«Но дома не было. Был только ближайший чужой, откуда меня гнали под утро матерной бранью».
Всю жизнь человек двигается, как будто по виткам спирали, пытаясь вернуться в точку, которой в действительности никогда не было. Апофатическое описание для этого места самое подходящее: там, где нас нет.
#Fetzen
#LocDog
Как же странно, что абсолютно всратый триллер «Камень», примечательный исключительно тем, что Светлаков играл там маньяка, был сопровожден одной из лучших песен Loc-Dog’а.
Всю жизнь человек двигается, как будто по виткам спирали, пытаясь вернуться в точку, которой в действительности никогда не было. Апофатическое описание для этого места самое подходящее: там, где нас нет.
#Fetzen
#LocDog
Как же странно, что абсолютно всратый триллер «Камень», примечательный исключительно тем, что Светлаков играл там маньяка, был сопровожден одной из лучших песен Loc-Dog’а.
Telegram
Howtowashacat💉
Девушка в красном мафории. Михаил Нестеров
Картина почему-то напомнила об «Опавших листьях» Розанова. Оказалось, не только я увидел эту связь. «Девушка в красном мафории» использовалась для оформления «Апокалипсиса нашего времени» и «Опавших листьев» Розанова в издании от «Библиотеки Всемирной Литературы».
#Розанов
Картина почему-то напомнила об «Опавших листьях» Розанова. Оказалось, не только я увидел эту связь. «Девушка в красном мафории» использовалась для оформления «Апокалипсиса нашего времени» и «Опавших листьев» Розанова в издании от «Библиотеки Всемирной Литературы».
#Розанов
Орлиная скала
За стеклом террариума
рептилии
странно неподвижные.
Женщина развешивает белье
в тишине.
Смерть — это безветрие.
В глубины земли
скользит моя душа
тихо как комета.
#Транстрёмер
Перевод А. Афиногеновой
За стеклом террариума
рептилии
странно неподвижные.
Женщина развешивает белье
в тишине.
Смерть — это безветрие.
В глубины земли
скользит моя душа
тихо как комета.
#Транстрёмер
Перевод А. Афиногеновой
Stoff
Орлиная скала За стеклом террариума рептилии странно неподвижные. Женщина развешивает белье в тишине. Смерть — это безветрие. В глубины земли скользит моя душа тихо как комета. #Транстрёмер Перевод А. Афиногеновой
Начало чем-то напомнило «В бульбуляторе»:
Фразы, как демоны, сказано — сделано
Пара черных глаз из-за стекла запотелого,
Глядя в отражение, видят только грызуна мягкотелого,
Что с дивана встать так хотел, но боялся быть осмеянным,
Прослыть слабым истериком, ведь все, угарая, пиздели
Над бонгом с хомяком, что превращался в растение.
Девяносто седьмой — кто-то лаял из телика.
#Fetzen
#Федоров
Фразы, как демоны, сказано — сделано
Пара черных глаз из-за стекла запотелого,
Глядя в отражение, видят только грызуна мягкотелого,
Что с дивана встать так хотел, но боялся быть осмеянным,
Прослыть слабым истериком, ведь все, угарая, пиздели
Над бонгом с хомяком, что превращался в растение.
Девяносто седьмой — кто-то лаял из телика.
#Fetzen
#Федоров
«Суетливость и вечное монотонное бормотание этих волн поглотила, за ненадобностью, еще более бестолковая городская суета. Когда, закрыв глаза, погружаешься в этот исходящий с обеих сторон гул, кажется, будто ты стал свидетелем готовящегося Сотворения мира, и вскоре теряешься в космогонических измышлениях.
Чудо из чудес: между тем первым толчком и гнусным местом, которого мы достигли, нет никакого промежутка».
См. «Признания и проклятия»
#Сиоран
#Чоран
Чудо из чудес: между тем первым толчком и гнусным местом, которого мы достигли, нет никакого промежутка».
