Пьер Мотен (1566 – 1612)

Медитация на слова «Воспомни, что ты прах»

Ты – прах. Воспомни это слово,
Ты скоро прахом станешь снова
В глубинах смертной черноты,
Там для тебя земля готова,
И в землю обратишься ты.

Везде недуг тебя достанет,
Все члены тела он изранит,
Раскалывая болью лоб,
Глаза он пеленой туманит
И в довершенье сводит в гроб.

Беда грозит в войне и в мире,
И на земле, и в водной шири,
Беда грозит тебе везде,
И все, что есть в подлунном мире,
Во всякий час живет в беде.

В одних страданьях век наш прожит,
Невзгоды нас все время гложут,
Самомалейшая беда
Одной своею силой может
Лишить нас жизни навсегда.

Вослед страданьям претерпленным,
Навек от жизни отрешенным
Твой неподвижный ляжет труп,
Без цвета в лике искаженном,
Без краски в искривленьях губ.

Священники с тобою рядом
Споют за горестным обрядом;
Одета в саван из холста,
Плоть смертная, объята хладом,
Во гробе будет заперта.

При факелах во тьме полночной
Придут родные в час урочный
И, черной ризой облечась,
Душе мятежной и непрочной
Долг воздадут в последний час.

Затянет очи тьмою мглистой,
Язык твой, некогда речистый,
Сгниет и обратится в прах,
А вместо пудры, столь душистой,
Жить будут черви в волосах.

Все твари, что кишат в подземье,
Гадюк и жаб гнилое семя,
Вся гнусь, что падалью живет, –
Нагрянет мерзостное племя
Тебе на грудь и на живот.

Твоих грехов набор злосчастный
Осудит верно беспристрастный
И неподкупный Судия,
И поглотит тебя ужасный
Разверстый зев небытия.

Душа, восхищена поспешно
Туда, где осуждаем грешный,
Где суд суров и справедлив,
Дрожа, угаснет безутешно,
Погибель тела упредив.

Méditation sur le Memento homo

Souviens-toi que tu n'es que cendre
Et qu'il te faut bien descendre
Dans le fond d'un sépulcre noir,
Où la terre te doit reprendre
Et la cendre te recevoir.

La moindre fièvre survenue,
Qui dans tes veines continue
Te viendra troubler le cerveau,
Couvrira tes yeux d'une nue
Et t'enverra dans le tombeau.

Le péril te suit à la guerre,
Dessus la mer, dessus la terre ;
Le péril te suit en tous lieux,
Et tout ce que le monde enserre
Vit en péril dessous les cieux.

Des hommes la maudite vie
À mille maux est asservie,
Dont le moindre est assez puissant
Pour arracher l'âme et la vie
Hors de notre corps languissant.

Puis après la mort endurée,
De ta dépouille demeurée
Les membres seront sans chaleur
Et ta face défigurée,
Et tes deux lèvres sans couleur.

Des prêtres la triste cohorte
Viendra chanter devant ta porte,
Un drap de morts et un linceul
Couvriront ta charogne morte,
Prisonnière dans un cercueil.

Les torches luiront par la rue,
Et des tiens la troupe accourue,
Couverte d'un long habit noir,
A ton âme mal secourue
Payeront le dernier devoir.

Alors la prunelle offusquée,
La langue qui s'est tant moquée,
Et ta peau cendre deviendront,
Et au lieu de poudre musquée,
Les vers dans ton poil se tiendront.

Tout ce qui dans terre chemine
De puanteur et de vermine,
Mille crapauds, mille serpents,
Iront sur ta morte poitrine
Et dessus ton ventre rampant.

La main de ton juge équitable
À ton offense détestable
Sa justice fera sentir,
Un grand abîme épouvantable
S'entr'ouvrira pour t'engloutir.

Ton âme de nul consolée,
Qui cependant sera volée
Où l'on juge en dernier ressort,
Toute tremblante et désolée
Mourra de peine après ta mort.

Эсташ Дешан (ок. 1340 – 1404/05)
Eustache Deschamps

Баллада на смерть Бертрана дю Геклена

О, корень чести и бесстрашья древо,
Воитель, наделенный сердцем льва,
Отрада короля и королевы,
В сраженьях знавший только торжества,
Мудрейший воин, рыцарей глава,
Сразивший всех врагов на поле брани,
Орудуя мечом в могучей длани, –
Никто с тобою не сумел сравниться.
Наденем траур, плача о Бертране,
Цвет рыцарства, оплакивай гробницу!

