Интервьюер: Обычно мы понимаем капитализм как экономическую систему, а республику или демократию – как политическую. Вы с этим согласны?

Айн Рэнд: Это действительно так. Но капитализм следует считать скорее системой политико-экономической, поскольку хозяйственное устройство, так или иначе, зависит от определённой политической структуры. Невозможно говорить о политике независимо от экономики или об экономике независимо от политики. Политическая система – совокупность нравственных, политических и экономических принципов, выраженных в законах и институтах, устанавливающих условия для взаимодействий между людьми в той или иной сфере. Законы, существующие в обществе, определяют пути реализации человеком своих экономических решений. И наоборот, государство может обеспечивать выполнение законов лишь через материальные меры – то есть, через регулирование либо защиту экономики страны. В конце концов, мысли человека сами по себе невозможно взять под контроль; человек волен думать самостоятельно даже в условиях политической диктатуры. В чём он несвободен, так это в претворении своих мыслей в жизнь. А экономика – основная область человеческой деятельности, в которой люди воплощают свои идеи на практике, участвуя в материальном производстве для удовлетворения своих потребностей выживания. Ни одна политическая система не может существовать без взаимосвязей с экономикой. Основной вопрос заключается в том, уместны установившиеся связи или нет.

Айн Рэнд. Объективно говоря. Политическое устройство свободного общества.

Интервьюер: Промышленников девятнадцатого века часто поносят как капиталистов-эксплуататоров, как «баронов-разбойников». А каково Ваше мнение об этих людях и об обвинениях, выдвинутых против них?

Айн Рэнд: Если бы человек с Марса – человек, допустим, с беспристрастным, ничем не повреждённым рассудком, изучил экономическую историю девятнадцатого века, он бы заключил, что так называемые «бароны-разбойники» были величайшими благодетелями человечества. Они подарили несметные богатства и невероятно высокий уровень жизни – вещи исторически беспрецедентные – той стране, в которой работали. Это были люди, ухватившиеся за новые идеи и на свой страх и риск по своей собственной инициативе с нуля сделавшие огромные состояния. Они не прибегали к насилию: никого не принуждали ни работать на них, ни покупать их товары, ни вовсе иметь с ними дело. Что же в таком случае вменяется им в вину? По-видимому, их деятельный гений.

Их назвали «разбойниками» за их способность создавать свои собственные богатства. Путаница между понятиями предпринимательства и грабежа необходима, чтобы оправдать в глазах людей этатизм. Если не видеть различий между политической и экономической властью, принуждением и свободной производственной деятельностью, тогда, разумеется, можно, виня во всём производителей, принять этатистскую модель. Но мы должны чётко прояснить понятия – и здесь приходится начинать дискуссию. Блага должны быть накоплены прежде, чем они могут быть кем-либо незаконно присвоены. Так называемые «бароны-разбойники» создали то богатство, в краже которого они обвиняются. Во всей истории мирового капитализма эти обвинения со стороны интеллектуалов – самые ужасные в своей несправедливости.

Айн Рэнд. Объективно говоря. «Бароны-разбойники».

Интервьюер: Помимо базовых этических принципов, возможна ли вообще объективистская позиция по тому или иному вопросу? Разве позиция человека не должна определяться исключительно им самим, его суждением?

