восемь фильмов, номинированных на главный «Оскар», — от худшего к лучшему.
«Отец»
Опрятная, культурная и совершенно невыносимая буржуазная драма о деменции. Интеллектуальный лабиринт, из которого хочется поскорее выбраться.
«Суд над чикагской семеркой»
Кино, снятое человеком, который твердо стоит на Правильной Стороне Истории. Из-за этой правоты кажется, что все персонажи говорят одним и тем же бесконечно довольным собой голосом; говорят что-то вроде «война — это ужасно».
«Девушка, подающая надежды»
Вероятно, не первое произведение в жанре «комедия кринжа», попавшее в финал «Оскара». В этом фильме не все ладно, его здорово шатает, но что-то в этой угловатой, с регулярно меняющимся центром тяжести, истории определенно есть.
«Иуда и черный мессия»
Немудреное, но внятное высказывание о том, каково это — быть членом экстремистской организации. Кино прямого действия, которое не вызывает изжогу.
«Земля кочевников»
Меланхоличная драма о судьбе американского прекариата в первой трети XXI века. Все очень мастеровито и как будто просчитано; наверное, с другим композитором — или даже в тишине — этот фильм смотрелся бы куда лучше.
«Минари»
Семейная комедия про корейцев, которые бьются за урожай в Йокнапатофе. Иногда хочется ущипнуть себя за щеки (например, когда по третьему кругу обсуждают вынесенную в заглавие траву), но вообще — едва ли не самый обаятельный из номинантов.
«Звук металла»
Сценарист дурного фильма «Место под соснами» вдруг снял очень хороший — про барабанщика, который учится быть глухим. Кино, поймавшее тишину — не в вульгарном армейском смысле, а в почти мистическом.
«Манк»
Кого можно назвать настоящим автором фильма: того, кто придумал, что говорят актеры, — или того, кто придумал, как их снять? Голливуд — он прогрессивный, консервативный или в зависимости от того, что сейчас хорошо продается? Стоит ли обижаться на роман с ключом? Так вот — последняя картина Финчера гораздо больше и тоньше этих вполне риторических вопросов. Тот случай, когда художник ставит перед собой серию чрезвычайно трудных препятствий и блестяще их преодолевает.
«Отец»
Опрятная, культурная и совершенно невыносимая буржуазная драма о деменции. Интеллектуальный лабиринт, из которого хочется поскорее выбраться.
«Суд над чикагской семеркой»
Кино, снятое человеком, который твердо стоит на Правильной Стороне Истории. Из-за этой правоты кажется, что все персонажи говорят одним и тем же бесконечно довольным собой голосом; говорят что-то вроде «война — это ужасно».
«Девушка, подающая надежды»
Вероятно, не первое произведение в жанре «комедия кринжа», попавшее в финал «Оскара». В этом фильме не все ладно, его здорово шатает, но что-то в этой угловатой, с регулярно меняющимся центром тяжести, истории определенно есть.
«Иуда и черный мессия»
Немудреное, но внятное высказывание о том, каково это — быть членом экстремистской организации. Кино прямого действия, которое не вызывает изжогу.
«Земля кочевников»
Меланхоличная драма о судьбе американского прекариата в первой трети XXI века. Все очень мастеровито и как будто просчитано; наверное, с другим композитором — или даже в тишине — этот фильм смотрелся бы куда лучше.
«Минари»
Семейная комедия про корейцев, которые бьются за урожай в Йокнапатофе. Иногда хочется ущипнуть себя за щеки (например, когда по третьему кругу обсуждают вынесенную в заглавие траву), но вообще — едва ли не самый обаятельный из номинантов.
«Звук металла»
Сценарист дурного фильма «Место под соснами» вдруг снял очень хороший — про барабанщика, который учится быть глухим. Кино, поймавшее тишину — не в вульгарном армейском смысле, а в почти мистическом.
«Манк»
Кого можно назвать настоящим автором фильма: того, кто придумал, что говорят актеры, — или того, кто придумал, как их снять? Голливуд — он прогрессивный, консервативный или в зависимости от того, что сейчас хорошо продается? Стоит ли обижаться на роман с ключом? Так вот — последняя картина Финчера гораздо больше и тоньше этих вполне риторических вопросов. Тот случай, когда художник ставит перед собой серию чрезвычайно трудных препятствий и блестяще их преодолевает.