Бретань, начни с печального напева,
Нормандия, скажи ему слова
Прощанья; хоронить идите все вы,
Овернь, Гиень и Лангедок. Сперва
Да вспомнится старинная молва,
Взываю к Пикардии и Шампани
Об Аретузе не забыть преданий –
Водою став, пролейтесь вы в слезницу.
Всем ныне сводит сердце от рыданий.
Цвет рыцарства, оплакивай гробницу!

Воители! На вас не знал он гнева,
Признайте же за ним права родства:
Бертрану полюбились на войне вы,
Он вас детьми не называл едва.
Геклен погиб – душа его жива,
Теперь о нем молитесь, христиане, –
Пусть тот, кто столько совершил деяний,
В селениях небесных водворится.
Померкнул светоч доблестных дерзаний.
Цвет рыцарства, оплакивай гробницу!

Ballade sur le trépas de Bertrand Du Guesclin

Estoc d'honneur et arbre de vaillance,
Cœur de lion épris de hardement,
La fleur des preux et la gloire de France,
Victorieuux et hardi combattant,
Sage en vos faits et bien entreprenant,
Souverain homme de guerre,
Vainqueur de gens et conquéreur de terre,
Le plus vaillant qui onques fut en vie,
Chacun pour vous doit noir vêtir et querre :
Pleurez, pleurez, fleur de chevalerie.

O Bretagne, pleure ton espérance,
Normandie, fais son enterrement,
Guyenne aussi, et Auvergne or t'avance,
Et Languedoc, quier lui son monument.
Picardie, Champagne et Occident
Doivent pour pleurer aquerre
Tragédiens, Aréthusa requerre
Qui en eaue fut par pleur convertie,
Afin qu'à tous de sa mort le cœur serre :
Pleurez, pleurez, fleur de chevalerie.

Hé! gens d'armes, ayez en remembrance
Votre père - vous étiez ses enfants -
Le bon Bertrand, qui tant eut de puissance,
Qui vous aimait si amoureusement;
Guesclin priait : priez dévotement
Qu'il puist paradis conquerre;
Qui deuil n'en fait et qui ne prie, il erre,
Car du monde est la lumière faillie :
De tout honneur était la droite serre :
Pleurez, pleurez, fleur de chevalerie.

Уилфред Оуэн (1893 - 1918)
Wilfred Owen

1914

Пришла война. Пора Зимы грядет,
И мы – в мертвящем мраке посредине.
Тот мерзкий вихрь, что начался в Берлине,
По всей Европе яростно метет
И паруса прогресса в клочья рвет.
Поэзия скорбит. Любви нет ныне.
Скудеют мысль и чувство, и в пустыне
Зерном осенним род людской гниет.

Весна в Элладе юной отцвела,
И Лето просияло славой Рима,
Торжественно прошла и Осень мимо,
Плодами изобилья тяжела,
И вот – Зима. Чтоб видеть всход Весны,
Посев мы кровью оросить должны.

1914

War broke: and now the Winter of the world
With perishing great darkness closes in.
The foul tornado, centred at Berlin,
Is over all the width of Europe whirled,
Rending the sails of progress. Rent or furled
Are all Art's ensigns. Verse wails. Now begin
Famines of thought and feeling. Love's wine's thin.
The grain of human Autumn rots, down-hurled.

For after Spring had bloomed in early Greece,
And Summer blazed her glory out with Rome,
An Autumn softly fell, a harvest home,
A slow grand age, and rich with all increase.
But now, for us, wild Winter, and the need
Of sowings for new Spring, and blood for seed.

Свой канал в ТГ завел замечательный поэт и переводчик Ярослав Старцев, подвижник переложения средневековой французской поэзии, давний мой соработник по многим поэтическим трудам и, конечно, замечательный человек. Всех своих подписчиков - прошу его любить и жаловать.

Отон де Грансон (1340/1350-1397)
Баллада

В желудке холод, лёгкие горят,
Бурлива кровь, кипение в мозгу -
Но лекарь сей недуг поймёт навряд,
А я тоски никак не избегу:
Заноза в сердце гнёт меня в дугу,
Из-за неё тревога и мученья,
И врач не в силах отыскать леченья -
Мол, утром сменит свет ночную смоль.
Но, день за днём, не видно улучшенья:
Страдает разум, оттого и боль.

Порочный сызмальства аристократ,
Клевреты, - те, что у него в долгу,
Бесчинно мою отчину зорят,
Меня честят как подлого слугу -
Бог даст, и брошу вызов я врагу.
Давно готов явиться для сраженья,
Но им судья не выпишет решенья,
И тягостна мне жалкая юдоль,
В которой лишь неправые лишенья -
Страдает разум, оттого и боль.

