«Дело университетов состоит в том, чтобы оправдывать отжившие основы жизни. Это хуже для молодого человека, чем для девушки – проституция».

#Fetzen
#Толстой

— А на что похожа русская душа?
Я задумалась.
— На кабину грузовика. В которую тебя посадил шофер-дальнобойщик, чтобы ты ему сделала минет. А потом он помер, ты осталась в кабине одна, а вокруг только бескрайняя степь, небо и дорога. А ты совсем не умеешь водить.


Из «Священной книги оборотня»

Так и не смог доесть
золотую буханку дня

Посмотрел на часы
половина семидесятого

надо ложиться спать
гасить свет
в глазах

Руки можно поднять
чтобы капитулировать

чтобы взлететь

#Бурич

Фрагмент из статьи Евгения Добренко «Сталинский стиль. От романтической поэзии будущего к соцреалистической прозе прошлого» о власти письма:

«Коммунизм был действительно книгой. Для литературоцентричной русской (и советской) культуры «открытая книга» — не образ. Традиция соответствовала самой природе советского политико эстетического проекта, одно из отличий которого от другого сверх проекта XX века — нацистского — состояло, по точному наблюдению Валерия Подороги, в том, что Гитлер был «человеком речи», а Сталин — «человеком письма»: «В том и другом режиме авторитарной власти доминирующими коммуникативными каналами оказываются различные перцептивные стратегии. Гитлер требует, чтобы его слушали, Сталин — чтобы его читали. Если бы эти коммуникативные качества были просто биографическими или личностными склонностями, то никакой проблемы не возникало бы. Однако в данном случае ситуация совершенно иная».

Дело в том, объясняет Подорога, что коммуникативная модель сталинского режима «признает власть в качестве некоего святого текста, который записан до всякой произнесенной о власти речи, своего рода прототекст власти, окутанный мифическим таинством и первопосвящением. Отбор и формирование массы идет через процедуры правильного чтения текстов власти... Сакрализация текста власти идет через сакрализацию лика вождя как уникального знака абсолютной власти... Речевая практика исчезает как носитель коммуникативных свойств; одновременно уничтожается старая партийная прослойка революционных риторов, трибунов, полемистов. Революционный пафос речевого действия переводится в план святого текста власти, чьим толкователем-знатоком и одновременно основателем выступает вождь». Так продуцируется двойная реальность сталинской эпохи: одна — невидимая (ГУЛАГ); другая — компенсирующая исчезновение первой. Эта вторая реальность, «данная нам в ощущении», магически оформляет отношения массы и вождя, «но если мы сбросим с себя это «очарование», то мы не увидим ничего, кроме текста власти, пожирающего реальность нашего повседневного существования. Нет выбора: или исчезнуть, уйти в невидимую страну Гулаг, или стать одной из мертвых букв сталинского текста».

#Добренко
#Подорога

«Поскольку наши пороки являются не случайными поверхностными изъянами, а представляют собой самую глубину нашей природы, исправить их мы можем, лишь исказив ее, извратив ее еще больше».

См. «Признания и проклятия»

#Сиоран
#Чоран

«Перематывая чистые тряпочки, меняя повязку на сочащихся гноем пальцах обеих ног, я застывал в блаженстве перед растопленной печкой, ощущая тончайшую боль, ломоту этих пальцев, раненных прииском, изувеченных золотом. Полное блаженство и требует капельку боли – об этом говорит и история общества и литературы.».

См. «Галина Павловна Зыбалова»

#Шаламов

Утренний эскиз

Сегодня утром зяблики
Свистели и аукали,
А лодку и кораблики
Качели волн баюкали.
Над тихою деревнею
Дышали звуки вешние,
И пред избушкой древнею
Светлела даль поспешнее.
Хотелось жить и чувствовать
Зарёй студёно-ясною,
Смеяться и безумствовать
Мечтой всегда напрасною.

1909

#Северянин

Как заметил друг, через год, в 1910, Северянина сбайтил Есенин:

Поет зима — аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.

