​​не первой свежести мысль: классическая русская литература — это еще и парламент, и пространство теологических спекуляций, и газетная, ничего не попишешь, передовица. собрал десять самых примечательных дебатов — от Грибоедова до Гроссмана; как минимум одна дискуссия — о классической, замыкаем круг, русской литературе — безусловно, фиктивная.

Анатолий Найман вспоминает Григория Дашевского, которому сегодня исполнилось бы 55. Спасибо «Арзамасу» — это лучше любого видеоблога.

​​Умер профессор Геннадий Барабтарло — переводчик («Истинная жизнь Севастьяна Найта», «Пнин», «Лаура и ее оригинал») и большой знаток набоковских стихов и прозы («Сверкающий обруч», «Сочинение Набокова», та самая книга про сны). Я много писал о нем здесь и цитировал при случае в других местах; очень грустно.

Интервью ГБ и Григория Дашевского
Интервью ГБ и Дмитрия Бавильского
ГБ в «Журнальном зале»

​​за последние сутки о Барабтарло написали много тонкого и проницательного, но меня особенно тронул пост Александра Долинина — другого большого специалиста и переводчика («Истинная жизнь Себастьяна Найта» и «Просвечивающие предметы») Набокова, с которым у ГБ долгое время были натянутые отношения:

«Умер Геннадий Александрович Барабтарло, талантливый человек глубокого оригинального ума и оригинальных правил, лучший знаток и истолкователь Набокова. Мы с ним когда-то дружили, потом были в размолвке, а осенью помирились и возобновили дружескую переписку. Светлая память!»

как-то от этих слов хорошо, и грустно, и правильно. мой собственный опыт некролога (с ссылками на любимые тексты Барабтарло) — вот.

​​на сопредельную тему: по ужасной своей привычке делать все в последний момент за полчаса до дедлайна прислал эссе на конкурс, объявленный «Новым миром» в честь набоковского 120-летия. найти его можно здесь — под номером 155 и заголовком «Невидимая планка»; тема, соответственно, поздняя проза VN, которую хочется отстоять: в которой — интересно и жутко.

«Был еще писатель, граф, по имени Лев Толстой. Этот человек был так велик и такое сознавал в себе превосходство, что не мог мириться с тем, что в мире и в жизни могут существовать какие-нибудь другие великие люди или идеи, с которыми он не мог бы помериться силами и не победить их. Он выбрал себе самых могущественных соперников, и только тех, перед которыми человечество простиралось ниц: Наполеон, смерть, христианство, искусство, наука, самое жизнь, — потому что написал «Крейцерову сонату», где призывал людей к отказу от размножения. Этот человек в семьдесят пять лет научился ездить на велосипеде. Ему завидовать нельзя, потому что он был, как бывают явления природы — звезды или водопады, и нельзя стремиться стать водопадом, или звездой, или радугой, или способностью магнитной стрелки всегда лететь на север».

увешанный долгами, пенящийся идеями и никуда решительно не поспевающий — мечтаю к 3 марта написать что-то длинное про Юрия Олешу. «Зависть» — самый сейчас важный роман про отношения старого мира и нового; «Лиомпа» — великий рассказ о смерти и безъякости; процитированная «Книга прощания» целиком из таких безупречных фрагментов и состоит. «Ключик» — это сокровище.

​​удивительное рядом: «Азбука» выпустила сборник статей Вальтера Беньямина. среди высоко сидящих и далеко глядящих отечественных интеллектуалов акции с профилем ВБ уже пару лет как принято сбрасывать («Ненавижу ссылаться на Беньямина», — сообщает Кирилл Кобрин в переписке с Андреем Левкиным), но мы, конечно, на такие вершины духа не претендуем — и честно настроены прочитать эссе «К портрету Пруста», «Теории немецкого фашизма» (это про Юнгера) и «Рассказчик» (а это — про Лескова).

