У. Х. Оден (1907 – 1973)
W.H. Auden

Оксфорд

Природа наступает; старые грачи в садах колледжей,
Словно резвые младенцы, говорят языком чувств,
Мимо башен река все течет и течет к морю,
Камни в этих башнях все еще
Полностью довольны своим весом.

Минералы и животные так себялюбивы,
Что грех лености в них подавляет прочие,
Красотой небрежной с нервическими школярами
Соревнуются: одна ошибка
Против бесчисленных недостатков.

За городом – фабрики, потом края зеленые,
Где сигарета утешит злых, церковь – слабых,
Где тысячи крутят, тычут и тратят деньги:
Эрот Детоводитель
Плачет на девственном ложе.

И над говорливым городом, как и всюду,
Плачут ангелы неприкаянные. И здесь знание смерти –
Истребительная любовь, и природному сердцу не нужен
Низкий нелестный голос,
Бессонный, пока его не услышат.

Oxford

Nature invades: old rooks in each college garden
Still talk, like agile babies, the language of feeling;
By towers a river still runs coastward and will run,
  Stones in these towers are utterly
  Satisfied still with their weight.

Mineral and creature, so deeply in love with themselves
Their sin of accidie excludes all others,
Challenge our high-strung students with a careless beauty,
  Setting a single error
  Against their countless faults.

Outside, some factories, then a whole green country
Where a cigarette comforts the evil, a hymn the weak;
Where thousands fidget and poke and spend their money:
  Eros Paidagogos
  Weeps on his virginal bed.

And over the talkative city like any other
Weep the non-attached angels. Here too the knowledge of death
Is a consuming love, and the natural heart refuses
  The low unflattering voice
  That sleeps not till it find a hearing.

Сароджини Найду (1879 — 1949)

Дар Индии

Разве что-то вам мною не отдано –
Облачения пышные, злато, зерно?
На Востоке, на Западе – лишь погляди –
Расточила я клад, оторвав от груди,
И велела ступать я детям родным
К боевым барабанам, к клинкам роковым.

Словно жемчуг, они у персидской волны
Спят, в гробницы, им чуждые, заключены,
Спят в Египте, как раковины в песке,
Каждый бледен, у каждого кровь на руке,
Как цветы, они скошены, втоптаны в прах
На кровавых фламандских, французских полях.

Как представить те слезы, что я пролила?
Как измерить страданья мои без числа,
Иль отчаянья с гордостью множество битв,
Иль надежду, что греет средь горьких молитв?
А видения славы представить вам как –
Победы кровавый, изодранный стяг?

Страх исчезнет, и прекратится вражда,
Обновится жизнь в мирном горниле тогда,
И любовь поднесете вы в памятный дар
Тем бойцам, что бесстрашно держали удар,
Воздавая бессмертным должную честь,
Вспоминайте – там кровь сынов моих есть!

Is there aught you need that my hands withhold,
Rich gifts of raiment or grain or gold?
Lo! I have flung to the East and West
Priceless treasures torn from my breast,
And yielded the sons of my stricken womb
To the drum-beats of duty, the sabres of doom.

Gathered like pearls in their alien graves
Silent they sleep by the Persian waves,
Scattered like shells on Egyptian sands,
They lie with pale brows and brave, broken hands,
They are strewn like blossoms mown down by chance
On the blood-brown meadows of Flanders and France.

Can ye measure the grief of the tears I weep
Or compass the woe of the watch I keep?
Or the pride that thrills thro’ my heart’s despair
And the hope that comforts the anguish of prayer?
And the far sad glorious vision I see
Of the torn red banners of Victory?

When the terror and tumult of hate shall cease
And life be refashioned on anvils of peace,
And your love shall offer memorial thanks
To the comrades who fought in your dauntless ranks,
And you honour the deeds of the deathless ones
Remember the blood of thy martyred sons!

Сароджини Найду (1879 — 1949)

Пурданашин

Вся жизнь ее – унылый сон,
Что вялой негою гнетет;
Блеск лент и поясов зажжен,
Как луч заката в глади вод;
Как утра час, наряд цветист –
Опал в нем, злато, аметист.