вот и пришла пора одалживать заголовки из песен Пугачевой — не первого причем разбора. мне совсем не нравится «корпусовский», начавшийся в 2013 году, Сорокин, я не люблю этот период, освященный сомнительным, неустойчивым компромиссом между стремлением развлекать и «подлинными», трансгрессивными интересами автора. сорокинские тексты последних лет ставят читателя перед странным выбором — терпеть «серьезные» фабулы в ожидании «цирковых» номеров (которые мы наблюдали и в более искусном исполнении) или с важным видом разглядывать его профетические конструкции: бродить по Новому Средневековью, заглядывать на кухню бук-энд-гриллеров, аплодировать — как здесь — говорящим задницам. первые полторы-две сотни страниц «Доктора Гарина» — мучение. о том, что происходит потом, и написан этот текст.
наблюдение под звездочкой; большой, обращаю ваше внимание, спойлер. Гарина спасает книга про белого ворона — элегантная и (думается, это важно) без слов; не столько Текст (который в мире Сорокина всегда под подозрением), сколько Артефакт; неслучайно ее использовали не по назначению — как кастет. тут на память приходит диалог героев о «честном» портсигаре: «Вещь должна быть такая, чтобы ей можно было верить». предмет обихода — неживое — наделяется свойствами человека. становится одним из последних собеседников Sapiens в эпоху, когда «антропоморфизм дал трещину». так что романтика и исторический оптимизм тут — с тревожной тенью: мы, вероятно, переживем ядерный взрыв, но кто — что — переживет нас? и будет ли дело мыслящим пружинкам до красоты, достоинства, нежности, которые пытается сберечь автор и его протагонист?
наблюдение под звездочкой; большой, обращаю ваше внимание, спойлер. Гарина спасает книга про белого ворона — элегантная и (думается, это важно) без слов; не столько Текст (который в мире Сорокина всегда под подозрением), сколько Артефакт; неслучайно ее использовали не по назначению — как кастет. тут на память приходит диалог героев о «честном» портсигаре: «Вещь должна быть такая, чтобы ей можно было верить». предмет обихода — неживое — наделяется свойствами человека. становится одним из последних собеседников Sapiens в эпоху, когда «антропоморфизм дал трещину». так что романтика и исторический оптимизм тут — с тревожной тенью: мы, вероятно, переживем ядерный взрыв, но кто — что — переживет нас? и будет ли дело мыслящим пружинкам до красоты, достоинства, нежности, которые пытается сберечь автор и его протагонист?
РБК Стиль
Опять метель: каким получился «Доктор Гарин» Владимира Сорокина
В издательстве Corpus вышел новый роман Владимира Сорокина — одновременно прямое продолжение «Метели» и текст, который существует во вселенной «Дня опричника», «Теллурии» и «Манараги». Игорь Кириенков — о «нормальной» книге «нормального» писателя
очень эту книгу ждал; страшно расстроился, когда начал читать. главные герои при этом совершенно неотразимые (внешне и интеллектуально); есть несколько ярких сцен (Андрей Битов, распаковывающий красивый — западный — конверт с «Пушкинским домом»); самый перечень книг, опубликованных «Ардисом», — музыка, которую можно слушать вечно. судя по последним новостям, блаженная Амероссия, раскинувшаяся на других, более привольных берегах, снова дико актуальна.
РБК Стиль
Что не так с книгой Ускова об американских издателях Бродского и Булгакова
Историк и журналист Николай Усков опубликовал книгу об истории издательства Ardis, в котором выходили тексты великих русских писателей и поэтов. Игорь Кириенков — о том, почему основатели «Ардиса» Карл и Эллендея Профферы заслуживают большего
«Из-за Ельцина и его двойника, кстати, Мухин рассорился с Александром Прохановым, который в 2000 году обрадовался приходу к власти Владимира Путина.
— Не понимаю я его, — возмущается редактор «Дуэли». — Как можно радоваться Путину, когда знаешь, что его назначил двойник?!»
неожиданно подходящее чтение для майского безвременья: обнаружил себя в руках с «Действовавшими лицами» Олега Кашина — произведением в заслуженном жанре «разговоры с рептилоидами». в 2007-2008 годах ОК обошел примерно два десятка важных — и теперь, в большинстве своем, забытых — пенсионеров: деятелей ЦК, уважаемых писателей, скандальных публицистов; есть и врач, и диссидентка, и либерал из 1990-х. не всех из них можно с полным основанием назвать deep state, но про каждого — что они определяли свойства пространства и времени на протяжении нескольких десятилетий.
