«1911 год. В "башне" — квартире Вячеслава Иванова — очередная литературная среда. Читаются стихи по кругу. Читают и знаменитости и начинающие. Очередь доходит до молодой дамы, тонкой и смуглой.
Это жена Гумилева. Она "тоже пишет". Ну, разумеется, жены писателей всегда пишут, жены художников возятся с красками, жены музыкантов играют. Эта черненькая смуглая Анна Андреевна, кажется, даже не лишена способностей. Еще барышней, она писала:

И для кого эти бледные губы
Станут смертельной отравой?
Негр за спиною, надменный и грубый,
Смотрит лукаво.

Мило, не правда ли? И непонятно, почему Гумилев так раздражается, когда говорят о его жене как о поэтессе?
А Гумилев действительно раздражается. Он тоже смотрит на ее стихи как на причуду "жены поэта". И причуда эта ему не по вкусу. Когда их хвалят —
насмешливо улыбается. — Вам нравится? Очень рад. Моя жена и по канве прелестно вышивает.
— Анна Андреевна, вы прочтете?
Лица присутствующих "настоящих" расплываются в снисходительную улыбку.
Гумилев, с недовольной гримасой, стучит папиросой о портсигар.
— Я прочту.
На смуглых щеках появляются два пятна. Глаза смотрят растерянно и гордо. Голос слегка дрожит.
— Я прочту.

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки,
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки...

На лицах — равнодушно-любезная улыбка. Конечно, не серьезно, но мило, не правда ли? — Гумилев бросает недокуренную папиросу. Два пятна еще резче выступают на щеках Ахматовой...
Что скажет Вячеслав Иванов? Вероятно, ничего. Промолчит, отметит какую-нибудь техническую особенность. Ведь свои уничтожающие приговоры он выносит серьезным стихам настоящих поэтов. А тут... Зачем же напрасно обижать...
Вячеслав Иванов молчит минуту. Потом встает, подходит к Ахматовой, целует ей руку.
— Анна Андреевна, поздравляю вас и приветствую. Это стихотворение — событие в русской поэзии».

См. «Петербургские зимы» Георгия Иванова

#Иванов
#Ахматова
#Гумилев

Коротенькое замечание Бадью о роли переноса в философии:

«А это как раз другое направление анализа, о котором я недавно говорил. Как передается философия? Она не может передаваться исключительно дискурсивным и интеллектуальным путем. Идею именно такого рода мы находим у Платона. В философии есть что-то требующее такой фигуры отношения к другому, которая должна быть, хотя бы метафорически, любовной. Во всяком случае, такая фигура не ограничивается объективностью того, что говорит другой, его аргументацией, она имеет и любовную сторону, предполагая отношение к другому в том модусе, который превосходит меня самого. Лакан и психоаналитики анализируют это в качестве любви переноса.

Тезис сводится к тому, что нет полновесного философского общения без фигур переноса, связанных с любовью к тому, кто говорит. И это особенность философии, отличающая её от остальных дисциплин: она не может в полной мере выполнять свою функцию передачи, если ей не помогает любовь переноса. Этим в какой-то мере объясняется, что у Платона настоящая философская сцена — устная, а не письменная. Необходимо, чтобы здесь было тело другого, его голос».

#Бадью
#Лакан
#Платон

В этом смысле философские факультеты страдают от навязанного пандемией режима всеобщего дистанта сильнее прочих. Видеоконференция не вмещает ни крепкости тела, ни звонкости голоса, ускоряя процесс сведения Другого к плоскости.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что самые важные для себя вещи на факультете я услышал вне пар: в курилках, в буфетах или по дороге к метро.

#Entwurf

Сиоран как-то заметил, что человек может «вообразить и предвидеть всё, кроме глубины своего падения».

К тг-каналам это тоже относится. NEXTA вон использует захват своего бывшего главреда как повод для рекламной интеграции.

С дна порой стучат слишком громко.