Как нечестивы взоры глаз,
Как искушает свет дневной...
Она укрыта всякий час
Решеток каменной резьбой,
Как под тюрбаном самоцвет,
Как в сердце любящем секрет.

Разоблачить сей тайный лик
Не смеет дерзкая рука,
Но Время рвет завесу вмиг,
И ей в глаза глядит Тоска –
Кто ход годов предотвратит,
Кто от печалей защитит?

Пурданашин – «скрытая под завесой» (перс.) «Пурда» (букв. «завеса», «вуаль»), культурная практика населения Северной Индии (сохраняющаяся до сих пор и присущая не только мусульманам, но и части индусов), предписывает женщинам покрывать лицо, не выходить из дому, быть во всем покорной мужу и т.п.

The Pardah Nashin

Her life is a revolving dream
Of languid and sequestered ease; Her girdles and her fillets gleam
Like changing fires on sunset seas;
Her raiment is like morning mist,
Shot opal, gold and amethyst.

From thieving light of eyes impure,
From coveting sun or wind's caress,
Her days are guarded and secure
Behind her carven lattices,
Like jewels in a turbaned crest,
Like secrets in a lover's breast.

But though no hand unsanctioned dares
Unveil the mysteries of her grace,
Time lifts the curtain unawares,
And Sorrow looks into her face —
Who shall prevent the subtle years,
Or shield a woman's eyes from tears?

Роберт Геррик (1591 – 1674)
Robert Herrick

Ведьма

Вот Ведьма верхом
С чертом вдвоем
Несется в час полунóчи,
Вертя и крутя,
Мелькая, летя,
А буря ревет все жесточе.

Стремян нет у ней;
Терновник, репей –
Вот все ее шпоры и кнутья;
Сквозь топи болот,
Сквозь чащи ведет
Наездницу дух перепутья.

Зверь, чувствуя страх,
Не рыщет в лесах,
Но прячется в логове тихо,
А Ведьма и бес
С земли до небес
Разносят злосчастье и лихо.

Гроза налетит,
Покой возмутит
На небе тревогой крылатой,
Восстанет мертвец,
Напуган вконец,
Из гроба под грома раскаты.

THE HAG

The Hag is astride,
This night for to ride,
The devil and she together;
Through thick and through thin,
Now out, and then in,
Though ne'er so foul be the weather.

A thorn or a bur
She takes for a spur;
With a lash of a bramble she rides now,
Through brakes and through briars,
O'er ditches and mires,
She follows the spirit that guides now.

No beast, for his food,
Dares now range the wood,
But hush'd in his lair he lies lurking;
While mischiefs, by these,
On land and on seas,
At noon of night are a-working.

The storm will arise,
And trouble the skies
This night; and, more for the wonder,
The ghost from the tomb
Affrighted shall come,
Call'd out by the clap of the thunder.

Мы продолжаем наш совместный с «Зарядьем» цикл лекций о практиках медленного чтения! Следующая наша встреча будет посвящена переводной литературе и состоится 10 ноября, пт, в 18:00 в Старом Английском дворе.

Артем Серебренников: «Установка на плохой перевод, или правда ли раньше переводили лучше?»

«Сейчас у продвинутой читающей молодежи установка на плохой перевод, сквозь неуклюжий перевод она хочет увидеть оригинальное авторское решение…» — говорил в одном из своих интервью скандально известный критик В. Топоров. Прошло более 20 лет, а этот парадоксальный взгляд стал еще актуальнее. После краха «единственно верного учения», распада «самой читающей страны» и коллапса единой «лучшей в мире школы перевода» все не утихнут споры о ее традициях При этом их уровень, как правило, невысок и рано или поздно приходит к привычному выводу: «раньше было лучше». Перевод 90-х – 2020-х годов осмыслен плохо и всегда представляется бедной падчерицей на фоне советского великолепия. В нашем разговоре мы попробуем осмыслить, почему сейчас переводят «не так» и что с этим делать. Предполагается коснуться следующих вопросов:

• «Белый» и «черный» мифы о советской школе перевода;
• «Почтовые лошади просвещения»: почему постсоветская эпоха похожа на петровскую;
• «Хороший русский текст» или «слово должно торчать»? К вечным спорам о буквализме;
• Любовный интерес протагониста: как перевод внедряет новые слова для старых понятий;
• Искусственный идиот? О прогрессе машинного перевода и неизбежности человеческого фактора

Лектор: Артем Серебренников — филолог, литературовед, поэт, переводчик, доктор филологии Оксфордского университета, доцент ВШЭ.

