Stoff
Твердь, твердь за вихры зыбим, Святость хлещем свистящей нагайкой И хилое тело Христа на дыбе Вздыбливаем в Чрезвычайке. Что же, что же, прощай нам, грешным, Спасай, как на Голгофе разбойника, — Кровь Твою, кровь бешено Выплёскиваем, как воду из рукомойника.…
TENEBRAE
Рядом мы, Господь,
рядом, рукой ухватить.
Уже ухвачены, Господь,
друг в друга вцепившись, как будто
тело любого из нас –
тело твое, Господь.
Молись, Господь,
молись нам,
мы рядом.
Криво шли мы туда,
мы шли нагнуться
над лоханью и мертвым вулканом.
Пить мы шли, Господь.
Это было кровью. Это было
тем, что ты пролил, Господь.
Она блестела.
Твой образ ударил в глаза нам, Господь.
Рот и глаза стояли открыто и пусто, Господь.
Мы выпили это, Господь.
Кровь и образ, который в крови был, Господь.
Молись, Господь.
Мы рядом.
Пер. Ольги Седаковой
#Целан
#Седакова
Стихотворение Мариенгофа — насыщенный, даже перенасыщенный модерн, стихотворение Целана — уже за его пределами.
Рядом мы, Господь,
рядом, рукой ухватить.
Уже ухвачены, Господь,
друг в друга вцепившись, как будто
тело любого из нас –
тело твое, Господь.
Молись, Господь,
молись нам,
мы рядом.
Криво шли мы туда,
мы шли нагнуться
над лоханью и мертвым вулканом.
Пить мы шли, Господь.
Это было кровью. Это было
тем, что ты пролил, Господь.
Она блестела.
Твой образ ударил в глаза нам, Господь.
Рот и глаза стояли открыто и пусто, Господь.
Мы выпили это, Господь.
Кровь и образ, который в крови был, Господь.
Молись, Господь.
Мы рядом.
Пер. Ольги Седаковой
#Целан
#Седакова
Стихотворение Мариенгофа — насыщенный, даже перенасыщенный модерн, стихотворение Целана — уже за его пределами.
Когда ты станешь стар, седой и полный сна,
Чтоб не заснуть навек, возьми стихи поэта,
Склоняясь у огня, читай, и в этом свете
Светлеет взгляд, но тень уже не знает дна;
Возлюбленных как звёзд, весь свет у них в конце,
В любви не различить, что истинно, что ложно,
Но тот, один, любил - и странно, и тревожно,
Любил печаль её, мелькавшую в лице;
К пылающим строкам, клонись к огню, пылай,
Печально бормочи: любовь опять бежала,
Оплакивать, в горах воздушных, потеряла
Своё лицо в толпе, средь миллионов звёзд.
Перевод Сергея Семенова
#Йейтс
Чтоб не заснуть навек, возьми стихи поэта,
Склоняясь у огня, читай, и в этом свете
Светлеет взгляд, но тень уже не знает дна;
Возлюбленных как звёзд, весь свет у них в конце,
В любви не различить, что истинно, что ложно,
Но тот, один, любил - и странно, и тревожно,
Любил печаль её, мелькавшую в лице;
К пылающим строкам, клонись к огню, пылай,
Печально бормочи: любовь опять бежала,
Оплакивать, в горах воздушных, потеряла
Своё лицо в толпе, средь миллионов звёзд.
Перевод Сергея Семенова
#Йейтс
««... терапевтическая операция заключается вовсе не в нахождении врачом причин болезни. Чтобы эта операция увенчалась успехом, врач не нуждается ни в какой-либо диагностической или нозографической работе, ни в каком-либо дискурсе истины...»
См. «Психиатрическая власть»
#Фуко
Позавчера была годовщина, 37 лет с дня смерти Мишеля Фуко.
См. «Психиатрическая власть»
#Фуко
Позавчера была годовщина, 37 лет с дня смерти Мишеля Фуко.
«Весной 1937 года, когда я прогуливался в саду психиатрической больницы в городе Сибиу в Трансильвании, ко мне подошел один из ее обитателей . Мы обменялись несколькими словами, а затем я сказал ему:
— Хорошо здесь.
— Еще бы. Стоит быть сумасшедшим, — ответил он мне.
— И все же вы находитесь в своего рода тюрьме.
