МИТРИДАТ ЕВПАТОР, 63 ДО Р.Х.

На двадцати наречьях я кляну
Свое же порождение – Фарнака.
Не римских орд жестокая атака –
Боспор измена привела ко дну.

Пантикапей! Пребудешь ты в плену,
Покуда боги не дадут нам знака,
И киммерийцы из пределов мрака
Не возродят понтийскую страну.

Мой верный галл, отважный Битоит,
Тебе последний подвиг предстоит –
Направить в Митридата римский гладий.

Мне не опасны яды трав и змей,
Но от измены войск и сыновей
Не смог я отыскать противоядий.

Филоте О’Недди (1811 – 1875)
Philothée O'Neddy

Ночь четвертая. Некрополь

Нам дурно на земле и хорошо под ней.
(Петрюс Борель)

I

Вот речи юноши-скелета;
Он, руки на груди скрестив, их мне изрек
До наступления рассвета
На кладбище, где я скитался, одинок:

II

«О сын отверженности, внемли!
Когда Несчастье, злой филер,
Вслед за тобой обходит земли,
Чтоб вызвать на дуэльный спор,
Когда в отчаяньи гнетущем
Ты видишь в собственном грядущем
Одну лишь черноту вокруг,
Когда, истерзанный любовью,
Напрасно тянешь к изголовью
Снотворное для скорбных мук,

Когда помочь беде суровой
Друзья и братья не спешат,
Когда ты созерцаешь снова
Ухмылку и ехидный взгляд,
И Рок, тюремщик твой упрямый,
Не льет целебного бальзама
Тебе на раны, отобрав
В ночи, лишенной сновидений,
Игрушку-лиру, коей гений
Увеселяет грустный нрав, –

Ты в смерти обретешь спасенье!
Не уступай Христу ни в чем:
Будь разом жертвой преступленья,
Своим судьей и палачом.
И пусть фанатик неприкрытый
Не пустит остов твой забытый
Под храмовой святыни свод!
Пусть в исступленности безумной
Хор лжепророков многошумный
Тебя стократно проклянет!

III

Ах, как же сладко спать под гробой доскою!
Здесь неподвижностью довольны мы такою:
Я складки савана с руки могу стрясти,
С соседним остовом персты свои сплести.
Приятно ощущать, как прорастают корни,
Сплетаются в узлы живее и проворней,
И слушать вихря стон, сгибающий к земле
Кустарник, у тебя возросший на челе,
Иль встретиться с росой, твоей подругой доброй,
Брильянтами тебе она украсит рёбра,
По бархатной траве грядет к тебе она,
Во влажности своей нежна и холодна.
Повсюду только тишь и сладкое безделье.
Нет яростей любви в спокойном подземелье,
Ничто не будет грызть бесстрастные сердца…»
– Да, беззаботна жизнь в усадьбе мертвеца!

Nuit quatrième

Nécropolis

Sur la terre on est mal : sous la terre on est bien.
(PETRUS BOREL)

I

Voici ce qu'un jeune squelette
Me dit les bras croisés, debout, dans son linceul,
Bien avant l'aube violette,
Dans le grand cimetière où je passais tout seul :

II

Fils de la solitude, écoute !
Si le Malheur, sbire cruel,
Sans cesse apparaît dans ta route
Pour t'offrir un lâche duel ;
Si la maladive pensée
Ne voit, dans l'avenir lancée,
Qu'un horizon tendu de noir :
Si, consumé d'un amour sombre,
Ton sang réclame en vain, dans l'ombre,
Le philtre endormeur de l'espoir ;

Si ton mal secret et farouche
De tes frères n'est pas compris ;
Si tu n'aperçois sur leur bouche
Que le sourire du mépris
Et si, pour assoupir ton âme,
Pour lui verser un doux dictame,
Le Destin, geôlier rigoureux,
Ne t'a pas, dans ton insomnie,
Jeté la lyre du génie,
Hochet des grands coeurs malheureux ;

Va, que la mort soit ton refuge !
À l'exemple du Rédempteur,
Ose à la fois être le juge,
La victime et l'exécuteur.
Qu'importe si des fanatiques
Interdisent les saints portiques
À ton cadavre abandonné ?
Qu'importe si, de mille outrages,
Par l'éloquence des faux sages,
Ton nom vulgaire est couronné ?

