СТУПОР И ДВИЖЕНИЕ ЯЗЫКА

Часто мы воспринимаем текст как запись увиденного, понятого, открытого. Это затрудняет письмо, делает его почти невозможным до того, как откроется что-то такое, что можно уже записать.

Но что если текст -- не запись, но поиск связей? То есть вполне нормально, и даже плодотворно, что нам нечего сказать до начала письма. Текст -- это даже не путь, это именно хождение, процесс ходьбы, подчас наугад, но все-таки не совсем: должны же быть инструменты, приемы и техники, поддерживающие во время ходьбы.

Но каковы они?

Они могут быть разными. Приведу пример. На одном из занятий мы разрабатывали прозу, вполне сюжетную, хотя в большей степени -- языковую (при всех издержках понятия), и вот с течением языка проблем не было, но были большие сложности с узлами повествования. Кто и что говорит; кто куда идет; кто о ком рассказывает -- любая попытка систематизировать повествование вводила в ступор, язык отнимался. Но полностью уйти от сюжета было нельзя -- он важен для этого текста. И что мы придумали?

Мы решили "срываться в язык" каждый раз, когда возникает ступор. То есть: задавать рамку, вводить персонажей, начинать, может быть, диалог или что-то вроде, но как только рамка исчерпывает себя -- соскакивать туда, в языковое буйство и блуждать в нем, пока не возникнет что-то, за что мы зацепимся и вынырнем на поверхность.

Легко сказать "срывайся в язык". Но как это сделать? Например, использовать себе на благо непонимание, кто из голосов должен рассказывать о событии, чьими глазами мы что-то увидим, между кем завяжется конфликт etc. Пусть голоса меняются, меняются оптики, взгляды, ракурсы -- пусть событие разворачивается настолько стремительно, что вынудит нас прыгать с камня на камень, пытаясь найти хоть сколько-нибудь сносный угол зрения. Пусть даже будет неясно, кто участвует, например, в конфликте -- тогда на первый план выйдут не интересы участников, а сам конфликт, его феномен, явление.

В этом движении языка, подобном дикорастущему саду, обязательно отыщется молния, ухватившись за которую, мы вынырнем к новой ясности, повествование получит плотное, естественное развитие, и мы сможем вести его, пока не иссякнет, а дальше снова -- язык, язык, его чудеса.

#медитации

ПОДКЛЮЧЕНИЕ К МЕСТНОСТИ

В третьей серии "Настоящего детектива" есть любопытный момент (один из многих). Раст и Марти приезжают в лагерь кочевой церкви "Друзья Христа". Палатки, поле подтоплено. Раст, персонаж Макконахи, выходит из машины, идет к трейлеру проповедника, и вот -- переходит канавку по утлой, хлипкой дощечке. Переход занимает не больше секунды, но дает многое:

Благодаря нему поле перестает быть фоном/антуражем и становится вещественной, осязаемой средой, в которой персонаж не отвлеченно находится, но с которой тесно взаимодействует.

Потому такие "дощечки" полезны и на письме, в поэзии или прозе, -- они напрямую подключают к вещам и мирам, что проявляются в тексте. Мы определенно берем это на заметку!

#находки

В полночном небе сияют Сольве и Коагула (с)

scribendi спит, ожидая завтра больших новостей

САМЫЕ ПОЛЮБИВШИЕСЯ ПОСТЫ

Перед тем, как мы сделаем объявление, не лишним будет вспомнить о самых интересных и популярных постах в этом канале. Как было сказано кое-где: каждый перечень гипнотизирует. Потому — вот и он:

• Умирание Бронте
• Поэзия и аскетические практики античности
• Пруст: апофатика и темнота
• Метафора как средство познания (1, 2, 3, 4)
• Рощи и колоннады: машины производства-проживания мира
• Речетворы. Порождающие устройства языка
• Подключение к местности

Приятного чтения! Мы продолжаем работать

#scribendi

ОТКРЫТ НАБОР НА КУРС

5 ПРОВОДНИКОВ
В ПОЭТИЧЕСКОЕ ПИСЬМО

• Сен-Жон Перс
• Осип Мандельштам
• Рене Шар
• Шамшад Абдуллаев
• Осе Берг

Но почему они?

