.
Завтра вам приснится
Бег вперегонки;
Мы ж пойдем на реку,
Где звенят коньки.
Носит ветер южный,
Приторно-медов,
Томным кавалерам
Звуки нежных слов,
Притупляет сердце,
Притупляет слух…
Лишь в ненастье крепнет
Наш английский дух!
Ветер незлобивый,
Доведет зюйд-вест
Моряков до дому,
Радуя невест.
Лишь норд-ост суровый,
Воя сквозь буран,
По морям бескрайним
Водит англичан.
Вел ты наших предков,
И они пришли
На судах, владыки
Моря и земли.
В жилах кровь норманнов
Пробуди, взволнуй;
Дуй, могучий ветер,
Божий ветер, дуй!
Оригинал: https://www.bartleby.com/42/656.html
Сэр Генри Ньюболт (1862 – 1938)
Sir Henry Newbolt
Барабан Дрейка
Дрейк спит в гамаке. До дома тыща верст.
(Капитан, какой вам снится сон?)
Он уснул над ядрами близ Номбре-де-Дьос,
И о Плимутском заливе грезит он.
Вдалеке там остров, вдалеке суда,
Песни, танцы моряков со всех сторон…
Средь огней прибрежных и ночей кромешных
Край родной он видит во сне былых времен.
Был он из Девона, был моряк большой,
(Капитан, какой вам снится сон?)
В плаваньи он умер с легкою душой –
Ведь о Плимутском заливе грезил он.
«В Англию верните мой старый барабан
И ударьте, как придет испанский дон;
Знайте же, сеньоры, – я из рая скоро
В море выйду, прогоню вас под гром былых времен!»
Дрейк спит в гамаке, новой ждет Армады,
(Капитан, какой вам снится сон?),
Ждет он барабана, спит он, где снаряды,
И о Плимутском заливе грезит он.
Бейте в барабан в море иль в проливе,
Бейте громче, если супостат силен…
Если силы с нами, если вьется знамя –
Мы увидим: он проснулся, герой былых времен.
Drake’s Drum
Drake he's in his hammock an' a thousand mile away,
(Capten, art tha sleepin' there below?)
Slung atween the round shot in Nombre Dios Bay,
An' dreamin' arl the time o' Plymouth Hoe.
Yarnder lumes the island, yarnder lie the ships,
Wi' sailor lads a-dancin' heel-an'-toe,
An' the shore-lights flashin', an' the night-tide dashin'
He sees et arl so plainly as he saw et long ago.
Drake he was a Devon man, an' ruled the Devon seas,
(Capten, art tha sleepin' there below?),
Rovin' tho' his death fell, he went wi' heart at ease,
An' dreamin' arl the time o' Plymouth Hoe,
"Take my drum to England, hang et by the shore,
Strike et when your powder's runnin' low;
If the Dons sight Devon, I'll quit the port o' Heaven,
An' drum them up the Channel as we drummed them long ago."
Drake he's in his hammock till the great Armadas come,
(Capten, art tha sleepin' there below?),
Slung atween the round shot, listenin' for the drum,
An' dreamin' arl the time o' Plymouth Hoe.
Call him on the deep sea, call him up the Sound,
Call him when ye sail to meet the foe;
Where the old trade's plyin' an' the old flag flyin',
They shall find him, ware an' wakin', as they found him long ago.
Sir Henry Newbolt
Барабан Дрейка
Дрейк спит в гамаке. До дома тыща верст.
(Капитан, какой вам снится сон?)
Он уснул над ядрами близ Номбре-де-Дьос,
И о Плимутском заливе грезит он.
Вдалеке там остров, вдалеке суда,
Песни, танцы моряков со всех сторон…
Средь огней прибрежных и ночей кромешных
Край родной он видит во сне былых времен.
Был он из Девона, был моряк большой,
(Капитан, какой вам снится сон?)
В плаваньи он умер с легкою душой –
Ведь о Плимутском заливе грезил он.
«В Англию верните мой старый барабан
И ударьте, как придет испанский дон;
Знайте же, сеньоры, – я из рая скоро
В море выйду, прогоню вас под гром былых времен!»
Дрейк спит в гамаке, новой ждет Армады,
(Капитан, какой вам снится сон?),
Ждет он барабана, спит он, где снаряды,
И о Плимутском заливе грезит он.
Бейте в барабан в море иль в проливе,
Бейте громче, если супостат силен…
Если силы с нами, если вьется знамя –
Мы увидим: он проснулся, герой былых времен.
Drake’s Drum
Drake he's in his hammock an' a thousand mile away,
(Capten, art tha sleepin' there below?)
Slung atween the round shot in Nombre Dios Bay,
An' dreamin' arl the time o' Plymouth Hoe.
Yarnder lumes the island, yarnder lie the ships,
Wi' sailor lads a-dancin' heel-an'-toe,
An' the shore-lights flashin', an' the night-tide dashin'
He sees et arl so plainly as he saw et long ago.
Drake he was a Devon man, an' ruled the Devon seas,
(Capten, art tha sleepin' there below?),
Rovin' tho' his death fell, he went wi' heart at ease,
An' dreamin' arl the time o' Plymouth Hoe,
"Take my drum to England, hang et by the shore,
Strike et when your powder's runnin' low;
If the Dons sight Devon, I'll quit the port o' Heaven,
An' drum them up the Channel as we drummed them long ago."
Drake he's in his hammock till the great Armadas come,
(Capten, art tha sleepin' there below?),
Slung atween the round shot, listenin' for the drum,
An' dreamin' arl the time o' Plymouth Hoe.