Вход свободный по регистрации: https://zaryadyepark.timepad.ru/event/2661897

10 ноября, пт, 18:00
ул. Варварка, 4а (Старый Английский двор)

Уилфред Оуэн (1893 - 1918)
Wilfred Owen

Dulce et decorum est*

Как нищие, мы сгорбились устало,
Кряхтели, как старухи, и сквозь грязь
Ползли. Плелись мы к дальнему привалу,
К разрывам бомб спиной поворотясь.
Во сне мы шли; босыми ковыляли,
Обуты в кровь. Полуслепой отряд
Был пьян усталостью. Мы не слыхали,
Как рядом рвется газовый снаряд.

«Газ! Газ! Живей!» – И, дрыгаясь в экстазе,
Дурацкий шлем напялить мы спешим,
Но кто-то заорал в противогазе,
Задергался, как пламенем палим…
Гляжу я через мутное стекло,
Как будто под водой гляжу – он тонет.

И в снах я вижу – сколь дней прошло –
Как он, хрипя, захлебываясь, тонет.

И если б вы в удушливом кошмаре
Шли за телегой той, где он лежал,
И видели глаза на страшной харе,
Раздавшейся, как дьявольский оскал,
И если б слышали, как харкал кровью
Из легких, если б знали о плевках,
Как рак, отвратных, мерзких, как коровье
Жеванье на распухших языках, –
Тогда б, мой друг,детишкам наших мест
Вы не твердили с пламенем во взоре
Ложь старую: “Dulce et decorum est
Pro patria mori”.

*Отрадно и почетно (лат.). Оборванная цитата знаменитой строки Горация («Оды», кн. III, ода 2, стр. 13) Dulce et decorum est pro patria mori («Отрадно и почетно умереть за отчизну»).

Dulce et decorum est

Bent double, like old beggars under sacks,
Knock-kneed, coughing like hags, we cursed through sludge,
Till on the haunting flares we turned our backs
And towards our distant rest began to trudge.
Men marched asleep. Many had lost their boots
But limped on, blood-shod. All went lame; all blind;
Drunk with fatigue; deaf even to the hoots
Of tired, outstripped Five-Nines that dropped behind.

Gas! Gas! Quick, boys!–An ecstasy of fumbling,
Fitting the clumsy helmets just in time;
But someone still was yelling out and stumbling
And flound'ring like a man in fire or lime...
Dim, through the misty panes and thick green light,
As under a green sea, I saw him drowning.

In all my dreams, before my helpless sight,
He plunges at me, guttering, choking, drowning.

If in some smothering dreams you too could pace
Behind the wagon that we flung him in,
And watch the white eyes writhing in his face,
His hanging face, like a devil's sick of sin;
If you could hear, at every jolt, the blood
Come gargling from the froth-corrupted lungs,
Obscene as cancer, bitter as the cud
Of vile, incurable sores on innocent tongues,–
My friend, you would not tell with such high zest
To children ardent for some desperate glory,
The old Lie: Dulce et decorum est
Pro patria mori.

Гилберт Кит Честертон (1874 - 1936)
Gilbert Keith Chesterton

Для воинского мемориала

(Проект надписи, по-видимому, спроектированный вовсе не комиссией)

Стоит на рынке шум и гам,
Торгуется народ;
Бубнит сенат и школьный класс –
Ведь падаль не умрет.

Склонился над гробницей шторм,
Чтоб разорить дотла;
Но имена живых людей
Здесь молния прочла.

Коль правит миром ростовщик,
Коль будущее – тлен,
Найдут в обломках золотых
Наш новый Карфаген,

И при скончании времен
Откроются слова:
«Мы умерли, чтоб доказать,
Что Англия жива».