Потому что каждый из них — обладатель особого доступа к миру через поэтическое письмо. Каждый из них учит нас чему-то особенному:

Например:

• Сен-Жон Перс учит выстраивать миф

как пространство для сопричастности. Еще он показывает, как рушатся такие пространства, как пульсирующие, возобновляемые миры становятся пустынями без оснований. Как фигуры транзита — чужестранцы и мореходы — прорезают контексты, навсегда изменяя их. Мы научимся создавать такие пространства и населять их фигурами, способными изменять их структуру;

• Осип Мандельштам учит архитектуре мира.

Учит, что поэт — всегда архитектор, и что архитектура не статика, но движение. Мы освоим архитектурные приемы и встроим их в поэтическую практику, осмотрим узлы и стыки, где собирается мир. Научимся ставить точки начала координат и разворачивать из них художественные миры

• Рене Шар учит усилию в поэтической практике

Мы узнаем, почему Рене Шар — сильнейший гностик XX века, что значит гнозис в поэтической практике, как поэту использовать свет и зрение. Мы научимся прилагать усилие и писать из точки сопротивления

• Шамшад Абдуллаев учит смотреть на вещи,

чувствовать свойства местности, происходить вместе с ней, теряя грань между наблюдателем и наблюдаемым. Мы научимся быть вниманием, писать не тропами и фигурами, но феноменами и вещами, освоим включенное наблюдение, проведем работу с местностью, в которой находимся

• Осе Берг учит разворачивать художественный мир по своим законам.

Такой мир становится экраном, испытательным полигоном, на который проецируется ужасы, страхи, но главное — гонимый ими субъект. Мы научимся создавать миры и матрицы, в которых столкнемся с тем, что пугает нас больше всего, и прочувствуем на себе, что тьма материи — бездонна.

Такова пятерка наших проводников. Они введут нас в поэзию, каждый — через свою потайную дверь. Соберет их в команду шестой проводник — Матвей Соловьев, поэт, редактор, преподаватель, основатель лаборатории художественного письма "scribendi".

Курс предполагает 10 занятий: 5 исследовательски и 5 практических.

Старт потоков — 30 июня и 2 июля.

Узнать расписание групп и оставить заявку можно на сайте или написав напрямую: @soloma1008

МЫ НАЧИНАЕМ ВТОРОЙ СЕЗОН

[пусть и с некоторым промедлением и едва завершенным первым]

И делаем это с новостей:

scribendi — на книжном фестивале "Ревизия" в Санкт-Петербурге.

10 октября мы встретимся с друзьями и коллегами в рамках дискуссии "Фигуры письма — фигуры связи".

Дискуссии будет посвящена культурным поискам инициаторов новых и уже устоявшихся в поле литературных проектов: поэтических мастерских и клубов, интернет-изданий и издательств. Что пришло на место «Республики словесности»? Возникла ли новая конфигурация поля литературной практики и, если да, то как она проявляется в проекте? Можно ли сегодня говорить о нем в терминах «символического капитала» и «власти»? Как эти изменения влияют на концептуальное и коммуникативное проектирование авторских проектов?

Участники:

Валерий Горюнов, Руслан Комадей, Владимир Коркунов, Юрий Куроптев, Яков Подольный, Матвей Соловьев, Евгения Суслова.

Приходите повидаться вживую!

А новые материалы, форматы, встречи — уже на подходе.

...от автобусной остановки по проспекту Александровской
Фермы мимо цыганок с цветами (ну, это не нам, на еврейские могилы цветы кладут только русские вдовы, говорят Бешменчики) налево под арку...