#проходящее
#Сиоран

Я
спокойный и трезвый
как анатомический атлас стоящий рядом с историей философских учений
придя к выводу
что быть сильным так же пошло как быть слабым
что быть богатым так же пошло как быть бедным
что быть храбрым так же пошло как быть трусом
что быть счастливым так же пошло как быть несчастным
что прикладывать к чему-либо руки так же пошло как держать их в карманах

прошу вас
считайте что меня не существовало

#Бурич

Екклесиаст.

К. Юнг об аморальности ветхозаветного Бога:

««Книга Иова» – веха на долгом пути разворачивания «божественной драмы». Ко времени, когда эта книга возникла, уже имелись многочисленные свидетельства, из которых начал складываться противоречивый образ Яхве – Бога, безмерного в эмоциях и страдавшего именно от этой безмерности. В глубине души Он и сам понимал, что снедаем гневом и ревностью, и знать об этом было мучительно. Проницательность соседствовала в нём со слепотой, как доброта – с лютостью, как творческая мощь – с тягой к разрушению. Всё это существовало одновременно, и одно не мешало другому. Подобное состояние мыслимо лишь в двух случаях: либо при отсутствии рефлектирующего сознания, либо при рефлексии, сводящейся к чему-то просто данному и сопутствующему. Столь характерное состояние вполне заслуживает названия аморального...

Однако он /Иов/ вынужден признаваться себе также и в том, что несправедливость и насилие чинит над ним не кто иной, как именно сам же Яхве. Он не может отрицать, что перед ним – такой Бог, которому нет дела до моральных суждений и который, соответственно не признаёт никакой обязательной для себя этики. Возможно, самое важное в Иове то, что, имея в виду эту сложную проблему, он не заблуждается насчёт единства Бога, а хорошо понимает: Бог находится в противоречии с самим собой, и притом столь полно, что он, Иов, уверен в возможности найти в нём помощника и заступника против него же самого. В Яхве он ясно видит зло, но также ясно видит он в нём и добро. В человеке, чинящем нам зло, мы не надеемся обнаружить в то же время и помощника. Но Яхве – не человек; он – и то, и другое, гонитель и помощник, в одном лице, причём один аспект явствует не меньше, чем другой. Яхве – не раскол, а антиномия, тотальная внутренняя противоречивость, выступающая необходимым условием его чудовищного динамизма, всемогущества и всеведения».

См. «Ответ Иову»

#Юнг

«История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа…»

#Fetzen
#Лермонтов

«Что же касается России, то на ее прошлое невозможно смотреть без дрожи, без настоящего ужаса. Глухое, полное ожиданий и неясной тревоги прошлое, прошлое кротов-визионеров. Русские еще заставят народы задрожать; они и так уже возвели политику в абсолют. Это вызов, который они бросают подтачиваемому сомнениями человечеству, и у них хватит решимости нанести ему последний удар. Если у нас души больше нет, то у них ее сколько угодно. Они не отдалились от своих истоков, от той эмоциональной вселенной, где дух еще сцеплен с почвой, с кровью и плотью; они чувствуют свои мысли; их истины, равно как и их заблуждения, являются ощущениями, побуждениями, поступками. На самом деле они даже и не мыслят, а взрываются. Пребывая еще в том состоянии, когда разум не смягчает навязчивые идеи и не разлагает их на составляющие, они не знают вредоносных последствий рефлексии, как и тех сюрпризов, которые способно преподнести сознание в пограничных ситуациях, когда оно становится причиной разрывов связей с почвой, причиной анемии. Стало быть, они могут спокойно отправляться в путь. Что им противостоит, кроме апатичного мира? Перед ними нет практически ничего, ничего живого, обо что они могли бы споткнуться, никакого препятствия. Разве случайно один из них еще в XIX в. употребил слово «кладбище», имея в виду Запад? Скоро они начнут появляться тут толпами, чтобы посмотреть на труп. Люди с хорошим слухом уже слышат их шаги. Кто в силах противопоставить развернутому фронту их суеверий хотя бы слабое подобие уверенности?»

