А, ну можно так. Пока не полезно, — не истинно. Гипотеза. Но елки здравствуйте, а ничо тот факт, что надо как-то проверить? опять же, отсутствие категории будущего. Вот оно: ничего не может быть обосновано как истинное, если оно не показывает себя (!) как полезное, но как? как мы приходим к тождеству истины и пользы в практике? ведь это абсолютно другой тезис — который об истине в практике. Тут есть самое базовое время

Еще поди докажи эту полезность. Пока кажется, что это действительно сугубо философия настоящего (курильщика). Мы не можем исходя из нее доказать ни одно понятие, касающееся значимых социальных изменений. Потому что время нужно! При этом объявлять истину опр. понятия задним числом для нас как существ исторических и живущих в исторической действительности не имеет никакого смысла опять же исходя и из Маркса, и из самого Джеймса. Поскольку истина будет другой. Для последователей первого — пластичной и меняющейся, исходя же из второго — "старой истиной".
Принцип новизны же есть у обоих.

Ладно, work in progress, завтра читаем Дьюи

Не очень люблю нечистоплотные посты о друзьях (для нас всех).

Добрался до меня пост Альберта Саркисьянца о Библиороссике, с которой я сотрудничаю около полутора лет. В частности, я редактировала одну книжку, переведенную Альбертом. Это значит, Альберт работает с издательством не впервые. И в курсе, как там идут процессы (со мной он не связывался, например, потому что до той книги ему дела не было; книга и правда была отстой, но речь не об этом ведь, правда?). А тут книжка (для него) была важная, следить, судя по всему, за ее судьбой особо было недосуг, а виноваты стандартные, известные Альберту процессы. Переводим: "пусть переводчики знают, с чем они могут столкнуться" — но сам Альберт был тем переводчиком, который знал, с чем он "столкнется". Снова переводим: Альберт "думал", что "само собой" ему отправят текст с правками. Не первый раз работая с издательством.
Другой пример. Я тоже недавно важную (для себя) книжку (весьма случайно, впрочем) перевела. И предупредила главреда, что мне нужно быть с ней на всех этапах, будучи в курсе, как устроены процессы (еще раз: просто написала, что мне нужно с ней поработать обязательно после корректуры, потому что у меня замылился глаз). И надо же, сейчас я отсматриваю корректуру перед тем, как книжка отойдет второму корректору. Потому что я не первый раз сотрудничаю с издательством и знаю примерный путь, который проходят книги.
Долго можно рассуждать, как должно быть устроено конкретное издательство, но это дружественное издательство, и не было такого, чтобы мне, например, не шли навстречу. А эта оскорбленная невинность мягко говоря нечистоплотна. Почему? Очень негладко умалчивается критически важная информация. Нехорошо. Про 350 рублей сдэку веселит отдельно, но это уже мои приколы. Мы, как говорится, армяне, могу оплатить.