— Если угодно, да, но здесь живешь без всяких забот. К тому же скоро война, — вы, как и я, это знаете. А здесь спокойно. Нас не мобилизуют, и потом никто не станет бомбить сумасшедший дом. На вашем месте я бы сразу туда лег.
Взволнованный и очарованный, покинув его, я постарался разузнать о нем побольше. Меня заверили, что он действительно сумасшедший. Правда это или нет, но никто и никогда не дал мне более разумного совета».
См. «Признания и проклятия»
#Сиоран
#Чоран
— Хорошо здесь.
— Еще бы. Стоит быть сумасшедшим, — ответил он мне.
— И все же вы находитесь в своего рода тюрьме.
— Если угодно, да, но здесь живешь без всяких забот. К тому же скоро война, — вы, как и я, это знаете. А здесь спокойно. Нас не мобилизуют, и потом никто не станет бомбить сумасшедший дом. На вашем месте я бы сразу туда лег.
Взволнованный и очарованный, покинув его, я постарался разузнать о нем побольше. Меня заверили, что он действительно сумасшедший. Правда это или нет, но никто и никогда не дал мне более разумного совета».
См. «Признания и проклятия»
#Сиоран
#Чоран
«На стуле вертится хлыщеватый молодой человек ультрапетербургского вида. Он играет моноклем, слишком непринужденно закладывает ногу за ногу, слишком рассеянно щурится. Ежесекундно его лицо поддергивается тиком. Говорит он в нос, цедит слова, картавит и пришептывает. Это столп «Аполлона» H. Н. Пунин, художественный критик и поэт. Он каждую фразу, начиная по-русски, кончает по-французски, или наоборот.
— Приятно,— признается он,— что в «Аполлоне» сотрудничают более или менее люди нашего круга. В других редакциях приходится здороваться за руку черт знает с кем...
Увы, несколько лет спустя Пунину пришлось часто испытывать эту неприятность: он стал комиссаром Отдела изобразительных искусств. Соответственно с обычаями нового «нашего круга» тогда изменилась и внешность Пунина: полушубок, пенсне, бородка, «вдумчиво-суровый» взгляд.
Один мой знакомый в 1919 году, сидя в углу вагона, слышал такой разговор. Так называемый «делегатский» вагон—набит. Перед самым отходом поезда появляется Пунин и еще два молодых человека, одетых в кожу. У них плацкартные места, но что-то перепутали и приходится довольствоваться коридором. — До Любани, товарищи,— распинается контролер,— в Любани прицепят спальный.
«Комиссары» волнуются и негодуют. Остальная публика, хотя и «делегатская», поглядывает на них явно несочувственно. Слышен шепот:
— Все так ездим, нашлись господа... Пунин, волновавшийся не меньше других, вдруг меняет тон.
— Полно, товарищи,— говорит он намеренно громко.— Что там сердиться. Как-нибудь доедем, мы, старые социалисты, ведь привыкли и не к тому. Все видали, и Сибирь по этапу, и мороз тридцатиградусный, и издевки царских палачей, и теперь по-пролетарски — в тесноте, да не в обиде.
Общественное мнение смягчается.
— Да вы присядьте, товарищ. Потеснимся... Действительно, которые страдали. А то больше мазурики...
...Дымя египетской папиросой, благоухая «Герленом», будущий страдалец за народ читает стихи. Они посвящены императрице Феодоре. В стихах говорится о том, как он, Пунин, «ласкал бы» Феодору, если бы века не разделяли их бессмертной страсти. Стихи звон-кие. В том, что византийская императрица была бы в восторге, элегантный автор не сомневается. Все дело в «веках».
...Присядьте, товарищ... Действительно, которые страдали...
— Николай Николаевич, как вам нравится Род-жерс в «Ла белль авентюр»?
— Очаровательна. Мы ведь старые парижские Друзья. Однажды я завтракал у ней с принцем Уэль-ским. Принц мне сказал...
...Действительно, которые страдали. А то больше мазурики…»
Из воспоминаний Георгия Иванова, «О Кузмине, поэтессе-хирурге и страдальцах за народ».
#Иванов
Кстати, Пунин станет третьим, гражданским, мужем Ахматовой.
В тридцатых Ахматова смогла добиться того, чтобы Пунина отпустили. Его репрессировали позже, уже после расставания с Ахматовой, в 1949. Погиб в Абезьском лагере.
