Бернарт де Вентадорн (ок. 1125 – ок. 1200)
Bernart de Ventadorn

***
Нет дива в том, что всех певцов
Я превзошел своим стихом:
Ведь сердцем я к любви влеком
И ей служу без лишних слов,
Ей сердце, тело, разум свой
И силу с властью отдаю,
Иную позабыв стезю,
Я взнуздан крепкою уздой.

Неотличим от мертвецов
Тот, кто с любовью незнаком.
Какую пользу в нем найдем?
Он так уныл и так суров!
Всевышний, сжалься надо мной
И положи конец житью,
Когда предамся я нытью
Иль страсть сочту себе чужой.

Я честен, я не из лжецов,
Я Донне предан целиком,
Но я урон терплю при том,
Рыдаю, не терпя оков.
Амор – тюремщик строгий мой,
Я в заключеньи вопию,
Ключ милости подать молю,
А где найдется ключ такой?

Но бьет нежнейшим из кнутов
Амор, мне ставший палачом:
От скорби гибну день за днем,
От счастья жив я и здоров.
Мой злой тиран хорош собой,
И зло добром я признаю;
Раз хорошо я зло терплю,
Добра я жду от злобы той.

Ах, Боже, гнусных подлецов,
Всех, кем обман в любви иском,
Всех, кто печется о чужом,
Отметь Ты парою рогов!
Я в мире каждый золотой
За это смело раздаю,
Чтоб Донну покорить свою…
Увы, я небогат казной!

Ее завидев, я пунцов
Иль бледен становлюсь лицом,
Дрожу осиновым листом,
Боязнь в себе не поборов.
Я – будто скорбный головой,
В уме младенцу уступлю –
Но, Донна, победив в бою,
Подаст мне милость и покой!

Вам, Донна, присягнуть готов,
Вас не прошу я об ином,
Лишь о служении одном,
За это не ищу даров.
Нет, не медведь, не лев вы злой,
Нет, не подобны вы зверью,
И вам себя я предаю –
Добросердечности самой!

Я Вежественную пою,
Стихом своим привет ей шлю,
Так долго жив в стране чужой…

Non es meravelha s'eu chan
Melhs de nul autre chantador,
Que plus me tra.l cors vas amor
E melhs sui faihz a so coman.
Cor e cors e saber e sen
E fors' e poder i ai mes.
Si.m tira vas amor lo fres
Que vas autra part no.m aten.

Ben es mortz qui d'amor no sen
Al cor cal que dousa sabor!
E que val viure ses amor
Mas per enoi far a la gen
Ja Domnedeus no.m azir tan
Qu'eu ja pois viva jorn ni mes.
Pois que d'enoi serai mespres
Ni d'amor non aurai talan .

Per bona fe e ses enjan
Am la plus bel' e la melhor.
Del cor sospir e dels olhs plor,
Car tan l'am eu, per que i ai dan.
Eu que.n posc mais, s'Amors me pren,
E las charcers en que m'a mes,
No pot claus obrir mas merces,
E de merce no.i trop nien

Aquest' amors me fer tan gen
Al cor d'una dousa sabor:
Cen vetz mor lo jorn de dolor
E reviu de joi autras cen.
Ben es mos mals de bel semblan,
Que mais val mos mals qu'autre bes!
E pois mos mals aitan bos m'es,
Bos er lo bes apres l'afan .

Ai Deus car se fosson trian
D'entrels faus li fin amador,
E.lh lauzenger e.lh trichador
Portesson corns el fron denan
Tot l'aur del mon e tot l'argen
I volgr'aver dat, s'eu l'agues,
Sol que ma domna conogues
Aissi com eu l'am finamen.

Cant eu la vei, be m'es parven
Als olhs, al vis, a la color,
Car aissi tremble de paor
Com fa la folha contra.l ven.
Non ai de sen per un efan,
Aissi sui d'amor entrepres!
E d'ome qu'es aissi conques,
Pot domn' aver almorna gran.