См. «Признания и проклятия»
#Сиоран
#Чоран
Диссят друг друга не только рэперы, ютуберы или тиктокореры, но и переводчики. Например, старый конфликт (2009 год) Карена Свасьяна и Александра Перцева по поводу перевода на русский Ницше:
«…Французский в немецком — одно дно. Другое дно двудонного Ницше — кровь. Как же переводить того, кто, по собственным словам, из всего написанного ценит только то, что написано кровью, и сам — пишет кровью? Скрипач-лауреат, посетовавший однажды на бетховенский скрипичный концерт: так, мол, не пишут для скрипки, вряд ли разделил бы реакцию раздраженного мастера: «Полагает он, что я о его несчастной скрипчонке забочусь, когда дух говорит во мне». Разумеется, и филолог склонен отнестись к написанному кровью, как к гиперболе; но в таком случае отчего бы ему не попробовать свои силы на авторах, в чьей душе, по Ницше, течет молоко, а дух скис. Первое, и абсолютное, условие: у переводчика Ницше должна быть та же группа крови… Он может прекрасно владеть языком (белым), но быть невосприимчивым к темным языковым лучам. Перевод — это такая адаптация, или ассимиляция, чужеязычных слов в настороженном пространстве родного языка, при которой горизонт внеязыкового (межсловного, молчащего, невыразимого) реактивируется с приблизительно той же силой, что и в оригинале. Часто говорят: хороший перевод — это когда автор говорит на чужом языке, как на родном. Но Ницше, говорящий на русском, как на родном, — безвкусица и вздор. Он и в своем немецком неродной, до того, что с вызывающей веселостью говорит на нем по-французски; так с чего бы ему вдруг обрусеть и перейти в распоряжение чужого и чуждого ему демона! Еще раз: перевод Ницше — не перевод из какого-то немецкого, которым владеет переводчик, в какой-то русский, которым он более чем владеет. Это эрратический валун, который, после того как он волею и умением переводчика был перенесен из немецкого ледникового пространства в абсолютно гетерогенное ему русское, не приспосабливается сам к последнему, а приспосабливает его к себе. От русского языкового чутья здесь нужно держаться подальше — настолько, чтобы не испортить оригинал несвойственными ему придыханиями, но и не настолько же, чтобы незаметно перейти на «болгарский»; надо просто помнить, что речь идет о таком переводе с «немецкого» на «русский», в котором немецкий должен быть сохранен, как первая, и да: первая среди равных, неповторимая гортань. «Мы освободились от страха перед разумом, этим призраком XVIII века: мы снова смеем быть лиричными, абсурдными и мальчишески-озорными… одним словом: мы музыканты» (осень 1887 г.). Так он шел на дело: легкомысленный саксонец-гасконец, полагавший осилить ложь тысячелетий — полетом Валькирий в африкански-веселой тональности Кармен. Переводчик должен знать, что никакая точность и адекватность, никакие споры о терминах и идиомах не помогут, если переводиться будет текст, а не (под предлогом текста) — лирика, абсурд и озорство! Ницше сам назвал однажды какую-то книгу — по сути, все свои будущие книги: «музыкой, случайно записанной не нотами, а словами», задав невольно головоломку будущим переводчикам: тоже случайно записывать не нотами, а другими словами, то есть, не просто переводить слова из чужого языка в родной, споря о терминах и содержаниях, а находить в родном языке слова, через которые музыке было бы так же легко влетать в погибель, как через чужие».
См. «Перцев и Ницше».