III

Sous la tombe muette oh ! comme on dort tranquille !
Sans changer de posture, on peut, dans cet asile,
Des replis du linceul débarrassant sa main,
L'unir aux doigts poudreux du squelette voisin.

Il est doux de sentir des racines vivaces
Coudre à ses ossements leurs noeuds et leurs rosaces,
D'entendre les hurrahs du vent qui courbe et rompt
Les arbustes plantés au-dessus de son front.
C'est un ravissement quand la rosée amie,
Diamantant le sein de la côte endormie,
À travers le velours d'un gazon jeune et doux,
Bien humide et bien froide arrive jusqu'à vous.
Là, silence complet ; farniente sans borne.
Plus de rages d'amour ! le coeur stagnant et morne,
Ne se sent plus broyé sous la dent du remords.
- Certes, l'on est heureux dans les villas des morts !

Ганин Алексей Алексеевич (1893 - 1925). Новокрестьянский поэт, друг Есенина. Участник Первой мировой войны. Расстрелян без суда по обвинению в участии в т.н. «Ордене русских фашистов», сфабрикованном советскими карательными органами. Реабилитирован в 1966 г.


* * *
  
   Певчий Брат, мы в дороге одни.
   День, как облак, под бурей растаял.
   Небо тучами плакать устало...
   Тьма склевала глаза у звезды.
  
   Умерла на колосьях пчела.
   Высох мед на губах человека.
   И дремавшая в камнях от века
   Стальнозубая Гибель пришла.
  
   Бродит желтых пожарищ Огонь
   Вместо зорь по небесной пустыне...
   В травах кровью дымящийся иней...
   Смерть из трупов возводит свой трон.
  
   Где-то есть очистительный смерч.
   В мертвом круге камнем от сечи,
   Сгустком крови не выпало б сердце,
   Только б душу живую сберечь.
  
   Гаснет радость у птиц и детей.
   Всюду когти железа и смерти,
   И взывают к грохочущей тверди
   Только трупы да горы костей.
  
   Обезумело сердце Земли
   Под железными лапами Зверя.
   Кто откроет в грядущее двери,
   В тишину светоносных Долин?
  
   Все изглодано пастью литой.
   Рыщут ветры, как волки, в дорогах.
   Стерся лик Человека и Бога.
   Снова Хаос. Никто и Ничто.
  
   1916

Жан-Батист Шассинье (ок. 1571 - 1635)

***
Как малышей страшит кошмар, им непонятный,
Иль призрак мнится им, нам так же Смерть страшна,
И в наших помыслах Смерть изображена
Зловещей образом, костлявой и отвратной.

Руке художника, иль верной, иль превратной,
Как хочется творить, так и творит она;
Как нам представит Смерть создатель полотна,
Так видим мы ее: иль мерзкой, иль приятной.

Те представления терзают нам умы;
Как стадо от волков, от лика Смерти мы
Бежим, объятые тревогою неясной,

Его не разглядев. Личину лжи сорвем,
Узрим – Смерть в образе действительном своем
Касаньем ласкова и обликом прекрасна.

Jean-Baptiste Chassignet

Comme petits enfants d'une larve outrageuse,
D'un fantôme, ou d'un masque, ainsi nous avons peur,
Et redoutons ta mort, la concevant au coeur
Telle comme on la fait, hâve, triste, et affreuse :

Comme il plaît à la main ou loyale, ou trompeuse
Du graveur, du tailleur, ou du peintre flatteur
La nous représenter sur un tableau menteur,
Nous l'imaginons telle, agréable, ou hideuse :

Ces appréhensions torturant nos cerveaux
Nous chassent devant elle, ainsi comme bouveaux
Courent devant le loup, et n'avons pas l'espace

De la bien remarquer : ôtons le masque feint,
Lors nous la trouverons autre qu'on ne la peint,
Gracieuse à toucher, et plaisante de face.

Основал дополнительный канал для непопулярных мнений и несвоевременных мыслей о состоянии отечественной словесности. Прошу любить и жаловать!

Мнение, сколь непопулярное, столь и поверхностно-банальное: русский литературный ужас возникает в романтическую эпоху как предмет западнического карго-культа.

Русский дьявол всегда с акцентом, всегда иностранец, всегда Воланд. Всегда-то он приходит из краев, где заходит солнце, и вращается исключительно в высшем свете.