Интересно, как (вдруг) возникает и работает понятие материального у Шелера. В работе Формализм в этике и материальная этика ценностей он обрушивается на Канта за неоправданное сближение до неразличимости формального и априорного: априорное, пишет Шелер, вовсе не обозначает формальное, более того — подлинное априори есть некое материальное априори, которое по своей сути представляет внутреннее схватывание ценностных истин вплоть до их иерархии. Фактически он деконструирует сетку, предлагающую противопоставление априори и апостериори и формы и материи соответственно, полагая другое их соотношение. Как, вероятно, весь ХХ век, он деконструирует априорное, но при этом думает, что деконструирует формальное. Формальное для Шелера — синоним бессодержательному: такова кантовская максима практического разума, который, и здесь все так же следуя за открытиями Юма, противопоставляет себя "содержательной" этике целей и благ. С Кантом, понятно, всегда вопрос, а что конкретно делать — раз, два — иные эффекты императива не могут быть аксиоматизированы, поскольку их не требуется даже доводить до абсурда, чтобы опровергнуть (пример лжи). И тем не менее обоснование этических предписаний начиная с юмовской гильотины поставлено под вопрос. Что делает Шелер? он пытается показать, что у ценностей есть объективное бытие, схватываемое чувством. Например, априорным, с точки зрения Шелера, и одновременно содержательным, является признание позитивной ценности позитивной ценности вообще и негативной ценности негативной ценности вообще. Это фактическое высказывание, спорить с которым, я думаю, трудно, и тем не менее предмет "позитивной ценности" — некое х позитивной ценности, и тем более предмет "позитивной ценности позитивной ценности" — такое же некое х. Но тут следующее: референт интуитивен. "Факт, по крайней мере "чистый" или феноменологический факт — отнюдь не получает свое определние благодаря какому-то "предположению" или соответствующему ему "суждению" — и отнюдь не выкраивается из "хаоса данного". Но как же так.
Попробуем зайти с другой стороны. Интуитивные аксиологические референты Шелера — символическое своего рода. Символическое не является вещью, с которой возможно обходиться волюнтаристски. Его бытие — факт, и тут две исследовательские задачи: понять, как оно существует сейчас, и понять, как конструируется такая вещь, как символическое. Вы знаете, к примеру, что у вас должны быть родители, и если они свою функцию не выполнили, вы будете иметь с этим дело независимо от того, что вы там себе надеконструировали.
И тем не менее известно, что оно может быть другим.
И через Канта это, как ни странно, понять можно. Из Шелера — нет. Материальная этика на поверку оказывается этикой реакционной, поскольку ее "материальность" — неотрефлексированный историзм, возведенный в абсолютное. При этом я абсолютно согласна, что есть вещи более ценные и менее ценные, но главное — я считаю, что сконструированность некоторых вещей не значит, что те не могут быть абсолютными, точнее, "абсолютными". Справедливость, любовь, солидарность, — это конструкты, но не все из них можно и нужно деконструировать. И это отдельный разговор

Тут развилка потому что. Деррида, опять же, говорит, что справедливость наряду с деконструкцией недеконструируема, потому что, грубо говоря, в ней нет ничего метафизического, и следовательно она представляет собой нечто непреходящее, нечто такое, что не надо трогать, потому что. Обычно такого рода понятия фиксируются потому, что они уже хороши.
А любовь, допустим, надо деконструировать (обычно средние эти "деконструкции" лучше бы к психоаналитику отправить).
Но опять-таки. Либо мы нечто полагаем "абсолютно", либо нечто не может иметь серьезной глубокой ценности.
Вот с этой логикой точно что-то не то

Видимо, с Individuum устраивают какую-то показательную акцию. Пусть все знают, что издание и распространение книг, печатающихся микро-тиражами, может привести к статье не легче, чем за организацию вечеринок. Ходатайство об аресте сотрудников, возбуждение дела об экстремизме в отношении неустановленного лица — вот, смотрите, что будет, если вы прошли мимо книжной полки. И тем не менее издание книг и распространение знаний всегда было (и будет) одним из главных способов сохранять рассудок в здравии.
Так что выбора считай и нет.
Я очень надеюсь, что с сотрудниками издательства все будет в порядке.

UPD. Но "страх режет глубже меча", а этого им и надо

Вчера были задержаны около 10 сотрудников издательств Individuum и Popcorn Books. Сегодня вечером суд огласил меру пресечения руководителю Individuum и Popcorn Books Дмитрию Протопопову, бывшему директору по продажам Павлу Иванову и Артему Вахляеву, отвечавшему за склад и распространение литературы.

Им инкриминируется чч. 1, 2, 3 ст. 282.2 УК РФ (организация деятельности экстремистской организации) — до восьми лет лишения свободы. По версии следствия, они «из корыстных побуждений издавали и продавали книги, пропагандирующие деятельность движения ЛГБТ, признанного экстремистской организацией на территории России». Чтобы не судить их за продажу книг, которые на момент продажи были легальны, по-видимому, факт продажи будет неким образом обнаружен после вступления закона в силу или же незаконными будут признаны книги, продававшиеся сейчас.

Я работал в Individuum в 2018–2019 гг., редактировал для издательства и позднее и знаком с некоторыми из задержанных. Хотя я уже давно ничего не говорю по поводу происходящего, сейчас все же сказать нужно, даже если кажется, что это бессмысленно. Я уверен, что многие работники книжной индустрии следят за этими новостями в полном ужасе. Для этого такие дела и возникают: чтобы напугать и заставить молчать.

