Перебирая тексты Сергея Роганова, подумал о том, что именно в философской танатологии яснее всего ощущается то, что философия, несмотря на те или иные приятные бонусы, которые могут быть с ней связаны в конкретный исторический момент, является по своей сути импотентной. От нее ожидают решения, вернее, разрешения предвечной тревоги, но ни на какое окончательное решение, пока она еще остается собой, философия не способна. В лекциях, которые были изданы под заглавием «Чтение философии», Владимир Бибихин сформулировал это максимально точно: «Философия — это как раз такая уникальная вещь в культуре, которая для отчаянного положения, для безвыходности, для крайности, а не для выхода из положения. Выйти из положения можно и без философии».

Философия раз за разом начинается там, где становится ясно, что никакого выхода из положения нет. Философия, в конечном счете, тем, кто выдержал верность ей, не дает ничего кроме разочарования. Лишь бесконечный тупик, встречать которой перед своим носом можно либо со слезами, либо с саркастической улыбкой. За тысячелетия человеческой истории этот тупик был испещрен разнообразными следами ногтей, а, может быть, даже зубов. Аподиктическая истина смерти без конца реактуализирует его, не дает надолго о нем забывать. Смерть кроется буквально за каждым словом, она всегда уже присутствует в структуре любого проекта, её фатальность вписана в логику любой системы, и чем ближе проект к тотальности, к операциональному совершенству, тем ближе он к распаду. Ей не нужно ваше гордое «да», она все свое и так возьмет, вернее, уже взяла.

#Entwurf
#Роганов

«Никогда за последние тридцать лет слова не кровоточили так сильно и не значили так мало».

#Ашкеров
#Fetzen

«Смертный, Фродо, который обладает одним из Великих Колец, не умирает, но и не продлевает свою жизнь. Он просто продолжает находиться в этом мире, пока, наконец, каждая минута не начинает погружать его во все большую усталость».

См. «Братство Кольца»

Тот, кто возжелает абсолютной власти и кому не посчастливится обрести ее, в конечном счете узнает лишь усталость и тоску. Тезис Толкина можно развить в психоаналитическом ключе: чрезмерное изобилие объектов обнажает то, что ни один из них не способен заполнить единственно значимую пустоту. В этом смысле состояние дефицита намного безопаснее. Обаяние объектов обеспечивается их постоянной нехваткой, как наслаждение поддерживается постоянной кастрацией.

#Толкин
#Entwurf

Здесь — электрический свет.
Там — пустота морей,
И скована льдами злая вода.

Я не открою тебе дверей.
Нет.
Никогда.

#Fetzen
#Блок

Мое сердце не бьется быстрее от новостей об удачном запуске очередной ракеты. Мне глубоко безразличен Илон Маск. В звездах нет избавления, как бы безмерно много их ни было. От грехопадения и до Страшного суда все будет одним и тем же, вне зависимости от декораций, в складках которых мы с разным успехом прячемся от своей меланхолии. Вне зависимости от их масштабов. Я радуюсь, что, скорее всего, не доживу до эпохи, когда межпланетные полеты станут нормой. Я привык к пыльным декорациям старой тесной Земли и мне уже не хочется других.

#Entwurf

Мир ловил меня, поймал и отымел. Как и почти всех моих друзей. И, надо признать, в какие-то моменты нам это даже нравилось.

#Fetzen

Снег сено запорошил
сквозь щели под потолком.
Я сено разворошил
и встретился с мотыльком.
Мотылек, мотылек,
от смерти себя сберег,
забравшись на сеновал.
Выжил, зазимовал.

Выбрался и глядит,
как «летучая мышь» чадит,
как ярко освещена
бревенчатая стена.
Приблизив его к лицу,
я вижу его пыльцу
отчетливей, чем огонь,
чем собственную ладонь.

Среди вечерней мглы
мы тут совсем одни.
И пальцы мои теплы,
как июльские дни.

1965

#Бродский

Почему-то это стихотворение ассоциируется у меня с какой-то чистейшей женственностью. Вероятно, из-за исполнения Елены Фроловой.

Последние несколько лет Екатерина Шульман исполняла функцию такой общеинтеллигентской няни. Кажется, ее одной было достаточно для того, чтобы почти полностью закрыть дефицит публичных материнских фигур.

Если не все мы, то, по крайней мере, большая часть из нас — это корявые дети-переростки, которые остро нуждаются в том, чтобы кто-то, нежно держа за руку, терпеливо выслушивал их опасения, а потом твердым и спокойным тоном говорил, что все будет хорошо. Пусть не сейчас, но когда-нибудь обязательно. Да, почти, но все-таки еще не тоталитаризм, да, институты слабенькие, но какой-никакой субъектностью они обладают, да, страшно, но дни подобных режимов сочтены: так написано в умных англицких книжках. Для спокойного сна многим этого было достаточно. Взрослые знают, что все не так просто, но кто их вообще видел, этих взрослых?