— Приятно,— признается он,— что в «Аполлоне» сотрудничают более или менее люди нашего круга. В других редакциях приходится здороваться за руку черт знает с кем...
Увы, несколько лет спустя Пунину пришлось часто испытывать эту неприятность: он стал комиссаром Отдела изобразительных искусств. Соответственно с обычаями нового «нашего круга» тогда изменилась и внешность Пунина: полушубок, пенсне, бородка, «вдумчиво-суровый» взгляд.
Один мой знакомый в 1919 году, сидя в углу вагона, слышал такой разговор. Так называемый «делегатский» вагон—набит. Перед самым отходом поезда появляется Пунин и еще два молодых человека, одетых в кожу. У них плацкартные места, но что-то перепутали и приходится довольствоваться коридором. — До Любани, товарищи,— распинается контролер,— в Любани прицепят спальный.
«Комиссары» волнуются и негодуют. Остальная публика, хотя и «делегатская», поглядывает на них явно несочувственно. Слышен шепот:
— Все так ездим, нашлись господа... Пунин, волновавшийся не меньше других, вдруг меняет тон.
— Полно, товарищи,— говорит он намеренно громко.— Что там сердиться. Как-нибудь доедем, мы, старые социалисты, ведь привыкли и не к тому. Все видали, и Сибирь по этапу, и мороз тридцатиградусный, и издевки царских палачей, и теперь по-пролетарски — в тесноте, да не в обиде.
Общественное мнение смягчается.
— Да вы присядьте, товарищ. Потеснимся... Действительно, которые страдали. А то больше мазурики...
...Дымя египетской папиросой, благоухая «Герленом», будущий страдалец за народ читает стихи. Они посвящены императрице Феодоре. В стихах говорится о том, как он, Пунин, «ласкал бы» Феодору, если бы века не разделяли их бессмертной страсти. Стихи звон-кие. В том, что византийская императрица была бы в восторге, элегантный автор не сомневается. Все дело в «веках».
...Присядьте, товарищ... Действительно, которые страдали...
— Николай Николаевич, как вам нравится Род-жерс в «Ла белль авентюр»?
— Очаровательна. Мы ведь старые парижские Друзья. Однажды я завтракал у ней с принцем Уэль-ским. Принц мне сказал...
...Действительно, которые страдали. А то больше мазурики…»
Из воспоминаний Георгия Иванова, «О Кузмине, поэтессе-хирурге и страдальцах за народ».
#Иванов
Кстати, Пунин станет третьим, гражданским, мужем Ахматовой.
В тридцатых Ахматова смогла добиться того, чтобы Пунина отпустили. Его репрессировали позже, уже после расставания с Ахматовой, в 1949. Погиб в Абезьском лагере.
Хрустальные, холодные
Урочища бесплодные,
Безвыходные льды,
Где людям среди лиственниц
Не нужен поиск истины,
А поиски еды.
Где мимо голых лиственниц
Молиться Богу истово
Безбожники идут,
Больные, бестолковые
С лопатами совковыми
Шеренгами встают,
Рядясь в плащи немаркие,
С немецкими овчарками
Гуляют пастухи,
Кружится заметь вьюжная,
И кажутся ненужными
Стихи.
#Шаламов
Урочища бесплодные,
Безвыходные льды,
Где людям среди лиственниц
Не нужен поиск истины,
А поиски еды.
Где мимо голых лиственниц
Молиться Богу истово
Безбожники идут,
Больные, бестолковые
С лопатами совковыми
Шеренгами встают,
Рядясь в плащи немаркие,
С немецкими овчарками
Гуляют пастухи,
Кружится заметь вьюжная,
И кажутся ненужными
Стихи.
#Шаламов
Эмиль Бенветист о проблемах концепции «первобытного первичного»:
«Будучи общественным и традиционным явлением, всякий язык имеет свои аномалии, свои алогизмы, отражающие асимметрию, внутренне присущую природе языкового знака. И вместе с тем язык - это система, определенным образом организованная совокупностью отношений, поддающихся известной формализации. Медленный, но непрерывный процесс, протекающий внутри языка, происходит не хаотично, он затрагивает те связи или те оппозиции, которые являются или не являются необходимыми, так чтобы качественно или количественно развивались различия, используемые на всех уровнях выражения.