Именно поэтому лучше что-то сказать, чем промолчать. Публично выразить поддержку людям, которым грозит колония за продажу книг, даже если это не окажет никакого действия на ход дела. Зафиксировать тот момент, в котором такое положение вещей в принципе оказалось возможным (момент, впрочем, находящийся в череде многих других, еще более тягостных).

Потому что много кто скажет: «А чего вы хотели?» Другой скажет: «Так им и надо». Третий скажет: «А вот те издатели почему еще не сидят? Надо и на них донос написать». А четвертый ничего не скажет, потому что думает, что его это никак не касается, ведь лично у него все замечательно. За последние годы была проведена большая работа по нормализации вещей, которые лет 15 назад большинству людей показались бы безумными. Но общественное мнение изменчиво, и то, что еще недавно было сложно представить, сегодня оказывается вполне терпимо, а завтра уже новой нормой. Поэтому следует, раз ни на что большее мы не способны, хотя бы сказать друг другу, что это не норма, а ее противоположность.

В прошлом году в Individuum вышла работа Роберта Зарецки «Жизнь, которую стоит прожить. Альбер Камю и поиски смысла», для которой я делал научную редактуру, — тоже своего рода экстремистская литература по нынешним временам. Дорогой Иван Напреенко в недавней рецензии хорошо разглядел злободневность этой книги, как и Камю в целом, для нас сегодня.

С самых первых шагов бунтующий восстает «против посягательств на себя, каков он есть. Он борется за целостность своей личности. Он стремится поначалу не столько одержать верх, сколько заставить уважать себя». Заставить уважать себя мир, лишенный смысла: «Восставший жаждет не столько самой жизни, сколько смысла жизни». А также заставить уважать себя тех, кто отрицает его человеческое достоинство: «Поработившему его порядку он противопоставляет своего рода право терпеть угнетение только до того предела, какой устанавливается им самим».

Но самое важное, однако, в том, что бунтующий стремится ограничить и самого себя. Бунт — это акт защиты, а не нападения, это равновесие, а не яростная атака на противника. В сущности, как говорила о внимании Симона Вейль, это активная бдительность в отношении человечности ближних, а равно и собственной. И как абсурд никогда не санкционирует отчаяния и тем более — нигилизма, так и действия тирана не дают нам права становиться тиранами в ответ. Бунтарь не отрицает своего господина как человека, он отрицает его лишь как господина. И он отвергает тех, кто обращался с ним не к с равным, но при этом отвергает и неизбежный соблазн расчеловечить своего угнетателя.

ФЛЕШМОБ В ПОДДЕРЖКУ INDIVIDUUM.

"Купи книгу — пока ещё можно!". Здесь и там разносятся призывы. И это верно. И это тем более верно, когда такое происходит с книжной индустрией. "Фаланстер", кейс с нонфикшн, катастрофическая ситуация с независимыми книжными. Сейчас Individuum. Присоединяюсь к пока ещё хаотичному флешмобу в поддержку издательства Individuum. Советую купить что-то (1)пока это ещё есть, (2) судебные иски — это всегда траты, а хорошее издательство действительно не бросает своих.

Мне сложно выбрать, что посоветовать купить (тем более, что я тот ещё советчик), но вот мой топ книг, которые я бы порекомендовал своим подписчикам (спасибо, что вы есть):

1. Коля Степанян "Где. Повесть о Второй карабахской войне". Про эту книгу я ещё напишу отдельный пост. Но пока главное — это книга не столько об ужасах войны (хотя там есть и это), это книга об огромной любви к жизни. О любви, которая сильнее страха, отчаяния, сильнее боли, сильнее разочарования, фрустрации, сильнее нравственных терзаний, сильнее всего на свете. Книга не учит, а показывает. Не говорит, а рассказывает. Если вы отчаялись, это книга точно для вас.