Твой суд, Господь, не знает сих преград,
И перед ним я верно не солгу.
Ты милостив, Ты справедлив и свят,
Твоим судом болезнь превозмогу,
Твоим леченьем не пренебрегу -
Ты ведаешь людские прегрешенья,
И мир людской, и тяжесть искушенья,
Прибегнуть к помощи Твоей позволь,
И не отвергни моего прошенья -
Страдает разум, оттого и боль.

Герберт Асквит (1881 – 1947)
Herbert Asquith

Доброволец

Покоится здесь клерк, который в мире
Полжизни прожил, заполняв гроссбух,
Уже он думал испустить свой дух,
Копья не преломляя на турнире,
Но средь цифири виделись глазам
Поднявшие орлов легионеры,
И рыцари под сенью орифламм
Неслись на честный бой сквозь сумрак серый.

И наконец он сделал явью сон,
В чертог зари попал, блуждав во мраке, –
Смеясь, он преломил копье в атаке,
И в этот час и жил, и умер он.
Ему подобный радостен итог,
Наград не жаждет он, не смотрит хмуро –
Тому не нужно погребальных дрог,
Кто встанет в строй с бойцами Азенкура.

Volunteer

Here lies a clerk who half his life had spent
Toiling at ledgers in a city grey,
Thinking that so his days would drift away
With no lance broken in life's tournament:
Yet ever 'twixt the books and his bright eyes
The gleaming eagles of the legions came,
And horsemen, charging under phantom skies,
Went thundering past beneath the oriflamme.

And now those waiting dreams are satisfied;
From twilight to the halls of dawn he went;
His lance is broken; but he lies content
With that high hour, in which he lived and died.
And falling thus he wants no recompense,
Who found his battle in the last resort;
Nor needs he any hearse to bear him hence,
Who goes to join the men of Agincourt.

Почему во Франции за последние 500 лет "Илиада" Гомера была переведена десятки раз? Почему Лев Толстой был зловещей фигурой для русского государства? Почему русская культура не заметила нового перевода "Илиады" на русский язык? Блестящая нищета всеобщего обучения в СССР. Прекрасное прошлое русской школы императорской эпохи. Бессмертность Пушкина и Гомера. Об этом и многом другом мы беседуем с гостем моего канала. Это выдающийся русский переводчик, которого многие знают по его статьям в ЖЖ (никнейм philtrius), поэт и историк - Алексей Игоревич Любжин. https://youtu.be/-iOonhP90zM

Джон Бетчеман (1906 – 1984)
John Betjeman

Слау

Бомбежечка, пади на Слау!
Здесь не растут отныне травы,
Не воздух здесь – одна отрава.
Ты все разрушь!

Сотри в мельчайшие частицы
Столовой заводской границы,
Жестянки мяса, чечевицы,
Жестянки душ.

Ты искалечь сей град-калеку,
Где дозволяют человеку
Взять за сто тыщ дом в ипотеку
На двадцать лет,

И мразь, чей подбородок сдвоен,
Чей быт легко и ловко скроен,
Чей гадкий рот слезой напоен –
Пощады нет.

Дубовый стол его взорви,
Ручонки в клочья разорви,
Похабный анекдот прерви –
Неси беду.

Но, эту погань исковеркав,
Лысеющих помилуй клерков,
Ведь нет вины у недомерков;
Они – в аду.

Не их вина, что безразличье
В них пробуждает пенье птичье,
Что хочется до неприличья
Им в Мэйденхэд,

Чтоб в барах лжесредневековых
Сидеть в беседах бестолковых,
Забыв в рыганьях непутевых
Про звездный свет,

А пергидрольные их женки
Под феном сушат головенки,
Скучают, ногти пилкой тонкой
Себе пиля.

Бомбежечка, пади на Слау
И разнеси его на славу:
Уже вот-вот пробьются травы,
Тепла земля.

Слау – пригород Лондона, в 1920-е – 30-е годы испытавший бурный рост в связи с индустриализацией, против которой направлено негодование поэта.
Мэйденхэд – город в ~35 км. от Слау, в противоположность ему имевший репутацию уютного и ухоженного.

Slough

Come friendly bombs and fall on Slough!
It isn't fit for humans now, 
There isn't grass to graze a cow. 
Swarm over, Death!

Come, bombs and blow to smithereens
Those air -conditioned, bright canteens, 
Tinned fruit, tinned meat, tinned milk, tinned beans, 
Tinned minds, tinned breath. 

Mess up the mess they call a town-
A house for ninety-seven down
And once a week a half a crown 
For twenty years. 