Семантическая организация языка не составляет исключения из этой системности. Поскольку язык есть орудие упорядочения окружающей действительности и общества, он накладывается на мир, рассматриваемый как «реальный», и отражает «реальный» мир. Но в этом отношении каждый язык является своеобразным и членит реальность на свой особый лад. Различия, которые устанавливает при этом каждый язык, должны быть отнесены за счет той частной логики, которая лежит в их основе, а не оцениваться непосредственно с точки зрения универсалий. В этом отношении древние или архаические языки являются и не более, и не менее своеобразными, чем языки, на которых говорим мы, им присуще только то своеобразие, которым вообще обладают в наших глазах непривычные для нас предметы.
Их категории, имеющие иную направленность, чем наши, тем не менее столь же логичны. Поэтому заведомо маловероятно - и тщательный анализ это подтверждает, - чтобы в этих языках, какими бы архаическими они ни считались, обнаружились нарушения «закона противоречия»: одному и тому же выражению придавались бы два взаимоисключающих или хотя бы противоположных понятия. Сколько-нибудь достоверных примеров подобного рода до сих пор, по существу, не было представлено.
Точно так же обстоит дело с особой логикой сновидения. Если мы полагаем, что развертывание сновидения характеризуется полной свободой ассоциаций и невозможностью допустить невозможность, то прежде всего потому, что мы описываем и анализируем сновидение в терминах языка, а отличительное свойство языка в том и состоит, чтобы выражать только то, что возможно выразить.
И это вовсе не тавтология. Язык есть прежде всего категоризация, воссоздание предметов и отношений между этими предметами. Вообразить существование такой стадии в развитии языка, пусть сколь угодно «первобытной», но тем не менее реальной и «исторической», когда какой-либо предмет обозначался бы как таковой и в то же время как любой другой и когда выражаемое отношение было бы отношением постоянного противоречия, отношением непринадлежности к системе отношений, когда все было бы самим собой и одновременно чем-то совершенно иным, следовательно, ни самим собой ни другим, - значит вообразить чистейшую химеру.
Все, как представляется, отвергает «живую» связь между логикой сновидений и логикой реального языка. Отметим между прочим, что именно в «примитивных» обществах язык не только не воспроизводит ход сновидения, но, напротив, именно сновидение сводится к категориям языка, поскольку оно истолковывается применительно к действительным ситуациям, и посредством системы символических соответствий на него накладываются рамки рациональной категоризации языка.
То, чего Фрейд тщетно искал в «исторических» языках, он мог бы в какой- то степени найти в мифах или в поэзии. Некоторые формы поэзии сближаются со сновидениями, обнаруживают сходный способ структурирования и вводят в обычные формы языка то отключение от смысла, которое облекает наши действия во сне.
Причина путаницы у Фрейда кроется, по нашему мнению, в том, что он постоянно стремится к «истокам»: истокам искусства, религии, общества, языка... Он постоянно превращает то, что ему кажется «первобытным» в человеке, в «первобытное первичное» вообще, проецируя то, что можно было бы назвать хронологией человеческой психики, на историю окружающего человека реального мира...
«Будучи общественным и традиционным явлением, всякий язык имеет свои аномалии, свои алогизмы, отражающие асимметрию, внутренне присущую природе языкового знака. И вместе с тем язык - это система, определенным образом организованная совокупностью отношений, поддающихся известной формализации. Медленный, но непрерывный процесс, протекающий внутри языка, происходит не хаотично, он затрагивает те связи или те оппозиции, которые являются или не являются необходимыми, так чтобы качественно или количественно развивались различия, используемые на всех уровнях выражения.
Семантическая организация языка не составляет исключения из этой системности. Поскольку язык есть орудие упорядочения окружающей действительности и общества, он накладывается на мир, рассматриваемый как «реальный», и отражает «реальный» мир. Но в этом отношении каждый язык является своеобразным и членит реальность на свой особый лад. Различия, которые устанавливает при этом каждый язык, должны быть отнесены за счет той частной логики, которая лежит в их основе, а не оцениваться непосредственно с точки зрения универсалий. В этом отношении древние или архаические языки являются и не более, и не менее своеобразными, чем языки, на которых говорим мы, им присуще только то своеобразие, которым вообще обладают в наших глазах непривычные для нас предметы.
