​​у НЛО есть серия «Письма русского путешественника» — попытка переосмыслить архаичный, казалось бы, жанр травелога, сделать его достоянием не XVIII, а нынешнего, помешанного на перемещениях, века. на месте редактора Ирины Прохоровой я бы немедленно заказал Игорю Гулину книгу по мотивам его американского вояжа: эти посты — про крокодилов, loins и блинчики — лучшее, что сейчас есть в отечественном фейсбуке. будет очень обидно, если взопревшие калифорнийские сервера как-нибудь случайно все это истребят.

​​«Он стал просить что-то переделывать в сценарии, это было несколько раз, но на каком-то этапе я перестал понимать, что он, собственно, хочет. Спросил: Илья, объясните, что вы хотите? Он ответил: я хочу, чтобы там было вот, ну это, как бы… вообще ВСЁ! Тогда я сказал: Илья, это не ко мне. ВСЁ — я не могу. На том и расстались».

текст, который все мы безотчетно ждали: Владимир Сорокин рассказывает о работе над первой итерацией «Дау», встречах с Ильей Хржановским и увиденном киноматериале — писатель попал на сеанс про «девушек с мундштуками, придурковатых профессоров и ужжжжжасных гебистов».

в «Книжном челе» с Юрием Сапрыкиным, бесценным, поразил не дурацкий спецэффект, на секунду превративший гостя в говорящую спираль, не полная утрата культуры примера (проблема всех YouTube-интервьюеров), а когда ведущий, поддерживая разговор о Уэльбеке, будничным — так заказывают кофе навынос — совершенно тоном обронил: «По его книгам видно, что он какой-то ебанутый».

увидел у Владимира Вертинского; дизайн — Florian Schommer

​​удивительные между тем вещи происходят в третьем сезоне «Настоящего детектива» — совсем не зря нами воспетого. по итогам семи серий зрителя убедили, что ему известны все расклады: дело — не формально, так по сути — раскрыто, герои — судя по тому, что они живы в 2015 году — как-то из обступивших их неприятностей выбрались; наметилась даже какая-то мультивселенная: если вы пропустили Коула и Харта пару эпизодов назад, сейчас их лица вывели на весь экран.

вместе с тем развязку ждешь, как два года назад финального поединка с Бобом в «Твин Пиксе»: что-то с этой гладкостью-складностью не так — и что же за 25 лет переменилось, раз про всемогущих педофилов в открытую снимают документальные расследования; куда все-таки делась Амелия; и зачем нам показали дочь Хейса в начале эпизода.

сплошные, словом, белые пятна — которые пока неизвестно чем закрасят, но я почему-то думаю, что на этот раз получится ровнее.

​​по понятному поводу захотел перечитать «Бедную Лизу» и уже на первом предложении охнул. слушайте, ну это же Зебальд чистый — сомневающаяся («может быть») в себе речь о праздном («без плана, без цели») паломничестве. XVIII век — это «тоже родина»; еще какая.

​​У нас сегодня большая премьера — «Тело дрянь» Мары Олтман! Это виртуозно построенная книга (одновременно мемуары и журналистское расследование) о женском теле; совершенно свободный от предрассудков разговор о запахах, звуках и всем, что оказывается на обочине ежедневных наших бесед: как же — неприлично.

Стилистически Олтман — кузина Лины Данэм: знакомый язвительно-интимный тон, замечательный глаз на детали, истории, которые легко можно представить себе на экране — в тех же «Девочках», например. Все это — про соски, волосы над губой и менструацию — не отсекает мужскую аудиторию: голос рассказчицы — неуверенной в себе и очень при этом любопытной — звучит вполне универсально. В общем, страшно рекомендуем.

Эдуард Лимонов собирается на третью смену на завод «Серп и молот», circa 1959. из фейсбука любимого и захворавшего (здоровья!) писателя.

​​не первой свежести мысль: классическая русская литература — это еще и парламент, и пространство теологических спекуляций, и газетная, ничего не попишешь, передовица. собрал десять самых примечательных дебатов — от Грибоедова до Гроссмана; как минимум одна дискуссия — о классической, замыкаем круг, русской литературе — безусловно, фиктивная.