2. Катя Колпинец. "Формула грез. Как соцсети создают наши мечты". Иногда кажется, что исследований по социальным сетям и медиа уже так много, что ничего нового о них не узнать. Тем более, что сами социальные сети про себя успешно рассказывают. А иногда кажется, будто такие книги — про эпоху, когда мы только-только открывали для себя мир приложений, а теперь это уже...не уместно что ли? Как раз уместно! Книга Кати Колпинец отлично подойдёт для тех, кто хочет понять, почему в нашу сложную эпоху, когда алгоритмы вообще уже не понять, всё равно находятся те, кто умеют в этом чувствовать себя, как рыба в воде. Тут кстати и интервью Кати про это на Репаблике.

3. Максим Жегалин. "Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века". Странно, если бы я эту книгу не упомянул. Потому что Безутешная русская философия не может жить без любящих и умирающих поэтов Серебряного века. Если вы любите русскую философию — это книга для вас. Она может вас злить, смешить, заставить чесаться. Но это правильная книга — потому что она про чувственную сторону людей, которые жили сто лет назад, что-то сочиняли, жили и конечно не только любили, но и часто находились в отчаянии. Есть тут и про мистических анархистов первой волны. Я ж говорю — всё правильно!

4. Василий Чистюхин. "Никак. Как стать успешным художником". Если вы любите философию, вы не можете быть равнодушным к искусству. Если вы любите русскую философию — вы тем более не можете пройти мимо. Вы же в России! Вы понимаете, что быть художником в России — это ...это не объяснить. Достаточно просто хотя бы один раз поучаствовать в любом арт-проекте. Это смешно и трагично одновременно. Где-то далеко за этим всем "Никак" прячется страшное философское "Ничто", но Василий Чистюхин не ставил перед собой цель cделать хоррор, поэтому русская гонзо-журналистика и трагикомедия.

5. Алексей Сафронов. "Большая советская экономика. 1917-1991". Книга Алексея Сафронова, как показывают дискуссии, это не только про научный анализ советской экономики, но и про то, поддерживает ли Алексей Сафронов советскую экономику. Я сперва удивился, но да — некоторые эту книгу читают и таким образом. А вообще книга балансирует между анализом статистики, фактов и прочего, что я обычно не люблю (не люблю факты, цифры, я даже имена и фамилии путаю, включая свою) и историей идей. Не только "что" и "сколько", а что за идеи подтолкнули к тому, чтобы сделать так, а не по другому. Какие социальные феномены и проекты дали на это "отклик". Герои этой книги — это не люли, на мой взгляд (хотя они там есть), а институции и идеи.

В общем, дорогие все, как в старые добрые я предлагаю вам серьезно изучать Джудит Батлер вместе со мной в Открытом пространстве. Курс назван Политической онтологией Джудит Батлер и будет выстроен вокруг четырех монографий: Психики власти, Гендерного беспокойства, Заметок к перформативной теории собрания и Теории ненасилия, а также ряда статей.
Изобретен он в поддержку Открытого пространства, поэтому я буду просить вас донатить Открытому. Рекомендуемый донат — 500 рублей за занятие. И тем не менее если у вас нет денег, курс будет для вас открыт. Также можно внести больше / меньше.
Мы будем собираться по вечерам, день недели уточняется, — в течение _восьми недель_.
Пока приглашаю вас в эту группу, чуть позже там будет ссылка на регистрацию и точная информация о времени проведения.

Черт, только сейчас начинаю понимать, какой же тяжелый это был год. Но все кончено, и начинается новый этап.
Скоро выйдет книга, которой я занималась год, "Мир эха" Эдин Лирс. Не могу поверить, что я перевела 200 страниц, но я была совершенно бессильна перед ее красотой: это история вернакулярных эпистемологий шума в Средние века.
Напишу про нее отдельно, когда она выйдет. Вот это реально о любви. (Любовь — это всегда клише, общий совсем этот дурной язык)
1 июня будет первый доклад по-английски и я очень волнуюсь.
Скоро публикация статьи в соавторстве с Марысей Пророковой. С моей стороны это первая моя работа в духе <феминистской ревизии>.
Рецензия на новый роман Ильи Данишевского ждет последней моей редактуры.