Даже Пушкин, невероятно близко подошедший к его доместикации, не избежал того, чтобы сделать графиню возлюбленной графа Сен-Жермена.

Что уж говорить о Баратынских, Одоевских, Сенковских и разных прочих русских ложноготических гофманиадах николаевского царствования, где и ужасов-то реальных зачастую нет, сплошной реалистический гротеск-с и высмеивание крапивного семени.

Даже глубоко чтимый мною А.К. Толстой, негодуя устами своего героя против вампиров, фантомов и ревенантов и пытаясь воскресить родного славянского упыря, впадает в то же общее место.

А если доморощенная нечистая сила и допускается, то действует прежде всего в западных губерниях, где-то на пространстве от Вильны до Волыни, и дьявол там имеет характерные признаки польского пана.

Великорусской же нечисти дозволяется в лучшем случае бытовать в комическом образе, в худшем - оттенять вековую отсталость и темноту русской деревни, и проч.

...Но хорошо бы это дело поломать.

ЛУЦИЙ АРТОРИЙ, 215

От края и до края Ойкумены
Мы пронесли имперского орла;
Мы стережем Британию от зла -
Его не сдержат Адриана стены.

Сармат, британец, римлянин военный -
На подвиги, на славные дела!
Да встанут из-за этого стола
Борцы с коварством, злобой и изменой!

Пусть с острова уйдет державный Рим,
Иссякнет, побежден собой самим, -
Настанет время нового оплота.

Меч разума не будет брошен мной,
Пока во мгле холмов страны родной
Не заблестят твердыни Камелота.

Гийом Ле Винье (ок. 1190 – 1245)
Guillaume le Vinier

Песнь к Богоматери

О Приснодева святая,
Рабыня и матерь родная,
И сын, и отец Вам – Бог.
Я, верно Вам услужая,
Пути свои исправляя,
Даю пред Сыном зарок,
Молюсь, чтоб спастись я мог!
Пусть, просьбы не отвергая,
Он пустит в небесный чертог;
Тем милость пошлет, не упрек,
Кто молит, от сердца взывая!

Вы, красотою блистая,
Примите искателя рая, –
Любой усвою урок!
Вы – нежный ручей, что, стекая,
Жажду и боль утоляя,
Струится сквозь мертвый песок.
И даже тот, кто жесток,
От искры небес возгорая,
В Боге найдет свой итог.
Ласковый Ваш поток
Струится, мир обновляя.

Дама! Всем управляя,
Розою процветая,
Вы – целебный исток,
Текущий, не иссякая,
Луга и пустыни питая,
Весны приближая срок,
Жаркий, как солнцепек,
Смягчая и растопляя
Сердец холодный ледок,
Росой с головы до ног
Пред Господом омывая.

Бескровно грудь нам пронзая,
Наши сердца извлекая,
Вы – ласково-острый клинок;
В нем острота такая –
Скользит он, тела рассекая,
Нежней, чем по струнам смычок,
У всех, кто страдал, изнемог,
Телесный недуг исцеляя.
День уже недалек,
Когда воскресит их Бог,
Страшный суд предваряя!

Кто, плоти не понуждая,
Живет, резвясь и играя, –
Тот никчемный игрок!
Господь, добродетель вмещая,
Сделай, чтоб я, согрешая,
На муки себя не обрек!
Сей мир развращен и убог,
Здесь плоть царит в каждом крае.
Не будь же со мною жесток,
Жизнь – турнир, я – седок,
Без Бога – как без седла я!

Расставлен Смерти силок;
Хитрит она, жизнь похищая,
Взимает со всех налог,
Тяжкий свой молоток
На головы нам опуская.

Святой Михаил! Мой слог
Богу неси, напевая,
Чтоб дух Он принять мой смог,
Коль Смерть заявится в срок,
Плоть с меня совлекая.

Оригинал:
https://www.dropbox.com/sh/4c3pr6wrzoczc6u/AACE1bFehM1SuIwJTi5mywwqa?dl=0

Гилберт Кит Честертон (1874 – 1936)
Gilbert Keith Chesterton

Элегия сельского кладбища

Работавшим для Англии
Могилой стал их дом,
И могут птицы Англии
Летать над их крестом.

Кто пролил кровь за Англию,
Погнался за звездой,
У них – о, горе Англии! –
Могила – край чужой.