Call him on the deep sea, call him up the Sound,
Call him when ye sail to meet the foe;
Where the old trade's plyin' an' the old flag flyin',
They shall find him, ware an' wakin', as they found him long ago.
Сестра Хуана Инес де ла Крус (1651 – 1695)
Sor Juana Inés de la Cruz
[О своем портрете]
То, что ты видишь, – лишь обман цветной;
Тебя пленяя ловкостью художной,
Из красок силлогизм плетет он ложный,
И чувства ложью полнятся одной;
Лишь то, в чем лесть пыталась новизной
Избыть старенья ужас непреложный,
Со временем сражаясь в невозможной
Борьбе, с забвением вступая в бой;
Лишь слабое заботы ухищренье,
Лишь противления судьбе тщета,
Лишь на ветру нежнейшее растенье,
Лишь глупая и жалкая мечта,
Лишь труд бесплодный; в здравом рассужденьи –
Лишь труп, лишь прах, лишь тень и пустота.
[De su retrato]
Este que ves, engaño colorido,
que, del arte ostentando los primores,
con falsos silogismos de colores
es cauteloso engaño del sentido;
éste, en quien la lisonja ha pretendido
excusar de los años los horrores,
y venciendo del tiempo los rigores
triunfar de la vejez y del olvido,
es un vano artificio del cuidado,
es una flor al viento delicada,
es un resguardo inútil para el hado:
es una necia diligencia errada,
es un afán caduco y, bien mirado,
es cadáver, es polvo, es sombra, es nada.
Sor Juana Inés de la Cruz
[О своем портрете]
То, что ты видишь, – лишь обман цветной;
Тебя пленяя ловкостью художной,
Из красок силлогизм плетет он ложный,
И чувства ложью полнятся одной;
Лишь то, в чем лесть пыталась новизной
Избыть старенья ужас непреложный,
Со временем сражаясь в невозможной
Борьбе, с забвением вступая в бой;
Лишь слабое заботы ухищренье,
Лишь противления судьбе тщета,
Лишь на ветру нежнейшее растенье,
Лишь глупая и жалкая мечта,
Лишь труд бесплодный; в здравом рассужденьи –
Лишь труп, лишь прах, лишь тень и пустота.
[De su retrato]
Este que ves, engaño colorido,
que, del arte ostentando los primores,
con falsos silogismos de colores
es cauteloso engaño del sentido;
éste, en quien la lisonja ha pretendido
excusar de los años los horrores,
y venciendo del tiempo los rigores
triunfar de la vejez y del olvido,
es un vano artificio del cuidado,
es una flor al viento delicada,
es un resguardo inútil para el hado:
es una necia diligencia errada,
es un afán caduco y, bien mirado,
es cadáver, es polvo, es sombra, es nada.
АДМИРАЛ, 1920
В гиперборейских льдах я вел «Вайгач»,
В понтийских теплых водах вел «Марию»,
На твердой суше вел я в бой Россию –
И вот к реке ведет меня палач.
Чекист, скорее место обозначь,
Где возвращусь я в водную стихию;
Льды Ушаковки – створки гробовые,
Стенанья ветра – погребальный плач…
В кровавой белизне ревет метель,
И ждет меня смертельная купель –
От новой власти лучшая награда,
Но в небесах не гаснет никогда,
Горит нам вифлеемская звезда,
Чтоб осветить кремнистый путь из ада.
В гиперборейских льдах я вел «Вайгач»,
В понтийских теплых водах вел «Марию»,
На твердой суше вел я в бой Россию –
И вот к реке ведет меня палач.
Чекист, скорее место обозначь,
Где возвращусь я в водную стихию;
Льды Ушаковки – створки гробовые,
Стенанья ветра – погребальный плач…
В кровавой белизне ревет метель,
И ждет меня смертельная купель –
От новой власти лучшая награда,
Но в небесах не гаснет никогда,
Горит нам вифлеемская звезда,
Чтоб осветить кремнистый путь из ада.
Бернар де ла Моннуа (1641 – 1728)
Bernard de la Monnoye
Бургундский ноэль
Эй, Гийо, за барабан!
Флейтой подыграй, Робан!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Рождество приходит к нам!
Встарь звучала песня та,
Чтобы воспевать Христа;
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам
Вслед старинным временам!
По рогам получит бес,
Славим мы Царя Небес!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Черту врежем по рогам!
С флейтой барабан един,
Словно мы и Божий Сын!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Время пляскам и прыжкам!
Guillô, pran ton tamborin;
Toi, pran tai fleúte, Rôbin!
Au son de cé instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cé instruman
Je diron Noei gaiman
C’ étó lai môde autrefoi
De loüé le Roi dé Roi,
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Ai nos an fau faire autan.
Ce jor le Diale at ai cu
Randons an graice ai Jesu
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Fezon lai nique ai Satan.
L’homme et Dei son pu d’aicor
Que lai fleúte & le tambor.
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Chanton, danson, sautons-an.
#ежегодный_репост
Bernard de la Monnoye
Бургундский ноэль
Эй, Гийо, за барабан!
Флейтой подыграй, Робан!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Рождество приходит к нам!
Встарь звучала песня та,
Чтобы воспевать Христа;
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам
Вслед старинным временам!
По рогам получит бес,
Славим мы Царя Небес!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Черту врежем по рогам!
С флейтой барабан един,
Словно мы и Божий Сын!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Время пляскам и прыжкам!
Guillô, pran ton tamborin;
Toi, pran tai fleúte, Rôbin!