For a War Memorial

(SUGGESTED INSCRIPTION PROBABLY NOT SUGGESTED BY THE COMMITTEE)

The hucksters haggle in the mart
The cars and carts go by;
Senates and schools go droning on;
For dead things cannot die.

A storm stooped on the place of tombs
With bolts to blast and rive;
But these be names of many men
The lightning found alive.

If usurers rule and rights decay
And visions view once more
Great Carthage like a golden shell
Gape hollow on the shore,

Still to the last of crumbling time
Upon this stone be read
How many men of England died
To prove they were not dead.

Новый книжный розыгрыш вместе с проектом «Обратная перспектива» РАНХиГС

Приз — актуальное издание поэмы «Зона» (1912) французского поэта Гийома Аполлинера, открывшего эпоху авангарда и модернизма в мировой поэзии. Книга подписана нашим лектором Артемом Серебренниковым, автором одного из переводов.

Условия
1) Подписаться на каналы @zaryadye_official, @obratnaya_perspektiva и @hyperbor
2) Нажать кнопку «Участвую» ниже
3) Открыть свой аккаунт, чтобы мы могли связаться с вами в случае победы

Результаты — 17 ноября в 15:00.

Хорхе Манрике (1440 – 1479)
Jorge Manrique

ЛЕСТНИЦА ЛЮБВИ

Когда печальной дремотой
Сознанье мое терзалось,
У стен моего оплота
Лестница показалась.
Взошли на ее ступени
Краса и учтивость ваши,
И мне нанесли раненье,
Повергли мой ум угасший.

Забыв от отваге бранной,
Чувства бегут врассыпную,
Ибо тяжкую рану
Смерть им наносит, бичуя.
Свобода моя в плену,
В вашей она темнице;
Узнал я радость одну –
Что жизнь ее сохранится.

Меня обманули очи,
Cвершили они измену,
Были они охочи
Врага допустить на стену;
Были они часовыми,
Но, не смутясь нимало
Боем, кипевшим пред ними,
Не подали мне сигнала.

Враги, чьи мысли недобры,
Видя, что крепость – в их власти,
Мне отворили ребра;
Туда же ворвались страсти,
И твердость мою забрали,
И сердце мое схватили,
И чувства мои украли,
Меня ж самого отпустили.

Измену очи свершили;
Так подло меня предать –
Лишь вас увидев, решили
Вам сердце мое продать!
Они от измены столь ясной
Приходят в такой восторг,
Что жизнью моей несчастной
Скоро вести будут торг.
И зло, что они сотворили,
Ничем нельзя оправдать:
Лишь вас увидев, решили
Вам сердце мое продать!

ESCALA DE AMOR

Estando triste, seguro,
mi voluntad reposaba,
cuando escalaron el muro
do mi libertad estaba:
a escala vista subieron
vuestra beldad y mesura,
y tan de recio hirieron,
que vencieron mi cordura.

Luego todos mis sentidos
huyeron a lo más fuerte,
mas iban ya mal heridos
con sendas llagas de muerte;
y mi libertad quedó
en vuestro poder cativa;
mas placer hobe yo
desque supe que era viva.

Mis ojos fueron traidores,
ellos fueron consintientes,
ellos fueron causadores
que entrasen aquestas gentes
que el atalaya tenían,
y nunca dijeron nada
de la batalla que vían,
ni hicieron ahumada.

Desde que hobieron entrado,
aquestos escaladores
abrieron el mi costado,
y entraron vuestros amores;
y mi firmeza tomaron,
y mi corazón prendieron,
y mis sentidos robaron,
y a mí sólo no quisieron.

Fin

¡Qué gran aleve hicieron
mis ojos, y qué traición:
por una vista que os vieron,
venderos mi corazón!
Pues traición tan conocida
ya les placía hacer,
vendieran mi triste vida
y hobieran dello placer;
mas al mal que cometieron
no tienen escusación:
¡por una vista que os vieron,
venderos mi corazón!