​​про юбилей Олеши почти не пишут — ну да, на сайте канала «Культура» вышла какая-то малоосмысленная биографическая справка, в группе Д.Л. Быкова републиковали двадцатиминутную лекцию; мы на Букмейте попросили филолога Андрея Кокорина собрать полку с не самыми очевидными текстами ЮО, — но смотрите, какие хорошие комментарии оставляют на сайте издания «КузПресс»: это называется живой как жизнь.

​​Олег Лекманов попросил друзей и подписчиков назвать пять самых значительных русских писателей второй половины XX века. Комментариев больше 150, по первым впечатлениям, в отрыв ушли Шаламов, Трифонов и Венедикт Ерофеев; где-то рядом — Солженицын, Искандер и Саша Соколов.

​​Максим Трудолюбов поговорил с Юрием Слезкиным о его «Доме правительства», первом поколении большевиков (чувствительных апокалиптических миллениаристов) и инерции сектантской метафоры. очень интригующий тизер книги, короче, — мне особенно вот этот фрагмент понравился: «История — вернее, та ее разновидность, которую я практикую, — не Гаагский трибунал. И литература, которую я люблю читать, — тоже. Один из эпиграфов книги — жалоба Мефистофеля из «Фауста» на то, что у него «с некоторых пор» стали отнимать души. Я тоже попытался спасти души большевиков от дьявола. Не для ангелов, а для читателя».

​​ни дня — а вы как думали — без строчки: написал, конечно, про Олешу — пусть и не так, может быть, полемично, как планировал, прочтя статью про «Зависть» на «Полке». не дает мне все-таки покоя представление о сервильности этого текста, об интеллектуальной подтасовке в пользу машинно-коммунистической юности: как бы Олеша ни унижал старших в финале, он, безусловно, за них: сравните, как говорят и пишут Иван и Кавалеров и что извергает из себя строгий юноша Володя. литературно-бытовое поведение Олеши может вызывать негодование; соображения о чудовищной (водка яд) растрате его таланта не лишены оснований; но книги — книги волшебно двусмысленны, сравнения, как и прежде, свежи, а магистральная тема — противостояние старого мира и нового на нескольких сразу фронтах, — и не думает становиться периферийной: прямо сейчас где-то обсуждают цифровую этику и заново обозначают границы — слышите, как гремят вековые засовы?

​​«Его психоз был спровоцирован медитацией, неконтролируемой никакими учителями. В общем-то, это была психоделика филейного московского интеллигента, которой, получая знания из книг, начал практиковать в нарушение всех техник безопасности то, что называется «иисусова молитва». Это мощнейшее средство, которое на востоке называется мантрами. Практикующий осуществляет перманентное повторение одной и той же фразы. При этом речь идет о православной традиции, восточно-христианской, где эта медитация связана с практикой сведения ума в сердце. То есть как бы говорение начинается вовне, затем говорящие медленно про себя внутренним голосом сводят говорение в сердечную чакру, если пользоваться восточным словарем. И как бы начинается уже речь в сердце. Произносится короткая фраза: «Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного». Это практиковалось в Византии, затем на Руси. На этом строились многие монашеские психоделические практики. Они могут по-разному повлиять на людей, но конкретно в случае Андрея Монастырского, который является человеком конституционно-шаманского типа, это способствовало погружению в невероятный трип. Собственно, он описан в романе «Каширское шоссе», — одном из лучших литературных произведений на русском языке».

Павел Викторович Пепперштейн рассказывает дорогому каналу «Психо Daily» о русских психоделических революциях, дигитализированной молодежи, оздоровительных рейвах, безумии, гуманизирующей коррупции, жизни в контексте отупения и гнилом пузыре под названием «художник» — которого «надо зафутболивать просто в пизду».