Au son de cé instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cé instruman
Je diron Noei gaiman
C’ étó lai môde autrefoi
De loüé le Roi dé Roi,
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Ai nos an fau faire autan.
Ce jor le Diale at ai cu
Randons an graice ai Jesu
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Fezon lai nique ai Satan.
L’homme et Dei son pu d’aicor
Que lai fleúte & le tambor.
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Chanton, danson, sautons-an.
#ежегодный_репост
ДЖЕЙМС ЭЛРОЙ ФЛЕККЕР (1884 – 1915)
James Elroy Flecker
ДЕЙСТВО О ВОЛХВАХ
Волхвы явились в Вифлеем,
Звезда в пути светила всем.
МАРИЯ
Что в скромный дом вас привело,
О славные цари?
ЦАРИ-ВОЛХВЫ
В пути светила нам звезда,
Издалека мы шли сюда
Взглянуть на ясное чело,
Лик ангельский, светлей зари.
МАРИЯ
Но кто вы, славные цари?
КАСПАР
Каспар я. С ледовитых скал
Морозный вихрь меня пригнал,
Пришел к тебе на корабле я.
Я не боюсь кровавых сеч,
Люблю я свой звенящий меч,
В потехе ратной веселею.
Вот злато. Холодом горя,
Оно ласкает взор царя.
Восславьте Князя Галилеи!
ВАЛТАСАР
Я Валтасар, царь Индостана,
Где веет ветр благоуханный
От Тапробаны до Катая.
Мои сыны проводят дни
У дерева, в густой тени,
Не то молясь, не то мечтая.
Вот ладан - символ мудреца.
Познай все тайны до конца,
Князь Полдня, Мудрость Пресвятая!
МЕЛЬХИОР
Я темнокожий Мельхиор,
Я стар, движеньями нескор,
Уже сочтен мой век великий.
Мой край песками занесен,
И светит знойный Аполлон
В стране пустынной и безликой.
Вот мирры белые цветы,
Сердечный пламень. Станешь ты
Царем Любви, Души Владыкой!
ХОР АНГЕЛОВ
О Царь Любви, Души Владыка,
Согреет голубь светлоликий
Тебя теплом груди своей,
О Царь Царей.
Suaviole o flos Virginum,
Apparuit Rex Gentium*.
***
«Но кто ты, Царь Царей? Как знать?» -
Поет в задумчивости мать.
*Благоухай, о Цвет Дев, явился Царь Народов. (лат.)
Тапробана, Катай – старинные названия Шри-Ланки и Китая.
THE MASQUE OF THE MAGI
Three Kings have come to Bethlehem
With a trailing star in front of them.
MARY
What would you in this little place,
You three bright kings?
KINGS
Mother, we tracked the trailing star
Which brought us here from lands afar,
And we would look on his dear face
Round whom the Seraphs fold their wings.
MARY
But who are you, bright kings?
CASPAR
Caspar am I: the rocky North
From storm and silence drave me forth
Down to the blue and tideless sea.
I do not fear the tinkling sword,
For I am a great battle-lord,
And love the horns of chivalry.
And I have brought thee splendid gold,
The strong man's joy, refined and cold.
All hail, thou Prince of Galilee!
BALTHAZAR
I am Balthazar, Lord of Ind,
Where blows a soft and scented wind
From Taprobane towards Cathay.
My children, who are tall and wise,
Stand by a tree with shutten eyes
And seem to meditate or pray.
And these red drops of frankincense
Betoken man's intelligence.
Hail, Lord of Wisdom, Prince of Day!
MELCHIOR
I am the dark man, Melchior,
And I shall live but little more
Since I am old and feebly move.
My kingdom is a burnt-up land
Half buried by the drifting sand,
So hot Apollo shines above.
What could I bring but simple myrrh
White blossom of the cordial fire?
Hail, Prince of Souls, and Lord of Love!
CHORUS OF ANGELS
O Prince of souls and Lord of Love,
O'er thee the purple-breasted dove
Shall watch with open silver wings,
Thou King of Kings.
Suaviole o flos Virginum,
Apparuit Rex Gentium.
. . .
"Who art thou, little King of Kings?"
His wondering mother sings.
James Elroy Flecker
ДЕЙСТВО О ВОЛХВАХ
Волхвы явились в Вифлеем,
Звезда в пути светила всем.
МАРИЯ
Что в скромный дом вас привело,
О славные цари?
ЦАРИ-ВОЛХВЫ
В пути светила нам звезда,
Издалека мы шли сюда
Взглянуть на ясное чело,
Лик ангельский, светлей зари.
МАРИЯ
Но кто вы, славные цари?
КАСПАР
Каспар я. С ледовитых скал
Морозный вихрь меня пригнал,
Пришел к тебе на корабле я.
Я не боюсь кровавых сеч,
Люблю я свой звенящий меч,
В потехе ратной веселею.
Вот злато. Холодом горя,
Оно ласкает взор царя.
Восславьте Князя Галилеи!
ВАЛТАСАР
Я Валтасар, царь Индостана,
Где веет ветр благоуханный
От Тапробаны до Катая.
Мои сыны проводят дни
У дерева, в густой тени,
Не то молясь, не то мечтая.
Вот ладан - символ мудреца.
Познай все тайны до конца,
Князь Полдня, Мудрость Пресвятая!
МЕЛЬХИОР
Я темнокожий Мельхиор,
Я стар, движеньями нескор,
Уже сочтен мой век великий.
Мой край песками занесен,
И светит знойный Аполлон
В стране пустынной и безликой.