А те, кто правит Англией,
Премудрый кабинет, –
У них – о, горе Англии! –
Могил пока что нет.

Elegy in a Country Churchyard

THE men that worked for England
They have their graves at home:
And birds and bees of England
About the cross can roam.

But they that fought for England,
Following a falling star,
Alas, alas for England
They have their graves afar.

And they that rule in England,
In stately conclave met,
Alas, alas for England
They have no graves as yet.

Чарльз Кингсли (1819 - 1875)
Charles Kingsley

Ода северо-восточному ветру

Здравствуй, ветер ярый!
Стыдно пред тобой –
Про тебя не спето
Песни ни одной.
Здравствуй, ветер мрачный!
Твой студеный дом –
За немецким морем,
За норвежским льдом.
Нам не нужно лета –
Праздной маеты,
Жара, солнцепека,
Влажной духоты.
Хватит нам дремоты –
Пусть в досужий час
Бодрый зимний ветер
Вдруг разбудит нас!
В камышах промчись ты,
Взбаламуть пруды,
Пусть полезут щуки
Из глубин воды,
На озера – утку,
В топи – кулика
Пригони кормиться
К нам издалека,
Посвистом наполни
Непроглядный лес,
Снег лежалый сбрось ты
С ледяных небес.
Чуем славный ветер!
Чуем зверя след
Через лес и поле,
Топь и бересклет.
Резвые, летите
Сквозь туман и снег;
Кто вас перегонит?
Ускоряйте бег!
Резвые, летите!
Пусть метель ревет –
Все равно и часу
Лис не проживет.
Завтра вам приснится
Бег вперегонки;
Мы ж пойдем на реку,
Где звенят коньки.
Носит ветер южный,
Приторно-медов,
Томным кавалерам
Звуки нежных слов,
Притупляет сердце,
Притупляет слух…
Лишь в ненастье крепнет
Наш английский дух!
Ветер незлобивый,
Доведет зюйд-вест
Моряков до дому,
Радуя невест.
Лишь норд-ост суровый,
Воя сквозь буран,
По морям бескрайним
Водит англичан.
Вел ты наших предков,
И они пришли
На судах, владыки
Моря и земли.
В жилах кровь норманнов
Пробуди, взволнуй;
Дуй, могучий ветер,
Божий ветер, дуй!

Оригинал: https://www.bartleby.com/42/656.html

Перси Биш Шелли (1792 – 1822)
Percy Bysshe Shelley

Англия в 1819 году

Король безумный, ветхий, омертвелый,
Подонков-принцев измельчавший род –
Грязь из помойной лужи оскуделой,
Правители – слепой, безмозглый сброд –
Кровь, как пиявки, пьют остервенело,
Пока их ненасытность не убьет.
Народ, чья кровь на поле разлита,
Солдаты – меч двуострый и опасный
Тем, чья рука на вольность поднята;
Закон златой, кровавый, любострастный;
Религия без Бога, без Христа,
Сенат, где справедливость заперта, –
Все лишь гробы, откуда Призрак ясный
Восстанет, озарив наш день ненастный.

England in 1819

An old, mad, blind, despised, and dying King;
Princes, the dregs of their dull race, who flow
Through public scorn,—mud from a muddy spring;
Rulers who neither see nor feel nor know,
But leechlike to their fainting country cling
Till they drop, blind in blood, without a blow.
A people starved and stabbed in th' untilled field;
An army, whom liberticide and prey
Makes as a two-edged sword to all who wield;
Golden and sanguine laws which tempt and slay;
Religion Christless, Godless—a book sealed;
A senate, Time’s worst statute, unrepealed—
Are graves from which a glorious Phantom may
Burst, to illumine our tempestuous day.

Джон Рёскин / John Ruskin (1819 – 1900)

Собор Крайст-черч в Оксфорде

НОЧЬ

Вот колокол собора прозвучал,
И эхо страшно вторит в башне хладной;
Нет, не войду я в храмовый портал,
Чтоб странный призрак ночи непроглядной
Не оживил всех мертвецов подряд,
Что в узких нишах по двое лежат,
Уснув на ложе каменном навеки,
Сложив ладони и смеживши веки.

Плющом поросший выщербленный лик
Скривили окна, скорчившись в презреньи;
Из них звучит безумный смех и крик –
А сверху веют в буйном дуновеньи
Полночный ветр из старого окна –
Смертельна свежесть ночи и нежна
Тем, чьи воспалены чело и очи
В бессонных размышленьях поздней ночи.