Что будет в ближайшие полгода? Я уже работаю над черновиком про утопическое бессознательное, Марена, Мангейма и Ко. Задача — максимум к концу лета закончить.
Она должна быть лучше, чем все мои предыдущие тексты. После этого я беру перерыв и дописываю книжку стихов.
Также мне нужно максимально освоить "Феноменологию духа". По ней же я продолжу наконец читательский дневник здесь, поэтому оставайтесь с нами на нашей зубодробильне.
По-хорошему я в поиске еще одной университетской ставки — и главным образом я хочу сделать курс по критике от Канта до Адорно, но тут как пойдет. Имейте, однако, в виду.
Один редакторско-издательский проект остается пока в секрете, но это будет бомба, я ставлю свои клыки и как минимум двадцать пальцев.

В остальном — попробуем перепрыгнуть с кардио на силовые и получше к себе относиться. Короче, про духовные инсайты и прочие негативности ближе к др.

опять на общем дурном языке любви: вот это действительно почему-то заставляет сердце замирать

поэтика болтанки, мирская теология шума, небесная песнь, а еще будет Джойс и эхо-мистицизм, Чосер и Сиксу

9 лет академия учит меня тому, как не надо преподавать: не надо спешить, надо учитывать обстоятельства — жизни и речи (обязательно отдельно, обязательно вместе), не перебивать (см. 1: не спешить), если проговариваемое не людоедство, никогда (никогда) не грузить своими крайне важными исследованиями и сомнительными мнениями, если тебя не просят, поощрять, если мыслимо/е впервые как предмет и как акт, даже самую ерунду, никогда не вестись и рассматривать любую свою эмоцию как индикатор возможной <своей> ошибки. Уверена, что очень многое у меня не выходит, но я стараюсь и буду стараться. Самое сложное — учитывать, что память дырява, и ты постоянно все забываешь, забываешь даже тезисы, о которых мог/ла написать целую статью. Это ужасно фрустрирует, но это факт. Как студентка я огромный путь от неспособности вымолвить связное слово до медленного, стального говорения, и очень мало кто был способен разобраться, с чем это было связано, потому что как правило преподавателей никакая педагогика не интересует. Это только отчасти навык.
И так что это было? Оглядываясь назад, я вижу двадцатилетнюю, даже двадцатипятилетнюю себя, осознающую свою огромную от академии зависимость: статус, стипендии, аффилиации, будущее и рабочее прошлое, в которое, кажется, так просто вернуться. И абсолютная сверхвласть преподавателя, который с этой своей плохой рефлексией совершенно может быть не способен отделить зерна от плевел и создать минимальные условия речи. Деррида был прав, говоря о присутствии. Я все еще считаю, что "письмо намного чище", как говорит Делез, письмо не актуализирует условия присутствия, явленность, которая всегда конкретна и часто используется как возможность виктимизации, но глобально все изменилось, потому что этап пройден: вчера был мой последний экзамен, на котором я была абсолютно спокойна. Но мало кто способен понять, почему, и эта проблема в целом представляет собой серьезную драму. Помнится, одна преподавательница сказала мне, что не способна понять, "в чем мой диагноз", почему я сбиваюсь и тороплюсь. Диагноз был прост: депрессия средней тяжести и ставка на академию в отсутствии (впрочем, возможности) других ставок.
Мне самой было не до конца понятно, в чем же он: примерно со второго курса мне удавалось иногда... читать лекции. Иногда! это было похоже на погоду или одержимость, которая неуправляемо дает о себе знать.
Короче, преподавание, думается мне, важная отдельная штука, в которой не надо, ни в коем случае не надо быть просто собой.