And get that man with double chin
Who'll always cheat and always win, 
Who washes his repulsive skin 
In women's tears:

And smash his desk of polished oak
And smash his hands so used to stroke
And stop his boring dirty joke
And make him yell. 

But spare the bald young clerks who add
The profits of the stinking cad;
It's not their fault that they are mad, 
They've tasted Hell. 

It's not their fault they do not know 
The birdsong from the radio, 
It's not their fault they often go 
To Maidenhead

And talk of sport and makes of cars
In various bogus-Tudor bars 
And daren't look up and see the stars
But belch instead. 

In labour-saving homes, with care
Their wives frizz out peroxide hair
And dry it in synthetic air
And paint their nails. 

Come, friendly bombs and fall on Slough
To get it ready for the plough.
The cabbages are coming now;
The earth exhales.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

XCIV

Блажен, кому войну вести не помешала
Ни смерть, ни сотня ран, ни многотрудный плен!
Блажен, кто смог прожить вдали родимых стен,
Не распродав земель своих мало-помалу!

Блажен, кто при дворе стал вроде приживала,
Не ведав зависти и не страшась измен!
Блажен, кто долго жил и не был убиен,
Нося ключи Петра иль шляпу кардинала!

Блажен, кто по морям без бурь провел суда!
Блажен, кто зла не знал от папского суда!
Блажен, кто воспарил над бедами своими!

Блажен, кто без забот сберег свой ценный клад,
От сплетен спас жену… но тот блажен стократ,
Кто смог, не облысев, прожить три года в Риме!

XCIV

Heureux celui qui peut longtemps suivre la guerre
Sans mort, ou sans blessure, ou sans longue prison !
Heureux qui longuement vit hors de sa maison
Sans dépendre son bien ou sans vendre sa terre !

Heureux qui peut en cour quelque faveur acquerre
Sans crainte de l’envie ou de quelque traïson !
Heureux qui peut longtemps sans danger de poison
Jouir d’un chapeau rouge ou des clefs de saint Pierre !

Heureux qui sans péril peut la mer fréquenter !
Heureux qui sans procès le palais peut hanter !
Heureux qui peut sans mal vivre l’âge d’un homme !

Heureux qui sans souci peut garder son trésor,
Sa femme sans soupçon, et plus heureux encor
Qui a pu sans peler vivre trois ans à Rome !

Артур Хью Клаф / Arthur Hugh Clough (1819 – 1861)

***
Не говори – борьба напрасна,
Бесцельны раны, тщетен труд,
Враг наступает ежечасно,
Дела по-прежнему идут.

Надежды лгут? Но лгут и страхи.
Возможно, скрытые в дыму,
Друзья теснят врага во прахе,
Тебе же трудно одному.

Бесплодна сила в волнах гордых,
Им не далась и пядь земли –
Но в тихих бухтах и во фьордах
На сушу воды натекли.

И не всегда земля согрета
Лучом восточным. Посмотри:
С востока ждем и ждем рассвета…
А нет ли с запада зари?

***
Say not the struggle naught availeth,
The labour and the wounds are vain,
The enemy faints not, nor faileth,
And as things have been they remain.

If hopes were dupes, fears may be liars;
It may be, in yon smoke conceal'd,
Your comrades chase e'en now the fliers,
And, but for you, possess the field.

For while the tired waves, vainly breaking,
Seem here no painful inch to gain,
Far back, through creeks and inlets making,
Comes silent, flooding in, the main.

And not by eastern windows only,
When daylight comes, comes in the light;
In front the sun climbs slow, how slowly!
But westward, look, the land is bright!

Сэр Генри Ньюболт (1862 - 1938)
Sir Henry Newbolt

СМЕРТЬ-АДМИРАЛ

Поднимем стаканы, выпьем до дна
(Услышьте, что ветер шептал…),
Крепкого, ясного выпьем вина…
Да здравствует Смерть-Адмирал!
На сотнях судов обошел он мир,
Сотен расцветок носил он мундир,
Всем кораблям в морях командир,
Зовется он – Смерть-Адмирал!

Службу хотите сыщу я для вас?
(Услышьте, что ветер шептал…)
Правила три – нетрудный наказ
Дает вам Смерть-Адмирал:
Держись, коли шквал налетает шальной,
В сраженьи всегда до последнего стой
И на приказ отзывайся любой:
«Так точно, Смерть-Адмирал!»

Но где его встретить? Попробуй найди…
(Услышьте, что ветер шептал…)
В сиянии звезд у него на груди
Явится Смерть-Адмирал.
По лбу, на котором старинный шрам,
По крику, что громок подобно штормам,
По самым добрым на свете глазам
Узнается Смерть-Адмирал.