Теперь та, кто обещала быть с нами, улетела. Временно, но мы отлично знаем, что нет ничего более постоянного, чем временное. Многие чувствуют опустошенность, кто-то — даже обиду. Имеют право.

Но разве главная воспитательная функция Мэри Поппинс заключалась не в том, чтобы исчезать в самый неожиданный момент?


#проходящее

Сомкнулось море
над парой пловцов
как быть
Рыбы усталые веки
закрыли
плыть надо
плыть

1969

#Никонова

«Эрос невозможного — так называл свой идеал Вячеслав Иванов. До нас дошло множество рассказов об эротических экспериментах группового характера, которые организовывали Иванов вместе со своей женой, поэтессой Лидией Зиновьевой-Аннибал, с одной сто роны, и Дмитрий Мережковский со своей женой, писательницей Зинаидой Гиппиус, с другой стороны; в обеих группах участвовал довольно широкий круг элитарных петербургских интеллигентов. Трудно сказать, как далеко заходили эти эксперименты. Немалую роль в салоне Иванова играли открытые гомосексуалисты, в частности, Михаил Кузьмин, оставивший откровенные описания этой жизни в своих дневниках. Бердяев, высоко ценивший Иванова, утверждал, что дело ограничивалось хороводами».

См. «Эрос невозможного. История психоанализа в России»

#Эткинд
#Fetzen

Тяжелых облаков серей
Слои базальта или лавы
Безмолвья рабские расплавы
Над усыпальницей морей

Ты рассказала бы (согрей
Тебя, о пена, бронза славы)
Как вздыбил шторм тысячеглавый
Обломки обнаженных рей

Или утратой бесполезной
Над жадной помутневшей бездной
Расплылись волосы когда

Насытясь жертвою смиренной
Сомкнулась темная вода
Над утонувшею сиреной

Перевод Романа Дубровкина

#Малларме

В книге Александра Эткинда «Эрос невозможного. История психоанализа в России» много прелестных моментов. Это прекрасный пример того, каким не должен быть текст по философии науки / культурологии. Уморительно наблюдать, как в некоторые моменты автор просто срывается, забивает на какую-либо отстраненность и дистанцию и начинает яростно спорить с теми, о ком пишет. Или пытается улучшить их концепции. Факты и свидетельства — местами, надо признать, довольно интересные — в этом тексте смешаны с вбросами, странными ассоциациями и неуместными аналогиями.

Но вот про асексуальность бабушек как основной источник проблем русского модерна — это, пожалуй, мое любимое.

«Эдип вряд ли узнал бы себя в такой ситуации, когда материнское начало распределено между бабушками и нянями, а отцовское выглядит жалко. Кого хотеть, от кого освобождаться, за кого и с кем бороться мальчику, окруженному лишь вязким и неотступным няниным контролем и ее же старческой плотью? Дионис куда лучше чувствовал бы себя на месте маленьких Сережи и Алеши /имеются в виду Сергей Панкеев, фрейдовский «Человек-волк», и Алексей Пешков — Максим Горький/. Как ни странно, это именно его мир, мир бабушкиных сказок о вечном возрождении и бесполой любви. Разнообразные формы отрицания мужского начала в творчестве таких современников Панкеева, как А. Белый, В. Иванов, Н. Бердяев, легче понять, если увидеть за ними влечение в потерянный рай не женской материнской эротики, а бабушкиной асексуальности. Возможно, те истории детства, ко торые нашли свое воплощение и оправдание в дионисийстве русских символистов и андрогинии русских неоплатоников, по своей структуре были не так уж отличны от «Истории одного детского невроза»».

#Entwurf
#Эткинд

«В спальных вагонах и каждом купе есть такая маленькая рукоятка, обделанная костью: если повернуть ее вправо — полный свет, если влево — темно, если поставить на середину — зажигается синяя лампа, все видно, но этот синий свет не мешает заснуть, не будит. Когда я сплю и вижу сон — рукоятка сознания повернута влево; когда я пишу — рукоятка поставлена посередине, сознание горит синей лам пой. Я вижу сон на бумаге, фантазия работает как во сне, она движется тем же путем ассоциаций, но этим сном осторожно (синий свет) руководит сознание. Как и во сне — стоит только подумать, что это сон, стоит только полностью включить сознание — и сон исчез».