Вот мирры белые цветы,
Сердечный пламень. Станешь ты
Царем Любви, Души Владыкой!
ХОР АНГЕЛОВ
О Царь Любви, Души Владыка,
Согреет голубь светлоликий
Тебя теплом груди своей,
О Царь Царей.
Suaviole o flos Virginum,
Apparuit Rex Gentium*.
***
«Но кто ты, Царь Царей? Как знать?» -
Поет в задумчивости мать.
*Благоухай, о Цвет Дев, явился Царь Народов. (лат.)
Тапробана, Катай – старинные названия Шри-Ланки и Китая.
THE MASQUE OF THE MAGI
Three Kings have come to Bethlehem
With a trailing star in front of them.
MARY
What would you in this little place,
You three bright kings?
KINGS
Mother, we tracked the trailing star
Which brought us here from lands afar,
And we would look on his dear face
Round whom the Seraphs fold their wings.
MARY
But who are you, bright kings?
CASPAR
Caspar am I: the rocky North
From storm and silence drave me forth
Down to the blue and tideless sea.
I do not fear the tinkling sword,
For I am a great battle-lord,
And love the horns of chivalry.
And I have brought thee splendid gold,
The strong man's joy, refined and cold.
All hail, thou Prince of Galilee!
BALTHAZAR
I am Balthazar, Lord of Ind,
Where blows a soft and scented wind
From Taprobane towards Cathay.
My children, who are tall and wise,
Stand by a tree with shutten eyes
And seem to meditate or pray.
And these red drops of frankincense
Betoken man's intelligence.
Hail, Lord of Wisdom, Prince of Day!
MELCHIOR
I am the dark man, Melchior,
And I shall live but little more
Since I am old and feebly move.
My kingdom is a burnt-up land
Half buried by the drifting sand,
So hot Apollo shines above.
What could I bring but simple myrrh
White blossom of the cordial fire?
Hail, Prince of Souls, and Lord of Love!
CHORUS OF ANGELS
O Prince of souls and Lord of Love,
O'er thee the purple-breasted dove
Shall watch with open silver wings,
Thou King of Kings.
Suaviole o flos Virginum,
Apparuit Rex Gentium.
. . .
"Who art thou, little King of Kings?"
His wondering mother sings.
Джон Мейсон Нил (1818 - 1866)
John Mason Neale
Добрый король Венцеслав
Венцеслав в окно глядит
Ночью в день Стефана –
Там, раскинувшись, лежит
Снежная поляна,
Полная луна ярка
Этой ночью зябкой.
Вдруг он видит бедняка
С хвороста охапкой.
– Паж, поведай королю,
Кто же этот нищий?
Правду рассказать велю –
Где его жилище?
– Под горою он живет
В трех верстах, у леса,
Там, где из-под снега бьет
Ключ святой Агнессы.
– Принеси сосновых дров,
Дай вина и мяса.
Посетим бедняцкий кров,
Отнесем припасы.
…Шел король и шел слуга
К бедняку в лачугу
Сквозь безбрежные снега,
Через злую вьюгу.
– Государь, сгустился мрак,
Ветер все лютее,
Страшно мне, и я никак
Сдвинуться не смею.
– По моим иди следам,
Выступай же смело,
Да не бойся – вьюга там
Не застудит тела.
Робко мальчик стал ступать
В след святого мужа,
Ощутил, что благодать
Растопила стужу.
Потому, Господень люд,
Поделись излишним:
Те, кто нищего спасут,
Спасены Всевышним.
Good King Wenceslas look'd out,
On the Feast of Stephen;
When the snow lay round about,
Deep, and crisp, and even:
Brightly shone the moon that night,
Though the frost was cruel,
When a poor man came in sight,
Gath'ring winter fuel.
"Hither, page, and stand by me,
If thou know'st, telling,
"Yonder peasant who is he?
Where and what his dwelling?"
"Sire, he lives a good league hence,
Underneath the mountain;
"Right against the forest fence,
By Saint Agnes' fountain."
"Bring me flesh, and bring me wine,
Bring me pine logs hither:
"Thou and I will see him dine,
When we bear them thither,"
Page and monarch forth they went,
Forth they went together:
Through the rude wind's wild lament
And the bitter weather.
"Sire, the night is darker now,
And the wind blows stronger;
"Fails my heart I know not how;
I can go no longer.'
"Mark my footsteps, good my page;
Tread thou in them boldly:
"Thou shalt find the winter's rage
Freeze thy blood less coldly."
In his master's steps he trod,
Where the snow lay dinted;
Heat was in the very sod
Which the Saint had printed.
Therefore, Christian men, be sure,
Wealth or rank possessing,
Ye who now will bless the poor,
Shall yourselves find blessing.
#ежегодный_репост
John Mason Neale
Добрый король Венцеслав
Венцеслав в окно глядит
Ночью в день Стефана –
Там, раскинувшись, лежит
Снежная поляна,
Полная луна ярка
Этой ночью зябкой.
Вдруг он видит бедняка
С хвороста охапкой.
– Паж, поведай королю,
Кто же этот нищий?
Правду рассказать велю –
Где его жилище?
– Под горою он живет
В трех верстах, у леса,
Там, где из-под снега бьет
Ключ святой Агнессы.
– Принеси сосновых дров,
Дай вина и мяса.
Посетим бедняцкий кров,
Отнесем припасы.
…Шел король и шел слуга
К бедняку в лачугу
Сквозь безбрежные снега,
Через злую вьюгу.
– Государь, сгустился мрак,
Ветер все лютее,
Страшно мне, и я никак
Сдвинуться не смею.