​​полуфиналистов «Ясной Поляны» (иностранного, если быть точным, ее раздела) в 2019-м, как зубов, — и поди разбери, какой из них клык, резец или мудрости. зато уверенно можно сказать про коренные: как и год назад, Лев Данилкин выдвинул симмонсовский «Террор», а я — «Когда я был настоящим» Тома Маккарти. подборка, по обыкновению, нажористая, но когда дело доходит до выбора некоторых переводчиков, редакторов и издателей, все предприятие начинает напоминать состязание купцов, нахваливающих свой товар. здесь мне резонно возразят, что эта ситуация предусмотрена условиями премии и ладно бы номинировали какую-то ерунду (все соискатели сплошь достойные), но веры все-таки больше независимым от индустрии голосам — и вы их влегкую вычислите. что до вероятного лауреата, то я предлагаю присмотреться к солидным пожилым мужчинам с оформившейся уже в России фанбазой (случай предыдущих победителей — Памука, Льосы и Оза). судя по этому параметру, в фаворитах Барнс, Коу и Остер; формально подходит и Симмонс, но это, наверное, слишком радикально — все-таки не приз Шведской (хи-хи) академии.

очень хороший театр (подсмотрено у Борислава Козловского)

​​если вдруг кому надо — нашел PDF «Каширского шоссе» Андрея Монастырского, воспетого вчера Пепперштейном и, еще в сентябре, Сапрыкиным; есть про него абзац и на «Полке». больше текстов и фотографий Монастырского — в сборнике «Эстетические исследования», который, пусть и не целиком, тоже отсканировали какие-то добрые души.

​​в некотором роде не менее поразительная — Википедия, ведущая на сервис Telegra.ph, — находка: наткнулся на статью Монастырского «О Прозе Сорокина» (1985). много хлестких, в диссертации просящихся формулировок; выберу три самые приметные:

«Читая его произведения, уже не чувствуешь страха от авторского (несознательного, разумеется) переживания бессмысленности своего труда, оторванности от «великого дела», который еще ощутим в сочинениях обэриутов. В своем творчестве он подчиняется принципам, определяющим сущность свободной литературы — познанию и форме».

«Литература достигает своего совершенства только в одновременном познании и воплощении в форме процессов познания, она не общественная или какая-либо другая сила, а лишь средство облегчения и утешения. Единственное высшее благо литературы и ее «нравственность» — это мастерство, которое есть результат совместной работы интеллекта и чувства красоты и свободы».

«Когда Хармс пишет о том, как Пакин Ракукину без видимых причин и исключительно способом духовного устрашения голову открутил, еще ощущается литературный риск и какая-то тоска автора от этого «переступания» норм, но когда персонаж сорокинского рассказа «Возвращение», Вероника, при расставании со своим возлюбленным обещает ему завтра «пососать гнилую залупень», то это звучит совершенно нормально и воспринимается даже в восторгом, радуешься языковой и контекстуальной удаче автора, свободного от комплексов чуждой литературе «нравственности», ибо нравственность — и там она не «комплекс», а естественная норма — категория этическая, а не литературная».

ну и — для историзации этой оценки — цитата из более позднего интервью Монастырского: «Если бы Сорокин пошел, что называется, по «пути благородного вана», не в попсню, а «в культуру» в новых условиях, он бы просто сгнил, его физиология к тому моменту не была готова к музеефикации. Поэтому он как бы полностью, по-настоящему сошел с ума по фразе «влипаро в парикмахера зверева». Это тот случай, когда сумасшедшие безапелляционно заявляют: «Я совершенно здоров», «Любите людей!» и т. п. Это очень интересная экзистенциальная трансформация в своих собственных персонажей 80-х».

а послушать, как АМ читает пятую часть «Нормы» — это где «они клубнику только жрать а мы пахай», — можно здесь.

​​что читаю, жду и вам советую — воспоминания Александра Воронского, расшифрованная «Обезьяна», наше имя Яромир Хладик, Мэмет об искусстве сюжетостроения, Макэлрой в космосе и еще 15 книг на ближайшие месяцы.