Анатолий Найман вспоминает Григория Дашевского, которому сегодня исполнилось бы 55. Спасибо «Арзамасу» — это лучше любого видеоблога.

​​Умер профессор Геннадий Барабтарло — переводчик («Истинная жизнь Севастьяна Найта», «Пнин», «Лаура и ее оригинал») и большой знаток набоковских стихов и прозы («Сверкающий обруч», «Сочинение Набокова», та самая книга про сны). Я много писал о нем здесь и цитировал при случае в других местах; очень грустно.

Интервью ГБ и Григория Дашевского
Интервью ГБ и Дмитрия Бавильского
ГБ в «Журнальном зале»

​​за последние сутки о Барабтарло написали много тонкого и проницательного, но меня особенно тронул пост Александра Долинина — другого большого специалиста и переводчика («Истинная жизнь Себастьяна Найта» и «Просвечивающие предметы») Набокова, с которым у ГБ долгое время были натянутые отношения:

«Умер Геннадий Александрович Барабтарло, талантливый человек глубокого оригинального ума и оригинальных правил, лучший знаток и истолкователь Набокова. Мы с ним когда-то дружили, потом были в размолвке, а осенью помирились и возобновили дружескую переписку. Светлая память!»

как-то от этих слов хорошо, и грустно, и правильно. мой собственный опыт некролога (с ссылками на любимые тексты Барабтарло) — вот.

​​на сопредельную тему: по ужасной своей привычке делать все в последний момент за полчаса до дедлайна прислал эссе на конкурс, объявленный «Новым миром» в честь набоковского 120-летия. найти его можно здесь — под номером 155 и заголовком «Невидимая планка»; тема, соответственно, поздняя проза VN, которую хочется отстоять: в которой — интересно и жутко.

«Был еще писатель, граф, по имени Лев Толстой. Этот человек был так велик и такое сознавал в себе превосходство, что не мог мириться с тем, что в мире и в жизни могут существовать какие-нибудь другие великие люди или идеи, с которыми он не мог бы помериться силами и не победить их. Он выбрал себе самых могущественных соперников, и только тех, перед которыми человечество простиралось ниц: Наполеон, смерть, христианство, искусство, наука, самое жизнь, — потому что написал «Крейцерову сонату», где призывал людей к отказу от размножения. Этот человек в семьдесят пять лет научился ездить на велосипеде. Ему завидовать нельзя, потому что он был, как бывают явления природы — звезды или водопады, и нельзя стремиться стать водопадом, или звездой, или радугой, или способностью магнитной стрелки всегда лететь на север».

увешанный долгами, пенящийся идеями и никуда решительно не поспевающий — мечтаю к 3 марта написать что-то длинное про Юрия Олешу. «Зависть» — самый сейчас важный роман про отношения старого мира и нового; «Лиомпа» — великий рассказ о смерти и безъякости; процитированная «Книга прощания» целиком из таких безупречных фрагментов и состоит. «Ключик» — это сокровище.

​​удивительное рядом: «Азбука» выпустила сборник статей Вальтера Беньямина. среди высоко сидящих и далеко глядящих отечественных интеллектуалов акции с профилем ВБ уже пару лет как принято сбрасывать («Ненавижу ссылаться на Беньямина», — сообщает Кирилл Кобрин в переписке с Андреем Левкиным), но мы, конечно, на такие вершины духа не претендуем — и честно настроены прочитать эссе «К портрету Пруста», «Теории немецкого фашизма» (это про Юнгера) и «Рассказчик» (а это — про Лескова).

​​про юбилей Олеши почти не пишут — ну да, на сайте канала «Культура» вышла какая-то малоосмысленная биографическая справка, в группе Д.Л. Быкова републиковали двадцатиминутную лекцию; мы на Букмейте попросили филолога Андрея Кокорина собрать полку с не самыми очевидными текстами ЮО, — но смотрите, какие хорошие комментарии оставляют на сайте издания «КузПресс»: это называется живой как жизнь.

​​Олег Лекманов попросил друзей и подписчиков назвать пять самых значительных русских писателей второй половины XX века. Комментариев больше 150, по первым впечатлениям, в отрыв ушли Шаламов, Трифонов и Венедикт Ерофеев; где-то рядом — Солженицын, Искандер и Саша Соколов.