Bona domna, re no.us deman
Mas que.m prendatz per servidor,
Qu'e.us servirai com bo senhor,
Cossi que del gazardo m'an.
Ve.us m'al vostre comandamen,
Francs cors umils, gais e cortes
Ors ni leos non etz vos ges ,
Que.m aucizatz, s'a vos me ren.

A Mo Cortes, lai on ilh es,
Tramet lo vers, e ja no.lh pes
Car n'ai estat tan lonjamen .

ПЕДРО ДЕ ЭСПИНОСА
(1578-1650)

СОНЕТ, НАПИСАННЫЙ В НАСМЕШКУ НАД НЕЛЕПОСТЯМИ РЫЦАРСКИХ РОМАНОВ

Ревет под сводом сумрачного грота
Чудовище в сплетенье бурых змей:
Круг острых пик становится тесней,
Ему пред смертью убивать охота.

Но с воем бросился на живоглота
Из страховидных гробовых дверей
Сонм Ночи и Плутона дочерей
И умертвил то чудище в два счёта.

Из трупа родилось три великана,
От великанов родилась принцесса,
А от принцессы – доблестный вассал…

Читатель, не смущайся, коли странно
Сие творенье; сам я ни бельмеса
Не разбираю в том, что написал!

Pedro de Espinosa

Soneto en burla de quiméricos argumentos caballerescos

Rompe la niebla de una gruta escura
un monstruo lleno de culebras pardas
y, entre sangrientas puntas de alabardas,
morir matando con furor procura.

Mas de la escura, horrenda sepultura
salen rabiando bramadoras guardas,
de la Noche y Plutón hijas bastardas,
que le quitan la vida y la locura.

De este vestigio nacen tres gigantes
y de estos tres gigantes, Doralice;
y de esta Doralice nace un Bendo.

Tu, mirón, que esto miras, no te espantes
si no lo entiendes; que, aunque yo lo hice,
así me ayude Dios que no lo entiendo.

Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)
Antoine de Saint-Amant

Альпийская зима

Вот атомы огня блестят в долине снежной,
Вот искры золота, лазури, хрусталя –
Зима, свои власы блистаньем наделя,
Их по отрогам гор рассыпала небрежно.

Вот хлад одел хребты хлопчатой тканью нежной,
Лед вместо мостовой повсюду расстеля, –
И воздух дивно чист, и сил полна земля,
И взор мой восхищен красою безмятежной.

Любезен мне мороз; я Зиму чтить готов:
Сияет белизной невинности покров,
Скрывая под собой земные злодеянья.

И столь же ласков к ней могучий царь Зевес:
Смиряет ярость он и громы воздаянья
Не мечет на нее с разгневанных небес.

Hiver des Alpes

Ces atomes de feu qui sur la Neige brillent,
Ces étincelles d’or, d’azur et de cristal
Dont l’Hiver, au Soleil, d’un lustre oriental
Pare ses cheveux blancs que les vents éparpillent ;

Ce beau Coton du Ciel, de quoi les monts s’habillent,
Ce Pavé transparent fait du second Métal,
Et cet air net et sain, propre à l’esprit vital,
Sont si doux à mes yeux que d’aise ils en pétillent.

Cette saison me plaît : j’en aime la froideur ;
Sa Robe d’Innocence et de pure candeur
Couvre en quelque façon les crimes de la Terre.

Aussi l’Olympien la voit d’un front humain ;
Sa colère l’épargne et jamais le tonnerre
Pour désoler ses jours ne partit de sa main.

Бернар де ла Моннуа (1641 – 1728)
Bernard de la Monnoye

Бургундский ноэль

Эй, Гийо, за барабан!
Флейтой подыграй, Робан!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Рождество приходит к нам!

Встарь звучала песня та,
Чтобы воспевать Христа;
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам
Вслед старинным временам!