Айн Рэнд: Это нечестный вопрос. Что автор считает базовым этическим принципом? А есть А, не укради, старайся быть честным? Этого недостаточно. Базовые принципы философии — это аксиомы. Но философские аксиомы и ваши поступки разделяет огромная дистанция. Столько разных аспектов и их составляющих, столько же вопросов и следствий! Если кто-то надеется разобраться в этом собственным умом, не опираясь на принципы, значит, ему попросту нет дела ни до принципов, ни до философии, ни до ума. Все, что его интересует, — собственная прихоть. Объективные, рациональные позиции, т.е. принципы и их воплощение в жизни, — не посягательство на разум, а инструмент для него. Если вы считаете доказанным, что некий образ действий верен и вытекает из определенных предпосылок, то ваш ум бережет кучу времени. Так гораздо проще рассмотреть вопрос и оценить его, чем всякий раз делать это с нуля. Для того и нужна философия — беречь время. Но если автор вопроса убежден, что его позицию по любой проблеме должен определять исключительно его ум, то позволю задать ему встречный вопрос — по каким критериям и по какому праву? Право — этическая, т.е. философская, концепция. Почему его ум должен все решать в одиночку? Он вооружен для этого всем необходимым? Нет. Нужно быть профессиональным философом и, может быть, прожить жизнь, чтобы позволить себе подобные притязания — судить обо всем исключительно со своей колокольни, не опираясь ни на чью философию. Автору вопроса пришлось бы вернуться в эпоху философов-досократиков. Любой человек вправе создать собственную философию, если ему это по силам. Но начинать надо с чистого листа. Пришлось бы сформулировать принципы и привести объективные доказательства истинности своей философской системы. Только в этом случае он мог бы ее придерживаться, а ум определял все его действия.

Альтернативный путь — усвоить несколько лозунгов или заповедей и заявить: этого достаточно, все прочее я буду решать произвольно. При этом совершается грубая ошибка: не проводится различия между принципами и их применением на практике. Философия дает принципы — абстракцию. Но философия не указывает, как использовать эти принципы применительно к событиям вашей жизни и в случае выбора. В том, что касается конкретики, ваш ум — то единственное, что определяет ваши действия. Никто не в силах вам помочь. Только ваш ум может решать, как применить принципы в жизни. Если возникнет дилемма, вы отречетесь от своих нравственных принципов или останетесь им верны? Какие принципы применимы к конкретной ситуации? Какой способ действий будет правильным? Вы сами должна найти ответы на эти вопросы, а не выводить всякий раз новую философию. Вы вольны соглашаться или не соглашаться с утверждениями философии, но ее принципы нужны вам как ориентир.

Укажу на противоположную ошибку — другой аспект неспособности правильно оценить область применения, характер и место философии. Я имею в виду вопросы самого узкого прикладного характера, которые мне задают. Например: Что думает объективизм о новом кинофильме? Вы можете подвергнуть фильм критическому анализу, указать на определенные сильные или слабые его стороны в философском плане, но никакой позиции объективистской (или любой иной) философии по кинофильму быть не может. Возможна объективистская позиция по эстетическому вопросу: например, в споре между романтизмом и натурализмом. Здесь играет роль философия, а не чей-то беспринципный ум.

Подытожим сказанное. Итак, философия работает с самыми общими абстрактными понятиями — с принципами, — которые служат фундаментом для наших умозаключений, нашего знания. Дать вам эти принципы — дело философа, а ваше дело — применять их в своей жизни. Философия в определенном ракурсе решает сложную задачу — как нам поступать в сложных ситуациях. Философия — путевая карта, а вы путешественник. Вспоминайте об этом всякий раз, когда сомневаетесь, является ли та или иная проблема философской. [РОЮ 76].

Айн Рэнд. Ответы. Об этике, искусстве, политике и экономике.

Сегодня существует тенденция объявлять прогресс врагом человечества, и ее необходимо ограничить и запретить. Давайте попробуем представить, что эта идея могла бы означать на практике.

Представьте, что вы — молодой человек, живущий в 1975 году. У вас есть жена и двое детей, и вы живете в скромном доме на окраине крупного города. Давайте взглянем на обычный, среднестатистический день вашей жизни.

Вы встаете в пять утра, потому что работаете в городе и должны быть на рабочем месте в девять. Завтракаете вы всегда легко, только тостом с кофе. У вас нет электрокофеварки, их больше не делают, так как они считаются предметом неоправданной роскоши: они потребляют электроэнергию, что увеличивает нагрузку на электростанции, а значит — уровень загрязнения воздуха. Так что варить свой кофе вам приходится в старомодном кофейнике, не на электрической, а на сжигающей нефтяное топливо плите; раньше у вас была электрическая плита, но они запрещены законом. Нет у вас и электротостера, тост приходится поджаривать в печке; вы на секунду отвлекаетесь — и тост подгорел. Делать другой времени нет.