Их категории, имеющие иную направленность, чем наши, тем не менее столь же логичны. Поэтому заведомо маловероятно - и тщательный анализ это подтверждает, - чтобы в этих языках, какими бы архаическими они ни считались, обнаружились нарушения «закона противоречия»: одному и тому же выражению придавались бы два взаимоисключающих или хотя бы противоположных понятия. Сколько-нибудь достоверных примеров подобного рода до сих пор, по существу, не было представлено.
Точно так же обстоит дело с особой логикой сновидения. Если мы полагаем, что развертывание сновидения характеризуется полной свободой ассоциаций и невозможностью допустить невозможность, то прежде всего потому, что мы описываем и анализируем сновидение в терминах языка, а отличительное свойство языка в том и состоит, чтобы выражать только то, что возможно выразить.
И это вовсе не тавтология. Язык есть прежде всего категоризация, воссоздание предметов и отношений между этими предметами. Вообразить существование такой стадии в развитии языка, пусть сколь угодно «первобытной», но тем не менее реальной и «исторической», когда какой-либо предмет обозначался бы как таковой и в то же время как любой другой и когда выражаемое отношение было бы отношением постоянного противоречия, отношением непринадлежности к системе отношений, когда все было бы самим собой и одновременно чем-то совершенно иным, следовательно, ни самим собой ни другим, - значит вообразить чистейшую химеру.
Все, как представляется, отвергает «живую» связь между логикой сновидений и логикой реального языка. Отметим между прочим, что именно в «примитивных» обществах язык не только не воспроизводит ход сновидения, но, напротив, именно сновидение сводится к категориям языка, поскольку оно истолковывается применительно к действительным ситуациям, и посредством системы символических соответствий на него накладываются рамки рациональной категоризации языка.
То, чего Фрейд тщетно искал в «исторических» языках, он мог бы в какой- то степени найти в мифах или в поэзии. Некоторые формы поэзии сближаются со сновидениями, обнаруживают сходный способ структурирования и вводят в обычные формы языка то отключение от смысла, которое облекает наши действия во сне.
Причина путаницы у Фрейда кроется, по нашему мнению, в том, что он постоянно стремится к «истокам»: истокам искусства, религии, общества, языка... Он постоянно превращает то, что ему кажется «первобытным» в человеке, в «первобытное первичное» вообще, проецируя то, что можно было бы назвать хронологией человеческой психики, на историю окружающего человека реального мира...
Stoff
Эмиль Бенветист о проблемах концепции «первобытного первичного»: «Будучи общественным и традиционным явлением, всякий язык имеет свои аномалии, свои алогизмы, отражающие асимметрию, внутренне присущую природе языкового знака. И вместе с тем язык - это система…
…Рогейм (Roheim) обнаружил эдипов комплекс в самых «примитивных» обществах. Если этот комплекс внутренне присущ обществу как таковому, то Эдип, могущий жениться на своей матери, есть противоречие в самом определении. И в этом случае, если в человеческой психике есть нечто ядерное (nucléaire), то это именно конфликт. Но тогда понятие «первобытного первичного» утрачивает всякий смысл».
См. «Заметки о роли языка в учении Фрейда»
#Бенветист
#Фрейд
См. «Заметки о роли языка в учении Фрейда»
#Бенветист
#Фрейд
Неизбежное
Тихо вывела из комнат,
Затворила дверь.
Тихо. Сладко. Он не вспомнит,
Не запомнит, что теперь.
Вьюга память похоронит,
Навсегда затворит дверь.
Сладко в очи поглядела
Взором как стрела.
Слушай, ветер звёзды гонит,
Слушай, пасмурные кони
Топчут звёздные пределы
И кусают удила...
И под маской — так спокойно
Расцвели глаза.
Неизбежно и спокойно
Взор упал в её глаза.
13 января 1907
См. цикл «Снежная маска»
#Блок
Сексуализация смерти — одна из основных тем поэзии русского модерна.
Тихо вывела из комнат,
Затворила дверь.
Тихо. Сладко. Он не вспомнит,
Не запомнит, что теперь.
Вьюга память похоронит,
Навсегда затворит дверь.
Сладко в очи поглядела
Взором как стрела.
Слушай, ветер звёзды гонит,
Слушай, пасмурные кони
Топчут звёздные пределы
И кусают удила...