А где же бывалых найти моряков?
(Услышьте, что ветер шептал…)
Костьми полегли у чужих берегов,
Покоит их Смерть-Адмирал.
Да! Любили его и старик, и юнец,
С ним шел не салага, а бравый боец,
Но кончился бой, и рассказу конец –
Упокоил их Смерть-Адмирал.

Admiral Death

Boys, are ye calling a toast to-night?
(Hear what the sea-wind saith)
Fill for a bumper strong and bright,
And here's to Admiral Death!
He's sailed in a hundred builds o' boat,
He's fought in a thousand kinds o' coat,
He's the senior flag of all that float,
And his name's Admiral Death!

Which of you looks for a service free?
(Hear what the sea-wind saith)
The rules o' the service are but three
When ye sail with Admiral Death.
Steady your hand in time o' squalls,
Stand to the last by him that falls,
And answer clear to the voice that calls,
'Ay, Ay! Admiral Death!'

How will ye know him among the rest?
(Hear what the sea-wind saith)
By the glint o' the stars that cover his breast
Ye may find Admiral Death.
By the forehead grim with an ancient scar,
By the voice that rolls like thunder far,
By the tenderest eyes of all that are,
Ye may know Admiral Death.

Where are the lads that sailed before?
(Hear what the sea-wind saith)
Their bones are white by many a shore,
They sleep with Admiral Death.
Oh! but they loved him, young and old,
For he left the laggard, and took the bold,
And the fight was fought, and the story's told,
And they sleep with Admiral Death.

Уильям Алабастер (1567 – 1640)
William Alabaster

О трости, которую вложили иудеи в длань Спасителя нашего

Как трость пустая, дух мой долгий срок
Объятым был десницею Господней;
Давно он стал бы розгой в преисподней,
Но пустоту мою восполнил Бог.
Меня носило ветром, как песок,
Средь маеты, средь кутежей и сводней,
Сеть сатаны была все безысходней –
Но милостью Христос меня сберег.
Дай мне взрасти в живой земле сегодня,
В той ране, из которой хлынул ток,
Когда вонзился гвоздь во длань Господню.
На свете не было меня бесплодней,
Но будет чудо: накопивши сок,
Засохший прежде, прорастет росток.

Of The Reed That The Jews Set In Our Saviour's Hand

Long time hath Christ, long time I must confess,
Held me a hollow reed within his hand,
That merited in hell to make a brand,
Had not his grace supplied mine emptiness.
Oft time with langor and newfangleness,
Had I been borne away like sifted sand,
When sin and Satan got the upper hand,
But that his steadfast mercy did me bless.
Still let me grow upon that living land,
Within that wound which iron did impress,
And made a spring of blood flow from thy hand.
Then will I gather sap and rise and stand,
That all that see this wonder may express,
Upon this ground how well grows barrenness.

Ричард Ле Гальенн (1866 - 1947)

Второе распятие

Глумливцы посреди толпы
Вопят, что вновь распят Христос:
«Вновь пронзены Его стопы
И сердце вновь разорвалось».

Но мне смешно от этих слов –
Всегда я слышу глас Христов.

«И Ангел вновь не отворит
Гробницы каменный затвор,
И Матерь Сына не узрит,
Напрасен стражников дозор».

Христова гибель в их речах,
Но Божий лик – в моих очах.

«Его чудесный, кроткий глас
Для слуха Матери умрет,
Не позовет в урочный час.
Он мертв; грядет ее черед».

Но мне не раз встречался Бог
У шумных лондонских дорог.

«Из гроба Лазарю не встать
И не прозреет Вартимей,
И край одежд Его опять
Не будет исцелять людей».

Но видел я: вкушают мир
В Его объятьях те, кто сир.

«И больше милосердья зов
Не потревожит злых сердец.
Не нужно жалостливых слов:
Умерший дважды – впрямь мертвец».

Вот что толкует праздный сброд,
Но Бог всегда меня ведет.

Richard Le Gallienne

The Second Crucifixion

LOUD mockers in the roaring street
Say Christ is crucified again:
Twice pierced His gospel-bearing feet,
Twice broken His great heart in vain.

I hear, and to myself I smile,
For Christ talks with me all the while.

No angel now to roll the stone
From off His unawaking sleep,
In vain shall Mary watch alone,
In vain the soldiers vigil keep.

Yet while they deem my Lord is dead
My eyes are on His shining head.

Ah! never more shall Mary hear
That voice exceeding sweet and low
Within the garden calling clear:
Her Lord is gone, and she must go.

