Nabokov-Daily: выясняется, что «Азбука» выпускает на русском Strong Opinions — надо полагать, чтобы заместить этим изданием пиратско-мельниковское «Набоков о Набокове и прочем», которую среди волхвов принято презирать. в связи с чем очень интересно, а) переводили ли интервью заново (и если да, то кто); б) «многие из которых на русском прежде не выходили» — откуда новый материал? а вообще пока замечательный в этом смысле год получается: переписка с Карповичем х «Письма к Вере» х Insomniac Dreams х публикации Бабикова про Набокова и советскую литературу. ждем, когда «Новое издательство» анонсирует долининские комментарии к «Дару», а на «Полке» появятся статьи о «Защите Лужина», «Приглашении на казнь», «Даре» и «Лолите».
сразу два блистательных выхода обозревателя «Коммерсанта» и сооснователя «Носорога» Игоря Гулина — про задачи литературной критики (все три слова уже давно надо писать в кавычках, но тут, кажется, сказано что-то важное, что-то размыкающее насмешливую пунктуацию) и некоторые особенности лирики Пастернака (вызывающе бесстыдной) и шестидесятников (непроизвольно комичной). всегда считал, что И.Г. — что ситуативный, как в фейсбуке, что тщательный, как на Literratura, — способен при желании убрать вообще всех: приятно было в очередной раз в этом убедиться. кстати, в новой книге Павла Улитина, только что вышедшей в НЛО, есть гулинская статья — очень тоже хорошая.
Лиterraтура. Электронный литературный журнал
Игорь Гулин. О ПРОФЕССИИ КРИТИКА
Позиция литературного критика вызывает у меня самого множество вопросов. Мне повезло: моя работа связана с тем, чем я люблю заниматься, – читать книжки и думать про них. Но это значит и то, что
внимание, шокирующее предложение: а что если не ставить одну и ту же фотографию на обложку набоковских/посвященных Набокову книг
«Азбука», 2018 || Corpus, 2016
«Азбука», 2018 || Corpus, 2016
в офис приехал коллега из Великобритании и первым буквально делом выложил: «Читаю сейчас книжку русского журналиста со странным названием, что-то там про опыты над людьми» — и дальше довольно подробно пересказал повесть Олега Кашина «Роисся вперде». что сказать — воистину вперде.
застал на Beat Film Festival-2018 два фильма — про симбиотические отношения совриска и крупного капитала (по-моему, довольно выдающийся) и «Серые сады» братьев Майзелс — документальную классику 1975 года выпуска, про которую хочется отдельно. во многом это такое decline porn: мать и дочь делят знатное имя (Эдит Бувье Бил) и запущенную жилплощадь — родовое поместье с кошками, клопами и енотами. большая Эдди вспоминает свою музыкальную карьеру, Эдди-младшая — богатых женихов, все — в истеричном и вместе с тем очень артистичном регистре. перечень взаимных болей, бед и обид кажется бесконечным: оставшись наедине, две немолодые уже аристократки день за днем изводят друг друга упреками и жалобами: ах, маменька, если бы вы тогда не прогнали графа Тышкевича, ох, доченька, да ведь он же был невоспитанным нищебродом (почти цитата) — и так где-то полтора часа. незначащие детали, никчемные подробности, перевранные фамилии и даты, подхваченные на середине споры — можно понять людей, которых под звуки этой густой, замкнутой на себе речи тянет в сон, но я, если честно, смотрел во все глаза. кажется, это ближайший аналог прозы Александра Ильянена; мамблкор за 30 лет до мамблкора; нефильтрованный, с повторами, запинками, помехами и рябью, язык. а еще — торжественное увядание, героическое растворение «бывших людей» — блистательно-поверхностных, безнадежно зацикленных на себе и совершенно неприспособленных к жизни — в пейзаже, памяти, собственном голосе. не самое, короче, занимательное кино на свете, но есть в этом всем что-то по-настоящему пронзительное: and then there were none.
сложнейшую задачу поставило перед нами великое издание «Арзамас»: из 55 русских писателей ХХ века выбрать пять самых любимых — да еще и ранжировать их между собой. получилось то, что получилось, — хотя в другую минуту вполне могло выйти что-то вроде «Бабель-Газданов-Искандер-Лимонов-Трифонов» или там «Белый-Шаламов-Ерофеев-Шкловский-Ильф/Петров». короче, голосуйте, чтобы послушать аудиокурс про близких уму и сердцу, — и обязательно нажимайте на «i»: узнаете, как Пришвин отличал хорошего автора от посредственного, что за книга спасла Улитину жизнь и какой Пелевин повеса.