– По моим иди следам,
Выступай же смело,
Да не бойся – вьюга там
Не застудит тела.
Робко мальчик стал ступать
В след святого мужа,
Ощутил, что благодать
Растопила стужу.
Потому, Господень люд,
Поделись излишним:
Те, кто нищего спасут,
Спасены Всевышним.
Good King Wenceslas look'd out,
On the Feast of Stephen;
When the snow lay round about,
Deep, and crisp, and even:
Brightly shone the moon that night,
Though the frost was cruel,
When a poor man came in sight,
Gath'ring winter fuel.
"Hither, page, and stand by me,
If thou know'st, telling,
"Yonder peasant who is he?
Where and what his dwelling?"
"Sire, he lives a good league hence,
Underneath the mountain;
"Right against the forest fence,
By Saint Agnes' fountain."
"Bring me flesh, and bring me wine,
Bring me pine logs hither:
"Thou and I will see him dine,
When we bear them thither,"
Page and monarch forth they went,
Forth they went together:
Through the rude wind's wild lament
And the bitter weather.
"Sire, the night is darker now,
And the wind blows stronger;
"Fails my heart I know not how;
I can go no longer.'
"Mark my footsteps, good my page;
Tread thou in them boldly:
"Thou shalt find the winter's rage
Freeze thy blood less coldly."
In his master's steps he trod,
Where the snow lay dinted;
Heat was in the very sod
Which the Saint had printed.
Therefore, Christian men, be sure,
Wealth or rank possessing,
Ye who now will bless the poor,
Shall yourselves find blessing.
#ежегодный_репост
Интервью с автором канала можно посмотреть здесь:
https://www.youtube.com/watch?v=fp66ZF88LeA&feature=youtu.be&fbclid=IwAR3uVEiwPzKLENfY6xizkwFE2kUoEKUr78xUEhEFQT0P3RB1HualMd7fE3U
https://www.youtube.com/watch?v=fp66ZF88LeA&feature=youtu.be&fbclid=IwAR3uVEiwPzKLENfY6xizkwFE2kUoEKUr78xUEhEFQT0P3RB1HualMd7fE3U
YouTube
Артём Серебренников: словосочетание “Русский мир” в Оксфорде хорошо известно ✪ Первый Проект
Первый проект / Россия в поиске смыслов
В гостях у Александра Замыслова поэт, переводчик, доктор наук Оксфордского университета.
Биография Артёма Серебренникова ✪ Первый Проект https://youtu.be/stTts2XpSso
Что такое BREXIT? ✪ Первый Проект https://youtu.be/XWjJJRpe6m8
В гостях у Александра Замыслова поэт, переводчик, доктор наук Оксфордского университета.
Биография Артёма Серебренникова ✪ Первый Проект https://youtu.be/stTts2XpSso
Что такое BREXIT? ✪ Первый Проект https://youtu.be/XWjJJRpe6m8
Франсиско де Медрано (1570 - 1607)
Francisco de Medrano
К развалинам Италики, ныне называемой Старою Севильей, близ которых обретается Радость Очей - поместье сочинителя
Где ныне только пашня без конца,
Была Италика. Удел пространный
Был храмом. Феодосию, Траяну
Воздвиг их край творения резца.
Здесь в цирке Флора с Ламией сердца
Пленяли черни, видом зрелищ пьяной,
Здесь в цирке рев наградой был желанной
Борцу, что в схватке одолел борца.
Все сгинуло! Но вплоть до наших дней
Назло годам и року водворились
В упрямстве камни средь равнины сей.
Коль пред жестоким веком не смирились
В немом терпеньи глыбы сих камней, -
И мы потерпим молча, Амарилис.
A LAS RUINAS DE ITÁLICA, QUE AHORA LLAMAN SEVILLA LA VIEJA, JUNTO DE LAS QUALES ESTÁ SU EREDAMIENTO MIRARBUENO
Estos de pan llevar campos ahora,
fueron un tiempo Itálica. Este llano
fue templo. Aquí a Teodosio, allí a Trajano
puso estatuas su patria vençedora.
En este çerco fueron Lamia y Flora
llama y admiraçión deel vulgo vano;
en este cerco el luchador profano
deel aplauso esperó la voz sonora.
¡Cómo feneçió todo, ay!; mas erguidas,
a pesar de fortuna y tiempo, vemos
estas y aquellas piedras combatidas.
Pues si vencen la edad y los estremos
deel mal, piedras calladas y sufridas,
suframos, Amarilis, y callemos.
Francisco de Medrano
К развалинам Италики, ныне называемой Старою Севильей, близ которых обретается Радость Очей - поместье сочинителя
Где ныне только пашня без конца,
Была Италика. Удел пространный
Был храмом. Феодосию, Траяну
Воздвиг их край творения резца.
Здесь в цирке Флора с Ламией сердца
Пленяли черни, видом зрелищ пьяной,
Здесь в цирке рев наградой был желанной
Борцу, что в схватке одолел борца.
Все сгинуло! Но вплоть до наших дней
Назло годам и року водворились
В упрямстве камни средь равнины сей.
Коль пред жестоким веком не смирились
В немом терпеньи глыбы сих камней, -
И мы потерпим молча, Амарилис.
A LAS RUINAS DE ITÁLICA, QUE AHORA LLAMAN SEVILLA LA VIEJA, JUNTO DE LAS QUALES ESTÁ SU EREDAMIENTO MIRARBUENO
Estos de pan llevar campos ahora,
fueron un tiempo Itálica. Este llano
fue templo. Aquí a Teodosio, allí a Trajano
puso estatuas su patria vençedora.