См. «Искушение существованием»

#Сиоран
#Чоран

У шестой главы «Петербургских зим», посвященной Ахматовой, есть продолжение, изъятое Георгием Ивановым из второго издания:

«Заслужила ли Ахматова свою славу?
Верен ли был приговор Вячеслава Иванова?

...Я помню вечер Ахматовой в Доме литераторов в 1921 году. Ахматова нигде не выступала с первых дней революции, нигде не печаталась. Она жила отшельницей—мало кто знал, где и как, даже друзья. Об Ахматовой, жившей безвыездно в Петербурге, в литературных кругах ходили слухи—достоверного никто не знал.

Ахматова умирает с голоду...
Ахматова бежала за границу...
Она пять лет ничего не пишет...
Она пишет удивительные стихи...
Ахматова арестована...

Ахматова жила в комнате без печки, обставленной чугунной мебелью, принесенной из сада. Стихи она писала, но не печатала и не читала никому. Наконец, весной 1921 года был объявлен ее вечер.

В маленький зал Дома литераторов не попало и десятой части желавших услышать Ахматову. Потом вечер был повторен в университете. Но и огромное университетское помещение оказалось недостаточным. Триумф, казалось бы?
Нет. Большинство слушателей было разочаровано.
— Ахматова исписалась.
Ну, конечно.

Пять лет ее не слышали и не читали. Ждали того, за что Ахматову любили — новых перчаток с левой руки на правую. А услышали совсем другое:

Все потеряно, предано, продано,
Отчего же нам стало светло?
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам,
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.

Слушатели недоумевали — «большевизм какой-то». По старой памяти хлопали, но про себя решали: кончено — исписалась.

Критика с удовольствием подхватила этот «глас народа». Теперь каждый следящий за литературой гимназист знает—от Ахматовой ждать нечего.

Верно—нечего. Широкая публика, делавшая когда-то славу Ахматовой, славу в необычном для настоящего поэта порядке, шумную, молниеносную,— Ахматовой обманута. Все курсистки Рос-сии, выдавшие ей «мандат» быть властительницей их душ,— обмануты.

Ахматова оказалась поэтом, с каждым годом головой перерастающим самое себя. В сущности, уже ко времени «Белой стаи» она «исписалась». Чего же было ждать от ее последнего сборника «Anno Domini» — книги, еще более близкой к совершенству?

Итак, заслужила ли Ахматова свою славу? Конечно, нет. Милые бестужевки, дорогие медички—вы ошиблись в вашей избраннице. Надо было ставить на Лидию Лесную.

Прав ли был Вячеслав Иванов?

Еще бы. Редкая честь принадлежит ему. Сквозь временное и случайное именно то, что нравилось, единственное, что нравилось,—первому увидать бессмертное лицо поэта».

#Иванов
#Ахматова

Быть может, когда-то к нам придут и спросят за все слова, что мы цитировали.

#Fetzen

«При всем умении нырять глубоко мы лишь ихтиандры осушенных озер».

#Fetzen
#Otrix

«[Современный] психоанализ имеет дело не с жёстким авторитарным отцом, который запрещает нам наслаждаться, а с непристойным отцом, который приказывает вам наслаждаться и потому ещё скорее вызывает импотенцию или фригидность.

Бессознательное — это не тайное сопротивление Закону; бессознательное- это сам запрещающий Закон».

См. «Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической онтологии»

#Жижек

Изобилие — едва ли не более эффективный инструмент подавления, чем дефицит.

«Что будет? Что принесет грядущее? Я этого не знаю, я ни о чем не догадываюсь. Когда паук, потеряв точку опоры, срывается в неизвестность последствий, он неизменно видит перед собой пустое пространство, где не за что зацепиться, сколько ни барахтайся. Вот так и со мною; впереди неизменно пустое пространство, а то, что гонит меня вперед, есть последствие, оставленное позади. Эта жизнь лишена смысла и ужасна, невыносима».