Матильда Блинд (1841 — 1896)
Mathilde Blind

Красные закаты (I)

На небе сумрачном огни разлиты;
Над крышами, над мокрой мостовой –
Как будто Апокалипсис живой
Средь зимней ночи, ливнями омытой.
И то же видел тот, кому открыто
Грядущее; на Патмосе в век свой
Ему в виденьи ангел огневой
Явил небесный град из хризолита.
И троица рабочих заводских,
Вся в саже, на огонь среди непогоды
Взирает. Видно на лице у них
Немое изумленье. На невзгоды
Вас обрекли, зато плодов златых
Вкусили вы на пиршестве Природы!

Красные закаты (II)

На небе облачные начертанья
Пророчествовали о громе гроз;
В безбрежности зенита вдруг зажглось,
Мелькнуло светлым пурпуром сиянье,
Потом зарделось алое посланье,
В предгрозовом просторе разлилось,
Кровавый пламень в небесах возрос –
Для глаз толпы ужасное терзанье.
И в землях дальних предрекал народ,
Что будет мор, трясенья, недород,
Потопы, чья волна неодолима,
Что некая держава в прах падет;
Рекли, что было солнце это зримо
В день разоренья Иерусалима!

The Red Sunsets (I)

The twilight heavens are flushed with gathering light,
And o’er wet roofs and huddling streets below
Hang with a strange Apocalyptic glow
On the black fringes of the wintry night.
Such bursts of glory may have rapt the sight
Of him to whom on Patmos long ago
The visionary angel came to show
That heavenly city built of chrysolite.
And lo, three factory hands begrimed with soot,
Aflame with the red splendour, marvelling stand,
And gaze with lifted faces awed and mute.
Starved of earth’s beauty by Man’s grudging hand,
O toilers, robbed of labour’s golden fruit,
Ye, too, may feast in Nature’s fairyland.

The Red Sunsets (II)

The boding sky was charactered with cloud,
The noscripture of the storm--but high in air,
Where the unfathomed zenith still was bare,
A pure expanse of rose-flushed violet glowed
And, kindling into crimson light, o'erflowed
The hurrying wrack with such a blood-red glare,
That heaven, igniting, wildly seemed to flare
On the dazed eyes of many an awe-struck crowd.
And in far lands folk presaged with blanched lips
Disastrous wars, earthquakes, and foundering ships,
Such whelming floods as never dykes could stem,
Or some proud empire's ruin and eclipse:
Lo, such a sky, they cried, as burned o'er them
Once lit the sacking of Jerusalem!

Уильям Гладстон / William Gladstone (1809 – 1898)

Отвергнутому сонету

Явилось ты на свет, скорбей дитя,
Из головы, подобное Палладе,
Во всеоружьи правок; славы ради
Рвалось ты вдаль, на крыльях возлетя
На типографские высоты! Но
Вовек тебе не знать услад печати:
Жестокой дланью вымарано платье,
И на тебе – чернильное пятно!
Где «волны пены»? Где же «пенный вал»?
Где «круглый лик луны»? Где «окоем»?
Удар пера им жизни оборвал,
Бумажный склеп – навек теперь их дом.
Сонеты, плачьте! Плачьте, сонетисты!
Клянитесь не писать! Клянитесь исто!

To a Rejected Sonnet

Poor child of sorrow! who didst boldly spring,
Like sapient Pallas, from thy parent's brain
All armed in mail of proof! and thou wouldst fain
Leap further yet, and on exulting wing
Rise to the summit of the printer's press!
But cruel hand hath nipped thy buds amain,
Hath fixed on thee the darkling inky stain,
Hath soiled thy splendour and defiled thy dress!
Where are thy “full-orbed moon” and “sky serene”?
And where thy “waving foam” and “foaming wave”?
All, all are blotted by the murderous pen
And lie unhonoured in their papery grave!
Weep, gentle sonnets! Sonneteers, deplore!
And vow – and keep your vow – you'll write no more!