En este çerco fueron Lamia y Flora
llama y admiraçión deel vulgo vano;
en este cerco el luchador profano
deel aplauso esperó la voz sonora.
¡Cómo feneçió todo, ay!; mas erguidas,
a pesar de fortuna y tiempo, vemos
estas y aquellas piedras combatidas.
Pues si vencen la edad y los estremos
deel mal, piedras calladas y sufridas,
suframos, Amarilis, y callemos.
Габриэль Альварес де Толедо (1662 – 1714)
Gabriel Álvarez de Toledo
Ты все же пал, о горделивый Рим,
Ты, правивший державой мировою,
Себя над миром не считал главою –
Себя ты миром возомнил самим.
Возвысившись над твердью, ты был чтим –
И так же чтим, простершись под землею;
Ты мнил наполнить эмпирей собою –
Но Рим наполнился собой одним.
Ты вечную воздвиг в руинах славу,
Твой гордый остов, обратившись в прах,
Возвысится колонной величавой;
Лишь сам себе подобен ты в делах,
И время не погасит блеск державы,
И римский тлен запомнится в веках.
Caíste, altiva Roma, en fin caíste,
tú, que cuando a los cielos te elevaste,
ser cabeza del orbe despreciaste,
porque ser todo el orbe pretendiste.
Cuanta soberbia fábrica erigiste
con no menor asombro despeñaste,
pues del mundo en la esfera te estrechaste,
¡oh Roma!, y solo en ti caber pudiste.
Fundando en lo caduco eterna gloria,
tu cadáver a polvo reducido,
padrón será inmortal de tu victoria;
porque, siendo tú sola lo que has sido,
ni gastar puede el tiempo tu memoria,
ni tu ruina caber en el olvido.
Gabriel Álvarez de Toledo
Ты все же пал, о горделивый Рим,
Ты, правивший державой мировою,
Себя над миром не считал главою –
Себя ты миром возомнил самим.
Возвысившись над твердью, ты был чтим –
И так же чтим, простершись под землею;
Ты мнил наполнить эмпирей собою –
Но Рим наполнился собой одним.
Ты вечную воздвиг в руинах славу,
Твой гордый остов, обратившись в прах,
Возвысится колонной величавой;
Лишь сам себе подобен ты в делах,
И время не погасит блеск державы,
И римский тлен запомнится в веках.
Caíste, altiva Roma, en fin caíste,
tú, que cuando a los cielos te elevaste,
ser cabeza del orbe despreciaste,
porque ser todo el orbe pretendiste.
Cuanta soberbia fábrica erigiste
con no menor asombro despeñaste,
pues del mundo en la esfera te estrechaste,
¡oh Roma!, y solo en ti caber pudiste.
Fundando en lo caduco eterna gloria,
tu cadáver a polvo reducido,
padrón será inmortal de tu victoria;
porque, siendo tú sola lo que has sido,
ni gastar puede el tiempo tu memoria,
ni tu ruina caber en el olvido.
👏1
ТУРКМАНЧАЙ, 1828
Сражая циркуляры и фирманы,
Фехтуя шпагой острого ума,
Ты заново чертил на карте страны –
Но вот и над тобой сгустилась тьма.
Оставив неродимые дома,
Потянутся в России караваны
Из тех, кому вся Персия – тюрьма,
И переполнят злобу Тегерана.
Когда милордов эксклюзивный клуб
Игрушкой черни сделает твой труп, –
Из пораженья возрастет победа;
Но на дорогах уж который век –
Печальная процессия телег
И крики: «Что везете? – Грибоеда.»
#репост #грибоедов223
Сражая циркуляры и фирманы,
Фехтуя шпагой острого ума,
Ты заново чертил на карте страны –
Но вот и над тобой сгустилась тьма.
Оставив неродимые дома,
Потянутся в России караваны
Из тех, кому вся Персия – тюрьма,
И переполнят злобу Тегерана.
Когда милордов эксклюзивный клуб
Игрушкой черни сделает твой труп, –
Из пораженья возрастет победа;
Но на дорогах уж который век –
Печальная процессия телег
И крики: «Что везете? – Грибоеда.»
#репост #грибоедов223
КОРДОВСКАЯ МЕЧЕТЬ, 962
Забыт на дальнем юге край пустынный –
Нас изобилье севера влекло.
Вад-эль-Кебир, прозрачный, как стекло,
Взрасти нам золотые апельсины!
А вы в пещерах прячетесь, как джинны,
Но высоко возносите чело,
Молясь кумирам, нам несете зло…
О, племя пожирателей свинины!
По манию халифа вырос лес –
Стволы румийских мраморных древес
Из храмов пересажены в мечети.
Мы, минареты к небесам воздев,
В объятьях нежных мосарабских дев
Здесь заживем – но сколько же столетий?
Забыт на дальнем юге край пустынный –
Нас изобилье севера влекло.
Вад-эль-Кебир, прозрачный, как стекло,
Взрасти нам золотые апельсины!
А вы в пещерах прячетесь, как джинны,
Но высоко возносите чело,
Молясь кумирам, нам несете зло…
О, племя пожирателей свинины!
По манию халифа вырос лес –
Стволы румийских мраморных древес
Из храмов пересажены в мечети.
Мы, минареты к небесам воздев,
В объятьях нежных мосарабских дев
Здесь заживем – но сколько же столетий?
СЕРДЦЕ ТЬМЫ, 54 ДО Р.Х.