Yet all the while my Lord I meet
In every London lane and street.

Poor Lazarus shall wait in vain,
And Bartimæus still go blind;
The healing hem shall ne'er again
Be touch'd by suffering humankind.

Yet all the while I see them rest,
The poor and outcast, on His breast.

No more unto the stubborn heart
With gentle knocking shall He plead,
No more the mystic pity start,
For Christ twice dead is dead indeed.

So in the street I hear men say,
Yet Christ is with me all the day.

Начинается пасхальный поэтический марафон, здесь в течение суток (а также, видимо и в светлый понедельник) будут выложены переводы стихотворений на соответствующую тему, как уже появлявшиеся, так и новые.

Фрэнсис Томпсон (1859 – 1907)
Francis Thompson

Ветеран Небес

– Многих войн ветеран, на тебе столько ран!
Кто оставил рубцы, и в каком же бою?
Был изранен ты как? Одолел тебя враг,
Иль ты ими украсил победу свою?

– Был захвачен я в плен, ранен был, изъязвлéн,
Истерзали чело мне, был бок мой пронзен;
Меч не взял я, когда надвигалась орда;
Победитель униженный был Побежденным сражен.

– Что за странная речь? Ты отринул свой меч?
Одолел Побежденный, Победитель разбит?
Что же то за война, где кипела она,
Странный Вождь боевой, что рубцами победы покрыт?

– Князь, низринутый мной, правил хладной Скалой,
Там, где пламенной стражей опоясанный лед.
Гнал его я, теснил с цитаделей-светил,
Море смерти расступилось, чтоб удачным был поход.

На скале средь тайных льдов много демонских клинков
В замке Северной Стражи ходит строем вновь и вновь.
До пришествия времен там он властью наделен;
Имя князя таково, что у Солнца стынет кровь.

– А твое? Знать хочу! Кто ты? – Я умолчу.
Имя – словно плеск хоругвей, обнажение мечей.
Но мой титул высок – погляди мне на бок:
«Владыка Владык!» – там слова – «Царь Царей!»
Начертанье: «Владыка Владык, Царь Царей».

The Veteran of Heaven

O Captain of the wars, whence won ye so great scars?
In what fight did ye smite, and what manner was the foe?
Was it on a day of rout they compassed thee about,
Or gat ye these adornings when ye wrought their overthrow?

‘Twas on a day of rout they girded me about,
They wounded all my brow, and they smote me through the side:
My hand held no sword when I met their armèd horde,
And the conqueror fell down, and the Conquered bruised his pride.’

What is this, unheard before, that the Unarmed make war,
And the Slain hath the gain, and the Victor hath the rout?
What wars, then, are these, and what the enemies,
Strange Chief, with the scars of thy conquest trenched about?

‘The Prince I drave forth held the Mount of the North,
Girt with the guards of flame that roll round the pole.
I drave him with my wars from all his fortress-stars,
And the sea of death divided that my march might strike its goal.

‘In the keep of Northern Guard, many a great dæmonian sword
Burns as it turns round the Mount occult apart:
There is given him power and place still for some certain days,
And his name would turn the Sun’s blood back upon its heart.’

What is Thy Name? Oh, show!—‘My Name ye may not know;
’Tis a going forth with banners, and a baring of much swords
But my noscripts that are high, are they not upon my thigh?
“King of Kings!” are the words, “Lord of Lords!”
It is written “King of Kings, Lord of Lords”.’

Уильям Данбар (1459 – 1520)
William Dunbar

***
Окончен бой и побежден дракон,
Пронзен мечом воителя-Христа.
Уж на кресте знак славы водружен,
Уж трескаются адовы врата,
Ревет диавол, злость его люта;
Не сделает он душам ничего,
За выкуп наш уплата принята,
Surrexit Dominus de sepulchro.*

Сражен дракон мертвящий, Люцифер,
Лукавый змий, чье смертоносно жало,
Кровавый тигр, чудовище пещер,
Чья злоба нас в засаде поджидала,
Чья лютость нас когтями раздирала.
По милосердью Бога у него
Добычи легкой более не стало.
Surrexit Dominus de sepulchro.

За нас Христос был в жертву принесен,
Себя Он отдал агнцем на закланье,
Но из гробницы львом явился Он
И к небу в рост поднялся великаний;
Взошло Авроры светлое сиянье,
И Аполлон дарует нам тепло;
Исчезла тьма, и день приходит ранний,
Surrexit Dominus de sepulchro.