См. «Или - или»

#Кьеркегор

«Мы осознаем насколько всё эфемерно и шатко. Мы погружены в смерть и ничто. Смерть вокруг нас , от неё не спрятаться. Вся жизнь — это прыжок из ничто в ничто. Из ничего ничто не возникает. Жизнь — это погруженность в ничто»

См. «Лекции о метафизике»

#Хайдеггер

«Человек — первый и единственный пока субъект, сумевший обжить, обуздать квазипространство лжи и сделать его измерения измерениями собственного сознания. Родовые признаки сознания «сапиентного» типа — способность генерировать ложь и неразрушаемость ложью».

#Секацкий

Твердь, твердь за вихры зыбим,
Святость хлещем свистящей нагайкой
И хилое тело Христа на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.

Что же, что же, прощай нам, грешным,
Спасай, как на Голгофе разбойника, —
Кровь Твою, кровь бешено
Выплёскиваем, как воду из рукомойника.

Кричу: "Мария, Мария, кого вынашивала! —
Пыль бы у ног твоих целовал за аборт!.."
Зато теперь: на распеленутой земле нашей
Только Я — человек горд.

1918

#Мариенгоф

TENEBRAE

Рядом мы, Господь,
рядом, рукой ухватить.

Уже ухвачены, Господь,
друг в друга вцепившись, как будто
тело любого из нас –
тело твое, Господь.

Молись, Господь,
молись нам,
мы рядом.

Криво шли мы туда,
мы шли нагнуться
над лоханью и мертвым вулканом.

Пить мы шли, Господь.

Это было кровью. Это было
тем, что ты пролил, Господь.

Она блестела.

Твой образ ударил в глаза нам, Господь.
Рот и глаза стояли открыто и пусто, Господь.
Мы выпили это, Господь.
Кровь и образ, который в крови был, Господь.

Молись, Господь.
Мы рядом.

Пер. Ольги Седаковой

#Целан
#Седакова

Стихотворение Мариенгофа — насыщенный, даже перенасыщенный модерн, стихотворение Целана — уже за его пределами.

Фрагмент иконы «Богоматерь с младенцем». Михаил Врубель, 1885 год. Кирилловская церковь, Киев

Когда ты станешь стар, седой и полный сна,
Чтоб не заснуть навек, возьми стихи поэта,
Склоняясь у огня, читай, и в этом свете
Светлеет взгляд, но тень уже не знает дна;
Возлюбленных как звёзд, весь свет у них в конце,
В любви не различить, что истинно, что ложно,
Но тот, один, любил - и странно, и тревожно,
Любил печаль её, мелькавшую в лице;
К пылающим строкам, клонись к огню, пылай,
Печально бормочи: любовь опять бежала,
Оплакивать, в горах воздушных, потеряла
Своё лицо в толпе, средь миллионов звёзд.

Перевод Сергея Семенова

#Йейтс

««... терапевтическая операция заключается вовсе не в нахождении врачом причин болезни. Чтобы эта операция увенчалась успехом, врач не нуждается ни в какой-либо диагностической или нозографической работе, ни в каком-либо дискурсе истины...»

См. «Психиатрическая власть»

#Фуко

Позавчера была годовщина, 37 лет с дня смерти Мишеля Фуко.

«Весной 1937 года, когда я прогуливался в саду психиатрической больницы в городе Сибиу в Трансильвании, ко мне подошел один из ее  обитателей . Мы обменялись несколькими словами, а затем я сказал ему:

— Хорошо здесь.
— Еще бы. Стоит быть сумасшедшим, — ответил он мне.
— И все же вы находитесь в своего рода тюрьме.
— Если угодно, да, но здесь живешь без всяких забот. К тому же скоро война, — вы, как и я, это знаете. А здесь спокойно. Нас не мобилизуют, и потом никто не станет бомбить сумасшедший дом. На вашем месте я бы сразу туда лег.

Взволнованный и очарованный, покинув его, я постарался разузнать о нем побольше. Меня заверили, что он действительно сумасшедший. Правда это или нет, но никто и никогда не дал мне более разумного совета».

См. «Признания и проклятия»

#Сиоран
#Чоран