Когда у вас была машина, вам требовалось три четверти часа, чтобы добраться до офиса; но личные автомобили были объявлены вне закона и заменены общественным транспортом. Теперь до работы вы добираетесь два с половиной часа. Общественный автобус может проделать путь за час с небольшим, если придет вовремя, но вы никогда не знаете, не опоздает ли он, поэтому прибавляете на всякий случай еще полчаса. Вы тащитесь десять кварталов сквозь порывы холодного утреннего ветра до автобусной остановки и встаете там в ожидании. У вас нет выбора, других средств транспорта, и вы это знаете; знает это и автобусная компания.

Приехав в город, вы идете 12 кварталов от автовокзала до вашего места работы. Вы успели вовремя. Вы работаете до полудня, потом обедаете, съедая прямо за рабочим столом то, что принесли с собой из дома. Раньше в соседних двух кварталах было шесть ресторанов, но рестораны — ужасные источники загрязнения. От них очень много мусора; теперь ресторан остался только один, он не слишком хорош, и там нужно стоять в очереди. Кроме того, принося обед из дома, вы экономите деньги. Вы приносите еду в старой коробке из-под обуви; металлических коробок для ланча больше нет: добыча металла сильно снижена; нет и пластиковых коробок — это непозволительная роскошь; нет и термосов. Ваш сэндвич холодный, так же, как и кофе, но к этому вы уже привыкли.

После обеда вы начинаете поглядывать на часы и бороться с атаками вашего вечного врага: скуки. Вы работаете в этой компании уже восемь лет: последние три года — на должности офисменеджера; повышения ждать не имеет смысла, выше подниматься некуда; расширение бизнеса ограниченно. Вы стараетесь бороться со скукой, говоря себе, что вы на удивление везучий человек, но это не слишком помогает. Вы продолжаете говорить это себе, потому что под покровом скуки в вас таится страх, который вы не хотите признавать, — что ваша компания может закрыться. Вы понимаете, что для изготовления бумаги требуется вырубать деревья, а деревья необходимы для сохранения живой природы, и нельзя жертвовать лесами ради эгоистической роскоши.

Компания, на которую вы работаете, выпускает бумажную упаковку.
К тому времени, как вы снова оказываетесь на автовокзале, направляясь домой, вы ругаете себя за собственную усталость; вам кажется, что для этого нет причин. Ваша жена — повторяете вы себе — вот кто настоящая жертва. И это действительно так.

Ваша жена поднимается в шесть утра; вы убедили ее не вставать, пока угольная печка, которую вы разжигаете, хотя бы немного не прогреет дом. Ей приходится готовить завтрак для вашего пятилетнего сына; теперь нет никаких быстрорастворимых каш, чтобы дать ему, их запретили производить как недостаточно питательные; нет и консервированного апельсинового сока — консервные банки загрязняют местность. Электрических холодильников тоже нет.

Ей приходится кормить грудью вашу полугодовалую дочь; никаких пластмассовых бутылочек и готового детского питания нет. Нет ничего похожего на памперсы, ваша жена вынуждена часами каждый день стирать пеленки руками, точно так же, как она стирает все семейное белье, и так же, как она моет всю посуду, — такой роскоши, как стиральные и посудомоечные машины, а также электроутюги, не существует. Нет у вас в доме и пылесоса, она убирается в комнатах с помощью метлы.

В стране нет торговых центров — они портят городской ландшафт. Вашей жене приходится ходить за две мили в ближайший бакалейный магазин и стоять там в очереди около часа. Покупки, которые она несет домой, тяжеловаты — однако она не жалуется:
дама-журналистка из газеты сказала, что это полезно для фигуры.
Так как никаких консервированных и замороженных продуктов не существует, она начинает готовить обед за три часа, вручную очищая и нарезая каждый скользкий, неподдающийся кусочек овощей. Она не часто покупает фрукты — их больше не привозят в фурах-рефрижераторах.