По рогам получит бес,
Славим мы Царя Небес!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Черту врежем по рогам!

С флейтой барабан един,
Словно мы и Божий Сын!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Время пляскам и прыжкам!

Guillô, pran ton tamborin;
Toi, pran tai fleúte, Rôbin!
Au son de cé instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cé instruman
Je diron Noei gaiman

C’ étó lai môde autrefoi
De loüé le Roi dé Roi,
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Ai nos an fau faire autan.

Ce jor le Diale at ai cu
Randons an graice ai Jesu
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Fezon lai nique ai Satan.

L’homme et Dei son pu d’aicor
Que lai fleúte & le tambor.
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Chanton, danson, sautons-an.

https://www.youtube.com/watch?v=6j6hlyd-kfo

За год количество подписчиков практически удвоилось, а написанный по следам заокеанских беснований сонет собрал почти 5 тыс. просмотров. Хоть что-то хорошее принес нам annus horribilis.

С наступающим!

Редьярд Киплинг (1865 - 1936)

МОЛИТВА МИРИАМ КОЭН

Господь! От знанья перемен
Молю нас уберечь.
Нам царский гнев пошли взамен,
Пошли пожар и меч!

Не открывай нам мирных дел,
Войну от нас сокрой,
Чтоб грозный ход небесных тел
Не рушил наш покой.

Запри телесные врата
Спасительной тюрьмы,
Чтоб о посмертии мечта
Не мучала умы.

Укрой Свой промысел и путь
От грешной сей земли,
Чтоб чьи-то шепоты ничуть
Смутить нас не могли.

Завесу опусти, Господь,
Завесу опусти,
Чтоб вышний глас, дойдя до нас,
С ума не смог свести.

The Prayer of Miriam Cohen

From the wheel and the drift of Things
Deliver us, Good Lord,
And we will face the wrath of Kings
The faggot and the sword!

Lay not Thy Works before our eyes
Nor vex us with Thy Wars
Lest we should feel the straining skies
O'ertrod by trampling stars.

Hold us secure behind the gates
Of saving flesh and bone,
Lest we should dream what Dream awaits
The soul escaped alone.

Thy Path, Thy Purposes conceal
From our beleaguered realm,
Lest any shattering whisper steal
Upon us and o'erwhelm.

A veil 'twixt us and Thee, Good Lord,
A veil 'twixt us and Thee,
Lest we should hear too clear, too clear,
And unto madness see!

СКИФ, 500 ДО P.Х.

Звериные рельефы древних чаш,
И безымянных всадников курганы,
И смятые копытами поляны –
Все это, скиф, потомкам ты отдашь.

Все меж Китаем и Элладой страны
Заявят: «Скиф, когда-то был ты наш!»…
Пошли со мной сооружать шалаш,
Вдыхать на тризне воздух конопляный.

Судьбу мы любопытную найдем:
Будь пастухом простым или вождем –
Историкам доставишь ты заботу.

Нам истины, быть может, не обресть,
Но, право, не великая ли честь –
Остаться примечаньем к Геродоту?

ЛЕНИНГРАДСКАЯ АНТИЧНОСТЬ, 1948

SPQR – официальное государственное сокращение, как у нас «СССР».

--- С.П. Кондратьев, А.И. Васнецов. Учебник латинского яз. для 8-10 кл. ср. шк., изд. 5-е, стр. 14

Проскрипционный список пишет Сулла,
Тевтонов с алеманнами свирепей;
В эргастулах пока надежны цепи,
Еще шумит кровавый пир Лукулла.

Стоит Петрополь, сгорбившись сутуло
Среди руин былых великолепий...
Но вот весна приходит к скифам в степи -
В них ветром с Моря Нашего подуло.

И вот зубрит прилежный пролетарий,
Зачем скрывался в Карфагене Марий
И много ль из Нерона выйдет толка,

А по садам непокоренной Трои
Идут, нежнее Дафниса и Хлои,
В обнимку комсомолец с комсомолкой.