​​в статье Бориса Гройса о Василии Кандинском, разбирающей визуальную риторику нашего великого мастера, обнаружил фрагмент, который сделал бы честь несносной «Бархатной бензопиле»:

«В тридцатые годы, во время гражданской войны в Испании, Альфонсо Лауренчич, французский художник и архитектор словенского происхождения, оборудовал в одной из барселонских тюрем, где содержались военнопленные франкисты, так называемые, «психотехнические»камеры, опираясь при этом на текст «О духовном в искусстве». Каждая из камер выглядела как некая авангардистская инсталляция, где цвета и формы были организованы таким образом, чтобы вызывать у заключенных чувство депрессии и глубокой тоски. Рецепты такого воздействия были заимствованы Лауренчичем из предложенного Кандинским учением о цветах и формах. И действительно, арестанты, побывавшие у этих камерах, рассказывали о том, что испытывали там крайне негативные эмоции и глубоко страдали под воздействием своего визуального окружения».

серия «Имена» вообще замечательная — уже прочел книжку Агамова-Тупицына про Бульдозерную выставку; теперь буду охотиться за «Дейнекой», «Приговым» и «Монастырским».

VW — сегодня и всегда

​​прибалдел (в лучшем самом смысле) на фильме Брэйди Корбета «Вокс люкс» — куда, по-моему, более амбициозном, чем его сновидческий дебют «Детство лидера»: «Звезда родилась», пересказанная Жаком «Дух терроризма» Деррида. как и во всяком кино больших идей (нарочно не буду говорить каких), за парадоксально-тревожными рифмами можно увидеть недобросовестные обобщения, но в голове у этого автора явно играет своя музыка — а не то, подо что сейчас положено дрыгаться надеющимся на зрительский и критический успех режиссерам. хочется смотреть такое — не до конца, может быть, продуманное, с зазорами, с персональными обсессиями, да пусть даже с закадровым (Уиллем, кстати, Дефо) рассказчиком, — почаще, а прилизанную тошниловку на социально одобренные темы пропускать, как докучливые титры.

перебирая недавно библиотеку, задумался в очередной раз о могучей силе заглавий, о сочетании слов, с которого начинается знакомство с текстом и которое — в идеальном, конечно, случае — существует с этим текстом в многообразно-мистических отношениях: водяной знак, печать, поставленная на неизвестно каком свете.

я начал собирать в уме самые суггестивные названия — ограничившись прозой, отказавшись от нон-фикшна, придерживась принципа «один автор — одна позиция». это не тридцать моих любимых книг (здесь нет Стерна, Гоголя и еще нескольких очень важных для меня авторов, но есть те, чье обаяние уже не имеет надо мной никакой власти ); не the essential of (уж конечно «Радуга тяготения» или «Конармия» значительнее, чем); порядок строго алфавитный. присылайте свои варианты, если есть что прибавить, — сделаю второй список.

«Анна на шее». Антон Чехов
«Быль и убыль». Владимир Набоков
«Внутренний порок. Томас Пинчон
«Горизонтальное положение». Дмитрий Данилов
«Диета старика». Павел Пепперштейн
«Затоваренная бочкотара». Василий Аксенов
«Исчезание» Жорж Перек
«Карта и территория». Мишель Уэльбек
«Колодец и маятник». Эдгар Аллан По
«Кольца Сатурна». В.Г. Зебальд
«Между актов». Вирджиния Вулф
«Обретенное время». Марсель Пруст
«Онтология детства». Виктор Пелевин
«Победитель не получает ничего». Эрнест Хемингуэй
«Поворот винта». Генри Джеймс
«Под домашним арестом». Евгений Харитонов
«Поправки». Джонатан Франзен
«После бала». Лев Толстой
«Посторонний». Альбер Камю
«Превращение». Франц Кафка
«Предварительные итоги». Юрий Трифонов
«Предчувствие конца» Джулиан Барнс
«Призрак Александра Вольфа». Гайто Газданов
«Путешествие на край ночи». Луи-Фердинанд Селин
«Смерть в Венеции». Томас Манн
«Справедливость в скобках». Исаак Бабель
«Торжество похорон». Жан Жене
«Тридцатая любовь Марины». Владимир Сорокин