Когда вы возвращаетесь домой, она старается не показывать, что устала. Но скрыть это очень трудно, особенно учитывая, что у нее нет косметики — это совершенно непозволительная роскошь. И вот вы заканчиваете есть, мыть посуду, укладывать детей спать и еще кое-какие домашние дела, вы, наконец, свободны. Чем же заняться в этот короткий вечер? Телевизора нет, радио нет, электропроигрывателя нет, как нет вообще никаких музыкальных записей. Нет кинотеатров, куда можно было бы съездить на автомобиле. Есть один кинотеатр в городке за шесть миль от вашего дома — но туда можно попасть, если только вовремя успеть на автобус. Вам как-то совершенно не хочется пытаться поймать его.

Так что вы остаетесь дома. Вам нечего сказать своей жене: вы не хотите огорчать ее обсуждением того, что крутится у вас в голове. Вы понимаете, что и она молчит по той же самой причине. Сын сегодня плохо ел: у него болит горло; вы смутно помните, что когда-то дифтерия была практически истреблена, но недавно в школах страны вновь началась эпидемия; в соседнем штате от этой болезни умерло 73 ребенка. Когда вы в последний раз виделись с отцом, он жаловался на боль в груди; вы отчаянно надеетесь, что это не сердце. Ваша мать умерла от сердечного приступа в 55 лет; доктор что-то говорил о приспособлении, которое могло бы спасти ее, но оно было продуктом очень, очень высоких технологий, которых больше не существует: оно называлось «электро кардиостимулятор».

Вы смотрите на жену; свет в комнате тусклый, так как пользование электричеством ограниченно и вы имеете право зажечь лишь одну лампочку, однако вы можете разглядеть ее устало опущенные плечи и морщины, протянувшиеся от уголков губ. Ей всего 32; она была такой красавицей, когда вы познакомились в колледже. Она училась на юриста и могла бы совмещать работу с обязанностями жены и матери; но теперь это невозможно, так что от карьеры пришлось отказаться. За 15 часов она выполнила работу дюжины машин. Она вынуждена делать это, чтобы бурые пеликаны или белые медведи не исчезли с лица земли.

К 10 часам вечера вы чувствуете отчаянное желание спать, а о других желаниях уже и не помышляете. Лежа в постели рядом с женой, которая чувствует то же самое, что и вы, вы смутно припоминаете, что там говорили сторонники возвращения к природе о радостях неограниченной сексуальности; теперь уж и не вспомнить. Когда вы засыпаете, воздух над вашей крышей чист, как полярные снега; только неизвестно, на сколько еще хватит ваших сил, чтобы дышать им.

Айн Рэнд. Возвращение примитива. Антииндустриальная революция.

[В ответ на вопрос, уместно ли атеисту праздновать Рождество:]

Да, конечно. Национальный праздник в этой стране [США] не может иметь исключительно религиозное значение. Светское значение праздника Рождества шире, чем постулаты какой-либо конкретной религии: это доброжелательность по отношению к людям — умонастроение, не являющееся исключительной собственностью христианской религии (хотя предполагается, что это её часть, однако это во многом несоблюдаемая часть).

Очаровательный аспект Рождества заключается в том, что оно выражает доброжелательность в радостной, счастливой, благодушной, нежертвенной манере. Люди говорят: «Весёлого Рождества», а не «Плачь и кайся». Доброжелательность выражается в материальной, мирской форме: в преподнесении подарков друзьям или отправке им открыток в знак памяти. ...

Лучшим аспектом Рождества является как раз то, что обычно осуждается мистиками: тот факт, что Рождество коммерциализировано. Покупка подарков ... стимулирует невероятный поток изобретательности в создании продуктов, посвящённых одной цели — доставить людям удовольствие. Уличные декорации, устанавливаемые универмагами и другими учреждениями (рождественские ёлки, мигающие огоньки, переливающиеся краски), дарят городу впечатляющее зрелище, которое нам может дать только «коммерческая жадность». Нужно быть в ужасной депрессии, чтобы противостоять замечательной радости этой картины.

Айн Рэнд. The Objectivist Calendar, декабрь 1976

Документальный фильм Александра Архангельского, Максима Курникова и Татьяны Сорокиной рассказывает о страшном голоде 1920-х годов и о международной солидарности вне идеологии и политики.