#ПристальноеПрочтение_Prosodia
В истории сонета поэт и переводчик Антон Черный находит текст Джакомо да Лентини, который, по мысли автора, предопределил дальнейшую эволюцию этой формы на отрезке с XIII до XX веков. И эта эволюция – повод задаться вопросом: форма движет писателем или писатель – формой? Prosodia публикует эссе, поданное на конкурс «Пристальное прочтение поэзии 2023»

АХЕРОН, 1942

(По рассказам вологжанина А.Ч., во время войны немцы не раз пытались высадить парашютистов-диверсантов, и раз за разом они приземлялись прямиком в болото. Парашютная ткань потом шла на платья местным крестьянкам.)

В грозе завоевательной тевтон
Мечтает вновь о покоренном мире.
Поют смычки, гремит полет валькирий,
Несутся смерть и ад со всех сторон.

Сыт, пьян и до зубов вооружен
Берсерк могучий… но пудовой гирей
Уйдет на дно сопящей бурой шири –
Коварен вологодский Ахерон.

Скажи-ка, дядя: может, в свой черед
Нас так же неказисто пронесет,
Как прежде не однажды пронесло нас?

Подать рукою будет до Кремля,
Но чавкнет то ли жижа, то ль земля –
И поглотит врага родимый хтонос.

Томас Трэхерн (1637 – 1674)
Thomas Traherne

Возвращение

1

Господь, иду я в детство напрямик.
Воскресни, взрослая душа;
Утробы материнской ученик,
Люблю я люльку малыша.
Как дивно быть мудрее всех,
Не ведая, что значит грех.

2

Пока защиты от соблазнов нет,
Надежен верный мой приют –
Младенчество; туда бегу от бед,
Там искушенья не гнетут.
Держу обратно в чрево путь,
Чтоб миг рождения вернуть.

3

Господь, я в детстве был Тобой богат;
Затем привык я к нищете,
А прежде, видя Твой бесценный клад,
Тебя я славил в простоте;
В ребячестве не знал я дней,
Лишенных милости Твоей.


The Return

1

To infancy, O Lord, again I come,
That I my manhood may improve:
My early tutor is the womb;
I still my cradle love.
Tis strange that I should wisest be,
When least I could an error see.

2

Till I gain strength against temptation, I
Perceive it safest to abide
An infant still; and therefore fly
(A lowly state may hide
A man from danger) to the womb,
That I may yet new-born become.

3

My God, Thy bounty then did ravish me!
Before I learned to be poor,
I always did Thy riches see,
And thankfully adore:
Thy glory and Thy goodness were
My sweet companions all the year.

Джерард Мэнли Хопкинс (1844 - 1899)
Gerard Manley Hopkins

Божье Величие

Величьем Божиим насыщен свет,
Блеснет оно, жести дрожащей светлей,
Силу, как сжатый в давильне елей,
Накопит. Почему ж смиренья нет?
Шли поколения без мет, без мет, без мет;
Измазан мир поденщиной, гнилей
И гаже от труда; пропах он слякотью людей,
На стоптанной земле – тяжелый след.

Но нет, природе не бывать пустой;
Там, в глубине, есть бодрость свежих сил;
Охвачен мрачный Запад темнотой,
Но кромку утра нам Восток открыл —
Истертый мир согреет Дух Святой
Теплом груди и – ах! – сияньем крыл.

God's Grandeur

The world is charged with the grandeur of God.
It will flame out, like shining from shook foil;
It gathers to a greatness, like the ooze of oil
Crushed. Why do men then now not reck his rod?
Generations have trod, have trod, have trod;
And all is seared with trade; bleared, smeared with toil;
And wears man's smudge and shares man's smell: the soil
Is bare now, nor can foot feel, being shod.

And for all this, nature is never spent;
There lives the dearest freshness deep down things;
And though the last lights off the black West went
Oh, morning, at the brown brink eastward, springs —
Because the Holy Ghost over the bent
World broods with warm breast and with ah! bright wings.

Габриэль Жильбер (ок. 1620 – ок. 1680)
Gabriel Gilbert

Против зимы 1660 года, которая уж больно затянулась

Клянусь, при этакой погоде
Недолго и сойти с ума!
У нас во Франции не в моде
Такая длинная зима!

Бесчисленные снегопады
Нагнали лютую хандру.
Погода насолить нам рада –
Морозит, словно немчуру.