​​Максим Трудолюбов поговорил с Юрием Слезкиным о его «Доме правительства», первом поколении большевиков (чувствительных апокалиптических миллениаристов) и инерции сектантской метафоры. очень интригующий тизер книги, короче, — мне особенно вот этот фрагмент понравился: «История — вернее, та ее разновидность, которую я практикую, — не Гаагский трибунал. И литература, которую я люблю читать, — тоже. Один из эпиграфов книги — жалоба Мефистофеля из «Фауста» на то, что у него «с некоторых пор» стали отнимать души. Я тоже попытался спасти души большевиков от дьявола. Не для ангелов, а для читателя».

​​ни дня — а вы как думали — без строчки: написал, конечно, про Олешу — пусть и не так, может быть, полемично, как планировал, прочтя статью про «Зависть» на «Полке». не дает мне все-таки покоя представление о сервильности этого текста, об интеллектуальной подтасовке в пользу машинно-коммунистической юности: как бы Олеша ни унижал старших в финале, он, безусловно, за них: сравните, как говорят и пишут Иван и Кавалеров и что извергает из себя строгий юноша Володя. литературно-бытовое поведение Олеши может вызывать негодование; соображения о чудовищной (водка яд) растрате его таланта не лишены оснований; но книги — книги волшебно двусмысленны, сравнения, как и прежде, свежи, а магистральная тема — противостояние старого мира и нового на нескольких сразу фронтах, — и не думает становиться периферийной: прямо сейчас где-то обсуждают цифровую этику и заново обозначают границы — слышите, как гремят вековые засовы?

​​«Его психоз был спровоцирован медитацией, неконтролируемой никакими учителями. В общем-то, это была психоделика филейного московского интеллигента, которой, получая знания из книг, начал практиковать в нарушение всех техник безопасности то, что называется «иисусова молитва». Это мощнейшее средство, которое на востоке называется мантрами. Практикующий осуществляет перманентное повторение одной и той же фразы. При этом речь идет о православной традиции, восточно-христианской, где эта медитация связана с практикой сведения ума в сердце. То есть как бы говорение начинается вовне, затем говорящие медленно про себя внутренним голосом сводят говорение в сердечную чакру, если пользоваться восточным словарем. И как бы начинается уже речь в сердце. Произносится короткая фраза: «Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного». Это практиковалось в Византии, затем на Руси. На этом строились многие монашеские психоделические практики. Они могут по-разному повлиять на людей, но конкретно в случае Андрея Монастырского, который является человеком конституционно-шаманского типа, это способствовало погружению в невероятный трип. Собственно, он описан в романе «Каширское шоссе», — одном из лучших литературных произведений на русском языке».

Павел Викторович Пепперштейн рассказывает дорогому каналу «Психо Daily» о русских психоделических революциях, дигитализированной молодежи, оздоровительных рейвах, безумии, гуманизирующей коррупции, жизни в контексте отупения и гнилом пузыре под названием «художник» — которого «надо зафутболивать просто в пизду».

​​полуфиналистов «Ясной Поляны» (иностранного, если быть точным, ее раздела) в 2019-м, как зубов, — и поди разбери, какой из них клык, резец или мудрости. зато уверенно можно сказать про коренные: как и год назад, Лев Данилкин выдвинул симмонсовский «Террор», а я — «Когда я был настоящим» Тома Маккарти. подборка, по обыкновению, нажористая, но когда дело доходит до выбора некоторых переводчиков, редакторов и издателей, все предприятие начинает напоминать состязание купцов, нахваливающих свой товар. здесь мне резонно возразят, что эта ситуация предусмотрена условиями премии и ладно бы номинировали какую-то ерунду (все соискатели сплошь достойные), но веры все-таки больше независимым от индустрии голосам — и вы их влегкую вычислите. что до вероятного лауреата, то я предлагаю присмотреться к солидным пожилым мужчинам с оформившейся уже в России фанбазой (случай предыдущих победителей — Памука, Льосы и Оза). судя по этому параметру, в фаворитах Барнс, Коу и Остер; формально подходит и Симмонс, но это, наверное, слишком радикально — все-таки не приз Шведской (хи-хи) академии.