У.Б. Йейтс (1865 – 1939)
W.B. Yeats

Второе Пришествие

Кружась, кружась в расширившемся вихре,
Сокольничего не расслышит сокол;
Кругом распад; ослабла сердцевина,
Мир тонет в откровенном безначальи,
Все топит вал кровавый, и повсюду
Наплывом смыт невинности обряд ;
Средь лучших нет решимости, средь худших
Все ярым дерзновением полны.

Все так – здесь где-то рядом откровенье;
Все так – грядет Пришествие Второе.
«Пришествие Второе»! Лишь скажу –
Виденье ниспошлет Spiritus Mundi,
Мой взор тревожа; где-то средь пустыни
Есть нечто с телом льва, главою мужа
И взором беспощадным, словно солнце;
Оно неспешно лядвеями движет
Средь яростных теней пустынных птиц.
И снова – мрак; зато я узнаю,
Что сон кремнистый, двадцативековый
От скрипа колыбели стал кошмаром,
И некий грубый зверь, чей срок пришел,
Влачась, ползет рождаться в Вифлеем.

1919

The Second Coming

Turning and turning in the widening gyre
The falcon cannot hear the falconer;
Things fall apart; the centre cannot hold;
Mere anarchy is loosed upon the world,
The blood-dimmed tide is loosed, and everywhere
The ceremony of innocence is drowned;
The best lack all conviction, while the worst
Are full of passionate intensity.

Surely some revelation is at hand;
Surely the Second Coming is at hand.
The Second Coming! Hardly are those words out
When a vast image out of Spiritus Mundi
Troubles my sight; somewhere in sands of the desert
A shape with lion body and the head of a man,
A gaze blank and pitiless as the sun,
Is moving its slow thighs, while all about it
Reel shadows of indignant desert birds.
The darkness drops again; but now I know
That twenty centuries of stony sleep
Were vexed to nightmare by a rocking cradle,
And what rough beast, its hour come round at last,
Slouches towards Bethlehem to be born?

1919

НОВЫЙ ГИПЕРБОРЕЙ, 1921

А не создать ли нам “Гиперборей”,
Четыре с первым номером тетради?
Зачем, вы просите? Забавы ради,
А может, чтоб закончить побыстрей.

Да, наши строки – не для букварей,
За это не приставят нас к награде,
Но Некто в хаотическом распаде,
Средь бесконечных красных октябрей

Не даст гектографическим страницам
Развеяться видением безлицым
Среди летейских или невских вод,

Чтоб век спустя, в вернувшейся России,
Как прежде на отрогах Пиэрии,
Камены повели свой хоровод.

Сэр Томас Сеймур (ок. 1508 – 1549)
Sir Thomas Seymour

Выдающийся государственный деятель эпохи Тюдоров, адмирал и дипломат. Обвинен в покушении на малолетнего короля Эдуарда VI и заговоре с целью захвата власти, обезглавлен в Тауэре 20 марта 1549 г.

***
Избрать: король
Иль Иисус –
Опасна роль,
Тяжел искус.

Наш полон век
Забот, невзгод,
Быстрее рек
Он прочь течет…

Но хочет Бог
Меня взыскать,
Чтоб я не смог
Его предать,

От бед Он нас
Всегда берёг,
И в нужный час
Предостерег.

Смерть, рви мне плоть,
Скорей приди,
Ведь Царь-Господь
Ждет впереди;

От Бога царь
Придет иной
Царить, как встарь
Премудрый Ной.

Я плоть свою
Спешу отдать
За жизнь в раю
И благодать.

***
Forgetting God
To love a king
Hath been my rod
Or else nothing,

In this frail life,
Being a blast
Of care and strife
Till it be past.

Yet God did call
Me in my pride,
Lest I should fall
And from Him slide.