тут интересны и принцип отбора, и авторская интонация.
Кашин не берет совсем уж топов вроде Горбачева или вполне активных тогда стариков — скажем, Проханова или Лимонова; это клуб людей, которые находятся в некотором безнадежном там — даже если продолжают ходить на работу.
второе относится к конструкции очерков, сложному соединению прямой и авторской речи. тут есть что-то от толстовского — пристрастного — всеведения: Кашин дает чужим словам контекст, отмечает, где герой завирается, и — здесь особенно важна фраза-пуант в финале — выдает в конечном счете свое отношение к собеседнику; нетрудно понять, что Шевцов и Мухин — какую бы околесицу они ни несли, — Кашину симпатичнее «правильных» Горбаневской и Шнейдера.
но есть между красно-желтыми борцами с мировым сионизмом, крестьянскими поэтами, андроповскими либералами, демократами, сплотившимися вокруг Ельцина, и непримиримыми дипломатами (Валентин Фалин, конечно, одно из открытий книги; хочется про него побольше) что-то общее — и странно сближающее «Лиц» с «Каменным мостом», где тоже сотни страниц разговоров с никому, кажется, не нужными свидетелями века.
обе книги о том, что история — это жерло, что выброшенные из нее — «действовавшие» — персонажи становятся бессмысленно полыми собеседниками. Кашину и Терехову не удается «установить истину» или «докопаться до правды», потому что, похоже, так устроено Повествование, которого все мы — независимо от места — только читатели. так, по крайней мере, кажется, когда приходишь к «героям», и они тебе про то, что именно их Брежнев видел преемниками, а потом.
а потом кто-то перевернул страницу.
— Не понимаю я его, — возмущается редактор «Дуэли». — Как можно радоваться Путину, когда знаешь, что его назначил двойник?!»
неожиданно подходящее чтение для майского безвременья: обнаружил себя в руках с «Действовавшими лицами» Олега Кашина — произведением в заслуженном жанре «разговоры с рептилоидами». в 2007-2008 годах ОК обошел примерно два десятка важных — и теперь, в большинстве своем, забытых — пенсионеров: деятелей ЦК, уважаемых писателей, скандальных публицистов; есть и врач, и диссидентка, и либерал из 1990-х. не всех из них можно с полным основанием назвать deep state, но про каждого — что они определяли свойства пространства и времени на протяжении нескольких десятилетий.
тут интересны и принцип отбора, и авторская интонация.
Кашин не берет совсем уж топов вроде Горбачева или вполне активных тогда стариков — скажем, Проханова или Лимонова; это клуб людей, которые находятся в некотором безнадежном там — даже если продолжают ходить на работу.
второе относится к конструкции очерков, сложному соединению прямой и авторской речи. тут есть что-то от толстовского — пристрастного — всеведения: Кашин дает чужим словам контекст, отмечает, где герой завирается, и — здесь особенно важна фраза-пуант в финале — выдает в конечном счете свое отношение к собеседнику; нетрудно понять, что Шевцов и Мухин — какую бы околесицу они ни несли, — Кашину симпатичнее «правильных» Горбаневской и Шнейдера.
но есть между красно-желтыми борцами с мировым сионизмом, крестьянскими поэтами, андроповскими либералами, демократами, сплотившимися вокруг Ельцина, и непримиримыми дипломатами (Валентин Фалин, конечно, одно из открытий книги; хочется про него побольше) что-то общее — и странно сближающее «Лиц» с «Каменным мостом», где тоже сотни страниц разговоров с никому, кажется, не нужными свидетелями века.
обе книги о том, что история — это жерло, что выброшенные из нее — «действовавшие» — персонажи становятся бессмысленно полыми собеседниками. Кашину и Терехову не удается «установить истину» или «докопаться до правды», потому что, похоже, так устроено Повествование, которого все мы — независимо от места — только читатели. так, по крайней мере, кажется, когда приходишь к «героям», и они тебе про то, что именно их Брежнев видел преемниками, а потом.
а потом кто-то перевернул страницу.