Уйди в тот край, где московиты,
Укрыты шубой меховой,
В санях, опившись аквавиты,
В пустыне ездят снеговой!

Французам не по нраву рвенье,
С которым дует Аквилон.
Вернись, зефиров дуновенье,
Вернись, весенний небосклон!

Аквавита (aqua vitae, «живая вода») – водные растворы спирта.

Contre l’hiver de 1660, qui fut fort long

Que cet hiver est incommode!
Qu’il fait ici de mécontents!
Il n’est pas en France à la mode
Alors qu’il dure si longtemps.

Il a fait tant tomber des neiges
Qu’il gâte nos tempéraments,
Il viole nos privilèges
Et nous prend pour des Allemands.

Qu'il aille dans la Moscovie,
Chez ces peuples couverts de peaux,
Qui toujours ivres d'eau-de-vie,
Se font traîner sur des traîneaux.

Nous détestons dans cet empire
L’aquilon qui gronde toujours,
Et nous aimons le doux zéphire
Et la belle saison de Cours.

Жан-Батист Шассинье (ок. 1571 – 1635)
Jean-Baptiste Chassignet

***
Мнит бедный селянин морозною зимой,
Что умерли кругом зеленые растенья,
И видится ему сплошное запустенье,
И ежится земля от муки ледяной.

Но только лишь придет обратно летний зной –
Украсившись, встают они в своем цветеньи,
И, чтоб себе воздать за тяжкое лишенье,
Укроют зеленью они простор лесной.

И так же из гробов мешки костей и кожи
Поднимутся, когда с небес по воле Божьей
Прольется благодать и Судный день придет.

Умрем, как умерло небесное светило,
Что этим вечером в глубинах опочило,
Но завтра заново взойдет над лоном вод.

Durant l'hyver frilleux il semble au villageois
Que morte soit des prez la chevelure verte,
Voyant de tous costez la terre descouverte
Se hérisser le dos de mille glaçons frois :

Mais quand elle ressent l'humeur des plus dous mois,
Plus belle elle renaist de la terre déserte
Et se recompensant de sa première perte,
Elle redonne l'ombre aux forestz et aus bois.

Ainsi hors du tombeau ceste charnelle masse
Se ressuscitera quand la céleste grâce
Arrosera les bons au jour du jugement.

Mourons donc comme meurt la lumière du monde
Aujourd'huy elle va se reposer sous l'onde
Demain elle ressort de l'ondeus élément.

Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)
Antoine de Saint-Amant

Альпийская зима

Вот атомы огня блестят в долине снежной,
Вот искры золота, лазури, хрусталя –
Зима, свои власы блистаньем наделя,
Их по отрогам гор рассыпала небрежно.

Вот хлад одел хребты хлопчатой тканью нежной,
Лед вместо мостовой повсюду расстеля, –
И воздух дивно чист, и сил полна земля,
И взор мой восхищен красою безмятежной.

Любезен мне мороз; я Зиму чтить готов:
Сияет белизной невинности покров,
Скрывая под собой земные злодеянья.

И столь же ласков к ней могучий царь Зевес:
Смиряет ярость он и громы воздаянья
Не мечет на нее с разгневанных небес.

Hiver des Alpes

Ces atomes de feu qui sur la Neige brillent,
Ces étincelles d’or, d’azur et de cristal
Dont l’Hiver, au Soleil, d’un lustre oriental
Pare ses cheveux blancs que les vents éparpillent ;

Ce beau Coton du Ciel, de quoi les monts s’habillent,
Ce Pavé transparent fait du second Métal,
Et cet air net et sain, propre à l’esprit vital,
Sont si doux à mes yeux que d’aise ils en pétillent.

Cette saison me plaît : j’en aime la froideur ;
Sa Robe d’Innocence et de pure candeur
Couvre en quelque façon les crimes de la Terre.

Aussi l’Olympien la voit d’un front humain ;
Sa colère l’épargne et jamais le tonnerre
Pour désoler ses jours ne partit de sa main.

Бернар де ла Моннуа (1641 – 1728)
Bernard de la Monnoye

Бургундский ноэль

Эй, Гийо, за барабан!
Флейтой подыграй, Робан!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Рождество приходит к нам!