For whom loves He
And not correct,
That they may be
Of His elect?

Then, Death, haste thee.
Thou shalt me gain
Immortally
With Him to reign;

Who send the king
Like years as Noye
In governing
His realm in joy;

And after this
Frail life, such grace
As in His bliss
I may have place.

Роберт Грин (ок. 1558 – 1592)
Robert Greene

***
Обманщик-мир! Ты мишурой блестящей
Манил меня – теперь в опале я,
Вновь радости не знать мне преходящей,
Теперь меня покинули друзья.
Тот счастлив, кто не ведал бытия,
Твоих коварств не знал, живя на свете,
И не пропал, тобою пойман в сети.

Я пел любовь, в Амуровой был власти,
Теперь я понял – прав был тот поэт,
Сказавший, что застолье множит страсти
И беднякам в любви надежды нет.
Подумать – коли скуден твой обед,
Какой же страсти, неги, воздыханья
Дождутся от подобного созданья?

Нужда совсем рассудок истребила;
Мой ум, лишенный прежнего огня,
Все рвется описать, как прежде было,
В стихах невзгоды яростно кляня;
Но дар небес отобран у меня –
Они его ссужали мне с охотой,
И злоупотребил я их щедротой.

О, если б жизнь продлить на год единый!
О, если б бы разум прежний мне вернуть!
Свой грех оплакав горестной кручиной,
Я в жизни отыскал бы новый путь…
Но нет, от смерти не сбежать отнюдь.
Я попусту растратил годы эти,
Погибну я, попавши к миру в сети.

***
Deceiving world, that with alluring toys,
Hast made my life the subject of thy scorn:
And scornest now to lend thy fading joys,
To lengthen my life, whom friends have left forlorn.
How well are they that die ere they be born,
And never see thy sleights, which few men shun,
Till unawares they helpless are undone.

Oft have I sung of Love, and of his fire,
But now I find that Poet was advised
Which made full feasts increasers of desire,
And proves weak love was with the poor despised.
For when the life with food is not sufficed,
What thought of love, what motion of delight,
What pleasance can proceed from such a wight?

Witness my want, the murderer of my wit;
My ravished sense, of wonted fury reft,
Wants such conceit, as should in Poems sit,
Set down the sorrow wherein I am left:
But therefore have high heavens their gifts bereft:
Because so long they lent them me to use,
And I so long their bounty did abuse.

O that a year were granted me to live,
And for that year my former wits restored:
What rules of life, what counsel would I give?
How should my sin with sorrow be deplored?
But I must die of every man abhorred.
Time loosely spent will not again be won,
My time is loosely spent, and I undone.

Уильям Батлер Йейтс (1865 - 1939)
W.B. Yeats

Черная башня

Слышно: у стражи на черной башне
Скисло вино и скудна еда,
Но, не мечтая о лучшем брашне,
Воины клятве верны всегда,
Башню они блюдут:
Хоругви врагов не пройдут.

Стоят мертвецы в гробах в полный рост,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.

Хоругви приходят, грозят, подкупают,
Шепчут: "Король ваш забыт давно,
Новые к трону теперь подступают,
Вам не все ли равно?"
-Но если давно он истлел,
То что же вас страх одолел?

В гробах - тусклый свет луны и звезд,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.

Наш старый повар, что с первым рассветом
Лазит наверх, ловит птичек в силок,
Нас уверяет, клянется нам в этом:
Мол, протрубил королевский рог.
Всё бы старому врать!
Клятву блюдет наша рать.

В гробах сгущается мрак ночной,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.

The Black Tower

SAY that the men of the old black tower,
Though they but feed as the goatherd feeds,
Their money spent, their wine gone sour,
Lack nothing that a soldier needs,
That all are oath-bound men:
Those banners come not in.

There in the tomb stand the dead upright,
But winds come up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.