Восстав, вознесся победитель ввысь,
За грех людской перенеся мученье,
Вновь небеса сияньем облеклись,
И крепче мы уверились в спасеньи.
Звон колокольный с неба шлет прощенье,
Страданье христиан утолено,
Померкло иудеев заблужденье,
Surrexit Dominus de sepulchro.

Дрожит тюрьма, тюремщик прочь бежит,
Разгромлен враг, бои прекращены,
Разбиты цепи и острог разбит,
Мир утвержден, и больше нет войны,
Уплачен выкуп, узники вольны,
Сокровища лишился своего
Враг, коим люди были пленены.
Surrexit Dominus de sepulchro.

* Восстал Господь из гроба (лат.)

Done is a battle on the dragon black,
Our champion Christ confoundit has his force;
The yetis of hell are broken with a crack,
The sign triumphal raisit is of the cross,
The devillis trymmillis with hiddous voce,
The saulis are borrowit and to the bliss can go,
Christ with his bloud our ransonis dois indoce:
Surrexit Dominus de sepulchro.

Dungan is the deidly dragon Lucifer,
The cruewall serpent with the mortal stang;
The auld kene tiger, with his teith on char,
Whilk in a wait has lyen for us so lang,
Thinking to grip us in his clawis strang;
The merciful Lord wald nocht that it were so,
He made him for to failye of that fang.
Surrexit Dominus de sepulchro.

He for our saik that sufferit to be slane,
And lyk a lamb in sacrifice was dicht,
Is lyk a lion risen up agane,
And as a gyane raxit him on hicht;
Sprungen is Aurora radious and bricht,
On loft is gone the glorious Apollo,
The blissful day departit fro the nicht:
Surrexit Dominus de sepulchro.

The grit victour again is rissen on hicht,
That for our querrell to the deth was woundit;
The sun that wox all pale now shynis bricht,
And, derkness clearit, our faith is now refoundit;
The knell of mercy fra the heaven is soundit,
The Christin are deliverit of their wo,
The Jowis and their errour are confoundit:
Surrexit Dominus de sepulchro.

The fo is chasit, the battle is done ceis,
The presone broken, the jevellouris fleit and flemit;
The weir is gon, confermit is the peis,
The fetteris lowsit and the dungeon temit,
The ransoun made, the prisoneris redeemit;
The field is won, owrecomen is the fo,
Dispuilit of the treasure that he yemit:
Surrexit Dominus de sepulchro.

ДЖЕРАЛЬД МЭНЛИ ХОПКИНС
(1844 – 1869)

ПАСХА

Все богатство расточи,
Миро выплесни долой,
Жемчуг в стороны мечи,
Не считай убыток свой;
Богу сделай приношенье
В день Христова Воскресенья.

Храм Господень украшай,
Гроб, что в этом мире пуст;
На пиру небес вкушай
Вина, сладкие для уст;
Звуки арфы, трубны зовы –
Славьте утро вы Христово.

Счастье с неба собирай,
Слушай проповедь земли;
Все цветы, воззрев на рай,
Радость вешню обрели.
Сбросив снега облаченье,
Мир наряжен к Воскресенью.

Вместо плача – звучный хор,
Благовонья – вместо слез,
Ярко блещущий убор –
Вместо спутанных волос;
В сердце воздавай хваленье
Дню Христова Воскресенья.

Собирайся в Божий дом
С шумной, радостной толпой;
За торжественным столом
Гимн, молитву, песню пой;
Сделай всякое мгновенье
Днем Христова Воскресенья.

Easter

Break the box and shed the nard;
Stop not now to count the cost;
Hither bring pearl, opal, sard;
Reck not what the poor have lost;
Upon Christ throw all away:
Know ye, this is Easter Day.

Build His church and deck His shrine,
Empty though it be on earth;
Ye have kept your choicest wine—
Let it flow for heavenly mirth;
Pluck the harp and breathe the horn:
Know ye not 'tis Easter morn?

Gather gladness from the skies;
Take a lesson from the ground;
Flowers do ope their heavenward eyes
And a Spring-time joy have found;
Earth throws Winter's robes away,
Decks herself for Easter Day.

Beauty now for ashes wear,
Perfumes for the garb of woe,
Chaplets for dishevelled hair,
Dances for sad footsteps slow;
Open wide your hearts that they
Let in joy this Easter Day.