Унылые чертоги! Я едва ли
Стерпеть бы смог молчанье вашей тьмы –
Здесь словно бы невинных убивали,
Здесь гибли благородные умы
В пустых надеждах, во суетном дерзаньи,
Испепелившись в собственном сияньи!
Мне кажется, могила мнится им
Гораздо холодней, чем мертвецам простым.

Christ Church, Oxford

NIGHT

Faint from the bell the ghastly echoes fall,
That grates within the gray cathedral tower;
Let me not enter through the portal tall;
Lest the strange spirit of the moonless hour
Should give a life to those pale people, who
Lie in their fretted niches, two and two,
Each with his head on pillowy stone reposed,
And his hands lifted, and his eyelids closed.

From many a mouldering oriel, as to flout,
Its pale, grave brow of ivy-tressed stone,
Comes the incongruous laugh, and revel shout —
Above, some solitary casement, thrown
Wide open to the wavering night wind,
Admits its chill, so deathful, yet so kind,
Unto the fevered brow and fiery eye
Of one, whose night hour passeth sleeplessly.

Ye melancholy chambers! I could shun
The darkness of your silence, with such fear,
As places where slow murder had been done.
How many noble spirits have died here,
Withering away in yearnings to aspire,
Gnawed by mocked hope — devoured by their own fire!
Methinks the grave must feel a colder bed
To spirits such as these, than unto common dead.

Джордж Фаркер / George Farquhar (1677 – 1707)

Песня из комедии «Хитроумный план щеголей»

Спою вам куплеты-пустышки,
Предмет этой песни – пустяк.
Внимайте, пустые людишки,
Желайте мне всяческих благ!

У нас пустяковая эра;
Коль ходу не дать пустякам,
Что делали бы кавалеры,
О чем бы шептались у дам?

Мужчины по моде пустяшной
Наденут дурацкий фасон –
Ведь женщинам нравится страшно
Напыщенный франт-пустозвон.

За девой повеса влачится,
Чтоб взять пустяковый трофей,
Похитит пустяк у девицы –
И тут же расстанется с ней.

За кофе иль чаем бездумно
Не высидеть нам искони,
Не будь за столом остроумной,
Но все же пустой болтовни.

Зато для пустячностей мерзких
Наш двор – ненадежный приют;
Ключей и жезлов камергерских
Там абы кому не дают,

Хотя, коль нужна вам обитель,
Где все пустозвонства цветы,
К сиятельству вы не зайдите ль?
Его обещанья пусты.

Карета с шестеркой лакеев –
Совсем не пустяк, я скажу!
Но часто пустых ротозеев
Внутри у нее нахожу.

С французским шампанским бутылка –
Все думают, это пустяк.
Но я уверяю вас пылко –
Не пейте его натощак!

Пустое – вдовица в печали,
Иль пастор в просторе морском…
Впустую мы мир подписали –
Кто знает, что будет потом?

Есть в церкви у нас пустосвяты,
Пустышки средь наших вояк;
Воротятся скоро солдаты
В казармы – вот будет пустяк!

Я слышал: «В театре рутина,
Все пьесы пусты!» Неужель?
Вдруг этому делу причина,
Что публика – из пустомель?

А впрочем, пустое все это,
Мораль здесь предельно проста:
Пустяк в голове у поэта,
И песенка эта пуста.

Song from The Beaux' Stratagem

A trifling song you shall hear,
Begun with a trifle and ended:
All trifling people draw near,
And I shall be nobly attended.

Were it not for trifles, a few,
That lately have come into play;
The men would want something to do,
And the women want something to say.

What makes men trifle in dressing?
Because the ladies (they know)
Admire, by often possessing,
That eminent trifle, a beau.

When the lover his moments has trifled,
The trifle of trifles to gain:
No sooner the virgin is rifled,
But a trifle shall part ’em again.

What mortal man would be able
At White’s half an hour to sit?
Or who could bear a tea-table,
Without talking of trifles for wit?

The court is from trifles secure,
Gold keys are no trifles, we see:
White rods are no trifles, I’m sure,
Whatever their bearers may be.

But if you will go to the place,
Where trifles abundantly breed,
The levee will show you His Grace
Makes promises trifles indeed.