Those banners come to bribe or threaten,
Or whisper that a man's a fool
Who, when his own right king's forgotten,
Cares what king sets up his rule.
If he died long ago
Why do yopu dread us so?

There in the tomb drops the faint moonlight,
But wind comes up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.

The tower's old cook that must climb and clamber
Catching small birds in the dew of the morn
When we hale men lie stretched in slumber
Swears that he hears the king's great horn.
But he's a lying hound:
Stand we on guard oath-bound!

There in the tomb the dark grows blacker,
But wind comes up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.

Редьярд Киплинг (1866 – 1936)
Rudyard Kipling

МЕДНЫЙ ГОРОД

...И люди те – что после деяний их
Оплаканы и власть свою бросили.
А вот дворец – последнюю даст он весть
О тех царях, что все в земле собраны.

«1001 ночь»

В краю, занесенном песками, к чьим вратам нет путей и дорог,
Многолюдный народ жил веками, чьи врата возвеличил Бог,
Но он страстно вкушал вино, обезумел и пал во прах,
И о том есть преданье одно (правду знает один лишь Аллах!).

То вино горело внутри, жгло сердца, раздувало груди:
«Посмотри – мы всему цари, что создали Бог и люди;
Сотворим новый свет – без трудов и бед будут в нем обитать человеки,
Наш таков указ – сотворим сейчас, завтра ж там поселимся навеки».
И избрали они для себя жрецов, к ним явились безумцы-пророки,
И назначили тех, кто готов без помех все исполнить в краткие сроки,
Из породы людей, что ухмылкой своей насмехаются над Правосудьем,
Знают наперечет все, чего хочет сброд, его похотям служат орудьем.

Они быстро твердыни снесли, что их пращуры соорудили,
Неприступные стены былого перестроили, превратили
В двор проходной, где забавой одной все живут в отчаянном раже,
Стала прибежищем мотовства цитадель, где ходили стражи,
Чтоб жалованья изыскать для фразеров и перерожденцев,
Для оплаты долгов на глазах у врагов распустили они ополченцев.
Отвечали они на дружеский страх и на вражеский хохот корыстный:
«Мир вам! Бога создали мы – Он спасет нас ныне и присно,
Повелитель наш – человек, что совет свой держит с другими,
А числам присвоили мы беспорочной Премудрости имя».

Говорили: «Кто здесь завистлив, недоволен трудов плодами?
Восстань, упрям, и господствуй сам над ближним с его трудами».
Говорили: «Кто здесь ленив? Кто все промотал без заботы?
Пусть со всех получает дань – ведь никто не давал работы».
Говорили: «Кто трудолюбив? Кто нажил себе накопленья?
Тогда будет он дотла разорен – очевидно его преступленье».
Говорили: «Кто против Закона? Отменить его мы не можем,
Но коль вместе с тобой совершим разбой, то Закон обойти поможем!»
Торопится тать свой суд свершать над тем, кто ему не по нраву,
Хвалится убийца числом своих жертв – и отпущен на волю по праву.

А что же до родичей их, обитателей дальних окраин, –
Был всякий край на земле беспощадно ими раздраен,
Творя кутежи, они мятежи разжигали для новой проказы,
И смеялись над кровью братьев, слав безумные им приказы:
«Будет всякая голь бунтовать, а властители – помогать ей».
Покорялся им вице-король, если слышалось вдруг неприятье,
Презирает их бунтовщик, они же: «Да славится смута!
Осознают все люди за миг, что Власть тиранствует люто!»
И отбросили прочь они, истоптав, как изношенное отрепье,
Троны встарь покоренных держав, империи великолепье,
И сбивались с ног они, дав зарок опоганить, изгадить сверх меры
Источники Силы и Мудрости, чье имя – Деянье и Вера,
Растравляли они, выставляли они для скотского развлеченья
Прозорливые, воздержные и возвышенные ученья.