«В другой раз мы с женой обедали с ним у Леонов, после чего целый вечер беседовали. Я ни слова не помню из этой беседы, но жена моя вспоминает, что Джойса интересовал рецепт меда, русского напитка, и каждый отвечал ему по-своему».
Из интервью Владимира Набокова Альфреду Аппелю
Всех с Блумсдэеем!
Из интервью Владимира Набокова Альфреду Аппелю
Всех с Блумсдэеем!
В.Н. Курицын на протяжении всей статьи старался — по понятным причинам — не забираться в «американские годы», но ответ, кажется, стоит расширить: первым делом на ум приходит «возглавляющий чрезмерно раздутую русскую кафедру» профессор Пнин в «Бледном огне» — ну и, конечно, пожилой «шармёр» Губерт Г. Губерт в «Лауре» (впрочем, полновесным камео это назвать трудно). да и сама мысль о том, что набоковские персонажи двигаются параллельными курсами, по-моему, очень продуктивная — в том числе в свете будущих экранизаций: берлинскую, скажем, трилогию («Король, дама, валет», «Камера обскура» и «Отчаяние») хорошо бы снимать именно как цикл, со сквозными мотивами и отражающимися друг в друге сценами.
https://polka.academy/articles/524?block=1654
https://polka.academy/articles/524?block=1654
Полка
В «Защите Лужина» мелькают герои «Машеньки». Повторяет ли Набоков этот приём в других книгах?
Действительно, в «Защите» Лужин с женой встречают Алфёрова и Машеньку из «Машеньки», и существует остроумное , что среди одноклассников Лужина по Балашёвскому училищу скрывается герой всё той же «Машеньки» Ганин. В «Даре» в сцене писательского собрания упомянуты…
так бывает: читал на InLiberty сапрыкинскую статью про птиц, змей и русскую свободу с интерлюдией из философа Федотова — а потом, полчаса спустя, обнаружил на книжном развале около работы сборник его эссе, включая процитированное «Россия и свобода». мы привыкли вздрагивать, когда фейсбук, или инстаграм, или какой-нибудь фуд-сервис вдруг подсовывает в ленту ровно то, о чем минуту назад говорили вслух перед телефоном или ноутбуком, но такие нейросети мне по нраву. книжку я, конечно, взял.
разжился книжкой про луну русской литературы Владимира Сорокина: 700 страниц высокооктановой (от Липовецкого до Калинина) филологии, мы-памятник-ему-нерукотворный, ищите во всех диссертациях страны. начать, однако, рекомендую с помещенных в конец интервью с писателем. это очень осмысленный, очень показательный и, боюсь, не слишком лестный для автора выбор — по крайней мере, для того «всадника апокалипсиса в футуристическом шлеме», обнаружившего когда-то извечную репрессивность любой структурно организованной речи.
тот, ранний (страшный, отвратительный, гениальный), ВГС представлен тремя беседами: он удивляется тому, что его собственные психосоматическое отношения с текстом могут быть кому-то интересны, и так пишет о писателях-соцреалистах: «Они там вырыли гигантские теплицы и, используя энергию земли, стали разводить какие-то невиданные фрукты». или вот — из 1992 года — про СССР: «Для меня, например, советский мир не ужасен. Напротив — он интересен и красив той нечеловеческой красотой, о которой мы говорили. Все это и красиво, и страшно». притязания тридцати-сорокалетнего Сорокина не ограничиваются бичеванием свежего в памяти тоталитаризма — ему бытие подавай, «онкологическую больницу», которой заканчивается всякая, в России или на Западе, жизнь.
а теперь попробуйте отличить Сорокина-2015 от шишкинских, к примеру, трелей: «Сейчас понятно, что в ХХ веке произошли такие мутации, сопровождающиеся массовым террором, что, собственно, генетическая жертва этой страшной селекции — постсоветский человек не только не хочет выдавливать из себя этот советский гной, а, напротив, осознает его как новую кровь. Но с такой кровью он становится зомби. Он не способен создать вокруг себя нормальный социум. Он создает театр абсурда». вся эта риторика, стилистически напоминающая оппозиционных комментаторов третьего ряда, — уже в статусе главного национального пророка, обозревающего через свой бинокль середину нынешнего столетия, но давайте наконец скажем это вслух: даже Пелевин, который год вещающий откуда-то из лазарета, больше угадал со своей Уркаиной и сексом с куклами. грандиозные языковые компетенции Сорокина, его ухо, глаз и нюх, давно обеспечившие ему зал славы и статую в полный рост, — все это удручающим образом тривиализируется, когда он берется за «сейчас» и «завтра».