Здесь день недолог, тьма же здесь - безмерна,
Здесь мерзкие сырые холода,
Отвратная и скудная еда,
И нет здесь пьяной горечи Фалерна.
Здесь всякий пруд ужаснее Аверна,
Здесь в реках ядовитая вода,
Деревни здесь зовутся "города",
Дорог же здесь и вовсе нет, наверно.
Известно: Рим - всем странам голова,
Но бросим бриттам эти острова -
Уж лучше плыть к морозной Дальней Тулэ!
И, покидая этот нищий край,
Дарю ему последнее "прощай"
Я, римский гражданин прозваньем Юлий.
Здесь день недолог, тьма же здесь - безмерна,
Здесь мерзкие сырые холода,
Отвратная и скудная еда,
И нет здесь пьяной горечи Фалерна.
Здесь всякий пруд ужаснее Аверна,
Здесь в реках ядовитая вода,
Деревни здесь зовутся "города",
Дорог же здесь и вовсе нет, наверно.
Известно: Рим - всем странам голова,
Но бросим бриттам эти острова -
Уж лучше плыть к морозной Дальней Тулэ!
И, покидая этот нищий край,
Дарю ему последнее "прощай"
Я, римский гражданин прозваньем Юлий.
Шарль Леконт де Лиль (1818–1894)
Charles Leconte de Lisle
Саван Мохаммеда аль-Мансура
Плачь, Йемен, позабудь изящных пальм изгиб!
Стенай, ас-Шам, в тени раскидистого кедра!
Под звездным куполом, украшенным столь щедро,
Сокрой свой лик в песке, заройся глубже в недра,
Отец косматых львов — рыдай, рычи, Магриб!
Как ты рассечена крылами Азраила,
О Роза, цвет войны, что в Кóрдове цвела!
Отважные бойцы скатились из седла,
И клювы воронов рвут мертвые тела,
Которым стылый мрак — единая могила.
О Кала’т-аль-Носур и пропасти его,
Пусть вас пожрет Иблис, каменьями побитый!
Мелькнув, как молния, как сон полузабытый,
Хиджаз оставив, мы пленили мир открытый —
И вот померкло вмиг Ислама торжество!
Аллах, мы пред Тобой — лишь черепки скудели!
Двадцатитысячный отряд лихих бойцов
Был вихрем унесен в обитель мертвецов;
От крови всадников и крови жеребцов
Долины и луга, холмы, равнины рдели.
Нефть, жирною волной излившись на костер,
Горит средь пустошей, зловеще осветленных.
В разлитых по степи сияниях зеленых
Сгорают мертвецы; у трупов опаленных
Направлен в небеса неколебимый взор.
Аллах! Гремя, как гром грохочет в мрачной туче,
Ломясь через кусты, овраги, крутизны,
На поглотителей вина и ветчины
Мы мчались десять раз — и были сметены,
Но, усмехаяcь, вновь летел отряд летучий.
А ты, себя в багрец и латы облачив,
Надев злаченый шлем в сияниях искристых,
Летел ты как орел, вождь верующих истых,
Своим кривым мечом ты поражал нечистых…
Мохаммед аль-Мансур, ты храбр и справедлив!
Ты был под знаменем Халифов, что белее,
Чем на вершинах гор блестящие снега.
Лоснился барса мех; когда твоя нога
Скорей гнала коня в атаку на врага,
То в конский бок, блестя, вцеплялся он все злее.
Обещан Джáннат нам за ратные дела —
И потому, презрев шакалов завыванья,
Кто б из воителей, стыдясь за отставанье,
Когда ведешь ты нас, Звезда завоеванья,
Чтоб умереть как муж, не бросил удила?
Шум рухнувшего с гор ожившего потока,
Вздымающийся в час прилива грозный вал —
Отвагой опьянив, возглавил наш навал
Тот, кто язычников бессчетно побивал,
Амира славный сын, Дыхание Пророка!
Раздался сей удар, подняв ужасный гул —
Умчались коршуны, обсевшие отроги;
Заклекотав, орлы летели прочь в тревоге;
Преодолев хребты, селенья, долы, логи,
До всех концов земли удар сей досягнул!
Увы! Лихих коней в горах летели строи,
И с ночи до утра бросались все быстрей
Они в горячий бой; у яростных зверей
Обмылена узда, жар пышет из ноздрей.
Так в поле саранча кружится в страшном рое.
О дети аль-Борак и молний грозовых,
Друзья, соратники в сражении великом,
Как упивались вы побоищем и криком,
Вы ржали, мчась на смерть, летя навстречу пикам,
Погибли вы, испив потоков ветровых!
Трезуб и протазан вы разгрызали храбро,
И дрот лесных ловцов бессильно в вас летел;
Вы рвались сквозь заслон на бастионы тел,
Где веял на ветру кастильский Лев, желтел
Варан Галисии, алела Длань кантабра.
Оставив южный сад, к заснеженной горе
Вы мчались, покорив Астурии уступы;
В смертельной тишине упали ваши трупы,
Разбиты ваши лбы и перебиты крупы,
Как будто треснул плод граната на жаре!
Никто сломить не смог такой орды разгульной.
К горам они ушли, не делая толпы, —
Солдаты в чепраках, схватившие серпы
Крестьяне, короли, бароны и попы,
Плюющие из уст отравой богохульной.
Мощь побежденная сих непреклонных сил
Растаяла в ночи, уйдя во мрак холодный.
Пылают мертвецы, хрип молкнет безысходный,
Рыданьем окружен простой шатер походный —
Орел Ислама в нем навеки опочил.