И престало сие – Господь послал им все по их же вере,
И у них человечье сердце в груди заменилось на сердце зверя…

***

И когда они стали пьяны и вином, и своим заблужденьем, –
Знак блеснул средь морской волны грозным с Неба предупрежденьем.
И увидели, и услышали, и узнали они час расплаты:
Не хотели признать они – но за ними пришли супостаты.
Не хотели признать, что явилась рать, скорый суд вызывает трепет…
Но был выкован Меч, чтобы их покарать, и ему безразличен их лепет.
Он вонзился туда, где топталась орда, не предвидевшая удара,
И бездумных страх одолел тогда – им казалось, отсрочат кару.
Ни огня, ни коня, ни копья не нужно было, чтоб гнать их, –
Свои же дела, деяния зла сумели с землею сравнять их.
Вот плевелы, ими посеянные, дают обильную жатву,
Вот верность, ими осмеянная, с себя слагает клятву,
Тот, кто других объедал, кто был от трудов избавлен,
Кто бездействию угождал – бежит, навек обесславлен.
Они учили Коварству – Государство они подточили,
И из списка Держав они выбыли в полном бессильи!


1909

Оригинал: https://en.wikisource.org/wiki/The_City_of_Brass

Эмма Лазарус (1849 – 1887)
Emma Lazarus

Новый Колосс

Нет, то не медный греческий колосс,
Поправший берега в завоеваньи, –
Жены факелоносной изваянье
У наших врат закатных вознеслось,
В чьем светоче – сиянье пленных гроз;
«МАТЬ ИЗГНАННЫХ» – глаголет начертанье,
В руке сияет мирное посланье,
Свет нежных глаз над гаванью возрос…
«Не пышность ваша, земли старины,» –
Она глаголет, уст не размыкая, –
«Отверженные ваши мне нужны,
Что ждут свободы; пусть грядет, стеная,
Отребье ваше сквозь простор волны;
У врат златых я светоч воздымаю!»

The New Colossus

Not like the brazen giant of Greek fame,
With conquering limbs astride from land to land;
Here at our sea-washed, sunset gates shall stand
A mighty woman with a torch, whose flame
Is the imprisoned lightning, and her name
MOTHER OF EXILES. From her beacon-hand
Glows world-wide welcome; her mild eyes command
The air-bridged harbor that twin cities frame.
"Keep, ancient lands, your storied pomp!" cries she
With silent lips. "Give me your tired, your poor,
Your huddled masses yearning to breathe free,
The wretched refuse of your teeming shore.
Send these, the homeless, tempest-tost to me,
I lift my lamp beside the golden door!"

Уильям Драммонд из Хоторндена (1585 – 1649)
William Drummond of Hawthornden

Зовется «Миром» этот книжный том;
Читай мы бережней его страницы,
Мы просветились бы, узнав о Том,
Кто к составленью приложил десницу.
Узнали б о Суде над гордецом,
О Силе, пред которой всяк склонится,
Узнали бы о Промысле святом,
Что в каждой фразе и строке таится.
Но разум наш нелеп, как у детей;
На бархат ли глядим, златые нити ль,
Поверхностно скользя по книге сей,
Что написал верховный Сочинитель.
И что же прикует наш ум и взор?
Лишь на полях затейливый узор.

OF this fair volume which we World do name,
If we the sheets and leaves could turn with care,
Of Him who it corrects, and did it frame,
We clear might read the art and wisdom rare:
Find out His power which wildest powers doth tame,
His providence extending everywhere,
His justice which proud rebels doth not spare
In every page, no period of the same.
But silly we, like foolish children, rest
Well pleased with colour'd vellum, leaves of gold,
Fair dangling ribbands, leaving what is best,
On the great Writer's sense ne'er taking hold;
Or if by chance we stay our minds on aught,
It is some picture on the margin wrought.