Во время массового голода 1920-х годов, по оценкам историков, погибли не менее шести миллионов человек. Помощь голодающим оказывали международные организации — прежде всего, Американская администрация помощи, которую возглавлял Герберт Гувер (впоследствии он станет президентом США — в 1929-1933 годах). Американцы поставляли в Россию продовольствие, медикаменты и одежду.

Как вы относитесь к гуманизму?

Айн Рэнд: «Гуманизм», как и «демократия», — слово, которым можно назвать что угодно. Если вы, как и некоторые другие, имеете в виду веру в способность человека стоять на своих ногах, следовать собственным ценностям и строить свою судьбу, тогда «гуманизм» надо считать базовым принципом объективизма, и только объективизм может воплотить его в жизнь.

Однако словом «гуманизм» также обозначают и другой принцип, согласно которому каждый человек — сторож брату своему, и если вы преуспели или сделали нечто рациональное, то должны быть наказаны ради блага тех, кто (не по своей вине или же из-за намеренного мошенничества) не добился ничего. В этом смысле нет философии, более оппозиционной гуманизму, чем объективизм.

Айн Рэнд. Ответы. Об этике, искусстве, политике и экономике.

Если человек, ценящий свою жизнь, живет при диктатуре, что ему делать?

Айн Рэнд: Убираться оттуда к чертовой матери и побыстрее. При диктатуре нельзя ни жить, ни сохранять какие-либо ценности сколько-нибудь долго. Ничего иного не остается, только попытаться выбраться. Если весь мир превратился в диктатуру, тогда все, что может сделать человек, это создать подпольную организацию — которую, скорее всего, раскроют за пять минут, — или же совершить самоубийство. Это единственный выбор.

Айн Рэнд. Ответы. Об этике, искусстве, политике и экономике.

Небольшое рождественское чудо от Ильи Казакова. Оцифровываются фото Петербурга, которые никто не видел больше 100 лет! Снимки на стеклянных пластинах все это время пылились в стереоскопе потомка купцов из Ельца, который до революции увлекался фотографией. На этих фото есть "дом Айн Рэнд", когда там жила семья Розенбаум, Знаменская Площадь и тот дореволюционный Петербург, который подростком видела Алиса Розенбаум.

Сфера коммуникаций — пожалуй, самый яркий пример частного предпринимательства в нашей стране. Ее защищает Первая поправка*. Однако почти все признают, что наша сфера коммуникаций не обслуживает нас так, как нужно. С одной стороны, мне бы не хотелось, чтобы государство заняло более активную позицию; с другой — нынешняя ситуация далека от идеала. Что вы об этом думаете?

Айн Рэнд: Я согласна с вашими наблюдениями, но не понимаю, как вообще можно думать о возможности вмешательства государства. Разве так можно сделать культуру более свободной или разнообразной? Если культурой и сферой коммуникаций управляют под угрозой пистолета, это конец свободы коммуникаций. Очевидно, что страной нельзя управлять, исходя из двойного стандарта: в материальном производстве контроль над людьми все усиливается, а в интеллектуальной сфере они видятся свободными. Но мы не бестелесные духи. Мы живем в материальном мире, и когда задействуем свой ум и делимся идеями, то используем материальные средства. Вот пример того, как контроль материального производства мешает свободе коммуникаций. Любая ведущая газета и любой журнал, утвердившиеся на рынке еще до введения нынешних высоких налогов, недостижимы для конкурентов. Новичок, конкурирующий с газетными и журнальными гигантами, имеет мало шансов, виной чему налоги (и это лишь одно из препятствий). Проблема не в крупном бизнесе, а в государственном контроле.

*Первая поправка к Конституции США гарантирует свободу слова, религии, прессы, собраний и свободу обращаться с жалобами — примечание админа.

Айн Рэнд. Ответы. Об этике, искусстве, политике и экономике.

Государство — это не производительное предприятие. Оно ничего не производит. В отношении своих легитимных функций (полиции, армии, судебной власти) оно оказывает услугу, нужную продуктивной экономике. Когда государство выходит за пределы этих полномочий, оно становится разрушителем экономики.