я не хочу сказать, что автор кончился, «жидкая мать» — испарилась, и мы уже дождемся того вибрирующего ощущения, которое вызывали «Норма», «Тридцатая любовь Марины» и «Роман». даже став доступным и безнадежно внятным, этот литературный роллер еще может выбросить кубики на ледяное поле — если откажется от разоблачения «генетики» и «зомби». свойства сорокинского таланта, параметры этой имморальной, в лучшем смысле, машины не сводятся к производству расхожих политических смыслов. ночная, неуютная фигура, змееуст, повелитель черных букв — Сорокину подобает бодаться с небосводом и ловить ладонями красное смещение; давать жару, а не шуму; сногсшибать. и когда не вернуться к прежним мощностям, как не в сборнике под названием «Белый квадрат». будем наблюдать.
тот, ранний (страшный, отвратительный, гениальный), ВГС представлен тремя беседами: он удивляется тому, что его собственные психосоматическое отношения с текстом могут быть кому-то интересны, и так пишет о писателях-соцреалистах: «Они там вырыли гигантские теплицы и, используя энергию земли, стали разводить какие-то невиданные фрукты». или вот — из 1992 года — про СССР: «Для меня, например, советский мир не ужасен. Напротив — он интересен и красив той нечеловеческой красотой, о которой мы говорили. Все это и красиво, и страшно». притязания тридцати-сорокалетнего Сорокина не ограничиваются бичеванием свежего в памяти тоталитаризма — ему бытие подавай, «онкологическую больницу», которой заканчивается всякая, в России или на Западе, жизнь.
а теперь попробуйте отличить Сорокина-2015 от шишкинских, к примеру, трелей: «Сейчас понятно, что в ХХ веке произошли такие мутации, сопровождающиеся массовым террором, что, собственно, генетическая жертва этой страшной селекции — постсоветский человек не только не хочет выдавливать из себя этот советский гной, а, напротив, осознает его как новую кровь. Но с такой кровью он становится зомби. Он не способен создать вокруг себя нормальный социум. Он создает театр абсурда». вся эта риторика, стилистически напоминающая оппозиционных комментаторов третьего ряда, — уже в статусе главного национального пророка, обозревающего через свой бинокль середину нынешнего столетия, но давайте наконец скажем это вслух: даже Пелевин, который год вещающий откуда-то из лазарета, больше угадал со своей Уркаиной и сексом с куклами. грандиозные языковые компетенции Сорокина, его ухо, глаз и нюх, давно обеспечившие ему зал славы и статую в полный рост, — все это удручающим образом тривиализируется, когда он берется за «сейчас» и «завтра».
я не хочу сказать, что автор кончился, «жидкая мать» — испарилась, и мы уже дождемся того вибрирующего ощущения, которое вызывали «Норма», «Тридцатая любовь Марины» и «Роман». даже став доступным и безнадежно внятным, этот литературный роллер еще может выбросить кубики на ледяное поле — если откажется от разоблачения «генетики» и «зомби». свойства сорокинского таланта, параметры этой имморальной, в лучшем смысле, машины не сводятся к производству расхожих политических смыслов. ночная, неуютная фигура, змееуст, повелитель черных букв — Сорокину подобает бодаться с небосводом и ловить ладонями красное смещение; давать жару, а не шуму; сногсшибать. и когда не вернуться к прежним мощностям, как не в сборнике под названием «Белый квадрат». будем наблюдать.
не очень доволен, что этот канал превратился в Nabokov Online Journal (как говорил Волобуев о почившем Gawker: не переходите, вы не вернетесь), но вот — написал про четыре новые книжки вокруг Набокова. в первую очередь рекомендую добыть Insomniac Dreams — от нее хороший такой метафизический холодок по спине, — ну и остальные под стать, хотя от русских «Суждений» я, признаться, ждал большей редакторской воли.
какой грустный материал вышел в The NY Times про Джонатана Франзена — и совсем даже не потому, что он якобы карьеру заканчивает. после того как Showtime анонсировал 20-серийную экранизацию Purity с Дэниелом Крейгом, я регулярно проверял новости, ожидая пополнения каста; когда два года назад Франзен сообщил, что дело спорится и нас ждут совершенные новые, специально для сериала написанные сцены, я ликовал. теперь мы знаем, что телеверсия «Безгрешности» — как и «Поправки» шесть лет назад — заморожена, и любимый наш писатель потратил 30 месяцев своей жизни на никому уже не нужные файлы purity49ed..docx — или в каком там формате сохраняет текстовые документы его ветхий DELL.