Джозеф (Хосе Мариа) Бланко Уайт (1775 – 1841)
Joseph (José María) Blanco White

Ночь и смерть

Загадочная Ночь! В тот миг, когда
Наш праотец из Божьего реченья
Тебя узнал – не впал ли в потрясенье,
Что свет и синь исчезнут без следа?
Но вот взошла Вечерняя Звезда,
Впитав лучи закатного горенья
Под пологом росы, и в нашем зреньи
Расширилось Творенье навсегда.
Кто мог бы эту тьму представить сам
Что ты, о Солнце, средь лучей сокрыло?
Букашек, листья ты являешь нам,
Но прячешь бесконечные светила.
Так почему ж нас смерть бросает в дрожь?
Нам свет солгал – тогда и жизнь есть ложь.

Night and Death

MYSTERIOUS Night! when our first Parent knew
Thee, from report divine, and heard thy name,
Did he not tremble for this lovely Frame,
This glorious canopy of Light and Blue?
Yet ’neath a curtain of translucent dew,
Bathed in the rays of the great setting Flame,
Hesperus with the Host of Heaven came,
And lo! Creation widened on Man’s view.
Who could have thought such Darkness lay concealed
Within thy beams, O Sun! or who could find,
Whilst flower, and leaf, and insect stood revealed,
That to such countless Orbs thou mad’st us blind!
Why do we then shun Death with anxious strife?
If Light can thus deceive, wherefore not Life?

Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans

***
— Кто ломится ко мне домой?
— Я. — Боже! Валентин святой!
Да вас нелегкая несет!
Пост утром этим настает –
Подарок есть у вас с собой?
Нам только надобно от Вас
Вина, жаркóго и колбас,
Пирушек, песен и веселья —
Великий Пост в недобрый час
Погонит Карнавал от нас,
И долго нам терпеть похмелье.
Вот наступает день дурной;
Я лыка не вяжу, хмельной,
А Пост на исповедь вот-вот
Потащит – кайся целый год!
Запремся от беды такой!
Кто ломится…

Qu'est-ce là qui vient si matin?
— Se suis-je — Vous Saint-Valentin,
Qui vous amaine maintenant?
Ce jour de Karesme pregnant
Venez-vous départir butin?
A présent nully ne demande
Fors bon vin et bonne viande
Banquetz et faire bonne chière
Car Karesme vient et commande
A charnaige, tant qu'on le mande
Que pour ung temps se tire arrière.
Ce nous est ung mauvais tatin,
Je n'y entens nul bon latin;
Il nous fauldra dorénavant
Confesser penance faisant:
Fermons lui l'uys à tel hutin,
Qu'est-ce là, etc.

Джордж Гаскойн (ок. 1533 – 1577)
George Gascoigne

Сонет, сочиненный в похвалу смуглолицей красавице

Прелестниц расточительная нить
Роскошеством пленяет взор и дух.
Паук так может хитростью пленить,
Бесплатно в сеть заманивая мух.
Парчовых платьев пышный плеск и пыл,
В очах чудесных вкрадчивая речь,
Излишества румян или белил –
Наживки, чтоб любовника завлечь.
Но только пошатнется в деснах зуб,
Едва лишь седина блеснет в брови –
Пойму я, как я в юности был глуп,
Искав путей сквозь лабиринт любви.
И потому метаний больше нет –
Я выберу один лишь смуглый цвет.

A Sonnet Written in the Praise of the Brown Beauty

The thriftless thread which pampered beauty spins,
In thraldom binds the foolish gazing eyes:
As cruell spiders with their crafty gins,
In worthless webs do snare the simple flies.
The garments gay, the glittering golden gite,
The tysing talk which flows from Pallas pools:
The painted pale, the (too much) red made white,
Are smiling baytes to fish for loving foole.
But lo, when eld in toothless mouth appears,
And hoary hairs instead of beauties blaze:
Then had I wist, doth teach repenting years,
The tickle track of craftie Cupid's maze.
Twixt fair and foul therefore, twixt great and small,
A lovely nutbrown face is best of all.