У государство нет иного источника дохода, кроме налогов, которые платят производители. Чтобы ненадолго освободить себя от границ реальности, государство начинает мошенничать с кредитами в масштабах, которые ни один махинатор себе и представить не может. Оно одалживает у вас деньги сегодня, которые выплачиваются деньгами, которое оно одолжит у вас завтра, которые будут выплачены суммой, которая будет одолжена у вас послезавтра, и так далее. Этот процесс известен как дефицитное финансирование. Он становится возможным только потому, что государство обрезает связь между товарами и деньгами. Оно выпускает бумажные деньги, которые используются как квитанции на получение действительно существующих товаров, но эти деньги не обеспечены ни товарами, ни золотом, ничем. Это вексель, который выпущен для вас в обмен на ваши товары и который должен вами же и быть оплачен (в форме налогов) из прибыли от вашего же будущего производства.

Куда идут ваши деньги? Куда угодно и никуда.

Айн Рэнд. Философия: кому она нужна?

Ошибка непрофессионалов в отношении философии — привычка видеть последствия, игнорируя их причины, и принимать результат длинной последовательности мыслей как данность, считать ее "самоочевидной" или невыводимой основой, опуская их, мыслей, предпосылки. Примеры такого поведения можно увидеть везде, особенно в политике. Есть либералы, желающие сохранить личную свободу, отрицая ее источник — индивидуальные права. Религиозные консерваторы заявляют, что они — адвокаты капитализма, и самозабвенно рубят его корень, разум. Многочисленные "либертарианцы", сплагиатившие всю объективистскую политическую теорию, отрицают метафизику, эпистемологию и этику, на которых эта теория зиждется. Такой подход, конечно, не ограничивается исключительно философией: ярчайший пример — люди. вопящие о своей потребности в большом количестве бензина и при этом стремящиеся максимально обложить налогами нефтяную промышленность.

Айн Рэнд. Метод философского расследования. 1974 год.

В заключение позвольте мне слегка затронуть вопрос, который часто мне задают: что я думаю о президенте Рональде Рейгане? Лучшим ответом будет следующий: я не думаю о нем и чем чаще вижу, тем меньше думаю. Я не голосовала за него (или за кого-то еще), и события оправдывают мое решение. Ужасный позор его администрации состоит в отношениях с так называемым Моральным большинством [христианско-фундаменталистская организаця, выступающая против абортов и прав для сексуальных меньшинств — прим. админа] и другими телевизионными проповедниками, которые всеми силами (с одобрения самого Рейгана) стремятся вернуть нас в Средние века через неконституционный союз религии и политики.

Угроза будущему капитализма состоит в том, что Рейган может потерпеть крупное поражение и, как Герберт Гувер, станет очередным призраком, и 50 лет будет упоминаться лишь как пример краха капитализма.

Заметьте тщетные попытки Рейгана пробудить страну вдохновляющим призывом. Он прав, когда думает, что стране необходимо вдохновение. Но он не найдет его в болоте семьи, традиции и боге.

Величайшее лидерство, способное вдохновить нашу нацию, можно найти лишь среди типичных американцев: ее бизнесменов. Однако они смогут стать примером, только если обретут философское вооружение и чувство собственного достоинства.

Айн Рэнд. Согласие жертвы*. 1981 год.

* — это последняя работа Айн Рэнд, с которой она выступила на лекции в Новом Орлеане 21 ноября 1981 года.

— Сеньор Д’Анкония, — заявила дама в серьгах, — я не согласна с вами!
— Если вы можете опровергнуть любой из моих доводов, мадам, я с благодарностью выслушаю вас.
— О, я не могу. У меня нет конкретных возражений, мой мозг работает иначе, чем ваш, но я чувствую, что вы не правы, и поэтому знаю, что вы ошибаетесь.
— Откуда вы это знаете?
— Я это чувствую. Я живу не головой, а сердцем. Возможно, вы сильны в логике, но вы бессердечный человек.
— Мадам, когда люди вокруг вас начнут погибать от голода, ваше сердце не сможет спасти их. И я настолько бессердечен, что заявляю, что, когда вы начнете кричать: «Я этого не предполагала!», вы не будете прощены.