❤1
«Девушка по вызову»-3 пока беда. точнее, как: продюсеров трудно упрекнуть в желании эксплуатировать успешную формулу первого сезона. во втором сделали два независимых нарратива и развили неглубокую, но верную мысль, что секс — это власть. в этом сделали протагонистку нейробиологом, для которой работа в эскорте — полевое исследование. пространства все такие же ледяные, наряды липнут к телу, мужчины напротив — скорее жалкие, чем угрожающие, но что-то во всем этом катастрофически не так. может быть, дело в Джулии Голден Теллес, которая словно продолжает играть Уитни Соллоуэй, выбравшую за пределами собственного сериала неожиданную стезю? в тоскливых ракурсах немецкой постановщицы Ани Марквардт и ее же пресных диалогах? если так пойдет и дальше, к 10 эпизоду сериал придется смотреть затылком — как добровольцы, делящиеся с противным IT-стартапом своими немудреными фантазиями.
вампиры не отражаются в зеркале, бывшие разведчики — в амазоновской системе X-Ray: без особенных причин и с неожиданным удовольствием пересмотрел «Ночного администратора» и, добравшись до камео Джона Ле Карре (как вспоминал Хиддлстон, отклонившегося в этой сцене от сценария), не нашел писателя в списке действующих лиц; красиво.
с 84 днем рождения, загадочный мужчина на аватарке этого канала. невероятно. конечно, — и хороший повод поговорить о том, нормально ли быть луддитом.
класс — ну и занятно, насколько верны своим десяткам оказались ВГС и ПВО: первый сегодня сочиняет трансгрессивную политическую сатиру, второй — сентиментальные мистические трактаты, помнящие о своем родстве с высоким модернизмом. от себя же добавим, что Уоллес попал в пелевинский топ авансом — в смысле, Виктор Олегович, как и все смертные люди, тупо не дочитал «Шутку». по крайней мере, это следует из интервью журналу BOMB (2002 год): I liked some stories by David Foster Wallace and plan to siege his Infinite Jest one infinite day.
зато с деньгами все точно замечательно.
зато с деньгами все точно замечательно.
Forwarded from Литература и жизнь
В 1998 году «Коммерсантъ» попросил Сорокина и Пелевина выбрать по десять лучших книг уходившего века.
Списки до зевоты предсказуемые (Джойс и Платонов у Сорокина, Кастанеда и Пелевин у Пелевина, Набоков у обоих, ну кто бы мог подумать), но есть и милое.
В списке Пелевина за прустовским «По направлению к Германту» (sic!) следует «Бесконечный жест» Джозефа Уоллеса. Кто такой Джозеф Уоллес и что за жест он всем нам показывает, вы догадайтесь сами.
Списки до зевоты предсказуемые (Джойс и Платонов у Сорокина, Кастанеда и Пелевин у Пелевина, Набоков у обоих, ну кто бы мог подумать), но есть и милое.
В списке Пелевина за прустовским «По направлению к Германту» (sic!) следует «Бесконечный жест» Джозефа Уоллеса. Кто такой Джозеф Уоллес и что за жест он всем нам показывает, вы догадайтесь сами.
Коммерсантъ
10 лучших
Десять лучших
а вот и второй набоковский семинар, про который мы писали выше: 22 мая в 12:00 вместе с Брайаном Бойдом, Аньес Адель-Руа (вице-президент французского Набоковского общества — что бы эти дивные слова ни значили), Лизой Биргер, Верой Полищук и другими обсуждаем круги по воде, которые вот уже 70 лет расходятся от «Лолиты». рабочий язык беседы английский, так что у меня уже заготовлена объяснительная записка на случай провала: «А теперь, — сказал он, — я хочу рассказать вам историю о том, как Пнин поднялся на сцену, чтобы выступить в Кремонском Женском Клуб
nabokovreadings.ru
The Lolita Effect: Nabokov's Novel in Today's Art and Public Discussion
Второе заседание семинара
ПРЕДЕЛЫ МЕТОДА
с удовольствием и тревогой прочитал «Другую материю» Аллы Горбуновой. с удовольствием — потому что это та же прозрачная, лучистая и (почему-то кажется, что это важно) смешная проза, которую мы успели полюбить. с тревогой — потому что метод писательницы кажется исчерпанным, и мне бы страшно не хотелось, чтобы ее исключительная, действительно, материя начала лосниться — ждем, то есть, от автора новых ходов.