И под маской — так спокойно
Расцвели глаза.
Неизбежно и спокойно
Взор упал в её глаза.
13 января 1907
См. цикл «Снежная маска»
#Блок
Сексуализация смерти — одна из основных тем поэзии русского модерна.
«Bce, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости».
#Fetzen
#Екклесиаст
#Fetzen
#Екклесиаст
Forwarded from Бахчисарайские гвоздики
— А на что похожа русская душа?
Я задумалась.
— На кабину грузовика. В которую тебя посадил шофер-дальнобойщик, чтобы ты ему сделала минет. А потом он помер, ты осталась в кабине одна, а вокруг только бескрайняя степь, небо и дорога. А ты совсем не умеешь водить.
Из «Священной книги оборотня»
Я задумалась.
— На кабину грузовика. В которую тебя посадил шофер-дальнобойщик, чтобы ты ему сделала минет. А потом он помер, ты осталась в кабине одна, а вокруг только бескрайняя степь, небо и дорога. А ты совсем не умеешь водить.
Из «Священной книги оборотня»
Фрагмент из статьи Евгения Добренко «Сталинский стиль. От романтической поэзии будущего к соцреалистической прозе прошлого» о власти письма:
«Коммунизм был действительно книгой. Для литературоцентричной русской (и советской) культуры «открытая книга» — не образ. Традиция соответствовала самой природе советского политико эстетического проекта, одно из отличий которого от другого сверх проекта XX века — нацистского — состояло, по точному наблюдению Валерия Подороги, в том, что Гитлер был «человеком речи», а Сталин — «человеком письма»: «В том и другом режиме авторитарной власти доминирующими коммуникативными каналами оказываются различные перцептивные стратегии. Гитлер требует, чтобы его слушали, Сталин — чтобы его читали. Если бы эти коммуникативные качества были просто биографическими или личностными склонностями, то никакой проблемы не возникало бы. Однако в данном случае ситуация совершенно иная».
Дело в том, объясняет Подорога, что коммуникативная модель сталинского режима «признает власть в качестве некоего святого текста, который записан до всякой произнесенной о власти речи, своего рода прототекст власти, окутанный мифическим таинством и первопосвящением. Отбор и формирование массы идет через процедуры правильного чтения текстов власти... Сакрализация текста власти идет через сакрализацию лика вождя как уникального знака абсолютной власти... Речевая практика исчезает как носитель коммуникативных свойств; одновременно уничтожается старая партийная прослойка революционных риторов, трибунов, полемистов. Революционный пафос речевого действия переводится в план святого текста власти, чьим толкователем-знатоком и одновременно основателем выступает вождь». Так продуцируется двойная реальность сталинской эпохи: одна — невидимая (ГУЛАГ); другая — компенсирующая исчезновение первой. Эта вторая реальность, «данная нам в ощущении», магически оформляет отношения массы и вождя, «но если мы сбросим с себя это «очарование», то мы не увидим ничего, кроме текста власти, пожирающего реальность нашего повседневного существования. Нет выбора: или исчезнуть, уйти в невидимую страну Гулаг, или стать одной из мертвых букв сталинского текста».
#Добренко
#Подорога
«Коммунизм был действительно книгой. Для литературоцентричной русской (и советской) культуры «открытая книга» — не образ. Традиция соответствовала самой природе советского политико эстетического проекта, одно из отличий которого от другого сверх проекта XX века — нацистского — состояло, по точному наблюдению Валерия Подороги, в том, что Гитлер был «человеком речи», а Сталин — «человеком письма»: «В том и другом режиме авторитарной власти доминирующими коммуникативными каналами оказываются различные перцептивные стратегии. Гитлер требует, чтобы его слушали, Сталин — чтобы его читали. Если бы эти коммуникативные качества были просто биографическими или личностными склонностями, то никакой проблемы не возникало бы. Однако в данном случае ситуация совершенно иная».