A coach with six footmen behind,
I count neither trifle nor sin:
But, ye gods! how oft do we find
A scandalous trifle within.

A flask of champagne, people think it
A trifle, or something as bad:
But if You’ll contrive how to drink it;
You’ll find it no trifle, egad!

A parson’s a trifle at sea,
A widow’s a trifle in sorrow:
A peace is a trifle to-day,
Who knows what may happen to-morrow!

A black coat a trifle may cloak,
Or to hide it, the red may endeavour:
But if once the army is broke,
We shall have more trifles than ever.

The stage is a trifle, they say,
The reason, pray carry along,
Because at every new play,
The house they with trifles so throng.

But with people’s malice to trifle,
And to set us all on a foot:
The author of this is a trifle,
And his song is a trifle to boot.

СТОЛЕТНЯЯ ВОЙНА, 1337-1453

Сражались лилии и леопарды
И на сеньоров налетали лорды,
Стреляли требушеты и бомбарды,
Пронзали раненых мизерикорды,

Шли, протазаны взяв и алебарды,
На арманьяков бургиньонов орды,
Играли органистры и гимбарды,
От винопитья разбухали морды,

В часовнях освящались орифламмы,
В энненах рыцарей встречали дамы,
На цитадели сыпались удары,

Подробно разбирая стратагемы,
Враждующих властителей дилеммы,
Писали для потомков Фруассары.

Уильям Блейк (1757 – 1827)
William Blake

***
Глумись, Вольтер, глумись, Руссо,
Глумитесь – ваше дело прах.
Ваш ропот брошен, как песок,
И вспять вернётся на ветрах.

И станет Жемчугом песок,
Сияньем Божьим претворён;
Слепя глумливые глаза,
Израильтянам светит он.

Рой Демокритовых частиц
И свет, что Ньютоном разъят, –
Пески пред Чермным морем, где
Шатры Израиля блестят.

Mock on, Mock on, Voltaire, Rousseau;
Mock on, Mock on, ’tis all in vain.
You throw the sand against the wind,
And the wind blows it back again;

And every sand becomes a Gem
Reflected in the beams divine;
Blown back, they blind the mocking Eye,
But still in Israel's paths they shine.

The Atoms of Democritus
And Newton’s Particles of light
Are sands upon the Red sea shore,
Where Israel's tents do shine so bright.

Роберт Саути (1774 – 1843)
Robert Southey

Зима

Зима! Тебя ворчливым стариком
Изображают, с бородой седой,
Как яблоня, что зарастает мхом;
Синеют губы, льды в носу блестят,
Укутавшись, угрюмою тропой
Идешь сквозь гололед и снегопад.
Зима! Пусть у огня изобразят
Тебя в удобном кресле; ты глядишь
На святочные радости ребят,
Иль в тесном детском обществе сидишь
И шутишь с ними, иль ведешь рассказ
О призраках, что воют сквозь метель,
Следя, чтоб жар в камине не угас,
Иль попивая старый добрый эль.

Winter

A wrinkled crabbed man they picture thee,
Old Winter, with a rugged beard as grey
As the long moss upon the apple-tree;
Blue-lipt, an icedrop at thy sharp blue nose,
Close muffled up, and on thy dreary way
Plodding alone through sleet and drifting snows.
They should have drawn thee by the high-heapt hearth,
Old Winter! seated in thy great armed chair,
Watching the children at their Christmas mirth;
Or circled by them as thy lips declare
Some merry jest, or tale of murder dire,
Or troubled spirit that disturbs the night,
Pausing at times to rouse the mouldering fire,
Or taste the old October brown and bright.

https://www.youtube.com/watch?v=NdRo7yK86Xg Беседуем с поэтом Павлом Лукьяновым о “Гиперборейских сонетах”, Маршаке, Киплинге, машинном переводе, студиозусах и многом-многом другом

Джеймс Райман / James Ryman (ок. 1450 – после 1492)

Прощай, Адвент!

Прощай, Адвент! Ты был угрюм –
Греми, греми, застолья шум!