#Есенин
#Северянин

— Профессия?
— Поэт, — почему-то неохотно признался Иван.
Пришедший огорчился.
— Ох, как мне не везет! — воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: — А как ваша фамилия?
— Бездомный.
— Эх, эх... — сказал гость, морщась.
— А вам, что же, мои стихи не нравятся? — с любопытством спросил Иван.
— Ужасно не нравятся.
— А вы какие читали?
— Никаких я ваших стихов не читал! — нервно воскликнул посетитель.
— А как же вы говорите?
— Ну, что ж тут такого, — ответил гость, — как будто я других не читал? Впрочем... разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
— Чудовищны! — вдруг смело и откровенно произнес Иван.
— Не пишите больше! — попросил пришедший умоляюще.
— Обещаю и клянусь! — торжественно произнес Иван.
Клятву скрепили рукопожатием...

См. «Мастер и Маргарита»

#Булгаков

Бог

На теплой ладони
я умираю ты умираешь
где это он
где это я
не до смеха
я умираю
мертвее смерти
в чернильной ночи
стрелой вонзившейся
в него

#Батай

Хороший некролог Александра Баунова: «Несомненная икона, деревянная, потемневшая, деревенская, и несомненный авангард — ломанный, беспокойный, плакатный, прорезанный полосами света и вспышками звука».

#Мамонов

«Самая большая потеря, наверное, та, которая может наполнить целую жизнь».

См. «Отдельные записи», 1983

#Бибихин

Речь способна наполнить собой саму смерть, превратить её в жест, уникальное означающее. Речь сливается с долгом, и только в таком случае последний обретает смысл. Генерал-лейтенант Тадамити Курибаяси, командующий японскими войсками в битве за Иводзиму, перед последней атакой на американские позиции телеграфировал в Генштаб следующее стихотворение:

Враг не разбит,
я не погибну в бою,
я буду рождён еще семь раз,
чтобы взять в руки нагинату.

Текст отсылает к фразе, приведенной в «Тайхэики» — «Хронике Великого мира». Подразумевается такое продолжение:

И семь раз погибнуть,
Сражаясь за императора.

По одной версии Курибаяси совершил ритуальное самоубийство, по другой, сняв с себя знаки различия и награды, погиб вместе с своими солдатами в последней атаке. Сохранился текст последнего приказа, от 25 марта 1945 года: «Я обращаюсь ко всем ещё живым офицерам и солдатам. Настал решающий час битвы. Я приказываю всем уцелевшим офицерам и солдатам сегодня ночью пойти в последнюю атаку на врага. Всем до единого! В полночь выступайте одновременно, и сражайтесь с врагом до конца. Ваши жизни отданы императору. Не думайте о себе. Я буду впереди вас».

Курибаяси родился в самурайской семье. Еще в годы учебы в школе начал писать стихи. Хотел стать журналистом, но, успешно сдав экзамены в Гуманитарную восточноазиатскую академию, поступил в Военную академию по рекомендации учителей.

#Курибаяси
#Роганов
#Entwurf

«Нас слишком долго обманывали «базисом», чтобы снова затевать эту игру масок. Этим «базисным» и «надстроечным» детерминациям положила конец сама система. Сегодня она делает вид, будто рассматривает экономику как базис, потому что Маркс гениально подсказал ей такую запасную стратегию, но фактически капитал никогда реально не функционировал согласно этому воображаемому разграничению — не так он наивен. Его могущество происходит именно от одновременного развития на всех уровнях сразу, от отказа задаваться всерьез вопросом, что чем детерминировано, отказа от хитроумного разграничения инстанций и от всякой «идеологии», — от того, что он никогда по сути не отождествлялся с производством, как это делал Маркс, а вслед за ним и все прочие революционеры, которые одни только и верили и верят в производство, связывая с ним свои фантазмы и безрассудные надежды. Сам же капитал довольствуется тем, что распространяет свой закон одним всеохватывающим движением, неумолимо заполоняя все пространство жизни и не заботясь о приоритетах. Он навязал людям труд — но он навязал им также и культуру, потребности, речь и функциональные языки, информацию и коммуникацию, право, свободу, сексуальность, инстинкт самосохранения и инстинкт смерти, — он во всем выдрессировал их согласно враждебным и безразличным друг другу мифам. Это и есть его единственный закон — безразличие. Иерархнзировать инстанции — слишком опасная игра, грозящая обернуться Против него. Нет, он умеет нивелировать, нейтрализовывать, разграфлять обшей разметкой, делать неразличимым - и именно так он и действует согласно своему закону. А еще он умеет скрывать этот фундаментальный процесс под маской «детерминирующей» все остальное политической экономии».