Встарь звучала песня та,
Чтобы воспевать Христа;
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам
Вслед старинным временам!

По рогам получит бес,
Славим мы Царя Небес!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Черту врежем по рогам!

С флейтой барабан един,
Словно мы и Божий Сын!
Поднимаем шум и гам,
Тюрлюрлю, патапатапам,
Поднимаем шум и гам,
Время пляскам и прыжкам!

Guillô, pran ton tamborin;
Toi, pran tai fleúte, Rôbin!
Au son de cé instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cé instruman
Je diron Noei gaiman

C’ étó lai môde autrefoi
De loüé le Roi dé Roi,
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Ai nos an fau faire autan.

Ce jor le Diale at ai cu
Randons an graice ai Jesu
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Fezon lai nique ai Satan.

L’homme et Dei son pu d’aicor
Que lai fleúte & le tambor.
Au son de cés instruman,
Turelurelu, patapatapan,
Au son de cés instruman,
Chanton, danson, sautons-an.

https://www.youtube.com/watch?v=6j6hlyd-kfo

Традиционно поздравляю подписчиков с наступающим гиперборейским новолетием.

В уходящем году гиперборейские сонеты наконец достигли берегов толстого журнала, приобщиться к ним можно здесь:

https://nm1925.ru/articles/2023/03-2023/iz-tsikla-giperboreyskie-sonety-/

Анри Казалис (Жан Лаор) (1840 – 1909)
Henri Cazalis dit Jean Lahor

Брахма

Я Древним наречен; Жена я и Мужчина;
Я – бурный Океан, всего первопричина,
Я – многоликий Бог, не счесть моих имен,
Я – мироздания тревожный, смутный Сон,
Душа моя – дворец, всей тварью населенный,
Я – Первопредок всех, сам из себя рожденный,
Во сне моем – небес безбрежна синева,
Рождаются во мне и гибнут божества.
Я первую зарю окрасил кровью алой;
Когда еще ни дня, ни ночи не бывало,
Я был уже, летал над толщей темных вод,
Я – то, что Было, Есть и Будет в свой черед;
Я – безначальное, бескрайнее Явленье,
Круговорот существ, души перерожденье,
Я – Тело, что живет, тела других вместив,
Я – все умершие, я – все, кто ныне жив;
Бесчисленность миров живет, пока мне снится,
Она – Небытие, что смертным Жизнью мнится;
Миры – лишь проблески, огни, что мчатся прочь,
Сверканья молнии, что озаряют ночь.
Вы спросите меня, зачем живу я ложью,
Отвечу: «Я в своей душе виденья множу,
В безбрежности тоски ращу цветы светил,
Чтоб ужас вечности я легче пережил!..»

Brahm

Je suis l'Ancien, je suis le Mâle et la Femelle,
L'Océan d'où tout sort, où tout rentre et se mêle ;
Je suis le Dieu sans nom, aux visages divers ;
Je suis l'Illusion qui trouble l'univers.
Mon âme illimitée est le palais des êtres ;
Je suis l'antique Aïeul qui n'a pas eu d'ancêtres.
Dans mon rêve éternel flottent sans fin les cieux ;
Je vois naître en mon sein et mourir tous les dieux.
C'est mon sang qui coula dans la première aurore ;
Les nuits et les matins n'existaient pas encore,
J'étais déjà, planant sur l'océan obscur.
Et je suis le Passé, le Présent, le Futur ;
Je suis la large et vague et profonde Substance
Où tout retourne et tombe, et tout reprend naissance,
Le grand corps immortel qui contient tous les corps :
Je suis tous les vivants et je suis tous les morts.
Ces mondes infinis, que mon rêve a fait naître,
- Néant, offrant pour vous l'apparence de l'être -,
Sont, lueur passagère et vision qui fuit,
Les fulgurations dont s'éclaire ma nuit.
- Et si vous me demandez pourquoi tant de mensonges,
Je vous réponds : " Mon âme avait besoin de songes,
D'étoiles fleurissant sa morne immensité,
Pour distraire l'horreur de son éternité !... "