Seek God's house in happy throng;
Crowded let His table be;
Mingle praises, prayer, and song,
Singing to the Trinity.
Henceforth let your souls always
Make each morn an Easter Day.

https://magazines.gorky.media/inostran/2022/2/sredi-knig-s-ekaterinoj-belavinoj.html За бурными потрясениями последних двух месяцев незамеченной мелькнула рецензия Е.М. Белавиной на антологию “Франция в сердце” - главный труд сообщества “Век перевода” и лично вашего покорного слуги

Сара Тисдейл (1884 – 1933)
Sara Teasdale

***
Будут нежны дожди, будет запах земли,
Будет ласточек стая кружиться вдали,

Будут песни лягушек в ночной тишине,
Будут сливы в несмелой стоять белизне,

Будет в огненных перьях зарянка летать,
На колючей проволоке щебетать,

Будет некому помнить об этой войне,
Размышлять о ее завершительном дне,

Ни растенью, ни птице не будет забот,
Если племя людское с земли пропадет,

И Весна, пробудившись от светлых лучей,
Не заметит, что больше не стало людей.

***
There will come soft rains and the smell of the ground,
And swallows circling with their shimmering sound;

And frogs in the pools, singing at night,
And wild plum trees in tremulous white,

Robins will wear their feathery fire,
Whistling their whims on a low fence-wire;

And not one will know of the war, not one
Will care at last when it is done.

Not one would mind, neither bird nor tree,
If mankind perished utterly;

And Spring herself, when she woke at dawn,
Would scarcely know that we were gone.

Гилберт Кит Честертон (1874-1936)

ЗАТАЁННЫЙ НАРОД

Кинь грош, пройди с ухмылкой, - но не забудь укор:
Да, мы - народ английский, молчавший до сих пор.
Бывает, фермер жирный куда запойней пьет,
Бывает, и французу всё свобода в толк нейдет,
Но нет мудрей народа, да и бессильней нас -
Бывает голод в брюхе, но брызжет смех из глаз,
И ты посмейся – пиво, слеза ль туманит взор,
Ты нас не знаешь – мы ведь молчали до сих пор.

Французы тут царили, средь вымпелов и дам.
Изящны — жаль, не выговорить их по именам...
Под Босвортом пустили им кровь - и вышел пыл.
Народ остался голым, и трон - как голый был.
И взгляды Слуг Короны зашарили вокруг,
И золото текло к ним в мошну из тысяч рук.
Пожгли аббатства – жалко так, монахи славный люд.
И ни еды, ни крова - а бедным был приют...
Нет богаделен больше, в страну пришла нужда,
Но сыты Слуги Трона... Молчали мы тогда.

И лица Слуг Короны затмили Короля,
Вокруг него столпились, чужой пирог деля,
И новые дворяне, наевшиеся впрок,
И люди новой веры, впихнув Завет в сапог.
Махали там руками – грозили, знать, ему.
Нечистым, чистым – им до нас нет дела никому.
И Короля убили - глядим, раскрывши рот,
И кто-то ждал свободы, но пива ждал народ.

Париж и Дублин, Бостон вдруг встали на дыбы
Но речи их невнятны, а мы – умом слабы:
О праве для народов они давай твердить…
Нас в бой послали сквайры, и перестали бить.
Да, слабину мы дали – бранить нас толк какой?
Рабами кличут люди нас – мы родом из людской.
И в пене Трафальгара, в огне с водой хрипя,
Как львы мы дрались, цепи свои верней крепя,
И рухлядью валились, и тут пред нами встал -
Француз бесстрашный - он-то знал, за что он воевал!
Его сломили - а ведь был не просто человек,
А с ним – права и волю. Молчали мы в тот век.

Закончен путь победный, смолк ружей разговор,
Но сквайр – как выбит из седла, как спятил с этих пор,
В друзьях - законник жалкий, еврейчик-подхалим…
Не обошлось под Ватерлоо испугом, знать, одним.
А может, привиденьем весь разоренный клир
Являлся что ни ночь ему, последний портя пир.
Уныло сквайр собрался, и сгинул за холмы,
Земля ждала хозяев. Нет, не стали ими мы.

А кровь у новых лордов - ничуть не горячей:
Бесчестны и бесстрастны, не видно их мечей.
И бьются скрипом перьев, и мертвый взгляд пожух,
Глядят на труд и хохот наш устало, как на мух.
Их жалость хуже черствая, чем зло в былые дни,
Они не знают песен, их дверь – прочней брони.

Законы подновили, и нам твердят про то,
А по-простому, по-людски не пробовал никто.
И, может, мы восстанем, пускай и позже всех,
Бунт будет хуже русского, и пострашнее смех.
И, может, Бог берег нас, чтоб нам восстав, спастись
Карая власть… А можно и пивом обойтись.
Но мы - народ английский, молчавший до сих пор.
Кинь грош, пройди с ухмылкой, - но не забудь укор.