См. «Как мы пишем»

#Замятин

Другой фрагмент Евгения Замятина на ту же тему, уже прямо упоминающий психоанализ, будет опубликован только во время перестройки: «Комната, где стоит мой письменный стол, подметается каждый день, и все-таки, если сдвинуть с места книжные полки — в каких-то укромных углах, наверно, найдутся пыльные гнезда, серые, лохматые, может быть, даже живые комки, оттуда выскочит и побе жит по стене паук. Такие укромные углы есть в душе у каждого из нас. Я (бессознательно) вытаскиваю оттуда едва заметных пауков, откармливаю их, и они постепенно вырастают в моих ...[героев]. Это — нечто вроде фрейдовского метода лечения, когда врач заставляет пациента исповедоваться, выбрасывать из себя все «задержанные эмоции»».

У Серена Кьеркегора есть известная зарисовка про цирк: «Пожар начался в театре за кулисами. Клоун вышел на сцену, чтобы предупредить зрителей об опасности. Они решили, что это шутка и начали аплодировать. Клоун с мольбой повторил предупреждение — в зале началась овация. Возможно и наш мир окончится так же: под аплодисменты зрителей, считающих, что это всего лишь шутка».

Почему-то именно образ горящего цирка всплывает в голове, когда читаешь новости. Шоу, замкнувшееся на само себя, коллапсирующее жанровое месиво. «Бессмертный полк» в уничтоженном Мариуполе, Рогозин, читающий на фоне плохого хромакея «Скифов» Блока, высылка послов из Японии под «Прощание славянки», притеснение русских в Приднестровье, братские могилы, объясняемые пылкостью братской любви, Z на пасхальных куличах, риторика, свалившаяся в персеверацию… Пламя стремительно распространяется по куполу шатра, но никто не спешит его тушить. Клоун валяется в сене, охранники ебут эквилибристок, фокусник бежит куда-то с кассой, носятся ошалевшие животные, пьяный шпрехшталмейстер орет, что все так и должно быть. А ты просто сидишь посреди всего этого, куришь и ждешь, когда на голову свалится балка.

#Entwurf
#проходящее

Все представляю в блаженном тумане я:
Статуи, арки, сады, цветники.
Темные волны прекрасной реки…

Раз начинаются воспоминания,
Значит… А может быть, все пустяки.

…Вот вылезаю, как зверь, из берлоги я,
В холод Парижа, сутулый, больной…
«Бедные люди» — пример тавтологии,
Кем это сказано? Может быть, мной.

#Иванов

Никого не жалко, никого
Ни тебя, ни меня, ни его

#Fetzen
#Шнуров

Как раз «Бумер» снова в прокате.

Виктор Попков. Двое. 1964

Post coitum animal triste est — Каждое животное печально после полового акта — это высказывание восходит к греческому врачу Галену.

С этой картиной Попкова почему-то всегда ассоциировался фрагмент из бердяевского «Смысла творчества»: «В самой глубине сексуального акта, полового соединения скрыта смертельная тоска. В рождающей жизни пола есть предчувствие смерти. То, что рождает жизнь, — несет с собой и смерть. Радость полового соединения — всегда отравленная радость. Этот смертельный яд пола во все времена чувствовался как грех. В сексуальном акте всегда есть тоска загубленной надежды личности, есть предание вечности временному». Впрочем, едва ли Бердяев со своей фиксацией на теме андрогинности что-либо понимал в сексе.

Часто пишется казнь, а читается правильно — песнь,
Может быть, простота — уязвимая смертью болезнь?

#Fetzen
#Мандельштам

Не оставляй меня.
Без тебя мне еще хуже, чем с тобой.

#Fetzen

Эта строчка из песни группы «ТОЛ» — вероятно, одно из самых лаконичных выражений прагматики человеческих отношений.

Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!…

… Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?

#Блок
#Entwurf

Кстати о «Скифах». Все стихотворение Блока построено на противопоставлении истины единого амбивалентного, открывшейся России-Сфинксу, нормативной гендерной сексуальности Запада. Поэт играет с популярным в то время в символистской тусовке образом андрогина. Андрогин свободен от каких-либо разрывов, а потому его любовь абсолютна. Извне эта любовь воспринимается как нечто поглощающее и угрожающее. Уничтожающее норму. Но она имеет право на эту тоталитарность: ее разрушительные издержки как бы заранее оправданы глубиной.

В действительности все эти красивые конструкции о подлинной, а потому внеконвенциональной любви чаще всего являются банальным оправданием насилия. Я по-настоящему люблю тебя, поэтому я знаю, как тебе лучше. Потом ты поймешь, что я прав — обычный абьюз, за которым скрываются неспособность принять сам факт чужой субъектности и катастрофическая неуверенность в собственной.

Но в одном с Блоком все-таки можно согласиться: вся русская /политическая/ культура действительно может быть рассмотрена как система делегирования права на абьюз. Не просто на насилие, а именно на абьюз: все ради вашего же блага, как вы смеете сопротивляться? От семьи и до внешней политики. Полистайте каналы с новостями: там сплошное торжество такой любви.