Айн Рэнд. Атлант расправил плечи.

Когда ты останавливаешься перед вещью, которой восхищаешься, ты испытываешь только одно чувство — его можно выразить словом «да». Утверждение, приятие, знак сопричастности. И это «да» больше чем ответ этой одной конкретной вещи. Это все равно что сказать «аминь» жизни, «аминь» земле, которая несет эту вещь, той мысли, которая создала эту вещь, и себе, способному видеть ее. Способность сказать «да» или «нет» лежит в основе всякого владения. Ведь это владение твоим собственным Я. Твоей душой, если хочешь. У души одно основное назначение — акт оценки. «Да» или «нет», «хочу» или «не хочу». Нельзя сказать «да», не сказав «Я». Нет утверждения без утверждающего.
В этом смысле все, на что устремлена твоя любовь, твое.

Айн Рэнд. Источник.

Послушай любого пророка и, если он говорит о жертвенности беги. Беги, как от чумы. Надо только понять, что там, где жертвуют, всегда есть кто-то, собирающий пожертвования. Где служба, там и ищи того, кого обслуживают. Человек, вещающий о жертвенности, говорит о рабах и хозяевах. И полагает, что сам будет хозяином.

Айн Рэнд. Источник.

Айн Рэнд вступила на землю Америки в 1926 году. Она преодолела сотни и тысячи километров для этого — Лениград, Москва, Рига, Берлин, Париж, Гавр. И вот наконец — Нью Йорк и Чикаго.

В Риге, получая документы, Рэнд сообщила сотруднику консульства, что собирается выйти замуж, и обязательно вернется в Россию, к своему жениху. На самом деле возвращение на родину не входило в ее планы. Однако, она прекрасно знала о новых драконовских мерах, которые принимало правительство США, чтобы избежать наплыва эмигрантов из Восточной Европы. И тогда решила, что если визу ей не продлят, то она нелегально перейдет границу и переберется в Мексику или Канаду, а потом вернется в США.
Позже Рэнд говорила друзьям, что обязательство быть честным заканчивается тогда, когда аморальное поведение окружающих приводит к тому, что честность начинает вредить личным интересам.

А что в Чикаго? В этом городе осела большая семья Розенбаумов, еще задолго до начала Первой мировой. Каким был ее путь здесь? Давайте разбираться.

В первый раз в Петрограде Кира услышала «Интернационал». Она пыталась не слушать его слов. Эти слова говорили об униженных, голодных рабах, о тех, «кто был ничем, а станет всем»; в величественном кубке музыки эти слова не опьяняли, как вино, не внушали ужас, как кровь; они были серыми, как сточная вода. Но музыка звучала, словно четкий и уравновешенный марш тысяч ног, словно барабаны, в которые ударяют твердые и неторопливые руки.

Музыка напоминала топот солдат, марширующих на рассвете на победный бой: песня будто поднималась с пылью дорог из-под солдатских сапог, словно сами солдатские подметки отбивали ее по земле. Мелодия звучала тихо, со спокойствием необъятной силы, постепенно нарастая в еще сдерживаемом, но вскоре ставшем неконтролируемым экстазе, ноты поднимались, трепетали, повторялись, слишком восхитительные, чтобы кто-то мог сдержать их; они были словно руки, вознесенные и машущие среди развевающихся знамен.

Это был гимн, обладающий силой марша, и марш, обладающий волшебством гимна. Это была песня солдат, несущих священные знамена, и священников, несущих мечи. Это был гимн во славу силы. Все должны были вставать, когда звучал «Интернационал». Кира стояла, улыбаясь музыке.

–– Это первая красивая вещь, которую я обнаружила в революции, — сказала она своей соседке.
— Осторожней, — прошептала веснушчатая девушка, пугливо оборачиваясь вокруг, — кто-нибудь может услышать тебя.
— Когда все это закончится, – сказала Кира, — когда даже последняя память об их республике будет вытравлена из истории. Какой из этого выйдет величественный похоронный марш!

Айн Рэнд. Мы, живые.