Олег Юрьев, "Винета"

Интересен топоним: Проспект Александровской Фермы. Он действительно существует в Петербурге и задает интересную механику. Как и любой проспект, он удлиняет имя, наложенное на себя. Это происходит органично в большинстве случаев, но ферма — объект строгой формы. И главное: объект не линии, но объема. Ферма структурно конфликтует с проспектом: противостоит его форме, саботирует удлинение, нивелирует протяженность. Ферма не позволяет проспекту нести себя в своем русле, она создает затор, лишая проспект его главной — артериальной — функции.

Потому Проспект Александровской Фермы — это объект, пересекающий себя постоянно, нарушающий свою форму, полагающий хронический кризис формы принципом своего существования.

#медитации

РЕЧЬ: РАЗМЕТКА ПАМЯТИ-МЕСТНОСТИ

По брегам отлогим
Рассеяны деревни — там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре…
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят — одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко, — здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я и пред собою
Увидел их опять. Они всё те же,
Все тот же их знакомый уху шорох —
Но около корней их устарелых
(Где некогда все было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья, кусты теснятся
Под сенью их как дети.

— Из "Вновь я посетил" Пушкина

В этот текст принято вчитывать меланхолию и ностальгию [которых, на мой взгляд, здесь немного — скорее ясное наблюдение памяти]. Такая концентрация на эмоциональном лишает нас главного: внимания к учреждающей функции речи. В приведенном фрагменте эта функция реализуется наиболее полно. Пушкин методично размечает местность. Сначала он задает место и его свойства: отлогие берега; далее он задает принцип группирования — рассеянность. Следом он вводит фоновый [или скорее — подступающий объект] — за ними мельница; о разнице фоновых и подступающих объектов однажды скажем отдельно. Далее — учреждение границ места, владений дедовских; медиа — дорога; маркер/ориентир/точка сохранения — три сосны.

То есть: в этом тексте мы имеем дело не с тоской по ушедшему, но с кропотливой работой речи по структурированию полей памяти. И самое важное здесь, на мой взгляд, вот что: такая работа стирает грань между внешним и внутренним. Размечая физический ландшафт, речь размечает и ландшафт памяти [психический]. Потому вопрос: не становится ли при этом ландшафт физический ландшафтом памяти, то есть психическим? И не становится ли психическое внешним материальным?

#медитации

ЭРОС ИКОНОБОРЧЕСТВА:
ПЕРФОРАЦИЯ ОБРАЗА

Перед Реформацией европейская католическая культура становится тотальной. Католическое искусство задействует все возможные медиумы [скульптуру, живопись, музыку, литературу etc etc] и во всех добивается тотальной репрезентации своего божественного объекта. Не остается ни одной темной лакуны: не только искусство, но и политика, повседневность, сексуальность осмысляются в свете католического христианства. Сам Образ становится тотальным.

Такой образ невозможно желать. Эрос [желание к] выхолащивается там, где Образ тотален, что отменяет встречу, контакт, познание. Чтобы вернуть Эрос, нужна, как бы сказала Евгения Суслова, перфорация образа, — ведь Образ, открытый к желанию Другого, работает по принципу вытяжки, вентиляции. То есть: чтобы желание к сохранялось, нужны пустоты, выбоины, отверстия, втягивающие в себя желание, как печная труба втягивает и влечет в себя дым. И перед Реформацией трубу католической культуры заткнули ценной реликвией, чтоб не зияла, и угорели. Для точечной перфорации было поздно — сделали демонтаж; сломали тотальный образ, всеобъемлющую икону. Вернули Эрос.

И здесь интересно сказать не только о Реформации, но вообще о практиках, предлагающих демонтаж Образа. Одна из них — иконоборчество [на мой взгляд, самая эротическая]. Иконоборец втыкает нож в идеальный образ, proizvodit выщербину, зияние — но зачем? Чтобы взгляд не разбился о тотальную поверхность иконы, но сквозь vysherbinu проник в Образ, соединился с ним, был.

Возможно ли иконоборчество в поэтической практике? Вы и сами поняли.

#медитации