Велел ты постное вкушать,
Ложиться натощак в кровать,
Совсем без мяса помирать.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Питались мы не ветчиной
И не колбаскою свиной –
Одной рыбешкою дрянной.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Нам свежей рыбы не нашлось,
Соленый дóрог был лосось,
Страдать немало довелось.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Еще морских мы ели мидий –
И тех лишь раз в неделю видя.
За то мы на тебя в обиде.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Была нам пищей камбала,
Худа, костлява и мала.
За скудный стол тебе – хула!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Наш хлеб загнил, прогоркло пиво,
Наш хлеб – и черствый, и червивый,
Наш эль – что кислая подлива.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Ты, страшной злобой обуян,
Лишил веселья всех мирян.
Ты – негодяй и грубиян.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Ты жил средь нас, незваный гость,
Нас не кормил, являя злость,
Без мяса мы глодали кость.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Ты был жестокий господин,
Ты сделал нас стройней жердин,
Ступал бы лучше в Ботон-Блин!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Дорогу позабудь в наш дом,
Иначе мы тебя побьем –
И так Великий Пост блюдем!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Не суйся ни в одно сословье –
Такое ставим мы условье.
Нарушишь – изобьем до крови!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Не суйся в замок дальше стен –
С тобой у рыцарства презрен
Великий Пост, твой сюзерен.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Не суйся там, где сельский люд, –
У земледельцев тяжек труд,
Они без пищи перемрут.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Пускай монах, пускай монашка
Раз в год с тобой постятся тяжко,
А нам пусть выпадет поблажка.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Настало Рождество Христово,
И настает веселье снова
Для старого и для младого!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Мы к Рождеству направим ум –
Греми, греми, застолья шум!
Никто не делайся угрюм
In ortu Regis omnium*.

Адвент – в католицизме предрождественский период, совпровождаемый постом.
Ботон-Блин – деревня неподалеку от Кентербери.

*При дворе Царя вселенной (лат.)

Оригинал: https://aclerkofoxford.blogspot.com/2011/12/farewell-advent-christmas-is-come.html

Джон Мейсон Нил (1818 - 1866)
John Mason Neale

Добрый король Венцеслав

Венцеслав в окно глядит
Ночью в день Стефана –
Там, раскинувшись, лежит
Снежная поляна,

Полная луна ярка
Этой ночью зябкой.
Вдруг он видит бедняка
С хвороста охапкой.

– Паж, поведай королю,
Кто же этот нищий?
Правду рассказать велю –
Где его жилище?

– Под горою он живет
В трех верстах, у леса,
Там, где из-под снега бьет
Ключ святой Агнессы.

– Принеси сосновых дров,
Дай вина и мяса.
Посетим бедняцкий кров,
Отнесем припасы.

…Шел король и шел слуга
К бедняку в лачугу
Сквозь безбрежные снега,
Через злую вьюгу.

– Государь, сгустился мрак,
Ветер все лютее,
Страшно мне, и я никак
Сдвинуться не смею.

– По моим иди следам,
Выступай же смело,
Да не бойся – вьюга там
Не застудит тела.

Робко мальчик стал ступать
В след святого мужа,
Ощутил, что благодать
Растопила стужу.

Потому, Господень люд,
Поделись излишним:
Те, кто нищего спасут,
Спасены Всевышним.

Good King Wenceslas look'd out,
On the Feast of Stephen;
When the snow lay round about,
Deep, and crisp, and even:

Brightly shone the moon that night,
Though the frost was cruel,
When a poor man came in sight,
Gath'ring winter fuel.

"Hither, page, and stand by me,
If thou know'st, telling,
"Yonder peasant who is he?
Where and what his dwelling?"

"Sire, he lives a good league hence,
Underneath the mountain;
"Right against the forest fence,
By Saint Agnes' fountain."

"Bring me flesh, and bring me wine,
Bring me pine logs hither:
"Thou and I will see him dine,
When we bear them thither,"

Page and monarch forth they went,
Forth they went together:
Through the rude wind's wild lament
And the bitter weather.

"Sire, the night is darker now,
And the wind blows stronger;
"Fails my heart I know not how;
I can go no longer.'

"Mark my footsteps, good my page;
Tread thou in them boldly:
"Thou shalt find the winter's rage
Freeze thy blood less coldly."

In his master's steps he trod,
Where the snow lay dinted;
Heat was in the very sod
Which the Saint had printed.

Therefore, Christian men, be sure,
Wealth or rank possessing,
Ye who now will bless the poor,
Shall yourselves find blessing.

Поздравляю подписчиков, число которых достигло четырехзначных значений, с наступающим гиперборейским новолетием!