Суров и бледен он, погублен тяжкой раной;
Как предрешил Аллах, бессмертного Судью
По смерти поместят в сияющем раю,
И душу ангелам вручает он свою,
Блистанием побед и пальмами венчанный.
Душа взлетела ввысь в свеченье багреца.
Укрытый шкурой льва с косматой гривой черной,
В пыли, уложенной в кедровый ларь просторный,
Что двадцать лет сбирал его доспех наборный,
Мохаммед аль-Мансур спит вечным сном бойца.
Кончается наш век; воспомним об Аллахе!
Плачь, Омейядов род, конец твой недалек!
Зловещей раною твой кровоточит бок —
Charles Leconte de Lisle
Саван Мохаммеда аль-Мансура
Плачь, Йемен, позабудь изящных пальм изгиб!
Стенай, ас-Шам, в тени раскидистого кедра!
Под звездным куполом, украшенным столь щедро,
Сокрой свой лик в песке, заройся глубже в недра,
Отец косматых львов — рыдай, рычи, Магриб!
Как ты рассечена крылами Азраила,
О Роза, цвет войны, что в Кóрдове цвела!
Отважные бойцы скатились из седла,
И клювы воронов рвут мертвые тела,
Которым стылый мрак — единая могила.
О Кала’т-аль-Носур и пропасти его,
Пусть вас пожрет Иблис, каменьями побитый!
Мелькнув, как молния, как сон полузабытый,
Хиджаз оставив, мы пленили мир открытый —
И вот померкло вмиг Ислама торжество!
Аллах, мы пред Тобой — лишь черепки скудели!
Двадцатитысячный отряд лихих бойцов
Был вихрем унесен в обитель мертвецов;
От крови всадников и крови жеребцов
Долины и луга, холмы, равнины рдели.
Нефть, жирною волной излившись на костер,
Горит средь пустошей, зловеще осветленных.
В разлитых по степи сияниях зеленых
Сгорают мертвецы; у трупов опаленных
Направлен в небеса неколебимый взор.
Аллах! Гремя, как гром грохочет в мрачной туче,
Ломясь через кусты, овраги, крутизны,
На поглотителей вина и ветчины
Мы мчались десять раз — и были сметены,
Но, усмехаяcь, вновь летел отряд летучий.
А ты, себя в багрец и латы облачив,
Надев злаченый шлем в сияниях искристых,
Летел ты как орел, вождь верующих истых,
Своим кривым мечом ты поражал нечистых…
Мохаммед аль-Мансур, ты храбр и справедлив!
Ты был под знаменем Халифов, что белее,
Чем на вершинах гор блестящие снега.
Лоснился барса мех; когда твоя нога
Скорей гнала коня в атаку на врага,
То в конский бок, блестя, вцеплялся он все злее.
Обещан Джáннат нам за ратные дела —
И потому, презрев шакалов завыванья,
Кто б из воителей, стыдясь за отставанье,
Когда ведешь ты нас, Звезда завоеванья,
Чтоб умереть как муж, не бросил удила?
Шум рухнувшего с гор ожившего потока,
Вздымающийся в час прилива грозный вал —
Отвагой опьянив, возглавил наш навал
Тот, кто язычников бессчетно побивал,
Амира славный сын, Дыхание Пророка!
Раздался сей удар, подняв ужасный гул —
Умчались коршуны, обсевшие отроги;
Заклекотав, орлы летели прочь в тревоге;
Преодолев хребты, селенья, долы, логи,
До всех концов земли удар сей досягнул!
Увы! Лихих коней в горах летели строи,
И с ночи до утра бросались все быстрей
Они в горячий бой; у яростных зверей
Обмылена узда, жар пышет из ноздрей.
Так в поле саранча кружится в страшном рое.
О дети аль-Борак и молний грозовых,
Друзья, соратники в сражении великом,
Как упивались вы побоищем и криком,
Вы ржали, мчась на смерть, летя навстречу пикам,
Погибли вы, испив потоков ветровых!
Трезуб и протазан вы разгрызали храбро,
И дрот лесных ловцов бессильно в вас летел;
Вы рвались сквозь заслон на бастионы тел,
Где веял на ветру кастильский Лев, желтел
Варан Галисии, алела Длань кантабра.
Оставив южный сад, к заснеженной горе
Вы мчались, покорив Астурии уступы;
В смертельной тишине упали ваши трупы,
Разбиты ваши лбы и перебиты крупы,
Как будто треснул плод граната на жаре!
Никто сломить не смог такой орды разгульной.
К горам они ушли, не делая толпы, —
Солдаты в чепраках, схватившие серпы
Крестьяне, короли, бароны и попы,
Плюющие из уст отравой богохульной.
Мощь побежденная сих непреклонных сил
Растаяла в ночи, уйдя во мрак холодный.
Пылают мертвецы, хрип молкнет безысходный,
Рыданьем окружен простой шатер походный —
Орел Ислама в нем навеки опочил.
Суров и бледен он, погублен тяжкой раной;
Как предрешил Аллах, бессмертного Судью
По смерти поместят в сияющем раю,
И душу ангелам вручает он свою,
Блистанием побед и пальмами венчанный.
Душа взлетела ввысь в свеченье багреца.
Укрытый шкурой льва с косматой гривой черной,
В пыли, уложенной в кедровый ларь просторный,
Что двадцать лет сбирал его доспех наборный,
Мохаммед аль-Мансур спит вечным сном бойца.
Кончается наш век; воспомним об Аллахе!
Плачь, Омейядов род, конец твой недалек!
Зловещей раною твой кровоточит бок —