Самый сложный сюжет — с возвышенным, очаровательной банальностью непредставимости, которая никак не завязана ни на возможностях и ограничениях языка (соответственно проекты — мимо), ни на возможностях и ограничениях логики, буквально ни на чем и которая абсолютно сама по себе и которой абсолютнейше все равно, что изобретают лингвисты и паралогики, какие мутятся революции и общие языки, чтобы обеспечить поставки нового или просто невыразимого. Непредставимость — это структура чувственности (изначально), которая впервые выходит на авансцену в ХХ в. и посылает куда подальше и фигуративность, и семантику, и становится формой, структурой выражения. Вот тебе и понятие как образ действия, вот тебе и переход. Нет, конечно, когда мы наблюдаем цунами — мы все еще наблюдаем мощь, когда наблюдаем разрушенные города — все еще наблюдаем покинутость размером с палеолит, то есть имеем дело с нормальными замещениями, которые, наверное, можно даже обозначить как-нибудь: типа кроссметанимических <замещений>, вы поняли. Возвышенное, которое по Лиотару становится преобладающей моделью в (понимаем расширительно, включая кино и литературу) искусстве, — это, можно, вероятно, сказать, есть эффект или вид описанного Рансьером эстетического бессознательного, — и которое Лиотар понимает как — цитата — представление о том, что непредставимое имеет место. Лаку-Лабарт недоволен, он считает, что возвышенное — это представление без представления "того факта, что имеет место нечто сущее и присутствующее ". А мы блядь думали, теперь-то все понятно. И однако без шуток. Это про модерн. Но постмодерн реализует модернистские стратегии за вычетом их трансгрессивности, их страсти к субверсии и желания все разрушить. Иначе бы французы заговорили по-другому, без (вдруг) чистых категорий. И тем не менее для обоих (!!!) возвышенное, его так или иначе игра замещений есть то, что сопротивляется регуляции и порождает истину. Тут нельзя не вспомнить век поэтов Бадью и их выговаривание ничто. Но к чему я это вообще, черт знает. Точнее, вот к чему. Если возвышенное — это не только структура чувственности, но форма выражения, как мы тут слишком много на себя взяли и возможно будем раскаиваться, и при этом сопротивляющееся регуляции (в этом смысле хоть вы двадцать паранепротиворечивых логик изобретите — это не имеет значения, такой регуляции тоже воспротивимся), порождая при этом истину (кстати, диалектическую даже, поскольку отрицание есть часть истины, за базар пока не отвечаю, надо подумать), то оно становимся в принципе режимом представимости как со стороны субъекта (структура чувственности), так и со стороны объекта (в том смысле, что непредставимость становится характеристикой объекта, т.к. становится структурой выражения). И к чему это все я. К утопии, как обычно. Пытаюсь понять и не могу концы с концами свести во взаимоотношениях утопического дискурса, вычитающего утопию, и возвышенным. То есть с одной стороны процесс рассеивания и дистилляции образов утопии (читай: рассудочных картин) выражается также в том, что утопия обретает себя и в возвышенном. То есть в хрен пойми чем. Но что это значит, блин? что нужно хорошее искусство про будущее? что? вряд ли, тут у меня другие мнения. Я не могу поймать за хвост эту гребанную интуицию, которая заключается в том, что возвышенное по идее способно оспорить идейное (подчеркиваю!!) содержание у утопического дискурса, замещающего утопию, предлагая утопии режим представимости. А, стоп. Режим представимости. Это чувственное. Утопический дискурс тупо про непредставимость, он про мысленность, пустую и холодную, про некие условия возможности, про конструрование, про рефлексию. Возвышенное как структура чувственности и форма выражения, по идее, предполагает некоторую прямую референцию.

Тут вопрос вообще, возможно ли искусство про будущее. По Марксу это догматизм, хотя утопия не была изначально работой о будущем, вот еще прикол. О будущем она стала именно с приходом рефлексивного компонента у Фурье и Ко. Но и это не важно. Возможно, возвышенное (и его изменившееся понятие, кстати говоря, господи, эта воронка кончится когда-нибудь или нет), оспаривающее идейное содержание утопии у утопического дискурса, и есть первый вообще адекватный выразитель антидогматической образности утопии. Умираю.

Для этого мы должны вообще как-то сами понять, что значит оспаривание идейного содержания. Это с чего вообще. Говорю вроде как про способность к оспариванию. Что я имею в виду? нарисовать кружок и сказать: это утопия? но чтобы кружок в самое сердце и порождал принципы надежды и прочее?

Кружок при этом должен быть каким-то образом историчен, а это про настоящее

Короче. Как возможна прямая и недогматическая референция к будущему

Про зачем она должна быть возможна — честно скажу: чтоб все уже ныть перестали, сил моих нет