См. «Символический обмен и смерть»

#Бодрийяр
#Маркс

Так начинается голод:
с утра просыпаешься бодрым,
потом начинается слабость,
потом начинается скука,
потом наступает потеря
быстрого разума силы,
потом наступает спокойствие.
А потом начинается ужас.

1937

#Хармс

— Вот, например, ты пишешь: «коллективное бессознательное». А ты знаешь, что это такое?
Татарский пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слова.
— На уровне коллективного бессознательного, — ответил он.
— А ты не боишься, что найдется кто-то, кто знает отчетливо? Татарский шмыгнул носом.
— Господин Азадовский, — сказал он, — я этого не боюсь. Потому не боюсь, что все, кто отчетливо знает, что такое «коллективное бессознательное», давно торгуют сигаретами у метро.

См. «Generation «П»»

#Пелевин

Эдвард Мунк, «Глаза в глаза». 1894

«Порой мне кажется, что они умерли и никто не желает их хоронить. Из трусости мы считаем их пока еще живыми и продолжаем вдыхать их вонь, не зажимая носа. А ведь их уже, собственно, и нет, они больше ничего не выражают. Когда подумаешь обо всех ртах, сквозь которые они прошли, обо всех загрязнивших их дыханиях, обо всех случаях, когда они были произнесены, можно ли пользоваться хотя бы одним-единственным из них, не пачкаясь?

Нам их швыряют уже пережеванными, но ведь никто из нас не станет глотать пережеванную другими пищу. От физического акта, сопровождающего произнесение слова, просто тошнит, а ведь достаточно кратковременного раздражения, чтобы в любом слове различить привкус чужой слюны.

Чтобы освежить язык, человечеству следовало бы перестать говорить: ему полезно было бы прибегнуть к знакам или, еще лучше, к молчанию. Проституирование слова — самый очевидный симптом его деградации: не осталось ни одного чистого слова, как не осталось и чистой артикуляции. При этом словесная грязь остается и на том, что слова обозначают, и даже смысл деградирует под влиянием повторений. Почему бы каждому поколению не изобретать новый язык хотя бы для того, чтобы наполнять предметы свежим соком? Как можно любить и ненавидеть, веселиться и страдать, используя обескровленные символы? «Жизнь», «смерть» — какие штампы метафизики, обветшалые загадки... Человеку пора бы создать для себя новую иллюзорную действительность и ради этого выдумать новые слова, потому что его словам давно не хватает крови, а переливание крови на стадии агонии уже невозможно».

См. «Искушение существованием»

#Сиоран
#Чоран

В конце концов, стремление «освежить язык», выдумать новые слова — ни что иное, как протест против склонности означающих отсылать прежде всего к другим означающим, отчаянная попытка восстановить их связь с означаемым, которая как будто бы всегда слишком истончена.

Собственно, функция Отца заключается в том, чтобы увлечь порядком сублимации, встроить в него. Сублимации в том широком смысле, в котором это понятие использовал Лакан: возведения объектов в статус Вещи. Хороший Отец убеждает, что потерю сверхценного объекта, предшествующую человеческой истории, можно компенсировать сексуальными приключениями, творчеством или подъемом по социальной лестнице. Эта позиция позволяет спокойно скоротать жизнь за выбором одежд для голого короля.

#Entwurf
#Лакан

«Критики, которые упрекают нас, что мы переняли технику, но не ее дух, или даже только продукты техники, но не ее саму, не переняли суть передовой цивилизации, должны понять, что наша цель не в подражании им, а в том чтобы не промахнуться, не упустить разыграть перед глядящим пьесу не меньшего размаха, пусть совсем другую. Если окажется, что размаха не получится без вещей, показанных Западом, то взять их».

См. «Введение в философию права»

#Бибихин

За этот размах мы попадем в рай, а они, как известно, просто сдохнут — вот наше право.