Дело в том, объясняет Подорога, что коммуникативная модель сталинского режима «признает власть в качестве некоего святого текста, который записан до всякой произнесенной о власти речи, своего рода прототекст власти, окутанный мифическим таинством и первопосвящением. Отбор и формирование массы идет через процедуры правильного чтения текстов власти... Сакрализация текста власти идет через сакрализацию лика вождя как уникального знака абсолютной власти... Речевая практика исчезает как носитель коммуникативных свойств; одновременно уничтожается старая партийная прослойка революционных риторов, трибунов, полемистов. Революционный пафос речевого действия переводится в план святого текста власти, чьим толкователем-знатоком и одновременно основателем выступает вождь». Так продуцируется двойная реальность сталинской эпохи: одна — невидимая (ГУЛАГ); другая — компенсирующая исчезновение первой. Эта вторая реальность, «данная нам в ощущении», магически оформляет отношения массы и вождя, «но если мы сбросим с себя это «очарование», то мы не увидим ничего, кроме текста власти, пожирающего реальность нашего повседневного существования. Нет выбора: или исчезнуть, уйти в невидимую страну Гулаг, или стать одной из мертвых букв сталинского текста».
#Добренко
#Подорога
«Перематывая чистые тряпочки, меняя повязку на сочащихся гноем пальцах обеих ног, я застывал в блаженстве перед растопленной печкой, ощущая тончайшую боль, ломоту этих пальцев, раненных прииском, изувеченных золотом. Полное блаженство и требует капельку боли – об этом говорит и история общества и литературы.».
См. «Галина Павловна Зыбалова»
#Шаламов
См. «Галина Павловна Зыбалова»
#Шаламов
Утренний эскиз
Сегодня утром зяблики
Свистели и аукали,
А лодку и кораблики
Качели волн баюкали.
Над тихою деревнею
Дышали звуки вешние,
И пред избушкой древнею
Светлела даль поспешнее.
Хотелось жить и чувствовать
Зарёй студёно-ясною,
Смеяться и безумствовать
Мечтой всегда напрасною.
1909
#Северянин
Сегодня утром зяблики
Свистели и аукали,
А лодку и кораблики
Качели волн баюкали.
Над тихою деревнею
Дышали звуки вешние,
И пред избушкой древнею
Светлела даль поспешнее.
Хотелось жить и чувствовать
Зарёй студёно-ясною,
Смеяться и безумствовать
Мечтой всегда напрасною.
1909
#Северянин
Stoff
Утренний эскиз Сегодня утром зяблики Свистели и аукали, А лодку и кораблики Качели волн баюкали. Над тихою деревнею Дышали звуки вешние, И пред избушкой древнею Светлела даль поспешнее. Хотелось жить и чувствовать Зарёй студёно-ясною, Смеяться и…
Как заметил друг, через год, в 1910, Северянина сбайтил Есенин:
Поет зима — аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
#Есенин
#Северянин
Поет зима — аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
#Есенин
#Северянин
— Профессия?
— Поэт, — почему-то неохотно признался Иван.
Пришедший огорчился.
— Ох, как мне не везет! — воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: — А как ваша фамилия?
— Бездомный.
— Эх, эх... — сказал гость, морщась.
— А вам, что же, мои стихи не нравятся? — с любопытством спросил Иван.
— Ужасно не нравятся.
— А вы какие читали?
— Никаких я ваших стихов не читал! — нервно воскликнул посетитель.
— А как же вы говорите?
— Ну, что ж тут такого, — ответил гость, — как будто я других не читал? Впрочем... разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
— Чудовищны! — вдруг смело и откровенно произнес Иван.
— Не пишите больше! — попросил пришедший умоляюще.
— Обещаю и клянусь! — торжественно произнес Иван.
Клятву скрепили рукопожатием...
См. «Мастер и Маргарита»
#Булгаков
— Поэт, — почему-то неохотно признался Иван.
Пришедший огорчился.
— Ох, как мне не везет! — воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: — А как ваша фамилия?
— Бездомный.
— Эх, эх... — сказал гость, морщась.
— А вам, что же, мои стихи не нравятся? — с любопытством спросил Иван.
— Ужасно не нравятся.
— А вы какие читали?
— Никаких я ваших стихов не читал! — нервно воскликнул посетитель.
— А как же вы говорите?
— Ну, что ж тут такого, — ответил гость, — как будто я других не читал? Впрочем... разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
— Чудовищны! — вдруг смело и откровенно произнес Иван.
— Не пишите больше! — попросил пришедший умоляюще.
— Обещаю и клянусь! — торжественно произнес Иван.
Клятву скрепили рукопожатием...
См. «Мастер и Маргарита»
#Булгаков