#Свасьян
#Перцев
#Ницше
«…Французский в немецком — одно дно. Другое дно двудонного Ницше — кровь. Как же переводить того, кто, по собственным словам, из всего написанного ценит только то, что написано кровью, и сам — пишет кровью? Скрипач-лауреат, посетовавший однажды на бетховенский скрипичный концерт: так, мол, не пишут для скрипки, вряд ли разделил бы реакцию раздраженного мастера: «Полагает он, что я о его несчастной скрипчонке забочусь, когда дух говорит во мне». Разумеется, и филолог склонен отнестись к написанному кровью, как к гиперболе; но в таком случае отчего бы ему не попробовать свои силы на авторах, в чьей душе, по Ницше, течет молоко, а дух скис. Первое, и абсолютное, условие: у переводчика Ницше должна быть та же группа крови… Он может прекрасно владеть языком (белым), но быть невосприимчивым к темным языковым лучам. Перевод — это такая адаптация, или ассимиляция, чужеязычных слов в настороженном пространстве родного языка, при которой горизонт внеязыкового (межсловного, молчащего, невыразимого) реактивируется с приблизительно той же силой, что и в оригинале. Часто говорят: хороший перевод — это когда автор говорит на чужом языке, как на родном. Но Ницше, говорящий на русском, как на родном, — безвкусица и вздор. Он и в своем немецком неродной, до того, что с вызывающей веселостью говорит на нем по-французски; так с чего бы ему вдруг обрусеть и перейти в распоряжение чужого и чуждого ему демона! Еще раз: перевод Ницше — не перевод из какого-то немецкого, которым владеет переводчик, в какой-то русский, которым он более чем владеет. Это эрратический валун, который, после того как он волею и умением переводчика был перенесен из немецкого ледникового пространства в абсолютно гетерогенное ему русское, не приспосабливается сам к последнему, а приспосабливает его к себе. От русского языкового чутья здесь нужно держаться подальше — настолько, чтобы не испортить оригинал несвойственными ему придыханиями, но и не настолько же, чтобы незаметно перейти на «болгарский»; надо просто помнить, что речь идет о таком переводе с «немецкого» на «русский», в котором немецкий должен быть сохранен, как первая, и да: первая среди равных, неповторимая гортань. «Мы освободились от страха перед разумом, этим призраком XVIII века: мы снова смеем быть лиричными, абсурдными и мальчишески-озорными… одним словом: мы музыканты» (осень 1887 г.). Так он шел на дело: легкомысленный саксонец-гасконец, полагавший осилить ложь тысячелетий — полетом Валькирий в африкански-веселой тональности Кармен. Переводчик должен знать, что никакая точность и адекватность, никакие споры о терминах и идиомах не помогут, если переводиться будет текст, а не (под предлогом текста) — лирика, абсурд и озорство! Ницше сам назвал однажды какую-то книгу — по сути, все свои будущие книги: «музыкой, случайно записанной не нотами, а словами», задав невольно головоломку будущим переводчикам: тоже случайно записывать не нотами, а другими словами, то есть, не просто переводить слова из чужого языка в родной, споря о терминах и содержаниях, а находить в родном языке слова, через которые музыке было бы так же легко влетать в погибель, как через чужие».
См. «Перцев и Ницше».
#Свасьян
#Перцев
#Ницше
Stoff
Несколько искажая цитату Теодора Адорно, любят повторять, что нельзя писать стихи после Освенцима. Согласиться с этим невозможно. После Освенцима нельзя теоретизировать, а вот стихи как раз только после него и начинаются. Трубы крематориев прорвали небесный…
«…Философию невозможно пройти, — даже на врача можно выучиться за шесть лет или больше, а нет такой меры труда, после которой философ имел бы право сказать, что он овладел своей профессией. И нет позора для спортсмена, для врача, для ученого уйти из профессии, даже НАДО это сделать, чтобы не оказаться смешным и ненужным, — но философ, который оставит философию когда бы то ни было, даже в последний день жизни, этим отменит и всю свою прежнюю философию, окажется то есть, что он никогда и не знал, что это такое».
См. «Чтение философии»
#Бибихин
Все это применимо и к другому виду жертвоприношения — к поэзии.
См. «Чтение философии»
#Бибихин
Все это применимо и к другому виду жертвоприношения — к поэзии.
Оппозиционеры часто — а по мере приближения ЕДГ особенно часто — говорят о том, что политика пропала. Однако не стоит обманываться. То, что некоторые институты лишаются своего политического содержания, не означает исчезновения политического. Политическое никуда не пропадало и не пропадет, оно останется, как останутся эстетика или этика — до тех пор, пока смерть не заберет последнего человека. Не нужна даже пара: все мы помним анекдот про еврея на необитаемом острове и две синагоги. Политическое не исчезает, а только перераспределяется. И тем, кто проиграл в борьбе за доступ к нему, кого от политического оттеснили, остается либо причитать о почти космической катастрофе его исчезновения, либо вводить его новые трактовки. Такие, которые теперь уже им позволили бы политическое монополизировать.
#Entwurf
#Entwurf