с удовольствием и тревогой прочитал «Другую материю» Аллы Горбуновой. с удовольствием — потому что это та же прозрачная, лучистая и (почему-то кажется, что это важно) смешная проза, которую мы успели полюбить. с тревогой — потому что метод писательницы кажется исчерпанным, и мне бы страшно не хотелось, чтобы ее исключительная, действительно, материя начала лосниться — ждем, то есть, от автора новых ходов.
cамый запоминающий момент вчерашнего семинара связан с тремя французскими набоковедками, которые показали два фрагмента из «Апострофов« — передачи о книгах и писателях, которую пятнадцать лет вел Бернар Пиво.
первый ролик — торжество кринжа. 1990 год. Габриэль Мацнефф, автор многочисленных книг, главный герой которых вступает в сексуальные отношения с несовершеннолетними, объясняет, почему предпочитает спутниц помоложе: они еще не утратили иллюзий, не ожесточились, да и потом, это же не на одну ночь, а полноценные, динамичные романы — пусть и начавшиеся, когда девушке было, скажем, 15. единственная, кому в студии не по себе, — писательница Дениз Бомбардье, с которой взволнованный, чувствуется, Мацнефф спорит вполне по-гумбертвски («я же не урод какой-то, а начитанный, воспитанный, добрый человек, который, может быть, делает их очень счастливыми»; роковое, все выдающее «может быть») и, уже не как нимфоман, а как писатель, прибегает к универсально-модернистскому аргументу («книга — это стиль, это интонация, это вселенная»), не настаивая, впрочем, на зазоре между собой и протагонистом, который мог бы — окажись современный слушатель простодушнее — отвести кое-какие особенно чудовищные подозрения.
на втором видео Пиво в той же насмешливой манере спрашивает у Набокова, что он думает о «порочной девочке Лолите» и ее необычайном успехе — и это неточное, но, надо полагать, расхожее определение провоцирует мощный (хоть и заранее подготовленный, как мы знаем) спич: «Lolita isn’t a perverse young girl. She’s a poor child who has been debauched and whose senses never stir under the caresses of the foul Humbert Humbert, whom she asks once, “how long did he think we were going to live in stuffy cabins, doing filthy things together...?”». при всем естественном скепсисе к писательским декларациям, когда речь заходит об их собственных сочинениях, — трудно не подивиться подивиться лаконичности и точности и такой формулы: «Outside the maniacal gaze of Humbert there is no nymphet. Lolita the nymphet exists only through the obsession that destroys Humbert. Here’s an essential aspect of a unique book that has been betrayed by a factitious popularity».
Бойд, который разбирает роман со студентами с началами 1980-х, рассказал, с чего обычно начинает первую лекцию: «Не бойтесь — Набоков на вашей стороне». позволим себе перемонтировать чужую цитату: «Ультимативного удущающего, ни на секунду не сомневающегося в своей правоте и превосходстве взгляда, в книге нет» — если внимательно и честно ее читать.
первый ролик — торжество кринжа. 1990 год. Габриэль Мацнефф, автор многочисленных книг, главный герой которых вступает в сексуальные отношения с несовершеннолетними, объясняет, почему предпочитает спутниц помоложе: они еще не утратили иллюзий, не ожесточились, да и потом, это же не на одну ночь, а полноценные, динамичные романы — пусть и начавшиеся, когда девушке было, скажем, 15. единственная, кому в студии не по себе, — писательница Дениз Бомбардье, с которой взволнованный, чувствуется, Мацнефф спорит вполне по-гумбертвски («я же не урод какой-то, а начитанный, воспитанный, добрый человек, который, может быть, делает их очень счастливыми»; роковое, все выдающее «может быть») и, уже не как нимфоман, а как писатель, прибегает к универсально-модернистскому аргументу («книга — это стиль, это интонация, это вселенная»), не настаивая, впрочем, на зазоре между собой и протагонистом, который мог бы — окажись современный слушатель простодушнее — отвести кое-какие особенно чудовищные подозрения.
на втором видео Пиво в той же насмешливой манере спрашивает у Набокова, что он думает о «порочной девочке Лолите» и ее необычайном успехе — и это неточное, но, надо полагать, расхожее определение провоцирует мощный (хоть и заранее подготовленный, как мы знаем) спич: «Lolita isn’t a perverse young girl. She’s a poor child who has been debauched and whose senses never stir under the caresses of the foul Humbert Humbert, whom she asks once, “how long did he think we were going to live in stuffy cabins, doing filthy things together...?”». при всем естественном скепсисе к писательским декларациям, когда речь заходит об их собственных сочинениях, — трудно не подивиться подивиться лаконичности и точности и такой формулы: «Outside the maniacal gaze of Humbert there is no nymphet. Lolita the nymphet exists only through the obsession that destroys Humbert. Here’s an essential aspect of a unique book that has been betrayed by a factitious popularity».