да и вообще: в самом этой статье, где так много «литературы» и неосознанно комичных зарисовок с натуры (напоминающих авторские вкрапления в одном недавнем интервью с Ксенией Собчак, которая — вдруг вам интересно — «снимает туфли, поджимает ноги, просит принести ассорти сашими»), чувствуется интонация человека, разглядывающего необычную — и как она дожила до наших дней? — зверюшку. глядите-ка, оставил свой телефон в другой комнате! смотрите, пишет про социальные сети, а у самого ни одного аккаунта нет! вроде не любит капитализм, а как в чес по стране, так с радостью! через тихое восхищение, которое драпирует эту экзотизацию размеренного калифорнийского бытия — с походами в зал, птичками через бинокль и сериалом Orphan Black на диване, — просвечивает все-таки главное. White Male Great American Literary Novelist for the 21st Century, ненавидящий интернет, магазин Whole Foods и чужую тупость, сейчас Джонатан Франзен — почетный пенсионер, к которому наведываются раз в пару лет, чтобы удостовериться: от входной двери не смердит, таблетки — на прикроватной тумбочке, на прохожих не бросается. очень я надеюсь, что в своем шестом (восьмом, десятом) романе ДФ, которому через год исполнится 60, всем нам еще покажет. граф Толстой в этом примерно возрасте заканчивал «Смерть Ивана Ильича» — и начал «Воскресение».
да и вообще: в самом этой статье, где так много «литературы» и неосознанно комичных зарисовок с натуры (напоминающих авторские вкрапления в одном недавнем интервью с Ксенией Собчак, которая — вдруг вам интересно — «снимает туфли, поджимает ноги, просит принести ассорти сашими»), чувствуется интонация человека, разглядывающего необычную — и как она дожила до наших дней? — зверюшку. глядите-ка, оставил свой телефон в другой комнате! смотрите, пишет про социальные сети, а у самого ни одного аккаунта нет! вроде не любит капитализм, а как в чес по стране, так с радостью! через тихое восхищение, которое драпирует эту экзотизацию размеренного калифорнийского бытия — с походами в зал, птичками через бинокль и сериалом Orphan Black на диване, — просвечивает все-таки главное. White Male Great American Literary Novelist for the 21st Century, ненавидящий интернет, магазин Whole Foods и чужую тупость, сейчас Джонатан Франзен — почетный пенсионер, к которому наведываются раз в пару лет, чтобы удостовериться: от входной двери не смердит, таблетки — на прикроватной тумбочке, на прохожих не бросается. очень я надеюсь, что в своем шестом (восьмом, десятом) романе ДФ, которому через год исполнится 60, всем нам еще покажет. граф Толстой в этом примерно возрасте заканчивал «Смерть Ивана Ильича» — и начал «Воскресение».
Два подкаста, которые нужно послушать, пока вы (ладно, мы) ждем свежего выпуска CappuccinoCatenaccio (это где артист и умник час с лишним обсуждают всякую футбольную мистику — например, вчерашнюю божественную интервенцию на поле «Лужников»):
— Мария Кувшинова поговорила с Павлом Грозным про свои книги о Балабанове (ее не достать) и Миндадзе (как по мне, потрясающая) и рассказала, почему обычно читает зимой;
— писатель и критик Алексей Поляринов начал цикл лекций на стыке новейшей литературы и полевой культурологии: первый эпизод — о том, как проза и ТВ работают с историческими травмами в США (где есть Фоер и Делилло) и в России (где про «Норд-Ост» вспоминают только в интервью с Александром Цекало).
На фото — главный русский футболист нулевых Андрей Аршавин и «Архипелаг ГУЛаг».
— Мария Кувшинова поговорила с Павлом Грозным про свои книги о Балабанове (ее не достать) и Миндадзе (как по мне, потрясающая) и рассказала, почему обычно читает зимой;
— писатель и критик Алексей Поляринов начал цикл лекций на стыке новейшей литературы и полевой культурологии: первый эпизод — о том, как проза и ТВ работают с историческими травмами в США (где есть Фоер и Делилло) и в России (где про «Норд-Ост» вспоминают только в интервью с Александром Цекало).
На фото — главный русский футболист нулевых Андрей Аршавин и «Архипелаг ГУЛаг».