Бойд, который разбирает роман со студентами с началами 1980-х, рассказал, с чего обычно начинает первую лекцию: «Не бойтесь — Набоков на вашей стороне». позволим себе перемонтировать чужую цитату: «Ультимативного удущающего, ни на секунду не сомневающегося в своей правоте и превосходстве взгляда, в книге нет» — если внимательно и честно ее читать.
Мария Степанова уступила в финале открытого чемпионата Великобритании по литературе, но не будем долго горевать над этой развязкой; что и говорить, пошумела; скажите лучше, кто издаст на русском мощнейшего этого, судя по рецензии Бориса Кузьминского, Давида Диопа.
the Guardian
David Diop wins International Booker for ‘frightening’ At Night All Blood Is Black
Diop is the first French writer to win the prize for translated fiction – split with his translator Anna Moschovakis – for novel about a Senegalese soldier fighting for France in the first world war
сосал бы все это густое: надо полагать, последним в стране посмотрел «Вампиров средней полосы», про которых — одна быстроногая мысль. легко присоединиться к восторгам по поводу Юрия Стоянова — в ушанке, с когтями, изъясняющегося заковыристыми прибаутками; заметный, но слишком, что ли, смачный перфоманс — это как постоянно навешивать на двухметрового верзилу и радоваться, что он оказывается расторопнее всех в штрафной. предлагаю присмотреться к Татьяне Догилевой, которая играет более-менее государство — зловещее, умирающее, упертое и все-таки договороспособное — на свой, конечно, безжалостный лад.
«Как-то наутро пошли за пивом с полиэтиленовыми пакетами, его прямо в них наливали. Мороз градусов тридцать и дикая очередь у ларька. Народец там копошился совсем уж глубинный. В частности, стоял персонаж чуть не в халате на голое тело, поросший струпьями, какие-то сосульки у него из носа торчали, ну такой совсем из фильмов ужасов. В какой-то момент он изрек: „Кто мы, герои? Нет, мы поганые люди“. Очень этот лозунг Егору понравился».
написал кое-что о книге Максима Семеляка про Егора Летова, а в сторону подумалось следующее — бесконечно старомодное. многие мои любимые авторы из «Афиши» со временем сочинили книги и тем самым как будто довоплотились: выдающиеся критики стали выдающимися писателями или яркими историками культуры; многие — но пока не все. и если МС и говорит от лица какого-то множества, то, по-моему, за ним стоит как раз то поколение, для которого решающее значение имели изящность слога и неожиданность интеллектуальных ходов — и которое носило в себе какую-то частную обсессию, будь то Проханова или «Соломенных енотов». «Ураган», помимо прочего, обращается к тем из своих, кто еще не решился, — напишите вы уже наконец про Джеймса Грэя и про Юрия Трифонова. а мы почитаем.
написал кое-что о книге Максима Семеляка про Егора Летова, а в сторону подумалось следующее — бесконечно старомодное. многие мои любимые авторы из «Афиши» со временем сочинили книги и тем самым как будто довоплотились: выдающиеся критики стали выдающимися писателями или яркими историками культуры; многие — но пока не все. и если МС и говорит от лица какого-то множества, то, по-моему, за ним стоит как раз то поколение, для которого решающее значение имели изящность слога и неожиданность интеллектуальных ходов — и которое носило в себе какую-то частную обсессию, будь то Проханова или «Соломенных енотов». «Ураган», помимо прочего, обращается к тем из своих, кто еще не решился, — напишите вы уже наконец про Джеймса Грэя и про Юрия Трифонова. а мы почитаем.
РБК.Стиль
«Значит, ураган» Максима Семеляка: проза снаружи всех измерений
В издательстве Individuum вышла книга Максима Семеляка «Значит, ураган» — биография, или серия эссе, или роман о лидере «Гражданской обороны» Егоре Летове. Игорь Кириенков — о том, зачем читать этот текст тем, кто равнодушен к творчеству сибирского панка